УХОЖУ Я В МОРЯКИ .
Случайно узнал из объявления в газете о наборе курсантов в Батумское мореходное училище. Сборы были короткими. Было начало августа 1945 года. Я с котомкой за плечами помчался осуществлять свою мечту. Стать моряком и увидеть жаркие страны. Каким же наивным я тогда был! Мой путь лежал от Минвод, через Баку, Тбилиси, Гори, Батуми. Уже гораздо позже, вспоминая весь этот путь, меня дрожь охватывала о тех трудностях, которые мне пареньку из села, всего несколько раз видевшего поезда на станции Минводы, пришлось испытать. Опыт познавал в пути. Ехал без билета, денег у меня почти совсем не было. Не было денег у родителей. Мать работала в колхозе, там же и отец сторожил колхозное добро. Инвалид Отечественной войны второй группы, с гноящимися ранами. Денег в колхозе не платили.
В училище я прибыл 25 августа. В приемной комиссии мне ответили, что прием закончен и через неделю начинаются занятия. Всего минут десять ушло на выяснение моего вопроса.
— Уже мест нет, приезжай на следующий год и пораньше, — высокий человек в темно-синем кителе с нашивками и рядом блестящих пуговиц прошел со мной до двери. Стал у окна и потянулся. Краем глаза я увидел морскую гладь и заходящее солнце. Во дворе, огромном как площадь, ко мне подсел небольшого роста парень в форме и, наматывая ленточку на палец, нагло проговорил: «Дай рубль».
— Пошел ты, гнида, — не знаю как у меня вырвалось, но просящий оторопел.
— Правильно ты его. А теперь давай отсюда проваливать, да побыстрее, — рядом со мной оказался русоволосый паренек, такой же неудачник. Мы быстрым шагом направились на вокзал. Темнело. Мой попутчик оказался из Ленинграда. Тоже захотелось пальмы посмотреть, на экзотику потянуло. Его звали Толик. Взяли один билет на двоих до первой станции. Сперва зашел в вагон я. а потом передал билет в окно Толику. Важно было пройти в вагон. Поезд шел только до Гори. На родине «отца народов» посетили его музей. Слонялись по городу, пока не подошел товарняк на Баку. На вокзале в Баку нас сразу задержали милиционеры. Когда набралось более 20 человек, то всех под конвоем повели в санпропускник. Получив медную бирку на шнурке, я стал под струи теплой воды. Нашел маленький обмылочек и кое-как намылил им голову. В душевой мне понравилось, я присел на решетку и уснул. Разбудила меня пожилая женщина. Она убирала помещение.
На вокзале гурьбой стояли мальчишки, а рядом милиционеры, Ты куда исчез? — спросил подошедший Толик. — Да нечаянно заснул под душем. А что происходит?
— Нас всех бродяжек хотят посадить в поезд и отправить в сторону Грозного, им лучше пусть уедут эти оборванцы, только бы в городе не болтались.
Нам с Толиком удалось убедить одного милиционера, что нам надо сделать попытку поступить в подготовительное военно-морское училище. Документы у нас были в порядке, и мы пошли в город. Долго плутали по широким улицам, но наши надежды не оправдались. Там готовились к занятиям. Новичков уже обмундировали, и они свысока посматривали на двух оборвышей.
В городе ко мне прицепился один азербайджанец и все требовал показать, что у меня в вещмешке, а там, кроме старенькой фуфайки, да конспектов по русскому и математике, было еще с десяток обтертых сухарей, которые мы очень экономно расходовали. Я развязал сумку, но тут вплотную подошел Толик и резко дернул руку нахала, а свою сунул в карман распахнутой, матерчатой куртки и через карман направил на незнакомца.
— Беги, падло, пока маслену в лоб не всадил! — угрожающе прошипел Толик. — Ленинградский блатной бакинскому не уступит. Парень отшатнулся и бегом скрылся в первом подъезде.
— А теперь бежим, пока этот чмырь не привел стаю волчат. Обороняться-то нечем. Одни кулаки, да те ослабли с голодухи, — он вынул из кармана руку и показал мне зажатый кулак с вытянутым указательным пальцем (впоследствии этот трюк мае однажды здорово помог). Петляя по узким улочкам и переулкам, вышли к привокзальной площади. Милиционер подвел нас к одному из вагонов пассажирского поезда Баку — Москва.
