Каторжанин

                Глава 1. Встреча

Поезд, приглушенно громыхнув последний раз на стыках, мягко встал. Полупустой вагон электрички заполнился щедрым майским светом, в блестках которого искрились пылинки, и неожиданной тишиной, тут же нарушенной вычурной руганью, несшейся с передней скамьи. Ветлужанин, очнувшись от задумчивости, посмотрел в окно: до пушкинского вокзала оставалось около километра, остановка поезда была непонятна. Новая порция ругани заставила Ветлужанина поежиться: «Кол им в глотку… Слов других не знают, что ли…».

- У-у, паразиты, скоты, совести ни на грамм! - услышал Ветлужанин за спиной напористый женский голос, - хоть бы сказал кто им как следует…

- А я вот сейчас скажу им, пойду и скажу, - ответил второй женский голос, мягкий, даже певучий.

Но идти женщине к ругавшимся не пришлось.
- Мерзавцы! – колоритный бас разом повернул все головы к говорившему. – Вы что – одни едете? В вагоне женщины, дети!

Говорил невысокий, немного грузный старик, сидевший наискосок от тех троих, что матерились за картами. Теперь он стоял в проходе и его выразительное, благородное лицо, обрамленное шапкой седых волос, было столь внушительным, что троица ошарашенно замолкла. Но ненадолго.

- Сел бы ты, дедуля, на место, - с угрозой проговорил самый молодой – толстый, неопрятный парень лет двадцати.

- А то ведь, папаша, билет проверим, - насмешливо добавил другой, цыганистого вида франт, кольнув старика прищуром цепких глаз. – Билет-то у тебя есть, а, дед?

- Авансом живет, шакал старый, а чего-то…

- Щенок! – выдохнул старик и, шагнув к толстому, с размаху ударил его ладонью по лицу. И тут же согнулся от ответного удара ногой в живот. Второй удар повалил старика на пустую скамью. Третий раз толстяк успел лишь прицелиться: сорвавшись с места, Ветлужанин стремительно преодолел тот десяток шагов, что отделял его от неравной схватки, и с ходу ударил толстого в челюсть. Тот распластался на дверях выхода в тамбур и осел. Цыганистый и еще один – вертлявый щербатый мужичонка в дорогих кроссовках на босу ногу, вскочили, но напасть не решились: бешеные глаза Ветлужанина, дополненные его рослой, плотной фигурой, не сулили легкой победы.

- Господи, убили ведь старика! – взлетел пронзительный женский голос. – Мужчины, что же вы сидите!?

В середине вагона неуверенно поднялись двое долговязых подростков. Сидевший же ближе всех на выход одетый мужчина, сжавшись, уперся невидящим взглядом в журнал, мелко вздрагивавший в его руках.

- Ну что, блатота, кто следующий? – хрипло выдохнул Ветлужанин.

Толстый, поднявшись уже, сделал шаг навстречу, но остановился, увидев предупредительное движение Ветлужанина.

- Ладно-о, повстречаемся еще, - раздельно проговорил цыганистый, и, шумно распахнув створку двери, вышел в тамбур

- Падла! – бросил толстый, и поспешил за ним вместе с вертлявым. Все трое ушли в соседний вагон.

Старик полулежал, опершись на спинку скамьи, тяжело дышал, держась за сердце. Ветлужанин помог ему сесть.

- Спасибо, молодой человек, - с усилием проговорил старик. – Я должен сказать вам, - чуть отдышавшись, продолжил он, - что вы смелый и благородный человек, - и сильно закашлялся. – Да, - борясь с кашлем, возвысил голос старик, - вы глубоко порядочный человек, и я душевно признателен вам…

- Вы успокойтесь, отдохните, - торопливо проговорил Ветлужанин. Ему стало вдруг удивительно легко и просто, словно неожиданно пришло решение долго мучившей каверзной задачи. И легко стало не от ощущения своей силы и смелости, а от простых, но диковинными показавшихся слов старика.

- Не ломайте дверь, здесь все равно никого не выпущу, сейчас поедем, - рявкнул над головой голос машиниста из динамика.

Спустя минуту поезд тронулся и вскоре стоял на станции. Старику тоже надо было выходить в Пушкине. Вышли на привокзальную площадь.

- А знаете, молодой человек, не зайти ли вам ко мне на чашку чаю, а? Как вы на это посмотрите? – чуть придержал Ветлужанина за локоть старик, и добрая дюжина веселых бесенят мелькнула в его неожиданно молодых глазах. Он, чувствовалось, уже совсем пришел в себя.
- А почему бы и нет, - в тон ему ответил Ветлужанин.
- Рад, очень рад. Меня зовут Виктор Алексеевич, - чуть поклонился старик.
- Павел, - просто ответил Ветлужанин.
- Так вот, милейший мой Паша, я думаю, мы пройдемся пешком, благо погода чудесная, идти не так уж и далеко – вполне по силам даже мне, для вашего же, судя по всему, завидного здоровья и вовсе пустяк.

Они тихо шли по удивительно безлюдному для воскресного дня Октябрьскому бульвару и разговор их, вначале неторопливый и незначительный, быстро оживлялся, превращаясь в беседу, более привычную для людей, хорошо знающих друг друга, и которым есть что друг другу сказать. Происшествие в электричке обсуждали уже легко, со смехом.

- Так вы, Павел, значит, на Васильевском живете. А в Пушкин, не сочтите за назойливость, по каким делам?
- Да нет у меня здесь дел, Виктор Алексеевич. Я часто приезжаю сюда… ну знаете, для души, что ли… Бывает состояние, когда трудно, а от чего – и объяснить себе не можешь.
- Да-а, вы правы, не можешь объяснить себе, - медленно повторил старик, как бы пропуская эти слова Ветлужанина сквозь себя. И, остановившись, посмотрел на Ветлужанина очень серьезно, в упор.
- Вы сказали – часто бываете здесь. Значит, я понимаю так: вам часто бывает трудно. Прошу прощения, но не связано ли это с личным горем? Утратой близких?
- Нет-нет, у меня в жизни все… благополучно, - несколько смешался Ветлужанин: не хотелось говорить о разводе с женой.

