Всех девчонок с Праздником Весны!
Проснулся как-то утречком, солнышко, птички — всё как летом в деревне и полагается. Только мой организм утреннему солнышку радоваться не захотел. Попробовал встать, да не могу; поясницу так скрутило, что ни согнуться, ни разогнуться.
Чеши меня немного подлечил, чтобы я смог до дома Бабы Агапы доплестись; даже сопровождать пошёл, на всякий случай, если понадобится за помощью сбегать.
Баба Агапа с лечением медлить не стала. Спину растёрла чем-то пахучим да повязку из собачьей шерсти привязала, потом уж пригласила чайку попить.
Мне подумалось: «Неспроста ведь чай позвала пить, видно, о чём-то поговорить хочет. И ведь угадал. Речь пошла о Василисе, которую я по дороге встретил. Идёт, будто плывет или танцует в такт одной ей слышимой музыке, да улыбается каким-то своим мыслям. Я так засмотрелся, что забыл, зачем иду к Агафье, но спина напомнила, да кот сзади подталкивать начал: мол, иди, не отвлекайся.
— Садись, Иваныч, и слушай, что я тебе про Василису расскажу, потому как ты у нас вроде местного летописца.
И вот что поведала Баба Агапа:
— Не спалось мне сегодня, затемно ещё проснулась. Ворочалась, ворочалась, вижу, бесполезно, не уснуть, и пошла по деревне ноги размять. Прохожу мимо клуба. Там кусты сирени, а за ними скамейка. Слышу, за кустами кто-то плачет — тихонько так и очень жалобно. Подхожу к скамейке, вижу — Василиса. Я ей: «Чего ревёшь, спать надо, а не под кустом слёзы лить». Она мне: «Баба Агапа, что мне делать? Запуталась я в своей жизни, да и Петра запутала».
— Пойдём, девица, ко мне в дом, чайку попьём с вареньицем, ты мне всё и растолкуешь. Давай, слёзки вытри. Вот так-то лучше.
Пришли, я чайку травяного заварила, сидим попиваем. Василиса сначала молчала, я её не торопила, а потом её как прорвало:
— Одиннадцать лет я с Петром живу, а до сегодняшней ночи всё о Василии вспоминала да себя ругала, что не того выбрала. Маше завидовала — и Вася у неё, и две дочки. А мне бог деток не даёт, и муж не такой, какого бы хотела. Всё в Петре недостатки искала да корила за неумение хозяйство вести. А он терпит и говорит только: «Ничего, милая, успокойся, давай лучше я тебе что-нибудь сыграю, на душе и полегчает». А меня ещё пуще разбирает, и зло берёт и на его музыку, и на слова его. Я на него злюсь и ругаюсь, а он успокаивает и отвлечь хочет от дурного, что во мне ворочается. Всегда внимательный ко мне: и шаль вечером на плечи накинет, когда прохладно, и поесть приготовит, если я где задерживаюсь, и по хозяйству как может управляется (если сам не может, с другим договорится, а дело сделает). Только ничего я этого не замечала — перед глазами пелена чёрная да Вася, который уехал, меня забыл да на другой женился. Что я сама ему отказала, когда он после армии со мной о замужестве говорил, — этот факт тоже у меня исказился. Тогда рассердилась я на него, думала, разве так девушку замуж зовут? Романтики хотелось, а он прямо в лоб, вот и заартачилась. Да и Пётр, если честно, своими ухаживаниями: музыка, танцы, песни, конфеты, букеты, обхождение — мне голову вскружил.
И Маше я завидовала не только из-за семьи, а что образование у неё музыкальное есть, и очень у неё хорошо получается других пению учить. Всё думала, а чем я хуже? Если бы в городе жила да отца профессора консерватории имела, то и лучше бы смогла. В общем, много лет я так маялась, а когда Мария вчера на концерте запела — показалось мне, что я река, закованная льдом; и перегораживает реку каменная стена, а Машин голос — как лучи весеннего солнца, под их теплом лёд тает, река вскрывается, и ледоход начинается. Самую большую льдину несёт на каменную стену, стена начинает ломаться и под воду уходить. Лёд пропадает, и река свободная, полноводная, знай бежит себе по своему руслу. Очнулась я от этой грёзы и никак не пойму, где я, только вижу — на сцене Маша кланяется. Потом Маша с дочками пела. И тогда мысли нахлынули, что нет ничего злого, плохого, а есть одна радость и любовь. Дома я все Петру рассказала, как себя и его мучала, всё прощения просила. А он только — всё будет хорошо, милая, не переживай, я тебя люблю и любить буду, что бы ни случилось. Потом решила воздухом подышать. Пётр сопровождать не стал, почувствовал, что мне одной немного побыть нужно. Села на лавочку, и слёзы из меня градом, а ведь никогда плаксой не была, не помню даже, когда последний раз плакала, тут и вы подошли. Вот и всё, что будет дальше, не знаю.
— А дальше будет жизнь продолжаться, и надо вам с Петром куда-нибудь съездить в отпуск, обстановку переменить, для молодожёнов это полезно.
— Да какие мы молодожёны, больше десяти лет вместе живём.
— Не спорь со старшими, мне лучше знать. Ты, голубушка, к новой жизни пробудилась, помни об этом и встречай новую себя с радостью и уважением, чтобы детей растить в семье, где любовь и согласие обитают.
— Да нет у нас с Петром детей-то, — покраснела Василиса.
— Для двоих любящих это дело наживное, сегодня нет, завтра есть.
После этих слов Василиса домой заторопилась, а я ей не препятствовала.
Через год у Василисы с Петром двойня родилась — мальчик и девочка. Догадываетесь, конечно, как назвали. Отец нарёк сына Василием, а Василиса дочку — Машенькой. И без тёзок не обошлось — были они приглашены в крёстные. Крестины же дело хорошее — вся деревня гуляла.