— Пусти их в задний тамбур, — сказал он проводнику, — пускай едут в столицу. А вы смотрите у меня, без баловства, — милиционер погрозил нам пальцем. В нашей компании оказались еще двое парней осетин, как один из них сказал. Всю ночь ехали в тамбуре, а утром перебрались на крышу. Там уже было несколько пацанов. Мы теперь держались вчетвером. Я вытряхнул свой вещмешок. Собрали несколько сухариков и крошки, разделили на четверых.
— Я так люблю сухари», — восторгаясь, хрустнул зубами осетин.
— Особенно тогда, когда я забыл о нормальной пище — 6vркнул Толик.
На станциях и полустанках местные жители предлагали купить у них фрукты, овощи, дыни, арбузы, вареную кукурузу. От всего этого подташнивало. Я замотал лямку вещмешка за руку и обернул вокруг вентиляционной трубы. Получился своего рода ревень безопасности, сон заглушал голод. На одной из станций Толик толкнул меня за локоть и тихо сказал; «Пойду дыню куплю»,
— А деньги где?
— Э… За деньги и дурак купит — Он скользнул вниз с крыши на буферную площадку и затерялся в толпе. Когда поезд дрогнул и начал трогаться, я услышал голос Толика.
— Давай быстрее деньги, я дыню купил, держи, — Я схватил большую, продолговатую, желтую дыню. Показалась и голова Толика. Поезд набирал скорость.
— Таньга давай! Таньга давай! — старик протягивал pyку вслед уплывающему вагону. Прохаживающийся по перрону милици¬онер сделал вид, что ничего не произошло. Велика беда, если го¬лодные мальчишки съедят твою дыню. На том свете зачтется. Пировали все пассажиры крыши, а нас там уже было человек семь. Потом под шумок перронной сутолоки таким же образом «купили» ведро помидор (благо ведро вернули), подвернулся уже за Бесланом, где сошли осетины, арбуз, были яблоки, початки вареной кукурузы. Не имея никакого опыта в этом деле, деле добычи про¬питания, я оставался наверху и только принимал «покупки». Проводница все это хорошо видела и на одной из станций предупреди¬ла, чтобы мы там даже с крыши не спускались. Потому что мили¬ция и крепкие парни хватают мальчишек с поездов и отправляют в горы пасти скот.
Ох и долгим показался путь. Но вот ночью я услышал от про¬водника, что поезд прибыл в Минводы. Я разбудил Толика и он пошел меня провожать. Крепко пожали друг другу руки и хлоп¬нули по плечу. Каждый знал, что больше мы никогда не увидимся, хотя привыкли друг к другу. Пообещали обязательно стать моряка¬ми и повидать жаркие страны. Но это потом, а пока мне предстоя¬ло преодолеть 75 километров на попутных автомашинах до Алек¬сандровского. Утром у мельницы я взобрался в кузов грузовика, который уже трогался в путь. Проехал через мост на Куме и почти успокоился, как вдруг почувствовал, что автомашина делает резкий поворот на Георгиевск. Спрыгнуть на ходу не успел, а скорость возрастает. Постучал по кабине. Будь что будет, но все обошлось. За рулем была женщина, затормозила, что-то проговорила, может ругала, махнула рукой и поехала своей дорогой, а я побрел к трас¬се на Александровское. Долго я стоял у дороги и поднимал руку. Никто не останавливался. Но все-таки нашлась добрая душа, Дребезжавщая полуторка остановилась, и водитель пригласил садиться рядом с собой. Им оказался мой одноклассник Шурик Шарков. Мой дядя был женат на его тете. Так что родня почти. Так закончилась моя первая попытка ухода в моряки.
С МЕЧТОЙ О МОРЕ И ЖАРКИХ СТРАНАХ, НЕ РАССТАЮСЬ
Неудачи с. поездкой в Батумское мореходное училище меня не остановилн. Я работал и пополнял багаж своих знаний в вечерней школе. На этот раз вместе с Виктором Япишевским решили ехать поступать в Одесское мореходное училище. Отослали документы и все лето ждали вызова, а его все не было. Наконец дождались и немедленно отправились в путь. Это было 26 июля 1946 года. На попутной машине приехали в Ставрополь, потом поездом на Крас¬нодар. В Краснодаре разыскали тетю Виктора и побыли у нее до от-хода поезда на Новороссийск. На следующий день, проскочив два тоннеля, нашим глазам предстала мрачная картина. Вокруг серые горы, разрушенные цементные заводы, дома. Нет ни одного целого здания, кроме уже отстроенных. Ведь совсем недавно здесь шли страшные бои. По одной из улиц пришли к морю. Нам не повез¬ло. В кассе порта нам сказали, что теплоход «Украина» только не¬давно ушел в Батуми и только через семь суток вернется обратно и пойдет в Одессу. Но ведь мы же не успеем к указанному в вызове сроку? Что делать? Решаем. Только вперед.