Старик снова пристально посмотрел на Ветлужанина. Некоторое время шли молча.
- А вы здесь живете, Виктор Алексеевич? – переменил тему Ветлужанин.
- Жил. Но весь наш деревянный район ещё восемь лет назад к сносу приговорили: деревяшки, мол, эти надо убрать, новый микрорайон здесь построить. Дали мне квартиру в Ленинграде, в Купчино. Но стопор какой-то случился у них в то время со строительством; а теперь, насколько понимаю, и вовсе не до того – в другой стране живём…Так что пока не снесли моё имение. Ну и хорошо, летом живу здесь. Тем более, что электричество от нашего посёлка не отключили, поскольку большинство жителей никаких квартир не получили, так и живут здесь постоянно. Я, можно сказать, среди счастливчиков. Да вот он, дом мой, пришли уже почти.

Они находились в том районе Пушкина, где островком прошлого почти в центре города среди современных построек осталось десятка три частных деревянных домов. С потрескавшейся обшивкой, перекошенными верандами, дома эти спрятались от наступавшего бетонно-кирпичного многоэтажья за густыми зарослями осины, берёзы и рябины. Узкая гравийная дорога вела в этот своеобразный посёлок, пересекая его и по пути отбрасывая отростки-тропы к каждому из домов.

Старик повернул на одну из троп, ведущую к дому, стоявшему чуть на отшибе. Дом этот ничем особенным не выделялся, разве что могучим тополем, росшим со стороны крыльца и, словно зонтом, прикрывавшим раскидистыми ветвями крышу дома.
- Прошу! – с нарочитой резвостью распахнул он перед Ветлужаниным калитку. – Пожалуйте в мою тихую обитель, для дум возвышенных и бесед душевных…
И тут же замолк на полуслове, живое лицо его закаменело. Причину такой перемены отгадать не стоило труда: из раскрытого окна дальней от крыльца комнаты донеслись голоса, смех, гитарный перебор.

- Наверное, я не вовремя, Алексеевич? – осторожно спросил Ветлужанин, видя, как старик словно не решается шагнуть ко крыльцу.
- Нет-нет, ни в коем случае! – поспешно заговорил тот и даже взял Ветлужанина за локоть, словно боясь, что он уйдёт. – Нам здесь никто не может помешать. Ни-кто! – попытался он придать как можно больше твёрдости своим словам, но получилось не слишком убедительно. – Я просто хочу тебе сказать два слова, Павел: видите ли, моя дочь два года назад потеряла мужа, он погиб. И вот недавно она связалась с человеком, которого я … не уважаю, - с усилием закончил старик.

«Ненавижу, хотел сказать», - подумал Ветлужанин. Меньше всего желал он сейчас оказаться свидетелем чужих семейных разборов, но и обидеть старика своим отказом войти в дом не хотелось. Они вошли, и оказались в узком коридоре, рассекавшем дом надвое.
- Нам туда, - Виктор Алексеевич увлёк Ветлужанина в конец коридора. Ему явно не хотелось разговаривать с людьми, находившимися в доме. Однако дверь в комнату, откуда доносились голоса, была распахнута и миновать её незамеченными было невозможно.

- Папа, это ты? Здравствуй! – низкий приятный женский голос остановил их, и Ветлужанину невольно пришлось осмотреть комнату и в ней собравшихся.

Комната была большой, в три окна, но неухоженной и беспорядочно заставленной старой мебелью. На середину был выдвинут обшарпанный стол, покрытый выцветшей скатертью, но, ярким контрастом к скудной обстановке, богато накрытый: дорогие коньяк, фрукты, шоколад, закуски.

Трое мужчин и трое женщин расположились в комнате кто где и как – сидя, лёжа. Первым в глаза бросался рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, полулежащий на продавленной софе, - и обращал на себя изначальное внимание он не только своей мощной фигурой, а тем, что с первого взгляда в нём был виден лидер этой компании: крупное, рубленое лицо, тяжёлый подбородок и жёсткий, внимательный взгляд не оставляли в том сомнений. Ещё один мужчина так же был высок, но худощав, подтянут, блестел модным пробором свежей причёски и глазами прожжённого циника на чисто выбритом лице. Менее других был заметен невысокий, коротко стриженый рябоватый крепыш, пытавшийся что-то изобразить на гитаре. Из женщин выделялась дочь старика: статная, с гордо посаженной русоволосой головой она резко отличалась от своих, видимо, собеседниц по случаю.

- Здравствуй, Лена, - негромко сказал Виктор Алексеевич, взглянув на дочь, и хотел идти дальше.
- Зайди, батя, - не пустил его ровный бас вожака. Каменное лицо тронула усмешка, - что ж так, мимо-то…
- Милости просим, милости просим, по стаканчику, по стаканчику, Виктор, прошу пардона, как вас… Алексеевич? Просим, просим…, - с показушной любезностью зачастил обладатель модного пробора.
- Папа, ну посиди с нами, - умоляюще потянулась к отцу дочь.

Возникла пауза – ждали решения. Ветлужанин, собравшийся было уже войти в комнату и поздороваться, почувствовал напряжённость минуты и отступил в темноту коридора, чтобы не мешать, тем более, что на него, судя по всему, всё равно никто не обращал внимания.

Виктор Алексеевич чуть постоял молча, опустив голову. Затем, шумно выдохнув, словно сбрасывая с себя оцепенение, медленно поднял глаза на дочь.
- Лена, - голос его сорвался, он откашлялся. – Лена, мы с тобой говорили по этому поводу, и я повторю – при них: мне неприятны эти люди, я сожалею, что они… окружают тебя. Ты будешь жалеть, я знаю, и… да, мне нечего больше сказать…
- У-у, какие мы строгие, - деланно засмеялся худощавый, и хотел сказать что-то ещё, судя по хищному прищуру – злое, едкое.
- Сиди! – коротко бросил вожак и худощавый замолк.

Старик, не сказав больше ни слова, пошёл по коридору, который выходил на просторную пустую веранду, откуда была ещё одна дверь, в другую комнату. Туда и вошёл старик, за ним Ветлужанин.



                Глава 2. Карта

Это была небольшая комната, обставленная самым незатейливым образом: стол, стул, старый продавленный диван, ещё более древний комод подле него. Ещё один небольшой стол стоял рядом со входом, на нём разместились электрический чайник и посуда к чаю. Единственное окно комнаты выходило в запущенный сад. Неким контрастом к обстановке была картина, висевшая над диваном: голубое море, парусник, пальмы на берегу.

