У Петра Михайловича Будылкина случился инфаркт. Произошло это так банально и неинтересно, что и рассказывать скучно. А ведь жена его предупреждала:
- Смотри, Бутылкин, доорёшься, доищешься правды-то! Будто бы не слышал, что всякому чину уготовано по сукиному сыну. …Кем-кем, Боженькой, конечно! …Стукнет кондрашка, так узнаешь!
Стукнул, однако, его Кондратий не в рабочие годы, а в первый же месяц пенсионной жизни. Сбылись слова чёртовой бабы!
Только вышел он тем апрельским утром из дому, норовя добраться до гаражного кооператива, как почувствовал жжение в груди. …И пот на лбу выступил. Хотел Пётр Михайлович его смахнуть, да левая рука не слушается.
И чем дальше он тем солнечным утром уходил, тем яснее ему становилось, что и до гаража не дойдёт, и назад вряд ли своим ходом доберётся. …Попал жук под копыто.
Хорошо, что ковылял он тем временем мимо одной из городских поликлиник, присел на мраморное крылечко, а тут и врачи подоспели: инфаркт, сказали, у тебя, господин хороший, и прямой тебе путь в кардиологию дежурной больницы.
Больше недели пролежал Пётр Михайлович на больничной койке, а как вышел на волю да промаялся полгода в серых домашних стенах, то принялся по указке участкового терапевта обходить кардиологов и прочих узких специалистов, выколачивая хоть какую-нибудь да группу инвалидности. Она бы ему, честно говоря, была и даром не нужна: прибавка-то к пенсии крошечная, да в другое дело упиралось: уж больно лекарства нынче дорогие. Те самые, что нужны сердечнику, как грибам сырость, и которые выдавались инвалидам бесплатно.
А так как в своей поликлинике кардиолога в ту пору не было, то находчивые тётки-регистраторши направили Будылкина в затерявшийся среди каменных высоток медицинский комплекс «Горный воздух». От тех, поди, многоэтажек и получил он столь диковинное для здешних мест название.
Стояла глубокая осень, колотил мутный дождь, нагоняя тоску и пришлёпывая жёлтые листья берёз к щербатому асфальту, но уже совсем настроение Петра Михайлович испортилось, когда выслушав его жалобы, молодая врачиха схватилась за голову и сходу предложила пройти обследование в кардиоцентре. О цене той канители она умолчала, само собой, разумея, что ради здоровья и последнему целковому голову свернёшь.
Была она кандидатом наук и уж чего-чего, но мнение такого люда Пётр Михайлович уважал. Он ведь и сам два десятка лет тому назад начинал было писать диссертацию, да прежний строй в стране рухнул, и разработка темы, которая Будылкину казалась крайне важной, повисла в воздухе.
Но тут врачиха маленько взбодрила его, обронив, что под конец, мол, года областные деньги сыплются не только на «своих да наших», но и на обычных больных. Так что давай, мол, Пётр Михайлович, не зевай, звони завтра утром в кардиоцентр и, может быть и тебе отломится часть бюджетного пирога.
Будылкин зевать не стал и к середине следующего дня уже полеживал на седьмом этаже того мудрёного заведения.
И там у него случился полный ажур: и кормили здесь, как на убой, и апельсинку или ломоть арбуза на дорожку из столовой давали, а уж если какой бедолага и нажимал кнопку тревожного звонка, так дежурная сестра пулей летела в палату и выпытывала, чего у кого случилось.
Споткнулся Будылкин совсем о другое: о своего брата - больного. Но лучше обо всём по порядку…
* * *
После «коронарки», когда сердце Петра Михайловича было изучено вдоль и поперёк, а сам он лежал в постели, перед ним возникла заведующая отделением и, как само собой разумеющееся, сообщила, что сосуды у него, конечно, подзабиты, но ещё походят, а вот один – совсем никудышный, и туда после выходных будет постановлен стент. Что это такое - в палате знали все: кому-то эту хитрую штуковину уже поставили, а кому-то подобная операция ещё предстояла.
