- Идемте трапезнича-ать, Антон Николаевич! - настоятель позвал громким голосом. - Антон Николаеви-ич! Пропылесосите потом. - И, подождав, настойчиво повторил: - Идемте же! Надо кое-что обсудить.
Из дьяконских ворот алтаря выглянул старичок лет семидесяти, выставив вперед жиденькую бородку.
- А что обсуждать? - пробурчал он себе под нос. Алтарник догадался о чем пойдет речь. Приближалось Крещение Господне. И надо было рубить на реке иордань и крест. Подготовка к празднику для старого служителя храма Всех Святых заключалась каждый год в одном и том же: расчистить снег на речке, продолбить во льду купель, выпилить крест. Работа не из легких. Хорошо еще если лед не толстый, а зима не лютая морозами. Однако, нынче снегу навалило, ого-го! А декабрьские морозы спрессовали его в твердый наст. Что под ним? Поди, ни меньше полуметра?
Так размышлял Антон Николаевич. Но не произнес ни слова вслух, а прикрыв резную дверь, послушно проследовал за настоятелем в трапезную.
На долгом веку алтарника это был уже четвертый иерей, окормлявший приход старинного села, растянувшего по берегу Тихой речки на сколько глаз хватало. Когда-то здесь бурлил районный центр. Но поселок утратил свое административное значение в эпоху перестройки, развалившей село. С тех пор жизнь дремала на руинах заброшенных зданий не нужных предприятий и организаций грустно и молчаливо. Молодежь разъехалась. В селе остались пенсионеры, их внуки-школьники, да те немногие, кто приспособился жить за счет хозяйства и несложного ремесла. Поселок заметно опустел. И в храм ходили всего десяток-полтора старушек. Одни и те же.
За двадцать лет жизни в церкви, которые прошли перед глазами Антона Николаевича храм так и не наполнился. Хотя покрестились в нем почти все жители. Иной раз целыми семьями. Но, приняв крещение, люди уже никогда не возвращались в лоно матери своей. Это обстоятельство сильно удручало настоятеля. Он переживал. Говорил о маловерии на проповедях с волнением. Но... храм пустовал, как сухая утроба.
Лишь праздник Крещения был исключением в жизни сельчан. На речке, после освящения воды, начиналось столпотворение. Сюда ехали и шли со всех улиц и домовладений. С флягами, бочками, баклажками и канистрами. За святой водой. А еще для купания. Набившись под целлофановый навес возле проруби-купели, мужики озорно галдели и смеялись.
- Что, слабо? - подзадоривали они друг-друга.
- Кому слабо? - отвечал задираемый. - Ща посмотрим!
Сбросив с себя все до трусов, мужики семенили по шаткому деревянному настилу к пробури и осторожно спускались по оструганным сосновым ступенькам в воду до колен или по пояс. Глубоко вдохнув и крякнув во всю мощь голоса, погружались в ледяную купель, тут же выпрыгивали на поверхность и бежали под навес, где им сразу протягивали стакан с водкой.
Шум и веселье царили на речке. Нырнуть в святую воду приходили и мусульмане. Они стелили у проруби ковер, также погружались в воду и также бежали за водкой под навес, наперегонки с православными.
Настоятель пытался вразумить народ, говорил что купание в иордане - это священный ритуал, что погружаться нужно с молитвой, осенив себя крестным знамением. Что нужно понимать, для чего это делается. И что водка здесь совершенно неуместна. Но его никто не слушал и демонстрация молодецкой удали под водочку продолжалась весь день. Ну, а как вы хотели? Праздник же!
Праздники в селе любили. Они нарушали сонное течение жизни. Их ждали и отмечали, по привычке, все подряд: "старые" советские - от первомая до дня железнодорожников включительно, и вновь обретенные церковные, не мудрствуя над их смыслом и значением.
Итак, приближался очередной праздник Крещения Господня. Владельцы магазинов и ларьков спешно завозили дешевую водку, а настоятель обивал пороги администрации поселка, полицейского участка и религиозного комитета, чтобы выхлопотать разрешение на крестный ход от церкви до речки для молитвенного освящения воды. Хотя от храма до воды было не больше трехсот шагов, тем не менее батюшка Амвросий отмерял десятки километров пути, смиренно переходя из кабинета в кабинет, как мытарь или паломник, прежде чем ему разрешалось.
Наконец, все устроилось. Оставалось последнее: расчистить на речке площадку от снега и выдолбить во льду купель и крест.
Когда в трапезной заговорили об этом, староста Феодора Ивановна, беззубая сгорбленная старушка начала шепеляво жаловаться:
- Нихто опять не хошет. Нихто не отосвался помочь.