Из Новороссийска на попуткой машине приехали в станицу Крыловскую и дальше в Сенную на косу Чушку к месту переправы в Керчь. На самоходной немецкой барже переплыли пролив. На самой вершине горы виднелась крепость, а внизу разрушенный го¬род. В бухте много кораблей, весь красный от ржавчины эсминец. Это пока мертвые корабли. Болтаются на легкой волне понтонные бочки. На песке в беспорядке лежат большие чугунные шары вытравленных мин. Сидим и любуемся игрой солнца в плавниках дельфинов и в брызгах, поднимаемых их хвостами. Только к концу дня проникли в пустой вагон товарного поезда, идущего в глубь Крыма. Мы оказались не одни. Тут были моряк с девушкой, художник (он вез картины), несколько женщин с корзинами. В пути следования пассажиры менялись и только художник, моряк и де¬вушка ехали дальше вместе с нами. Они пели песни и про тонкую рябину, и про молодую Галю, и про синенький скромный платочек, и про русского матроса Ивана Никулина.
Ночью приехали в Джанкой, сумели прошмыгнуть мимо про¬водника вагона пассажирского поезда, идущего из Крыма, Я при¬мотал руку к вентиляционной трубе лямками своего вещмешка и, глядя в черную степь, заснул. Хотя какой там был сон, когда бо¬сяки мотались туда-сюда с ворованными чемоданами, потрошили их и пустые сбрасывали с крыши. Утром были в Мелитополе. Мы все затаились, лежа на животе, чтобы нас не заметила железнодорожная милиция. Все обошлось. Так доехали с Виктором до Запорожья. Здесь нам предстояло сделать пересадку на московский поезд, идущий на Одессу. До прихода поезда времени было еще много и мы пошли на базар, благо он был сразу за вокзалом. Базар был как в яме и здесь много росло деревьев, пожухлая трава. Под одним деревом сидел слепой мужчина и под аккомпанемент своей гармошки пел какие-то песни на религиозные темы. Вокруг собралась приличная толпа, некоторые молодые женщины и старухи под певали ему и получался церковный хор. Некоторые вытирали слезы краешком платков. В лежащую у ног фуражку слепому клали тертые и мятые рубли, трешки. Понаблюдали мы и за игрой в кар¬ты шулеров. Они давали несколько выиграть самой жертве. Тот входил в азарт и все проигрывал до рубля.
Московский поезд мы «оседлали» без помех. Вот уже поезд проходит через мост. Под нами шумит серебряная волна Днепра. У его берегов заросли лозняка. Правый берег очень красивый при закате солнца. Воды могучей реки величаво катятся к морю, они отражают на своей поверхности, как в зеркале, багрянец солнца, скрывшегося за верхушками лозняка. Наступила ночь с яркими звездами в черном небе. Ночь выдалась на редкость беспокойная. Даже вздремнуть не пришлось. Поезд сопровождали шайки босяков, которые в эту ночь обидели не одного пассажира. На станциях ми¬лиционеры гоняли с крыш вагонов всех подряд, но каждый раз мы успевали снова вцепиться в поручень вагона и с противоположной стороны взобраться на крышу, помогая друг другу. Под утро Вик¬тор все-таки где-то отстал от поезда, и в Одессу я приехал без него. Это было 3 августа в 11 часов утра. В поисках училища долго бродил по улицам с разрушенными домами, и в памяти отчетливо и назойливо предстала песня военных моряков:
Одесса — город черноморский, стоишь ты в памяти моей.
В дыму пожаров и бомбежек и штурмовых последних дней.
Тебя фашисты окружили, создав кольцо вокруг тебя.
Но ты стояла непокорно, приняв удары на себя.
Тебя любили все матросы. Для них была ты дорога.
И за тебя, моя Одесса, шли черноморцы на врага.
Матросы шли в строю, качаясь, в своих колоннах боевых
И ветер ленты развевает на бескозырочках морских.
