- Нет, конечно, в чем-то он прав, этот вчерашний гуру, - начал с места в карьер Сомов, когда они, встретившись на следующий день, отошли после рукопожатия к гранитной тумбе обрешеченного канала. – Я тут вчера перечитал отдельные места из «Дара»… Ну, например, вот это…
Сомов извлек из внутреннего кармана демисезонной куртки листок и прочитал:
«Забавно: если вообще представить себе возвращение в былое с контрабандой настоящего, как же дико было бы там встретить в неожиданных местах, такие молодые и свежие, в каком то ясном безумии не узнающие нас, прообразы сегодняшних знакомых; так, женщина, которую, скажем, со вчерашнего дня люблю, девочкой, оказывается, стояла почти рядом со мной в переполненном поезде, а прохожий, пятнадцать лет тому назад спросивший у меня дорогу, ныне служит в одной конторе со мной. В толпе минувшего с десяток лиц получило бы эту анахроническую значительность: малые карты, совершенно преображенные лучем козыря. И с какой уверенностью тогда... Но, увы, когда и случается, во сне, так пропутешествовать, то на границе прошлого обесценивается весь твой нынешний ум, и в обстановке класса, наскоро составленного аляповатым бутафором кошмара, опять не знаешь урока - со всею забытой тонкостью тех бывших школьных мук…»
- Не всякий, продравшись через эти словесные заросли, не оцарапает свои ожидания легкой прогулки! - заключил он. - Вот тут тебе и ответ на вопрос, как и для кого сегодня писать…
- Когда это написано?
- Сто лет назад.
- Давно…
- Давно, - согласился Сомов.
- По-моему, конфликт старого с новым очень хорошо описан в твоем рассказе! – направил Федор разговор в сторону ответной похвалы.
- Хорошо или плохо – это дело вкуса, - отозвался Сомов и, закурив, продолжил: - Вот, например, для меня Набоков – ворожба словесной вязи, а для кого-то - самое настоящее рвотное. А всё потому что в нашем аквариуме уже не вода, а какой-то непонятный физраствор, и кто в нем водится уже и не поймешь.
И далее, не мудрствуя лукаво:
- Мне твой рассказ понравился. Знаешь, для меня важно не то, что написано, а как написано. Так вот у тебя слова стоят на своих местах, а это очень важно. В этом суть литературной речи. В ней слова, как ноты должны знать свое место, и тогда услышишь музыку.
- Спасибо, приятно слышать, - смутился Федор.
- Ты на каком сайте обитаешь?
- Как и все графоманы - на «Прозе»…
- Я там же. А насчет графоманов ты зря. Графоман – это зерно, имеющее все шансы прорасти. В любом случае графоман честнее профессионала, который пишет за деньги. Как ни странно, мы ближе к искусству, чем они, потому что у нас бескорыстные мотивы. Сейчас, подожди…
Сомов достал телефон, полистал и нашел нужную страницу:
- Вот смотри, как объясняет наши мотивы такой же бедолага, как мы с тобой:
«Речь идет о тайной, как омут, темной и губительной страстишке – суетливом сотворении внутри себя мира письменного, мелкого, эфемерного по образу и подобию мира внешнего, глубокого и грубого. Занятие столь же притягательное, сколь и небезобидное. Посудите сами - что за наклонность, вперив сосредоточенный взор в окружающее пространство, воровать и складывать в одном месте его случайные черты, выдавая их недоумение за гримасу сущего и умиляясь правдоподобной обитаемости того, что поселяется на бумаге! В чем, скажите, прелесть браться за портрет вашего арендодателя, чтобы представить его в искаженном и оболганном виде? Что за радость примерять на себя заведомо неподходящую размером одежду? В чем тут удовольствие – иметь приятное отношение к компании людей неуравновешенных и никчемных? А в том, что всё здесь в противоположность миру реальному зависит только от воли вашей извращенной фантазии и тротилового эквивалента ваших слов…»
- Тротиловый эквивалент слов… - повторил Федор. – Хорошо сказано…
- Да, согласен. Слова как кирпичи: из них можно сложить и красивый замок, и тюрьму. Ты, конечно, еще нигде не печатался?
- Конечно, нет! А ты?
- Бесполезно. В издательствах блат на блате, там нечего ловить. Знаю, посылал. Ответили только раз и то сквозь зубы. Так что наш удел – сетевая тусовка. А пойдем, что ли, кофейку попьем! Ты как, не против?
Федор согласился, и они, пройдя метров двести навстречу течению канала, вошли в кафе «Коффит». Федор заказал капучино с буше, Сомов – американо и чизкейк.
- У меня две слабости – кофе и сигарета, - сообщил Сомов, когда они устроились за отдельным столиком. – Ты, кстати, как к войне относишься?
- К которой? – подобрав ложкой пенку, слизнул ее Федор.
- Которая на Украине, конечно, - испытующе смотрел на него Сомов.
- Нормально отношусь. Как говорит мой дед, фашисты должны быть добиты, а оккупированные земли возвращены России.
- Правильный у тебя дед! – удовлетворенно отозвался Сомов и, подхватив чашку, пригубил смоляную жидкость.
- Не то слово! – улыбнулся Федор. – Он так и говорит: слава богу, что довелось дожить до торжества справедливости. Когда Хрущев отдал Крым, он был пацаном и рассказывал, как взрослые негодовали…
- Как говорится, лучше поздно, чем никогда, - прищурился Сомов и поинтересовался: – Под мобилизацию не попал?
- Нет. Я лейтенант запаса, но пороху не нюхал.
- А по специальности кто?
- Программист. ИТМО закончил.
- А я Техноложку. Выходит, не то мы с тобой закончили, - улыбнулся Сомов.