- Надо было объявление дать, - посетовал иерей, оторвавшись от трапезы.
- Ой, батюшка, та ходила я! По всем махазинам расклеила. Два раса. Первый - оторфали, я - опять. И шаво?
Сидевшие за столом храмовые работники зашевелились, побросав ложки.
- Да, никто опять не придет. Первый раз, что ли?
- Не нужна людям религия, - вздохнула сторожиха Сонюшка, единственная из присутствующих молодая женщина, лет сорока.
- Как не надо? - возразила храмовый повар высоким голосом. - Народу на проруби собирается тьма! Ныряют будь здоров!
- Под водочку, - съязвил кто-то.
- Ага, - подхватили сразу несколько голосов. - И на этом вся религия.
Люди загалдели. Лишь Антон Николаевич сидел молча. Он спокойно пил чай и был задумчив. Разговор его не занимал. Алтарник знал наизусть, что будет дальше. Двадцать лет из года в год оно и о то же. Слово в слово: " никто не хочет помогать...", "а делать надо..."
Это самое "делать надо" адресовывалось ему. Караулило его каждую зиму. Сейчас все наговорятся, выплеснут эмоции, а потом уставятся на него. А на кого еще? Единственный мужчина в церкви, не считая настоятеля.
- Антон Николаевич! - батюшка вывел алтарника из раздумий, - что делать будем?
- Снегу нынче... Трактор придется искать, - прихлебывая чай из мяты, ответил алтарник, давая понять, что вопрос уже решен и он опять согласен быть главным ответственным за подготовку купели. - Вот думаю, с кем договориться.
На старика посмотрели с уважением.
- Ну, вот, и шлава Боху! Порешали. - подвела черту Феодора Ивановна и вздохнула с облегчением.
- Слово камень с души... - поддержала ее сторожиха Сонюшка.
- Куда ж... Надо ж... - не отрываясь от чая, согласился алтарник.
* * *
Канун Рождества - день, название которого дошло до нас непонятным словом "сочельник". "Сочва" или "сочня" называли в древней Руси потребляемую в этот день кашу на постом масле. Ее нельзя было принимать до первой звезды на небе, в память о Вифлеемской звезде, возвестившей волхвам о рождении Спасителя.
В сочельник с утра алтарник отправился в центр села к универмагу. Еще ни свет, ни заря, а мужики-выпивохи, "стрелки", как окрестили их сельчане, уже подтянулись к дверям продуктового отдела. Они поджидали кого-нибудь знакомого, чтобы в этот ранний час "стрельнуть на пузырь", кто сколько подаст, опохмелиться после вчерашнего загула, устроенного в честь приближающегося Крещения, и продолжить церковный праздник дальше.
- О, Николаич! - радостно сотрясая морозный воздух, мужики обступили алтарника. - Привет!
- С наступающим!
- Христос воскрес!
- Уже на боевом посту? - не зло подтрунил алтарник над мужиками.
- Да, вот вчера разговелись... Крещение всеж-таки... Или это... Рождество, кажись... - мужики явно тяготели к церковному сленгу, выказывая тем самым уважение к старику. И оно не было поддельным. "Николаич" не раз выручал компанию "стрелков", когда у тех, по их выражению "шланги горели". Сложились приятельские отношения, которыми периодически пользовалась то одна, то другая сторона.
- Мужики, нужна помощь! - начал старик.
- Так, мы ж завсегда! - выступил вперед долговязый предводитель компании, по прозвищу Олигарх, прикрывавший шею воротником потрепанного пальто.
Когда-то у Олигарха был свой столярный цех. Но кредиторы разорили его. Имущество арестовали. Ушла жена. И мужик запил. Причем с таким остервенением, что пустил по ветру все, что у него оставалось после суда. Он быстро опустился на дно. Бродил по деревне, бравируя этим, с пугающей гибельной радостью и злостью.
Для чего пришел Николаич, мужики сообразили сразу и не дали старику закончить просьбу:
- Купель? Да, отец? - улыбнулся небритый парень в расстегнутой из-за сломанного замка куртке-пуховике. Его лицо было опухшим, а руки подрагивали. И, видимо, в "лечении" после вчерашнего он нуждался больше остальных, так как вел себя нервно, не мог стоять на месте.
- Да, Сережа! - ответил алтарник, обращаясь к парню по имени. Он давно знал молодого человека. Сережа вырос в местном интернате для сирот при живых родителях - социальных сирот. Таким малопонятным словосочетанием, но от этого оно не становится менее обидным, называют брошенных детей.
