ТОЙ ЧУДНОЙ ОСЕНЬЮ ДАЛЁКОЙ
Середина шестидесятых годов минувшего столетия. В деревнях строительный бум: строятся соседи справа, строятся соседи слева... И мы дом себе строим, да не абы какой, а рубленый. Плотники уже и стены выгнали выше окон, и рамы связали; остаётся совсем немного: чердак настелить да кровлю возвести.
Сегодня плотники отесали и уложили в глухую стену последнее бревно и теперь, лениво потягивая бабушкин квасок, отдыхают в тенёчке. "Бездельники!" -- незлобиво ворчит старая, а сама то и дело подносит мужичкам питие.
Под вечер отец сказал мне строго: "Вовка, ложись спать пораньше, потому как завтра чуть свет в лес стобой поедем -- за брёвнами; на лошади поедем. Понял?" Конечно же я понял и не только не стал батьке перечить, но даже обрадовался такому повороту событий: иначе завтра мне опять пришлось бы красить парты -- работа никак уж не мужская.
Растормошили меня, когда и петухи ещё спали. Во дворе темно, сыро и холодно, пахнет свежей щепой и грибами... На ощупь спускаюсь с крыльца. Где-то у плетня ржёт лошадь... Слышу бас отца: "Ногу, Ветка! Ножку подними... Да не брыкайся же ты, чумовая!" И ко мне:
-- Вовка, подь сюды! Да не поскользнись -- ночью ливень был...
Не вижу, ничего не вижу... Куда идти? "Па, ты где?" -- кричу.
-- На голос мой иди! -- откликается отец. Слышу ещё чей-то голос... Кажется дядьки Васи -- видать, подсобить нам пришёл
Иду, сторожко выставив перед собой ладони... Вот натолкнулся на что-то мягкое и тёплое... Ветка!.
Минутой позже мать выносит нам тряпичную сумку с харчишками -- нам, и отдельно -- дермантиновую, с салом, домашней колбасой, варёными яйцами и полулитровой бутылкой крепчайшго первача -- лесничему. Заметно посветлело. Выезжаем...
Неходко трусит лошадка. Я сижу позади, глазею по сторонам, любопытствую. Всё мне интересно: и молодой соснячок по обочинам, и пышные, будто караваи в печи, скирды соломы в поле, и попыхивающий дымком трактор вдали...
Лишь к полудню добрались до места. Я первый раз в таком большом лесу. Как громаден он и таинственен, страшен даже! Высоченные ясени и клёны, дубы и берёзы, неохватные липы сомкнулись кронами где-то там -- высоко-высоко вверху... Мы продирались к лесосеке словно в мрачном и таинственном туннеле; под колёсами телеги беспрестанно чавкало и хряскало, густой лесной воздух остро пах прелью и грибами.
А вот и лесосека, вся в буйных зарослях бурьяна, молодом осиновом подросте, кусты лещины и пни, пни... Где-то тут, средь этих зарослей нам предстояло отыскать наши брёвна. Тучный багроволицый лесничий привычно, без каких-либо эмоций приняв наше угощения, повёл рукою: "Так, суды нельзя, поезжайте туды -- берите тамо..."
сел в "уазик" и укатил.
После долгих поисков мы наконец-то наткнулись на первое бревно. Подогнали телегу. Дубовым рычагом отец с дядькой Колей поддели под комель, я же опрометью кинулся к вершине... "Куда! -- кричит отец. -- Гляньте, Геракл какой! Ты нам сначала подмогни, а там сообща занесём и хвост."
В высоченной траве отыскали ещё три бревна, кое-как одолели и их. Пеньковыми верёвками натуго привязали к раскатанной телеге все четыре осиновых бревна -- ровно столько, сколько и было написано в бумаге торопливо исчезнувшего лесника.
Дорогу в лес я запомнил хорошо и потому сказал отцу, когда он повернул не в ту сторону:
-- Па, ты не туда правишь, нам влево надо!
-- Мы поедем другой дорогой, сын, в объезд, -- сказал отец. -- Оно хоть и дальше, зато надёжнее; по ней, считай, всё время под уклон, напрямки, в гору, кобылёнка наша не выдержит.
* * *
Едем. Ходко идёт Ветка, порой рысцою даже семенит... "Ну-ну, не шустри, дурашка -- дорога не близкая." -- смеётся отец. Быстро смеркается. Небо затянуто серой пеленой. Пошёл дождь -- по-осеннему холодный, мелкий, занудливый. Вёрстах в шести -- Журавлёв хутор, а от него до нашей Большой Алешни рукой подать.
Три часа едем. Вот и Журавлёв хутор. В окнах изб -- ни огонька; спят хуторяне... Темь -- глаз коли! Отец даже возжами не подёргивает, полностью доверяя умнице Ветке, он только и делает, что понукает изредка: "Н-но, Веточка, н-но, маленькая!" Пофыркивая, кобылица минует околицу, подходит к дамбе и вдруг резко останавливается, пятится назад, трещит телега... До моего слуха долетает глухой невнятный шум, всплески...