- Садитесь, Паша, - устало выдохнул Виктор Алексеевич. – И извините, ради бога, за эту сцену. Я понимаю, вам неприятно.

То настроение полноты жизни, что владело  Ветлужаниным в минуты оживлённой беседы по дороге к дому старика, ушло без следа. Было неловко и скучно. Отдавая дань вежливости, и стараясь не фальшивить показным  участием, проговорил:
- Да, Виктор Алексеевич, я вижу - семейные дела добавляют вам седых волос.
- Да уж…, - потерянно вздохнул старик. Было обидно смотреть на унижение этого умного, благородного человека, которому вряд ли кто сможет помочь в его положении. Если только его дочь.

- Это – страшный человек...
- Кто? – машинально спросил Ветлужанин, хотя сразу понял, о ком идёт речь.
- Заин. Тот, здоровый. Я не знаю, чем он привлёк Лену. Впрочем, легко догадаться – силой. Он очень силён. Вы понимаете, я имею в виду не только физическую силу. Это человек, рождённый повелевать другими. Что притягательно, конечно, для женщин. Но меня не отпускает мысль, что он плохой человек. Всё это интуитивно, конечно…
- Чем он занимается?
- Тренер по рукопашному бою. А до этого служил в милиции, в каком-то спецподразделении, точно не знаю, их сейчас много развелось: омон, собр, какие там ещё, я не разбираюсь. В общем, из силовых структур. Как и другой, Никитский, это который невысокий, молчит всё. Этот, вроде, до сих пор служит, офицер милиции.
- А третий что за птица?
- Франт этот? Санкевич, тоже подвизался где-то в каком-то силовом ведомстве. Сейчас не знаю, чем занимается. А сошлись все они недавно, как я понял, в Чечне, воевали там.
- Фронтовое братство, значит…
- Банда у них, а не братство. Мне они, конечно, о своих делах не говорят, но как-то выпили они лишку, и довелось мне нечаянно услышать об их основных доходах. Как они выражались, крышуют они кого-то. В общем, деньги добывают далеко не честным трудом.

Старик замолчал.
- Да как вам сказать, Виктор Алексеевич, - нерешительно начал Ветлужанин, которому, с одной стороны, и не хотелось ввязываться в разговор, но с другой – любопытство его было разожжено рассказом старика. – Знаете, порой ведь очень трудно судить: вот этот человек честно зарабатывает, а этот – нет. С виду честный, удачливый делец удачлив бывает обычно за счёт своих менее хитрых  коллег. И кто честнее зарабатывает деньги: Заин, с помощью кулака, а может, пистолета, выбивающий деньги, либо другой, с помощью бумажных комбинаций разоряющий своих конкурентов?

- Ну, в общем-то…, - неуверенно протянул Виктор Алексеевич и, внимательно посмотрев на Ветлужанина, улыбнулся. – Однако, у нас сейчас страсти разгорятся: спорить будем о честном и бесчестном добывании денег, а это столь же бесконечно и бесполезно, как спор о смысле жизни. Только повод для спора у нас мелковат. Я думаю, на спор об этих людях не стоит тратить наше время. Займемся лучше чаем, - сейчас поставлю. Иль я не прав?
- Правы – и безусловно! – в тон подхватил Ветлужанин. У него, пожалуй, уже прошло желание откланяться, посидев для вежливости. Старик всё же чем-то притягивал Ветлужанина, хотя вряд ли бы он сразу себе в этом сознался, - был он из тех, кто тяжело, скупо сходится с людьми.

За чаем Виктор Алексеевич как-то незаметно рассказал о своей жизни. Он был из среды старинной петербургской интеллигенции, той самой, настоящей; этого типа людей почти и не осталось, пожалуй, - во всяком случае, в России. Дед его, известный инженер Путиловского завода, в революцию мог вывезти семейство в эмиграцию, были хорошие предложения из Англии и Бельгии, но принял решение остаться в России. Видимо, зря: в голодном и холодном восемнадцатом петроградском году заболел и умер. Вскоре умерла и его супруга. Отец Виктора Алексеевича пошёл по стопам деда: работал инженером на Путиловском, мать преподавала в школе.  Отец погиб во время бомбёжки завода в начале блокады Ленинграда, мать умерла в блокаду от голода. В сорок четвёртом, отстояв, как и все его ленинградские сверстники, всю блокаду у станков, Витя Булавин ушёл восемнадцатилетним в армию. На фронт попал уже в начале сорок пятого. Провоевал лишь десять дней: получил тяжёлое ранение, еле выжил, долго лечили. На том война для него закончилась.

О войне, блокаде рассказывал скупо, тяжело, - жестоки были воспоминания. Подытожил, вздохнув: «Косматое, звериное было время. Если такое повторится – значит, у человечества нет будущего».

Своей семейной жизни почти не коснулся. Ветлужанин понял лишь, что жизнь эта вряд ли счастлива: жены уже нет в живых, дочь – единственный ребёнок, и у той беда – в тридцать лет осталась вдовой, муж два года назад погиб в дорожной аварии.

А вот о чём Виктор Алексеевич говорил много и охотно, так это о своей профессии. Был он специалистом по лесовосстановлению. Здесь разгорелся, рассказывая о лесах, где был, и где не был, но мечтал побывать: о Камчатке и Прибайкалье, об Амазонке и Андах…  Ветлужанин заслушался, увлёкся, то и дело перебивая собеседника вопросами. И не заметил, что тот со временем уже не столько говорит, сколько как бы изучает его со стороны. И не просто из любопытства: на лице старика в какой-то момент ясно отразилась борьба желания и осторожности.

- А вот, милейший мой Паша, любите ли вы необычайное? – спросил вдруг.
- Я? – смешался от неожиданного вопроса Ветлужанин, но вдруг ясно поняв его смысл, ответил просто: - Да.

Виктор Алексеевич встал, подошёл к окну, долго молча смотрел в сад. Ветлужанин ждал, внутренне всё более напрягаясь, пока неясно ещё, но уже сознавая, что встреча с этим человеком определена ему не для разговора лишь.
- Знаете, Павел, я вам покажу сейчас один предмет, - медленно и даже устало сказал, повернувшись к Ветлужанину. – Серьёзный, должен признаться, предмет. Хотя бы потому, что знаю о его существовании в этом мире только я.