Сережа, Серый, как называли его дружки-приятели по несчастью, совсем недавно вышел из тюрьмы. И не имея где преклонить голову, быстро "социализировался" возле универмага. Кто-то из приятелей-забулдыг, может тот же Олигарх, пустили его на постой. И пошло-поехало...
- Да, купель, - подтвердил старик, кивая головой.
Рядились недолго:
- Чо ставишь?
- Два литра...
- Ну-у-у! - недовольно протянули "подрядчики".
- А сколько?
- Три! Видишь, сколько нас?
- Два с половиной... По рукам?
- По рукам!
- Жду в церкви с обеда. Возьмем инструмент и на речку.
- Лады! Заметано!
Уже собирались расходиться, как старика дернули за рукав. Он оглянулся. Шевеля беззубым ртом, мужичок по кличке Чика запел молитвенным голосом:
- Николаич, Христа ради, кинь тыщонку на хавчик! Не дай душам грешным пропасть! Во имя Отца и Сына...
Мужики расхохотались. Рассмеялся и Николаевич. Он полез в карман, вытащил кошелек и протянул мужикам несколько купюр.
- О-о! - воскликнули довольные "стрелки".
- Вы уж не подведите! - попросил алтарник.
- Падлами будем! Разве мы подводили?
Николаевич поднял руку, выражая этим жестом доверие, и ушел.
Чтобы продолжить обустройство купели он пошел дальше выверенным за много лет путем. Каждый год алтарник обивал пороги тех организаций, что чудом сохранились в селе и имели хоть какой-то трактор. Но с некоторых пор делал это не с пустыми руками. Задолго до праздника Крещения старик откладывал со своей пенсии-минималки, незаметно для жены. Чтобы та не бунтовала. Так накапливалась нужная сумма. Деньги небольшие, но куда ж без них.
Первые годы церковной жизни Николаевич просто приходил и просил, просил... Но алтарника старались избегать. При его появлении на СТО или в электросетевом предприятии мужики незаметно исчезали, ссылаясь на кучу неотложных дел. А однажды в лесхозе он просидел в приемной директора больше трех часов. И хотя никто не входил и не выходил из кабинета, начальник был неприступен, как гарнизон осажденной крепости. Он упорно не принимал старика, потому что знал цель визита надоевшего церковного ходока.
Старому человеку было больно от унижения, которому его подвергли. Но он смиренно осаждал неприступную толстую дверь, обитую холодным дерматином.
Недовольная секретарша поминутно сновала туда-сюда, из кабинета и обратно. Наконец с кислым выражением лица бросила:
- Проходите.
Начальник лесхоза с таким же выражением выкинул белый флаг и дал на один час трактор для расчистки снега.
Но отнаряженный на расчистку тракторист ковырнул лопатой раз-другой и пропал куда-то бесследно. Пришлось долго возиться самому вручную. Антон Николаевич заболел. Разгулялся застарелый радикулит, обострилась ишемия. Сердечная слабость долго не давала подняться с постели. Жена вызывала скорую. Потом делала уколы и укоряла:
- Антоша, ты дурак! Тебе надо? А-а? - негодовала она. - Они даже в церковь не ходят! Не молятся! Не верят! Ты для кого стараешься? Им плевать! Лезут в воду для куражу, тут же пойло жрут! И матерятся! Смысл праздника для них в чем? А-а? Ты спроси, спроси кого-нибудь! - напирала она.
Антон Николаевич виновато молчал. Он чувствовал правоту в словах жены. Но упорно продолжал каждую зиму нести свое послушание.
Пройдя через унижения, боль и насмешки, он обрел опыт и теперь решал задачу мастерски.
Алтарник вошел в гараж лесхоза. Завидев его, навстречу шагнули, протягивая руки для приветствия, сразу несколько мужиков. Они без труда догадались, как и Олигарх, зачем пожаловал старик.
Поздоровались-разговорились:
- В этом году подороже будет, - сходу начал заключать контракт ловкий бородатый крепыш, играя ключом в замасленных ладонях.
- Что так? - белые брови гостя приподнялись.
- Солярка, мать ее... прет в цене! - в ту же секунду ответил он, словно предусмотрительно ожидал вопрос.
В эту минуту крепыша окликнули:
- Дим, к шефу! Шеф че-то ищет!
- Я щас, мигом! - обратился бородач старику. - Не уходи!...
Оставшийся рядом с алтарником второй тракторист, молодой парень, шепнул, оглядываясь на уходящего:
- Я сделаю, за сколько в прошлом годе. Лады? - и отошел в сторону с равнодушным видом.