Гудки тревожно загудели и «юнкерса» в пике идут.
На город бомбы полетели, но нас и бомбы не берут.
Гудки тревожно загудели, румыны шли сплошной стеной.
Ах, разве можно сдать Одессу, ведь Севастополь за спиной.
По полю танки грохотали, матросы шли в последний бой,
А молодого краснофлотца несли с разбитой головой.
Ему в бою с фашистским танком осколок в голову попал
И, умирая перед нами, слова последние сказал:
— Прощай, Одесса, дорогая, тебя я грудью защищал
И за тебя, мой Одесса, жизнь молотую я отдал.
Хотя досталась ты германцам и вместо с ними умерла,
Но черноморским краснофлотцам навек прославила дела.
В приемной комиссии стал на учет и направился в общежитие. Здесь уже много было желающих стать моряками из разных концов страны. Впервые за много суток после отъезда из дома я покушал в столовой училища. Один раз в сутки здесь варили обед для поступающих. После обеда с ребятами сходили на море и я с удовольствием искупался, постирал рубашку и высушил. На второй день встретил Виктора, но он не захотел уже поступать, и этим же поездом поехал обратно. Я остался один. Две недели шли экзамены. От одноразового и весьма скудного питания часто кружилась голова, а ею надо было еще что-то припоминать из пройденного в школе Томительны были ожидания результатов, а тут еще из школы юнг прибыла большая группа выпускников и их всех зачислили вне конкурса. Это и было для меня и многих новых това¬рищей большим ударом. В документах нам отметили: «Не прошел по конкурсу». У меня тройка была по Конституции. И опять проблема, как и в Батуми, что делать? Деньги у меня давно кончились, в котомке ни сухарика. За тысячи километров я оказался в чужом и неприветливом городе совершенно один. Вскинув котомку с фу¬файкой и теперь уже ненужными конспектами, я медленно побрел к порту. Как-то неожиданно оказался у подъезда управления Черноморского пароходства. В отделе кадров мне ответили, что на сегодня никуда па работу определить не могут, нет мест. Девушка посоветовала дня через три придти снова, должен вернуться из рей¬са «Генерал Брусилов» и там есть вакантные места матросов и кочегаров. Я устало опустился на стул, не зная что делать дальше. Как поступить дальше, как прожить эти три дня, да возьмут ли истощенного паренька или вон того здоровяка? Тут было над чем задуматъся. Но тут рядом со мной присел на свободный стул немолодой мужчина. Он посмотрел па меня сочувственно и спросил: «Не взяли?»
— Велели подождать «Брусилова».
— Вот и мне так сказали. А ты почему не идешь учиться?
— В мореходном училище не прошел по конкурсу.
— Так у тебя свидетельство об образовании есть? И родители есть?
— Есть Родители далеко, аж в Ставропольском крае.
— Да. Залетел ты. А родственников поблизости нет случайно. — Дядя у меня в Кагуле председателем горсовета работает,— вспомнил я про дядю Васю, :которого после ранения у Хасана из армии уволили и направили в освобожденные районы.
— Так это почти рядом. Близко. Поезжай к нему. За сутки ты доберешься к нему. Займешь денег на дорогу и возвращайся домой. На следующий год попытайся поступить в Ростовское или Астраханское мореходные училища. А лучше всего поезжай в Астрахань. Там училище лучше других. А матросом, это уже на самый крайний случай. Давай, хлопец, дуй на вокзал и добирайся к дяде.
Доводы незнакомого человека были настолько убедительны, что я решил больше не раздумывать. Цель была намечена. У вокзала я долго бродил и искал способ, чтобы проникнуть на перрон. Но все было тщетно. И тут я обратил внимание на одного парня. Он был хорошо одет и явно старше меня годами. К пиджаку у него привинчен орден Красна Звезды и прикреплены две медали. Желая найти себе попутчик, я подошел к нему.
— Далеко едешь? — спросил я.
— Нет. Всего одну остановку в сторону Кишинева, - ответил парень.
— Мне тоже в ту сторону, только подальше. Да вот задача — как пройти на перрон. В мореходку не поступил, ни билета, ни де¬нег.
До прихода поезда еще было много времени и мы с Василием (так он мне представился) бродили по вокзалу. Он угостил меня лимонадом. Беседовал с какими-то подозрительными девицами, отругал грубо одного парня. В разговоре с девицами его речь была так насыщена воровским жаргоном, что я с трудом понял их намерение «сблегчить» пару чемоданов и спрыгнуть с поезда при подходе к станции. Девицы подозрительно посмотрели на меня, но Василий их успокоил, что он мне верит.