И вот в понедельник утром в их палату явился пышущий здоровьем медбрат из хирургии, сделал Будылкину какой-то укол, и, немного погодя, тот покатил на лифте в операционную. На своих, кстати, ногах, хотя и были они по здешней привычке туго-натуго перебинтованы.
В предбаннике операционной он разделся, завернулся в простынку и, глубоко вздохнув, прошлёпал босыми ступнями за дверь.
Операция длилась минут с десяток и хотя Пётр Михайлович особой боли не испытывал и всё время усиленно таращил глаза на висевший над ним монитор, он ни грамма в увиденном не понял. Ничего, подумал, успокаиваясь, всё-то сразу и поп не поймёт, суну потом дискетку, что дают при выписке, в сыновний компьютер и докопаюсь до истины.
На этой мажорной ноте его и увезли на каталке в реанимацию. Она отличалась от палаты Будылкина лишь малым количеством коек да тем, что койки те оказались на колёсиках.
Он занял койку слева от окна, а правая оставалась свободной. Но недолго: где-то через полчаса дверь палаты распахнулась, въехала каталка, и в соседях оказался длинный, как жердь, пожилой мужик. Наказав и тому и другому не вставать хотя бы тройку часов, медсёстры исчезли.
- Николай! Можешь Коляном звать, - протянул Будылкину руку новый сосед и усмехнулся, - сейчас все Коляны да Вованы – сплошная уголовщина. А вас как?
- Петро…
- Петрован, значит!
Колян оказался бывшим начальником какого-то северного управления и заядлым баскетболистом.
- Я бы, - сказал он, окидывая взглядом коротенького Петра Михайловича, - и тебя сделал спортсменом, да поздно, браток, пить боржоми, когда почки отказали!
- Поздно, - согласился Будылкин и отвернулся к стене.
Хотелось помолчать, подумать о вечном, но не тут-то было. Знал сосед, что во многой мудрости – много печали, потому и не дал за личные думы уцепиться. И про свою бойкую юность ему рассказал, и про бараки да палатки, и вот теперь, мол, когда всего по горло: живи, как вареник в сметане - отказало сердце. Может быть оттого, что страна развалилась… Не каменное ведь! Но и коммунисты, по словам Коляна, в последние годы своего руководства шибко разленились! Забыли, что простой народ и цветочек хочет купить, и пивка. Только, пришёл к выводу сосед, демократы-то похуже коммунистов оказались: так ухайдакали Россию, что и смотреть на неё, прости Господи, стыдно! Опутают вот колючей проволокой, да и будут остальному миру за валюту показывать. …Тут уж хошь – не хошь, а за коммунистов голосуй: поднимать надо Россию-то! Временщики - хуже опричников…
Потом говорливый сосед вспомнил про внука и про внучку, вспомнил, поди бы, и про Жучку, да в дверях возник уже знакомый медбрат, из-за спины которого выглядывал щетинистый и с темени, и с подбородка мужичок: лицо, как сейчас называют, кавказской национальности. Был он пузат, из-под горбатого носа топорщились смоляные усы, а из-под мышки торчал целлофановый пакет.
- Вы, Николай Иваныч, ведь на этом этаже лежите? - осведомился медбрат у Коляна. И предложил: - Может, пройдёте в свою палату? …Всё одно на глазах будете, а то беда у товарища случилась! - кивнул на черныша. – Положили его в соседнюю реанимационную палату вместе со старухой, а она стонет и стонет…
- Совсем жизни нет, - подхватил тот прокуренным басом, - ревёт, как баран!
Колян возражать не стал, натянул спортивный костюм и, покачиваясь на затёкших от долгого лежания ногах, шагнул в коридор. А черныш улёгся на его место.
«И слава Богу, - подумал Пётр Михайлович, проводив взглядом разговорчивого соседа, - устал он уже, однако, от дебатов, хоть минуту почитать - и то хлеб!».
Достал из пакета с одеждой старый номер газеты и зашуршал страницами.
Да не тут-то было!
- Камал, - услышал он знакомый басок, - а тебя как зовут
Это панибратское «тебя» чуточку покоробило Будылкина, но Бог с ним, решил, на каждый чих не надёргаешься!