Старик подошёл к комоду, с видимым усилием выдвинул верхний ящик, и  отодвинув какие-то папки, со дна ящика извлёк небольшой целлофановый пакет, из которого бережно вынул сложенный вдвое лист плотной белой бумаги. Развернув лист, молча подал его Ветлужанину.

Это была рукописная карта, выполненная тщательно, но неумело. Река, ручей, холм, пещеры, - названия на карте ничего не говорили Ветлужанину. Кое-что прояснял прыгающий текст в углу: «Третья пещера вверх от ручья, перед поворотом. От входа 47 шагов, левая отворотка, 22 шага – развилка, держаться прямо, 30 шагов – правая отворотка, 11 шагов – стена. Тут и есть».

Ветлужанин некоторое время вглядывался в карту, пытаясь отгадать её таинственное «тут и есть», потом улыбнулся молча ждавшему старику:
- Похоже, пиратская карта, Алексеевич?
- Да, похоже, - серьёзно ответил тот. – Даже очень похоже. Я бы сказал – так оно и есть.
- Но если так, то это послание Флинта не пахнет ветхостью веков.
- Да, вы правы, Паша. Но только оттого, что карта эта – не оригинал. Это копия. Я её сделал нынешней весной, когда нашёл карту, поскольку оригинал только что не рассыпался в руках.
- Так значит – «тут и есть» означает пиратский клад?
- Да, это так. Это карта сокровищ. И думаю – очень больших сокровищ.

Это прозвучало словно: «Там, на плите, чай. Хороший чай. Наливайте.».
- Алексеевич, уж коли открыли мне эту свою тайну, то посвятите в подробности. Если это, конечно, возможно, - поспешно добавил Ветлужанин, слегка поперхнувшись от подступившего волнения.
- Посвящу, конечно посвящу, милейший мой Паша, - в глазах старика запрыгали знакомые бесенята. – Я вижу – взволновал вас. И не буду тяготить ваше любопытство. Вы узнаете всё, что знаю я.

Старик сел, старый диван натужно заскрипел под его грузным телом. Откинувшись на спинку, задумался – потом заговорил: медленно, иногда замолкал, потирая висок, словно подгонял мысли.

- Тридцать семь лет назад я похоронил Александра Михайловича Савельева, своего деда по матери. Жил он на Урале, в Березниках. Так уж случилось, что хоронить его пришлось внуку лишь – детей своих и жену дед пережил, доживая последние годы молчаливо и покойно в небольшом домике на окраине города. Старик был крепкий, до последних дней что-то зарабатывал на жизнь резьбой по дереву. Умер, по словам соседки, в одночасье. Я, получив телеграмму, успел в тот же день договориться со своим начальством и сесть на поезд. Деда я, пожалуй, больше помнил по детству своему – до войны мы однажды ездили летом к нему на Урал, да ещё пару раз он приезжал в Ленинград по каким-то делам, подолгу жил у нас. В своей взрослой жизни виделся с дедом я лишь дважды, заезжал к нему по пути из сибирских командировок. Человеком дед был интересным, и мне чрезвычайно симпатичным.

- На память о деде я взял некоторые фотографии, поделки по дереву и вот эту картину, - старик, тяжело повернувшись всем телом, посмотрел на полотно, висевшее над диваном. – Это его произведение, как видите, дед неплохо рисовал. Но для себя – насколько я знаю, ни в каких выставках он не участвовал. Ну, не надо быть знатоком живописи, чтобы определить, что картина какой-то особой художественной ценности не представляет. Но мне она по своему напоминает о душевном устройстве деда: в уральской глуши – и вдруг море, пальмы, паруса…Так вот, картина эта висела раньше там, в большой комнате. Но нынешней весной, когда в этот дом стали приезжать эти… В общем, решил я картину убрать сюда. Но, снимая, уронил – картина упала углом, рамка распалась, и между фанерной спинкой и полотном я, к своему изумлению, обнаружил вот эту карту и письмо.

Отстранённо замолчал, видимо, заново переживая то удивление от поразительной находки. Затем продолжил.
- Что касается письма, то я его тоже сохранил, но читать ни к чему – я хорошо его запомнил. Тем более, что уже и сам собрал кое-какую информацию по существу там изложенного. О чём-то пришлось догадываться, представляя те события. А история эта… да, сильная история. Ну, слушай.

               
                Глава 3. Беглец

Виктор Алексеевич встал, снова подошёл к окну, постоял, опершись одной рукой о подоконник, собираясь с мыслями.
- В сентябре 1897 года уральский охотник Семён Ипатьев под вечер наткнулся в лесу на  раненного человека, почти умирающего уже от пулевой раны. Был это беглый каторжник, о чём нетрудно было догадаться, хотя на нём и не было кандалов. Впрочем, человек и не скрывал этого. Движимый состраданием, Семён перенёс человека в свою охотничью избушку, что была неподалёку, и стал выхаживать, решив не заявлять в полицию. Он даже самостоятельно сумел извлечь пулю, и, видимо, вначале раненый стал поправляться. Однако затем состояние его стало всё более ухудшаться, надо полагать, рана дала осложнение. И вот, чувствуя, что дни его сочтены, беглый каторжник попросил как-то у Семёна бумагу и карандаш. Всё это у Семёна было, поскольку он, человек грамотный, вёл своеобразный дневник охотника: записывал по датам капризы погоды, повадки зверей, результаты охоты. Получив желаемое, умирающий – теряя силы, с перерывами – написал письмо, своего рода краткое жизнеописание, и начертил вот эту карту. Затем передал написанное Семёну со словами: «За доброту твою ко мне – возьми».