-- Па, что это? -- спрашиваю испуганно.
-- Не знаю, -- отвечает отец, -- пойду, погляжу.
Возвращается раздасадованным: "Дамбу снесло... Поворачиваем оглобли, мужики!"
Тугой ком подступил к моему горлу и слёзы, горькие слёзоньки, словно из спринцовки, брызнули из моих глаз: ведь рядом же, совсем рядом наш дом, а в нём -- вкуснющее молочко от нашей Красотки, тёплая постель... Эх!
Кое-как развернулись. Тронулись. Медленно ползём в гору, длинную-предлинную, как сама эта ночь. Ползём по раскисшему глинистому просёлку; я за рулевго, наверху, отец и дядька Коля идут обочь... Брёвна, словно живые, ёрзают подо мной, хулиганисто норовя то штанину прихватить, то рукав зажать, а то и ущипнуть за мягкое место... Отец подсовывает под меня стёганку, укутывает грубой полой плаща-дождевика. Плащ не греет, но под ним мне уютнее...
Кляк-клик-клук, кляк-клик-клук... -- всхлипывают тележные колёса, чавкает глина под лошажьими копытами... Меня одолевает дрёма, меня убаюкивает это чавканье, эти бесконечные монотонные всхлипы, и я засыпаю... И снится мне нехороший сон. Будто бы я стою на школьной линейке, перед всей школой стою, а меня распекает Марья Афанасьевна -- классная наша. В руках у классной указка, она машет ею перед моим носом, машет и кричит: "В Маугли превратился, по лесам шастаешь? А кто за тебя парты красить будет, а? Молчишь! А когда исправишь двойку по истории? Чего молчишь-- воды в рот набрал? Вот я родителей вызову!.." "Не вызывайте, Марьфанасьна, не вызывайте пожалуйста!" -- хнычу я, а классная голосом отца: "Н-но, Веточка, н-но, маленькая! Ну что ж ты..."
С трудом прихожу в себя. Мы стоим. Мне холодно, очень холодно... Тяжело дышит бедняга Ветка... Отец командует:
-- Слезай, Вовка -- подмогнём животине.
Изо всех сил рвёт кобыла постромки, кряхтит отец, упирается дядька Коля, до хруста в лопатках толкаю повозку я... Ну, ррраз! ррраз! Ещё рррраз!.. Стронули. Тяжко скрипнув, воз движется в гору... Ещё немного, и мы наверху. Фух! Можно остановиться, перевести дух.
Стоим. Отдыхаем. Шумно, часто, с прикашливаем дышит Ветка. Всё так же моросит дождь. Тявкнула лисица... Темень и тишина -- вязкие, гнетущие. И тут моё ухо уловило далёкое, заунывное: "У...уо! У...у!" И через малый промежуток: "У...у! У...уууо!"
-- Этого нам только не хватало, -- вполголоса проговорил отец.
-- Па, это волки? -- шепчу я, плотнее прижимаясь к отцовскому плечу. Отец не отвечает. Я чувствую, как шевелятся волосы на моём затылке, как противный озноб катится от кончиков ушей, по спине, по груди, животу, до щиколоток и назад...
-- Что с нами будет? -- спрашиваю с лязгом зубовным.
-- Ничего не будет! -- весело отвечает батька, -- вот разведём костёр, такой кострище соорудим, что и сами обсохнем-обогреемся и серых напужаем...
-- А если они не испугаются? -- лепечу я.
-- Испугаются, -- говорит отец, -- огня все боятся...
Я принимаюсь лихорадочно шарить вокруг повозки в надежде найти хоть что-либо, пригодное для костра, но под руки попадались лишь мокрые пучки оброненного хуторянами сена. Мы понимаем, что ни"кострища", ни даже хиленького костерка нам не разжечь. Затаив дыхание, вслушиваюсь в темь... Не слыхать волчьего воя, да и Ветка успокоилась, всхрапывать перестала -- не посмели серые на нас напасть, не решились.. Почему? А кто ж их ведает.
Занимался рассвет -- блеклый, по-осеннему холодный. Ветерок рассеял тучи, дождь прекратился.. "Может то вовсе не волки были?" -- отчего-то подумалось мне... Я поглубже зарылся в гремящий, набрякший влагою плащ, тесно прижался к широкой отцовской спине и через минуту уснул.
* * *
Меня разбудил шум и говор. С превеликим трудом разлепляю глаза и вижу: мы дома, Ветка выпряжена, деловито похрумкивает у сарайки овсом, а отец рассказывает мужикам про каких-то волков. Мужики подшучивают над ним, а он смущённо отмахивается от зубоскалов и сам улыбается в кулак.
А над нашим домом сияет солнце. Тепло мне под ним и хорошо. На лужке гуси пасутся, телок мычит, пойла просит... По улке кто-то пробежал... О, Ванька! Пронёсся, меня даже и не заметил... Выходит, Ванька тоже не в школе? А кто же парты будет красить?
Владимир ХОТИН
19. 03. 2020