— Ты ничего не заметил? — спросил он.
— А что я должен был заметить, Вася? — спросил я улыбаясь. Ты помоги мне уехать на кишиневском. Как я понял, ты решил ехать следующим?
— Верно. Я тебя все правильно о себя рассказал. Живу у дяди в Москве. Он инженер. Сюда приезжал поступать в училище как и ты. А тут встретил знакомых девиц. Зовут в компанию. Согласился поработать еще раз, чтобы было на что возвращаться домой к дяде. А цыганка правильно угадала мое имя Владимир, а не Василий, цыганка мне сказала, что мне очень трудно, но скоро будут большие перемены в жизни и предстоит очень далекая дорога. Еще бы не далекая. Это я и без нее знал. Получив разъяснения от своего случайного знакомого, я пожал ему руку и медленно пошагал вдоль высокой ограды из металлических прутьев. Вот тринадцатый. Трогаю его и нажимаю в сторону. Свободно подался. И я свободно нырнул в проем. Снова поставил все на место. Раздался второй удар колокола. Я быстро шмыгнул к заднему вагону, к подножке с противоположной стороны, успел махнуть рукой наблюдавшему за мной Василию — Володе. Проехал несколько остановок и когда совсем стемнело, перебрался на крышу.
Ночью на станции Бессарабская я в числе других безбилетных был задержан милицией. В дежурной комнате нас продержали, пока поезд ушел и после проверки документов всех отпустили с. напутствуем, чтобы не болтались на вокзале. Поезд ушел, а сле¬дующий будет завтра. На перроне пусто. В сторонке небольшая группа пассажиров. Поговорили, они мне посочувствовали.
— А ты еще можешь снова сесть на этот поезд, — вдруг отоз¬вался один мужчина, — поезд делает здесь большую петлю вокруг горы, а ты без вещей. Выйди через село, увидишь церковь, оставь ее по левую сторону
Выйдешь по тропке за село, там за бугром выйдешь к железной дороге, дойдешь до полустанка и там встретишь поезд.
— Еще долго мне объясняли дорогу проснувшиеся пас¬сажиры, пока одна тетка не прекратила весь разговор.
— Иди, хлопчик, швыдче. Паровоз уже начал поворот. Слыши¬те гудок-то? — и верно, в тишине был отчетливо слышен далекий гудок паровоза.
Хотя ночь и была лунная, но я не сразу нашел церковь. На пустыре подошел на огонек костра. Здесь стояло несколько бричек и рядом лежали и пережевывали сухое сено рогатые волы. На кон¬це дышла, над огнем костра, висел котел. Я резко ощутил запах подгоревшей каши. До тошноты захотелось есть. Я уже было решился попросить еды, но в последний момент так и не решился, а спросил как дойти до церкви. Молдованин не понимал по-русски и только слово –церковь, было ему понятно. Он указал рукой, и в том направлении в белесой лунной мути я oтчетливo увидел купол и торопливо пошел в указанном направлении. Вышел за се¬ло, но тропку не нашел и пошел напрямую по горе. Когда отошел полкилометра от села, как вдруг со стороны услышал собачий лай. Я замер от страха. Прямо на меня по косогору трусцой бежала стая собак. Их было больше десятка. Впереди бежала, видимо, сука. Увидев меня, она гавкнула и остановилась. Позади нее остановилась и вся стая. Я не шевелился, а только сжимал в руке перочинный ножик. Машинально перекрестился (мама в детстве научила).
— Господи, пронеси… - еле прошептал пересохшими губами.