Старик повернулся к Ветлужанину, проверяя, какое впечатление производит на него рассказ, и, убедившись, что собеседник совершенно заинтригован, продолжил:

- Так вот, в письме том говорилось, что беглого каторжника зовут Степан Лобов. Родом он из Устюжны. В 1893 году двадцатипятилетним приехал в Питер на заработки, поступил в работники в дом известного промышленника и банкира Петра Мелентьева. Вам, Павел, наверняка знакома эта фамилия – один из богатейших людей России конца девятнадцатого века, известный меценат, покровитель актёров и художников, строитель богоугодных заведений. Может быть, известно и то, что в 1894 году Мелентьев был убит в своём доме. Я прочитал об этом убийстве – всё, что мог найти в газетах того времени. Мелентьев был убит ночью, ударом ножа; убийство сопровождалось ограблением – пропала довольно большая сумма денег, но главное – известная коллекция драгоценностей банкира, стоимость которой сейчас где-то десять-двенадцать миллионов долларов. Это если оценки того времени перевести на нынешние деньги. Подозреваемый в убийстве и ограблении был назван сразу. Дело в том, что, начав расследование, полиция обнаружила исчезновение наутро после убийства одного из работников дома Мелентьева. Естественно, на него и пало подозрение. Звали этого работника – да, да, - Степан Лобов, тот самый беглый каторжанин, которого нашёл в уральском лесу охотник Семён Ипатьев. То есть, получается: Лобов убил хозяина, ограбил его, сбежал с похищенным, но был пойман и отправлен на каторгу. Но это не так – Степан Лобов не был пойман и не был на каторге, как это ни странно звучит. Вот тут и начинается самое главное, чего нет в газетах, и о чём, получается, теперь знаю только я, а сейчас узнаете и вы, Павел.

Замолчал, задумался, словно вспоминая, - не упустил ли он сообщить какую-нибудь важную деталь, о которой надо сказать именно сейчас.
- Так вот, Паша, - не поймала полиция Степана Лобова, и об этом есть в газетах. Но о чём почти ничего не было в газетах, но есть в письме Лобова, так это о том, что незадолго до убийства Мелентьева в его доме была ещё одна смерть. Лишь в одной газете я нашёл упоминание, что за три дня до убийства повесилась девушка из прислуги хозяина дома. Имя девушки и причина самоубийства не названы. Но названы в письме Степана. Девушку звали Полина Коваленко, а наложила на себя руки она потому, что была изнасилована Мелентьевым. И главное – Полина Коваленко была невестой Степана Лобова. О причине смерти своей невесты Степан узнал от её подруги. И вот, похоронив Полину, он, будучи характера не холопского, ночью пошёл поквитаться с насильником – благо все ходы и выходы в этом большом доме ему были известны. Убил Степан своего врага  спящим, что понятно: Пётр Мелентьев был настоящим атлетом, вряд ли бы Лобов справился с ним в открытой схватке. А убив, Степан лишь тогда осознал, что теперь он изгой до конца жизни, с которой он расставаться был не намерен. Вот тогда и пришла мысль о грабеже, до этого была лишь ненависть и жажда мести. Дальше всё просто – нашёл ключ, открыл сейф…

- Но ведь найден в лесу  Степан был, когда бежал с каторги. Значит, нашла его полиция? – перебил, не удержавшись от вертевшегося на языке вопроса Ветлужанин.
- Нет, не нашла. Не удивляйся, Паша, сейчас я всё объясню. Из Питера Степан бежал в Москву, где сумел, хорошо заплатив, выправить себе документ на имя  Никиты Горькова, уроженца Нижегородской губернии. Получив документ, Степан благоразумно решил удалиться куда-нибудь в глушь, рассудив, что искать его будут долго и упорно, и в московской полиции уже наверняка есть его приметы. Так он оказался сначала в Архангельске, а затем в Пинеге, крупном селении на берегу одноимённой реки, притоке Северной Двины. В Пинеге Лобов, теперь уже Горьков, прижился. Там, недалеко от этого селения, в одной из пещер на реке Сотке, он и спрятал до поры похищенные драгоценности. Почему именно там – загадка, в письме нет на неё ответа. В Пинеге Никита Горьков познакомился с местной девушкой Настасьей Абрамовой, они поженились, судя по письму – по взаимной любви. Но прожили в браке они лишь два месяца: во время какой-то гулянки один из местных парней, ранее ухаживавший за Настасьей, оскорбил её, - Никита вспылил, завязалась драка, в ходе которой он, потеряв самообладание, убил соперника. И отправился на каторгу, на семь лет. Так что на каторгу отправился не Степан Лобов, а Никита Горьков, и не за убийство банкира Мелентьева, а совсем за другое. Ну, а то, что Степан решил бежать с этапа, так тут удивляться нечему: я думаю, из моего рассказа, Павел, вы составили представление о свободолюбивом характере этого человека. И любовь к Настасье, видимо, повлияла на решение бежать. Но к несчастью для беглеца один из стражников оказался хорошим стрелком. А может, и плохим, - мог сразить наповал, и тогда никто никогда не узнал бы эту историю, умер бы Степан Лобов Никитой Горьковым. Кстати, передав Семёну Ипатьеву письмо и карту, Степан попросил охотника, что если тот сумеет добраться до закопанных драгоценностей, то поделился бы ими с женой Степана Лобова Настасьей Горьковой. То есть Настасья наверняка не знала настоящее имя своего мужа, с которым, думаю, он решил расстаться навсегда.

- Теперь ясно. Но как письмо и карта попали к вашему деду, Виктор Алексеевич?
- Это как раз просто. Семён Ипатьев похоронил беглеца недалеко от своей охотничьей избушки, никому ничего не сказав, то есть тайну сохранил. Видимо, была у него мысль добраться до клада; возможно, он и обещал это Степану. Но будучи человеком практичным, не склонным к авантюрным путешествиям, он потихоньку оставил эту мысль. И быть бы запискам беглого каторжника затерянным со временем, но где-то через год после этого происшествия заглянул в охотничью избушку племянник Семёна Саша Савельев, да и обнаружил странные записи. Ну и пристал к дяде, с которым, судя по всему, был в большой дружбе, – что, мол, это такое? И рассказал охотник племяннику всё без утайки, рассказал, думаю, с облегчением, поскольку история эта стала его уже тяготить, пожалуй, надо было с кем-то поделиться. А племянник как раз к тому случаю и пригодился: парень любознательный, грамотный, и характера боевого, может, и доберётся до клада?