- Нет, я себя писателем не вижу, - без колебаний заявил Федор. – У меня это так, хобби.
- У меня тоже, - подхватил Сомов. - Но польза от этого занятия определенно есть. Я и мыслить, и говорить, и читать стал по-другому. Раньше читал все подряд, а теперь с первой страницы вижу, стоит ли терять время. Помню, в юности взахлеб прочитал «Чапаева и Пустоту» и подумал: вот новая литература, вот свежий ветер! А когда сам стал баловаться, понял, что пустота она и есть пустота. Просто время было такое – время надежд, иллюзий и всеобщего ниспровержения. Опасное, нездоровое время…
Сомов подцепил ложечкой кусочек сдобы, отправил в рот, прожевал, запил глотком кофе, и пока он это проделывал, выражение легкого недоумения на его лице исчезло, лицо отвердело.
- Я вот только одного понять не могу: это какими же м…даками надо было быть, чтобы отдать литературу на откуп врагам! Результат? Пожалуйста: сегодня русская литература работает против народа! Его враги наполнили ее нерусским содержанием, они перелицовывают наше прошлое, порочат настоящее, насмехаются над будущим! Русские классики в гробу переворачиваются!
Сомов даже покраснел.
- Ну, ладно, облажались – так исправьте, верните литературе статус идеологического инструмента! Вон Сталин - прекрасно понимал силу художественного слова для мозгов интеллигенции – а интеллигенция, между прочим – это главный баламут при любом режиме! Потому сам читал и отбирал, что можно, а что вредно. А нынешние без устали твердят, что ни идеологии, ни цензуры у нас быть не должно! А ничего, что отсутствие идеологии и цензуры равнозначно вседозволенности? То-то у нас нынче в моде не искренность и честность, а искусство притворства! Ты только послушай, что несут охамевшие лицедеи о стране, которая дала им всё! Ну, хорошо - не нравится власти слово «идеология», поменяйте его на «культуру» и полюбуйтесь, какую ТНТ-молодежь и юродивых блогеров с отмороженными тик-токерами вы воспитали! То-то они от мобилизации врассыпную, как тараканы! В сорок первом молодежь сразу же в военкоматы, а эти кто куда! А чего удивляться - какая культура, такие и мозги! Такое впечатление, что наверху культура никого не интересует! Им главное обеспечить фронт снарядами! Да, не спорю, дело это нужное. Только если к литературной гнили добавить гниль телевизионную, киношную и прочую, можно себе представить, сколько чужих снарядов разорвалось за тридцать лет в наших головах! Да с такими порушенными мозгами ни великой державы, ни великого будущего не построишь! В общем, вот такие дела… - внезапно сник Сомов и принялся доедать и допивать то, что осталось.
- Да, мне тоже не все нравится… - осторожно заметил Федор.
- А что тут может нравиться… - устало отозвался Сомов. - Если правил нет, пиши, как хочешь. Главное, нравиться публике. Вот и пишут. А басурманы радуются...
- А басурманы это у нас кто?
- Это всякие суки продажные. А вообще, выход есть: надо создать государственное литературное издательство и сделать нашей литературе переливание свежей крови. Надо исходить из того, что русский писатель должен быть мыслителем, а не шутом гороховым. Его дело воспитывать, а не развлекать. Для развлечения у нас есть попса и юмористы. Тоже еще те субчики. В общем, не знаю, что должно случиться, чтобы кое до кого дошло. Только как бы не было поздно…
Федор молчал, и Сомов хмуро заключил:
- Ладно… Не обращай внимания на мое ворчание…
- Да нет, все правильно. Какие-то правила должны быть…
Они встали, вышли наружу, отошли к парапету, и Сомов закурил. По его лицу разлилось блаженство, взгляд смягчился. Подкрепив кофейную сытость дымным десертом, он заговорил:
- Кстати, насчет будущего. У меня вот какая идея. Хочу художественно осмыслить не настоящее, в котором роются все кому ни лень, а будущее. Так сказать, набросать эскизы грядущего, которое будет после нас, сиюминутных. Только по-серьезному, капитально, без всяких там «после нас хоть потоп», без мантр типа «что было, то и будет», без этого ублюдочного трансгуманизма и прочих поэтических выкрутасов типа «голубые города, вороная борода, отдалённый мерцающий бог». Посыл тут такой: если герой «Дара» чтобы жить дальше оглядывался назад, мне нужно заглянуть вперед. Недаром же кто-то сказал: если вы не думаете о будущем, у вас его и не будет. А еще хорошо сказал один англичанин: «Я интересуюсь будущим, потому что собираюсь провести там всю остальную жизнь». Это как раз тебя касается. Не хочешь поучаствовать?
- Я плохо представляю, как это будет выглядеть, - замялся Федор.
- Мне и самому еще не все ясно. Есть разрозненные мысли, которые надо собрать в кучку, есть жизненный опыт плюс уроки истории. Но чтобы уравновесить мой пессимизм, нужен твой оптимизм, иначе мрачно выйдет, понимаешь?
- И что потом с этим делать?
- Зависит от того, что получится. А получиться может такое, что и жить не захочется. Шучу, шучу… - улыбнулся Смолов. - Жить надо пытаться при любых условиях. Как в блокаду. Кстати, люди, карабкаясь по древу жизни, незаметно оказываются в будущем, о котором они в детстве даже не подозревали. Например, в блокаду любое будущее кажется раем, но в мирное время бывает, что при взгляде на будущее раем кажется настоящее…
- Это всё, конечно, интересно, но я даже не представляю, как к этому подступиться…
- Для начала попробуй представить что будет, скажем, через пятьдесят лет. Втяни в это дело отца и деда, посмотри, как они это видят. В любом случае это будет хороший опыт и богатая пища для ума. Ну что, попробуем?