Сука тявкнула, сделала несколько шагов в мою сторону и тут неожиданно свернула резко вниз с косогора в село. Вся голодная стая затрусила за ней вслед. Я схватил свою котомку и почти бегом пошел в гору. Долго шел, а может мне только это показалось. Вышел на рельсы и по шпалам устремился в сторону единственного огонька полустанка. Все отчетливее за спиной было слышно тяжелое пыхтенье паровоза, тянущего состав на подъем. Я успел придти раньше поезда, и продолжил на нем путь. После полудня на одной из станций сошел с него, так как Кагул был на самой границе, и я стал ждать очередной поезд в сторону Румынии. Туда ходили толь¬ко товарняки за трофеями с военных заводов. Ночью взобрался на одну из платформ с низким, менее полуметра высотой, бортом и сразу заснул. Разбудил меня резкий толчок. Состав остановился на какой-то маленькой станции. Уже вовсю пригревало солнце. Тут я увидел, что я не один на платформе. Рядом спал парень. Я снова лег, чтобы не заметили охранники. Заснул, а когда поезд тронулся, открыл глаза. Солнце уже было очень высоко. Я оказался на плат¬форме в середине состава и с безразличием смотрел на мелькаю¬щие деревья поля холмы'. Редкий дубовый лес протянулся на де¬сятки километров. Одолевали скучные мысли. Уже вторые сутки с момента отъезда из Одессы, я ничего не ел, только пил воду из кра¬нов на станциях. Кушать уже не хотелось. Проснулся мой попут¬чик и что-то сказал. Я не понял ни слова. Молдаванин не знал рус¬ский! Но когда он услышал слово «Кагул», то оживился. Выяснил, что и ему надо в Кагул Разговор не клеился. Тогда мой попутчик показал рукой на мой рюкзак и начал разворачивать свою сумочку. Я усмехнулся в ответ и вытряхнул содержимое рюкзака на пол. За¬пихав все обратно, я лег снова спать. Но парень тронул меня рукой и протянул кисть винограда, вторую начал есть сам. Я с удовольствием принялся за угощение.
Мы молча смотрели на иссушенные знойным ветром поля, на пересохшие речки, на мертвые поля с не успевшей выбросить колос пшеницы, ячменя, кукурузы. Над всем этим висит серая мгла. Солнце сквозь эту мглу казалось кpовавo-красным шаром. Жаркий восточный ветер с жадностью высасывает на земли скудные остат¬ки влаги, сохранившиеся еще от таяния снегов. Листьям растений не хватало воды и воздуха, их забивала мельчайшая пыль, они гибли, скручиваясь в трубочку. Блнз поселков и станций бродит отощавший скот, его жалобное мычание разрывало душу. Запыленные села были пустынны. Вдоль железнодорожного полотна по грунто¬вой дороге долго не оседала пыль после того, как по ней промчится грузовик.
От голода всегда тянет в сон, поэтому большую часть пути мы спали, открывали глаза после каждого толчка. Темнело, когда я снова задремал. Впереди где-то недалеко должна быть станция, чтобы нам сойти; и в Кагул добираться на попутном транспорте. Меня разбудил рывок состава и грохот буксующих колес, пытавщихся сдвинуть с места вагоны . Я открыл глаза и увидел, что поезд тронулся и уже паровоз мелькнул за полосатый столб и туск¬ло освещенную сторожевую будку. Залаяла собака. Я дернул за руку спящего молдаванина. Он взглянул и мгновенно выпрыгнул за борт платформы. Я последовал за ним. Не соображая, что случилось, я стал подниматься с кучи гравия и песка, как перед самым носом увидел морду овчарки. Ее на поводу держал пограничник, рядом оказался второй. Это что за путешественники? Откуда? Куда? Зачем? Я подробно рассказал о своих неудачах поступления в училище, где встретился со своим попутчиком и куда еду. В дежурной комнате у нас проверили документы, покормили. В соседней комнате было слышно, как лейтенант с повязкой на рукаве звонил по телефону. Потом он вошел в комнату, где мы ждали своей участи.
— Располагайтесь здесь на лавке, на стульях. До утра еще ча¬са четыре. Проснетесь, что-нибудь придумаем, — лейтенант участливо кивнул на лавку и продолжал, — еще бы минут пять, и мчались бы вы сейчас по Румынии навстречу еще большим бедам. Утром нас посадили в грузовую автомашину. Мы облокотились на кабину. Пограничники позади нас положили на борт доску-сиденье и сели на нее, а в остальном кузове до заднего борта прямо на дно кузова автомашины были посажены 8 человек, задержанных на границе. Их отравляли в Кагул на допрос.
— Дядя твой, Воронин Василий Андреевич, работает еще пред-седателем горсовета, — сказал мне лейтенант, — он тебя ждет. Как я был этому сообщению рад! Часа через полтора по ухабистой и и пыльной дороге мы въехали в город. Дяди Васи в горсовете не оказалось. Секретарша сказала, что он второй день в командировке и дала мне его домашний адрес.