- Но не добрался? Почему?
- Вот и для меня загадка. Безусловно, такие планы у него были. Наверное, и попытки. Одна попытка точно была: мама как-то рассказывала, что дед мой по молодости ездил с другом в Архангельскую губернию, якобы на заработки; но закончилась поездка плохо – попали на каких-то бандитов, беглых уголовников, что ли: друг погиб, дед тоже был при смерти, еле выжил, местные жители подобрали, выходили. Ну, а потом… Историю страны нашей помните, Павел? Время какое было: война, революция, опять война…  Постоянно перемены, нужда. Да к тому же дед мой дважды в заключении был: до советской власти – за связь с анархистами; при советской власти, как это ни смешно, - за то же самое. Дед действительно на устройство общества придерживался взглядов анархических, что, оказывается, при любой власти наказуемо. Так что возможности организовать ещё один поход за кладом у деда, может, и не появилось…

- Но он ведь наверняка ещё кому-нибудь сказал о кладе. Полвека такое носить в себе вряд ли возможно.
- Возможно, Паша, возможно. При характере деда это вполне возможно. Был он не то чтобы скрытным, но замкнутым, одиночкой по натуре. И, думаю, держал эту тайну в себе. Как таит иной человек в душе – до креста – вкус губ любимой женщины, давно ушедшей, но всегда желанной. Возвращения не будет. Но есть тайна души – тихая печаль…

Виктор Алексеевич снова сел, откинулся на спинку дивана, закрыв глаза. Ветлужанин тоже молчал, обдумывая услышанное.
- Ну, как тебе история, Павел? – улыбнулся старик, незаметно перейдя на «ты».
- Сильная. Дюма отдыхает, Виктор Алексеевич.
- То-то. Или, может, всё же не веришь, что сокровища богача Мелентьева лежат в пещере на реке Сотке?
- Честно говоря, есть некоторые сомнения?
- Ну-ка, ну-ка, - выкладывай.
- Драгоценности закопаны сто лет назад. За это время кто-нибудь мог случайно раскопать их – археологи, спелеологи…
- Нет там никаких раскопок, наводил я справки. Туристы бывают, да и то редко.
- Ну, а стихия: наводнения, оползни?
- Судя по тем сведениям, что почерпнул я из справочников, пещеры эти какими были века назад, такими и остались. Эх, да что там говорить, милейший мой Паша, - уронить бы мне эту картину этак лет двадцать назад… А сейчас я стар, болен и в кладоискатели явно не гожусь. А ты, Паша, молод, смел, полон сил. Забирай карту и поезжай, найди этот клад. И делай с ним, что хочешь.
- Почему именно мне предложили, Виктор Алексеевич?
- Почему? Потому что…, - старик слегка задумался, потом рассмеялся, - да не знаю почему. Наверное, потому, что Павел пришёлся мне по душе. Других причин не нахожу.
- Хорошо. Я беру карту и – кто знает – может, вскоре привезу сюда драгоценности этого банкира, - Ветлужанин встал.
- Да, пожалуйста, Паша, – если добудешь клад, привези. Не для дележа, нет, мне деньги уже ни к чему. Просто посмотреть привези.

Старик замолчал и в наступившей тишине через неплотно прикрытую дверь в комнату с веранды донёсся скрип половицы. Ветлужанин, бережно складывавший карту, быстро спрятал её в карман. Но никто не вошёл. Ветлужанин подошёл к двери, выглянул на веранду. Никого.
- Э, Паша, да ты уже никак уходить собрался? Так дело не пойдёт. А чай на дорожку?
- Нет, пока не ухожу. Просто показалось, что кто-то ходит на веранде? – вопросительно посмотрел на старика Ветлужанин.
- Да? Я не слышал. Впрочем, это, наверное, в коридоре. Бродят эти…

Когда прощались у калитки, Виктор Алексеевич крепко пожал руку Ветлужанина и сказал серьёзно, даже торжественно: «В добрый час, Павел!» И добавил просто, по-стариковски: «Береги себя, Паша. Чёрт-те его знает, что там, в пещерах этих».

Был час перед белоночной майской сумеречностью, когда Ветлужанин пришёл на Васильевский. Шёл пешком по Гороховой от самого Витебского вокзала. Шёл, порой останавливаясь, словно вспомнив нечто важное, и, смущая прохожих отрешённым выражением лица, трогался дальше. Состояние его было сродни подзабытому уже чувству влюблённости. Мир изменился, очень изменился, поманив загадочностью и ожиданием необычного. Странная карта грела сердце, будоражила воображение, рисуя картины манящие, причудливые и великолепные. Фейерверк жизни восхитительной грезился, проступал явью и снова размывался в возбуждённом сознании. Богатство, ещё не найденное, уже слепило будущей независимостью от внешних обстоятельств, свободой от давящей обязанности добывать деньги.

Решив передохнуть, Ветлужанин оперся о парапет гранитной набережной Невы, закурил. И не удержался, вынул из кармана карту. Но безотчётно оглянулся по сторонам, прежде, чем развернуть её. В отдалении взрывалась хохотом стайка молодёжи, мимо прошли, несвязно лопоча и обнимая хихикающих девиц, пьяные финны…
Ветлужанин долго всматривался в карту, стараясь представить эту далёкую реку, пещеры. Сигарета потухла. Ветлужанин полез в карман за спичками и рукавом неловко задел лежащий на парапете лист бумаги. Карта упала в воду.

Первым желанием Ветлужанина было броситься за ней в реку. Остановил его скрип тормозов милицейской патрульной машины. Милиционеры вышли, весело переговариваясь, закурили, разминая мышцы. Лист бумаги, смутно белея в сумерках на тёмной воде, плыл мимо них по течению, потихоньку удаляясь от берега.

Оцепенение прошло, Ветлужанин лихорадочно придумывал, двинувшись по набережной вслед за картой, как её достать. Но вдруг успокоился – карта словно раскрылась перед глазами: 47 шагов – левая отворотка, 22 шага – развилка, держаться прямо, 30 шагов – правая отворотка, 11 шагов – стена. Он понял, что отлично помнит карту. Боясь забыть, торопливо пошарил в карманах, но записать было нечем и не на чём. Ещё трижды повторив  в уме запись в углу карты, Ветлужанин успокоился совершенно – послание беглого каторжника осталось в памяти как номер очень нужного телефона. Выуживать карту уже не было нужды, тем более, что она уже наверняка размокла и стала нечитаемой.

Улица на подходе к дому, где жил Ветлужанин, была совсем пуста: ни людей, ни машин. Лишь сзади послышались быстрые шаги. Ветлужанин, коротко посмотрев назад, увидел, что его догоняет невысокий, коренастый человек в короткой куртке со стоячим воротником и надвинутой на глаза кепке. Ветлужанин чуть посторонился, пропуская спешащего прохожего, и тут же почувствовал, как сильная рука зажала тряпкой его рот и нос, что-то едкое попало в лёгкие, сознание поплыло.