Крепыш вскоре вернулся:
- Ну, чо? - продолжил он. - Добазарились?
- Я думаю, пусть Егор сделает, - махнул Николаевич в сторону копошившегося в слесарном инструменте и казавшегося безучастным, паренька.
- А-а! - протянул бородач. - Ну-ну! Как знаешь! - Он был явно раздосадован выскользнувшим из его рук легким заработком.
* * *
Пол-дела было сделано. Очищенная ледяная площадка заиграла матовым светом под зимним солнцем. А с вершины берега спускалась широкая дорожка, старательно пробитая в сугробах.
- Егор молоток! - удовлетворено заметили "стрелки", легко скользя с откоса. Они были навеселе и радостно галдели.
Застучали ломы и топоры, брызги ледяного крошева полетели в стороны. Сидевший неподалеку одинокий рыбак обернулся на шумную компанию, скатившуюся с берега и низко согнулся над лункой, поджав ноги. Он был явно недоволен, что его потревожили. Но уходить не собирался. Лишь часто поворачивал голову, пристально разглядывая происходящее. Впрочем, на его реакцию никто не обращал внимания.
Работа кипела. Прошел час, другой... Вырубили полынью-иордань и крест. В полынью погрузили деревянный мосток-ограждение, чтобы, не дай Бог, ныряльщика не увлекло под лед течением. Рядом с полыньей сколотили из реек и обтянули целлофаном навес, где можно было прибрать одежду и укрыться.
- Шабаш! Перекур! - мужики побросали инструмент и присели под навесом.
- Наливай! - распорядился Олигарх.
- Так не во што, ниче нету! С горла будем, - весело выкрикнул Чика.
- Ну, с горла, так с горла, - равнодушно согласились остальные.
Бутылка пошла по кругу. Возбужденные работой и алкоголем, люди выкрикивали в
морозный воздух шутки, разбавляя их матерщиной и смехом.
- Не-е, мужики, - басил Олигарх, выпуская сигаретный дым, - Бог все ж таки есть! Вот он смотрел-смотрел на наши страдания и подбросил калымчик на праздник.
- Не-е, много чести думать о нас, это Николаич подбросил.
- Николаич слуга Божий! Вот Бог и прислал нам грешникам своего слугу для спасения!
Все расхохотались.
- Ну, и слава Богу! - кто-то шутя перекрестился, аж, троекратно.
На секунду все смолкли. Потом поскидывали шапки и уже серьезно сделали то же самое.
- Ну, слуга! - мужики обступили алтарника, - расчет давай!
Старик стал доставать из принесенной сумки одну бутылку водки за другой, а "стрелки" прятали их в рукава одежды, как в карманы.
После крепких рукопожатий устроители купели расстались.
* * *
Прошла неделя. Храмовые в очередной раз собрались после литургии в трапезной.
- Смотрели? - обратилась Сонюшка к Антону Николаевичу.
- Что? - не понял старик.
- Про вас, в Интернете?
- Про меня? - глаза алтарника округлились.
- В Фейсбуке.
- В Фейсбуке? А что там про меня может быть? - старик оторопел от удивления. - Ты ничего не путаешь, Соня?
- Не-ет! - протянула женщина. - Вот думала говорить вам или нет? Вот решила сказать.
И добавила:
- Корчажкина знаете?
- Да, - ответил вконец обескураженный старик. Он припомнил односельчанина-ровесника, когда-то одноклассника. Давным-давно в молодости они даже подрались на танцах возле клуба. Но с тех пор не пересекались, хотя оба продолжали жить в родном селе. Много воды унесла с тех пор речка Тихая. И молодость прошла, и клуба давным-давно нет, и эмоции занесло песком времени.
- Паша? - удивился Николаевич. - И что, Паша?
- А вы посмотрите! - настаивала Сонюшка.
Придя домой, Антон Николаевич дал выход своему удивлению. Едва скинув пальто, присел к ноутбуку, включил и припал к монитору.
Он увидел речку, ледяную площадку, пьющих мужиков и себя в их компании.
- Рыбак! - догадался старик по ракурсу съемки.
За кадрами видеоролика зазвучал голос:
- В этом году я решил проверить, как расходует деньги, выделенные администрацией села на богоугодное дело, а именно на устройство крещенской купели, наш знаменитый алтарник Антон Николаевич Полещук. Деньги, сразу замечу, - немалые. И вот что я увидел...
Камера увеличила изображение, приблизила его и скользнула по лицам работающих людей.
- Видите! Видите, кого собрал наш знаменитый богослов? - голос за кадром старался звучать подчеркнуто вежливо, но это усилие было заметно и выдавало едкое настроение его владельца.