—Так это ты чуть в Румынию не уехал? — спросила она. — С погранзаставы справки тут ночью наводили. Ну, иди. Там у дяди его сестра живет. Намучился, небось, бедненький, девушка была го¬да иа два старше меня и явно сочувствовала моим мытарствам. Я тихо побрел по улице. Силы покидали меня. Только к вечеру я нашел нужный мне дом.
— Господи! Да как же ты сюда попал? — запричитала тетя Наташа. Целую неделю я отдыхал и набирался сил для обратного пути. Целыми днями с соседским мальчишкой охраняли виноградники, они находились в двух километрах от города, у самой реки Прут. Дальше были камыши, а по ту сторону реки уже виднелась румынская деревня Иончь. Эти виноградники и сады как современные дачные участки. Мальчик был русский и с родителями жил в Кагуле при румынах. Вечерами несколько раз я уходил в кино. Там на меня смотрели как на инопланетянина, по приняли хорошо. Даже с девчатами и ребятами с нашей улицы пел песни. Это когда они запели «Катюшу». Они поют по-молдавски, а я по-русски.
Ничуть не легче была дорога домой. Ехал зайцем, а занятые у дяди 300 рублей берег на еду. Иной раз брал билет до следую щей остановки, а потом перебирался в тамбур, на крышу. И так дни и ночи — смотрю, чтобы не попасться милиционеру, чтобы обхитрить проводника и чтобы нечаянно босяки не столкнули с крыши, когда за ними гонятся .милиционеры. Нa спящих не обращали внимания ни те, ни другие. В Батайске на последний трояк купил ста¬кан семечек, чтобы не уснуть и пристроился на подножке пaccажирского вагона с противоположной стороны. Семечки кончились, а поезд все не останавливается и я не могу поменять это опасное место. Был момент, когда повис на поручне с полусогнутым локтем и чуть-чуть не свалился под откос. В последнюю минуту я прос- нулся, а тут еще выручил застрявший за подножку рюкзак. Пока я приходил в себя от потрясения, поезд, наконец, замедлил ход и остановился. Была глубокая ночь. Я полез под поезд, воспользовался моментом, когда проводница отошла к соседнему вагону, заскочил в узенькую дверь котельной и очутился под самым потолком на полке. Там я наткнулся на такого «пассажира», как я.
— Далеко едешь?
— До Тихорецкой, К утру там будем.
— А я до Минвод. — Еще поговорили о тесноте нашего «плацкарта». Рассказал, что чуть сейчас не свалился с подножки.
— У тебя пожрать найдется что-нибудь? — спросил я.
— Немного есть. Возьми, — пацан наощупь протянул мне сумочку. Сперва я из трех помидор выбрал сильно помятый и проглотил. Поделился несколькими кусочками полузасохшего хлеба. Остальное снова завязал тесемкой и вернул хозяину.
— Да ты бери больше, — предложил мальчишка, но я отказался.
— Спасибо, может в Минводах у тети поем, - ответил я и начал жевать хлебные корки. Проснулся от толчка. Поезд остановился. Попутчика моего уже не было. Снаружи доносились голоса. Шла посадка. Я понял, что это Минеральные воды и приник у двери. Через щель стал наблюдать за обстановкой, чтобы выбрать момент и покинуть вагон. Наконец, поток пассажиров иссяк, проводница зашла в вагон, и я благополучно покинул поезд. Тетю Нюсю я не застал дома, а меня встретил ее муж Григорий Михайлович Деточкин.
— Я ухожу на работу, а ты Павлик никуда сегодня не поедешь. Вот манная крупа, свари кашу. Сам покушай, и я приду поем. И вечером поедем ко мне на огород, поможешь мне картошку выкопать. Домой поедешь завтра. Аня уехала в Александровское к родителям. У нее должен родиться ребенок. В общем, хозяйничай, — Григорий Михайлович торопливо ушел из дома.
В Александровское мне посоветовали поступить учиться в сель-скохозяйственный техникум, который находился у нас в селе. Учиться надо было, и я старательно познавал агрономию полевода и продолжал болезненно мечтать о жарких странах. В нашей страна надвигался голод. Жесточайшая засуха была тому причиной. Для учащихся техникума выдавали бесплатно талоны для обеда в сту¬денческой столовой. Это уже было существенно.
В начале лета я отослал свои документы в Астраханское мореходное училище, и августе пришел вызов и я снова отправился в дорогу,