Когда Ветлужанин очнулся, то обнаружил, что лежит в проходном дворе, метрах в пятнадцати от улицы. Тошнило, но мутное сознание прояснялось, тело дало знать, что цело. Рядом лежал выпотрошенный бумажник – деньги пропали. Но остальное: водительские права, проездной, ключи от квартиры – валялись рядом. Подобрав всё, Ветлужанин тяжело поднялся, решив, что грабитель явно просчитался, напав на него: всего-то и было грабительской добычи, что сто двадцать рублей, да тридцать долларов.

                Глава 4. Неудачный день Николая Романова

Коля Романов находился в скверном расположении духа, что с ним случалось нечасто. Но этот день не задался с утра. Сначала настроение испортили его напарники по работе – геодезисты, к которым Коля нанялся подсобником. Геодезисты делали съёмку местности для  лесовозной дороги, и работы здесь оставалось буквально на день. Так что Коля рассчитывал сегодня завершить свой подряд и завтра заняться, наконец, сенокосом. А то некоторые в селе уже убрали половину своих участков, а Николай Романов ещё и не начинал, за что уже который день его всё настойчивее пилила жена Ольга. И даже восьмилетняя дочка Настюха, отцовская любимица, прочитала вчера папке мораль на эту тему. Хорошо хоть сын, первенец Денис, заступился: «Вы чего, бабы, на папку напали – он же не водку пьёт, а деньги зарабатывает». И добавил с серьёзностью мужика, которому исполнилось уже целых десять лет: «Ну не накосим сена – продадим корову, делов-то».

Но надежда завершить сегодня работу не сбылась – геодезисты запили. Видимо, по причине своей ударной работы в предыдущие дни. Мужики они, в общем-то, недурные, толковые, но страдали одним серьёзным, с точки зрения Романова, недостатком – были философами. А под водку, да ещё с хорошей ухой, философия просто пёрла из них: размышления о российских исторических процессах излагались вперемешку с цитатами из Ницше, Блаватской, Бердяева, потом всё это густо разбавлялось Христом и Буддой, ну и так далее.

Коля ушёл от соратников в тот момент, когда они переосмыслили учение Коперника, увязав его с русско-японской войной. Спор философов о Копернике натолкнул Романова на вполне практическую мысль: он вспомнил, что у его кореша Васи Мальцева, прозванного на селе Коперником, за то, что тот всё время задавался вопросами строения Вселенной, и даже соорудил телескоп; так вот, у Васи сегодня был свободен трактор с косилкой, который он, по дружбе, давал в пользование Романову. Так что день можно было использовать для начала сенокоса. Поколебавшись изрядно – соблазн хорошо откушать водочки под знатную уху был велик – Коля всё же переборол искушение, и, выпив немного для компании, отправился на хозяйство.

Трактор Коперника, собранный из выброшенных на свалку дизелей, мотоцикла и бензопилы, не производил впечатление агрегата, способного самостоятельно передвигаться, но, тем не менее, двигался, и к тому же носил гордое название «Марс-99», о чём гласила крупная жирная надпись, сделанная на капоте красной краской. Заводилось детище Коперника по старинке – верёвочным шнуром надо было вращать пускач. Коля вначале деловито обошёл вокруг трактора, хозяйски потрогал тут и там, затем не спеша намотал шнур на диск пускача, открыл краник топлива, со знанием дела упёрся как следует левой ногой, и от души дёрнул. Трактор взревел и рванул с места, оставив Колю ошарашенно стоять с верёвкой в руке, - он не сразу понял, что у трактора была включена передача..

Далее некоторые праздношатающиеся деревенские собаки наблюдали такую картину: «Марс-99», бодро подпрыгивая на ухабах, деловито шустрил по полевой дороге, Коля что силы бежал за ним, с верёвкой в руке. И уже догнал беглеца, прицеливаясь, как лучше запрыгнуть в кабину, но трактор, вдруг выскочив из колеи, как норовистая лошадь метнулся в сторону и въехал на усадьбу Клавки Малининой, самой скандальной бабы на селе. Повалив изгородь, «Марс-99» зачем-то стал зигзагами гоняться по покосу за клавкиным поросёнком, который с диким визгом убегал от страшного зверя. Кончилось тем, что ополоумевший поросёнок попытался скрыться через дыру в заборе, но застрял там; трактор же, сразу потеряв интерес к поросю, вильнул в сторону, повалил ещё один забор, въехал на огуречные грядки, и там заглох.

Расплата наступила незамедлительно, поскольку Клавка была дома, и завершение драмы случилось уже на её глазах. Сказать, что Клавдия Петровна Малинина была разгневана – это значит бессовестно исказить действительность. Она не была разгневана – она пылала праведным гневом, и вся её статная, пышущая здоровьем фигура трепетала от избытка чувств. Потом Клавдия начала говорить – и небеса разверзлись. Первым делом она с пулемётной частотой и громкостью сообщила Коле,  что он бандит, каких свет не видел, поскольку порушил хозяйство, созданное непосильным трудом одинокой женщины; особо вдова отметила покушение на жизнь её любимого поросёнка. Затем Коля узнал, что теперь ему надо будет десять лет день и ночь работать у несчастной женщины, возмещая ущерб. При этих словах Коля подумал, что разбушевавшаяся баба, пожалуй, переоценила его возможности: вспомнил, что Клавка недавно похоронила третьего мужа, при этом ни один из клавкиных мужей не протянул более пяти лет супружества с ней. Но по ходу монолога Клавдия изменила наказание, решив, что Романову самое место в тюрьме, а всё его имущество должно перейти бедной вдове взамен убытков от разбойного нападения. Далее несчастная вдова напомнила, что перечень злодеяний Коли Романова не ограничивается лишь сегодняшним: оказывается, три года назад Коля, проезжая мимо клавкиной усадьбы на мотоцикле, громко газовал, чем сильно напугал клавкину козу, которая вскоре оттого и сдохла. ..

Последнее Коля уже не слышал: завёл тем временем трактор, вскочил в кабину, успев увернуться от полена, пущенного в него разъярённой вдовой, и рванул с места с поистине космической для «Марса-99» скоростью.