- Вон, как на подбор, все деревенские "стрелки", которых каждый день можно встретить под магазином. Видите?
Камера выхватывала поочередно то одну, то другую небритую физиономию, отмеченную печатью длительного алкогольного макияжа, нанесенного на лица людей внутренней безысходностью их жизни. В расстегнутых куртках, с торчащими всклокоченными волосами, давно не бритые и не стриженные, они хохотали от какой-то радости, как безумные, на всю речную пойму. Слышался мат. Картина казалась жутковатой. Оператор знал свое дело, добиваясь постановкой кадра сгущения мрачных красок.
- Беснуются! Смотрите, беснуются! - напускная бесстрастность в голосе комментатора исчезла и он радостно захихикал. - Да-а-а! Господи спаси и помилуй!...
- Паша, Паша! - сокрушенно покачал головой Антон Николаевич. - Мало я тебя тогда... на танцах...
В памяти вдруг ярко вспыхнула давным-давно забытая сцена конфликта с одноклассником. Вспыхнула и тут же погасла. Минула целая эпоха. На месте клуба бурьян да мусор. И девочка Таня давно бабушкой стала. И пребывание на земле подходит к концу. И старость пришла. И надо бы стать мудрее. Но мудрость и старость ни всегда приходят вместе. Иногда старость приходит одна.
- Паша, Паша, а ты все такой же! - сокрушался Антон Николаевич.
- Смотрите! Смотрите! Платит за работу! - голос за кадром ликовал. Он разоблачал алтарника, подводя зрителей к кульминации сюжета.
Процедура выдачи "зарплаты" была отслежена в деталях.
- А это "подоходный налог"! - высекал искры юмора автор фильма, выдавая крупным планом момент, как алтарник приложился к бутылке и сделал пару глотков следом за мужиками.
Когда на ледяной площадке никого не осталось, камера заскользила, подбираясь к купели и стала оценивать работу.
- Вы поглядите, сколько крошева в полынье! - сетовал Корчажкин. Сетование перешло в негодование:
- Это что? Я приду на праздник и должен нырять в эту кашу? Ничего себе! Вот работнички! Да-а-а!
Камера шла дальше.
- А навес-то какой сляпали?! Шалаш! Халабуда! Хоть бы ветром не снесло!
Оператор с силой дунул на целлофан. Послышался шелест пленки.
- Ой,ой! Щас улетит! Надо закрепить!
Камера поискала кусок льда. В кадре появилась рука. Она подняла ледяной булыжник и привалила его к шалашу.
- Впрочем, - порассуждала рука, - у меня законный вопрос: почему администрация не контролирует как расходуются ее деньги? Ежу понятно, денег было гораздо больше, чем на пять бутылок водки. Где они? Куда ушли? А-а?
Борец за правду навел камеру на себя, демонстрируя, что не боится обличать несправедливость открыто, не пряча своего лица.
- Вот на этой загадочной ноте мы и закончим фильм про алтарника местной церкви, - констатировал "режиссер-постановщик". И репост погас.
Далее следовали комментарии. Один хлеще другого. Таких оскорблений в свой адрес и в адрес церкви Антон Николаевич не ожидал. Почти сплошь из мата, домыслов, негодований, сплетен и угроз.
Читать их все алтарник не стал. Заболело сердце.
Он сидел неподвижно и смотрел в окно. Зимний день был пасмурным. Низко плыли тяжелые серые облака. Они обещали равнодушный снегопад, который занесет все радости и печали. И не оставит ничего от бесполезных эмоций и переживаний. Нет в них никакого смысла. Ни в чем нет смысла на этой земле. Кроме божественной сути мироздания. Вечной и необъяснимой.
Боль сдавила сердце. Алтарник испытывал жуткий стыд унижения. Как тогда, в приемной у начальника лесхоза. Навернулись слезы отчаяния.
- Блаженны вы, когда будут гнать вас и поносить и всячески злословить за имя мое... - пришли на ум слова Иисуса Христа.
Как тяжело быть гонимым и оскорбляемым. Как это больно - людское поношение. Как же Господь вынес его? Как пережил ужас распятия? Это невозможно представить! Его мучения - это страшно! Мои - мелочь! Но как же мне больно! Господи, как больно! Куда деться от боли?
Стало не хватать воздуха. Антон Николаевич глубоко вдохнул всей грудью. В глазах потемнело. Он наклонился к тумбочке, стоявшей у компьютерного стола, чтобы взять таблетки нитроглицерина. Рука стукнулась о дверцу, бессильно соскользнула вниз и беспомощно повисла.