Камал-то, оказывается, недавно с Кавказа прилетел, сорок лет, мол, стукнуло, а сердце как у деда: того и гляди, на куски развалится. И воздуху не хватает: рот разеваешь, а толку - нет. Думал, только дома ему так-то дышится, а приехал в Надым – такая же беда! …Брат у него в Надыме живёт, он и устроил в кардиоцентр. Хасбулатом его зовут. Настоящий джигит!
- Пойду покурю! – скрипнул койкой Камал. – Если что, - покрутил растопыренной пятернёй в воздухе, - скажешь врачам что-нибудь…
- Так понятно, - привычно бросил Будылкин, хотя ему и на полмизинца понятного не было: и дышать Камалу нечем, и курит, как паровоз. …Ты уж, брат, определись, чего хочешь!
И только уселся он на койке, норовя взять с тумбочки пультик телевизора, как получил крепкий пинок в лодыжку. Это Камал, знать, его подпнул: не мешай, мол, одевать тапочки!
Пинок этот опять подобидел Будылкина, но и тут он стерпел: улёгся на койку и включил телевизор. В такое время самое лучшее мультик посмотреть: сильно успокаивает
А может, сосед и не пинал его вовсе: задел ногой, да и всё? Бывает…
Камал явился в палату в десятом часу, бухнулся на койку и сразу уснул. Как-то ловко это у него получилось – закрыл глаза и был таков. У Будылкина так ещё ни разу не выходило, ему перед сном обязательно о чём-то подумать надо.
И тут у Будылкина зазвонил мобильник. Это старый приятель Петра Михайловича решил поинтересоваться результатами операции. Будылкин бы ему и сам поближе к ночи позвонил, да приятель оказался менее терпеливым.
- Чего, Бутылкин, - гаркнул в трубку, - живой? Как прошла операция?
Будылкин не обиделся, думал уже и сам обозвать Валерку Агапкина - Хапкиным, да взглянул на спящего соседа и вполголоса буркнул:
- Живой…
И хотел уже тихонечко доложить, как ему загоняли стент в самое сердце и чего он в это время чувствовал, но поперхнулся от удивления: зло полыхнув глазами, Камал подхватился с койки и выкрикнув: «Ты зачем меня разбудил?» - бросился вон из палаты.
Видать и Агапкин услышал тот вопль и сильно удивился:
- Что там у тебя происходит? …Что случилось?!
- Да та-а-ак, - успокоительно протянул Пётр Михайлович, - ерунда! – Не рассказывать же приятелю про все его больничные заморочки! - Война местного значения, потом расскажу. Давай-ка лучше про операцию поговорим!
Но мало того, что горячий сосед выскочил вон, он ещё и другое отчебучил: где-то через десяток минут в реанимацию заглянул дежурный врач:
- Что это вы, Пётр Михайлович, людям спать не даёте? – укоризненно спросил он, и его крупное добродушное лицо болезненно сморщилось. Знать, ему было очень неудобно за выходку Будылкина.
- Да погодите вы! – опешил тот от такой несправедливости. – У меня зазвонил телефон! Не я ведь звонил-то… Так потерпи минутку, не прыгай козлом! – И полюбопытствовал: - Пожаловался, что ли?
- Нет, - деликатно ответил эскулап, - Сидит человек в коридоре, вот и спросил у него: время-то позднее. - И примиряюще предложил: - Вы уж потише себя ведите... Или за дверью разговаривайте!
Пётр Михайлович возмущённо вздохнул и долго не мог успокоиться: вот, чертяка какая! Но успокоился всё-таки, натянул штаны и выглянул в коридор. Камал сидел на банкетке напротив двери и клевал носом. Торчащий воротник ковбойки делал его похожим на встрёпанного воробья, а покоящиеся на коленках короткие волосатые руки беспокойно вздрагивали во сне, готовые растерзать любого, нарушившего покой хозяина.
«Вот чудик! – подумал, опять распаляясь, Будылкин. – …А муха сядет на нос - и с мухой раздерёшься?».
И не удержался:
- Не стыдно вам жаловаться-то?! – бросил ядовито. - …А если у вас телефон зазвонит - и мне скандал закатывать? Бежать вприпрыжку по коридору…
- Ты меня, мужик, не пугай! – взвился над банкеткой Камал.
- Я и не пугаю! – отрубил Будылкин – А будешь ночью храпеть – всех врачей созову: пусть делают с тобой, что хотят! Хоть на лестницу вместе с койкой вытаскивают!
И пожалел, что бросил те решительные слова: глаза Камала отчаянно выпучились, налились кровью и он, похватав раззявленным ртом воздух, выпалил вдруг такое, чего Будылкин никак не ожидал услышать:
- Я вообще спать не буду, понял, мужик?!
- Ну, бра-а-ат… - а больше Пётр Михайлович не знал, чего и сказать. – Вожжа под хвост попала, так и телега пропала?! – и захлопнул дверь.
Выключил свет в палате и улёгся на койку. …Спать он, видите ли, не будет. …За таким мужичком гляди в оба, а зри - в три!
Хотел уснуть, да какой уж там сон… И разговаривать с таким бесполезно – бочонок с порохом. Вернее, пузырь!
Вздулся, холера такая и хоть чего с ним делай! …Национальный вопрос, да и только! Нация – дело серьёзное.
Мерно тикали на стенке ходики… Включил свет: ого, двенадцать часов уже! Неужто сосед всё ещё ютится на банкетке? Приоткрыл дверь: сидит, зараза такая! Да сколько же можно ему в коридоре дремать? …Понял ведь Будылкин, что ты джигит, понял!
- Камал, - тихо позвал соседа, - иди спать!
От неожиданности тот дёрнулся вперёд, потом встряхнулся, как барбос, отбрасывая дрёму, и…
Лучше бы Будылкин его не будил:
- Уйди, мужик, - услышал Пётр Михайлович ржавое ото сна рычанье, - сказал, спать не буду – значит, не буду!
- Ну, тогда и я тут усядусь! – принял отчаянное решение Будылкин. Из мужской солидарности принял-то: не такой он, конечно, джигит, как Камал, но твёрдых мужиков уважает!
Скрипнула дверь соседней палаты, в полумраке коридора возникла сонная мужская фигура, бездумно поглядела на сидящих и потрусила к туалету. Кажется, её не было целую вечность, но вот появилась на свет Божий и шершавый густой голос заставил Будылкина дёрнуть голову вверх:
- Не спится, други? Я перед операцией тоже всю ночь вот тут просидел: вдруг, думаю, окочурюсь завтра? Боялся…
- Иди давай, трус! – тяжело обронил Камал. И вдруг схватился с банкетки и сунулся в дверь палаты.
Вот, Бонопарт, цена - копейка!.. Будылкин услышал жалобный скрип камаловой койки, потом выждал минут пяток и тоже нырнул в палату.
Жизнь-то ведь, мягко говоря, не такая уж и плохая. А случилась неприятность – что такого? Заглаживай её, думай головой-то! Человек без страстей – тьфу!
Разбудил его какой-то треск: словно бы доски рядом ломали. Подпилят какую-то, потом хрясь по ней ногой! И опять пилка начинается... Ох-хо, так это же Камал храпит!
Будылкин попробовал опять уснуть, но где там… Храп соседа вдавливал его в постель, рвал на куски черноту ночи. А может быть его толкнуть? Пусть перевернётся, чёрт волосатый, сколько можно из-за него не спать?!
И вспомнил своё обещание - разбудить врачей, если сосед будет храпеть. …Вот и заявится сейчас в ординаторскую: делайте, мол, что хотите!
«Но погоди, - оборвал себя Пётр Михайлович, - Камал ведь собирался всю ночь в коридоре просидеть! И если бы не Будылкин - сдержал бы своё слово».
Трудно быть мужиком-то, трудно… Куда ни кинь – везде клин! А если…
Взял с тумбочки мобильник, глянул на высветившийся темноте экранчик: полчетвёртого. …Место-то ведь его в палате на седьмом этаже свободно - вот он к себе досыпать и пойдёт. …А к общему подъёму вернётся в реанимацию, добьёт, обязательные здесь сутки!
И, стараясь не делать забинтованными ногами резких движений, поднялся с койки.