День был безнадёжно испорчен. Ни о каких полезных делах уже не думалось, все мысли были заняты теперь тем, как отделаться от Клавки. Поскольку ничего путного в голову не шло, то, вконец расстроившись, Коля поставил трактор, купил бутылку водки и пошёл успокаиваться на берег Пинеги. И снова неудача: его любимое место на небольшом выступе крутого травянистого берега, на острие которого прижилась стройная берёза, было занято. Там сидел незнакомый человек лет тридцати, рослый, крепкого сложения, который отрешённо смотрел на речную гладь, луг, песчаную отмель, сосновый бор на другом берегу. Рядом с ним стояла небольшая дорожная сумка.

                Глава 5. Неожиданный напарник

- Ну, и чего ты тут расселся, турист? – услышал Ветлужанин за спиной и, оглянувшись, увидел худощавого, среднего роста и лет мужчину с изрядно нахальным выражением живого лица.
- А что – нельзя? – со старательной доброжелательностью выговорил Ветлужанин.
- Ясен потрох, нельзя! – надавил на конец фразы обладатель нахальной рожи. – Место именное, так на карте и помечено: Николай Владимирович Романов, я то есть, отдыхает здесь душой и телом, взирая на красоты родного края.
- Ладно, пошёл я на другое место, - так же мирно сказал Ветлужанин. Вообще-то у него был повод поговорить с нечаянным собеседником: Павел только что приехал в Холм, и теперь надо было узнать, как добраться до Сотки. Но этот мужик явился явно некстати: нарушил тонкое ощущение внутренней умиротворённости, что пришло на пустынном берегу тихой реки.

- Пошёл, говоришь? А куда это ты пошёл?! – выпятив грудь, насел на незнакомца Коля, его явно понесло. – Извини, турист, времена нынче суровые, террористы кругом. Меня, законопослушного российского гражданина, президент призвал бдительность проявлять. Человек ты мне незнакомый, поэтому я должен удостоверить твою личность. Паспорт покажи.
- Слушай, мужик! Я вижу – у тебя приступ кретинизма, - начал закипать Ветлужанин. – Ты извини, но это болезнь неизлечимая, тут я тебе ничем помочь не смогу. И паспорт тебе показывать не буду. Вот не покажу, и всё!
- Ладно, не показывай, - тут же согласился Коля. – Ты свободный человек свободной страны, хочешь – показываешь паспорт, хочешь – не показываешь. Да и сдался мне твой паспорт? Не интересен он мне совершенно. Слушай, турист: чего ты вообще пристал ко мне со своим паспортом? Вот я сейчас брошу все дела и буду твой паспорт изучать, чего захотел…

- Ну и балабол же ты! – с восхищением выдохнул Ветлужанин. – Таких поискать. Ладно, пойду я, занимай своё именное место.
- Как! – возмутился Коля. – Так ты что – и не выпьешь со мной?!
- Да вроде не предлагал…
- Вот чудак! – совершенно искренне удивился Коля. – Я ему тут битый час толкую о том, как приятно для души вот на этом распрекрасном месте посидеть с хорошим человеком, выпить водки, поговорить о чём-нибудь вечном, например, о ценах на колбасу…
- Извини, не понял, - рассмеялся Ветлужанин. – Не знаком, понимаешь ли, с местным этикетом, не сообразил, - ему вдруг стало легко и просто, как тогда – с Виктором Алексеевичем в вагоне электрички.

- Ну, рассказывай: как зовут, откуда, зачем? – деловито распорядился Романов, доставая из-за берёзы стопки.
- Павел. Из Питера. Остановился невзначай с селом вашим познакомиться.
- Ага! Так ты, Паша, значит всё же турист? А может, ты писатель? Образы народные ищешь? Так я тебя познакомлю с таким образом. Есть тут женщина в нашем селеньи, Клавдия Малинина, - во такой типаж! Слушай, а давай я тебя к ней на ночлег устрою? Женщина добрая, душевная… Ты надолго к нам?
- Не знаю, есть тут одно дело…
- И что за дело у питерского человека в глухой северной деревне? Или тайна? Слушай, а, может, ты клад решил найти, что в пещерах на Сотке спрятан?
- Какой клад!? – пролил водку Ветлужанин.
- О-о, это ещё та история. Давай, выпьем, - и расскажу. Семейное, так сказать, предание, которое я храню в тайне, и поэтому чаще, чем раз в неделю не рассказываю. Значит, так. Мой батя поведал как-то любопытнейшую повесть из нашей родословной. Его бабушка, получается моя прабабушка, Настасья Абрамова в Пинеге, это большой посёлок за рекой, вышла замуж за пришлого человека Никиту Горькова. И вот Никита поведал жене после свадьбы – заметь, Паша, после свадьбы, значит, не корысти ради пошла Настасья за Никиту – что имеет золота в большом количестве, которое он спрятал в пещере на Сотке. Откуда золото не сказал, но говорил, что хватит его чтобы и новый дом поставить, и дело своё завести. Да и вообще, вроде предлагал жене в город перебраться. Знамо дело, наказал Никита Настасье обо всём этом молчать. Но не судьба была планам их сбыться. Беда случилась с моим прадедом – на каторгу попал. Убил, что ли, кого-то в драке. Да и сгинул он на каторге без следа. А с ним и тайна клада, поскольку прабабка моя знала лишь, что клад в пещере на Сотке, а в которой? Их там не один десяток. Да и в одной искать – надо место знать, там такие лабиринты…

«Это судьба», - подумал Ветлужанин, и решился.
- Все пещеры, Коля, точно не надо обыскивать, - медленно сказал он, внимательно глядя на собеседника. – Одну надо, - голос его дрогнул.
- Ясен потрох, что одну, - не уловил волнения собеседника Коля. – Это я, Паша, и без тебя знаю. А вот какую?
- Третью от ручья, - ещё более раздельно проговорил Павел.
- Третью… откуда? От ручья? Какого ручья? Обожди… Да ты что – в самом деле что-то знаешь! – встрепенулся Коля. – Опля! По глазам вижу – знаешь! Ну, выкладывай, раз начал.

- Хорошо, слушай. Только внимательно, история длинная, - и Ветлужанин рассказал всё, начиная от встречи с Виктором Алексеевичем.
Коля, по мере углубления рассказа, становился всё серьёзнее, и большую часть повествования выслушал напряжённо, не перебивая.
- И вот я здесь, - закончил Ветлужанин. – Дальше – на Сотку надо выдвигаться. Но прежде вопрос: Николай Владимирович Романов, надеюсь, не откажется участвовать в розыске фамильного клада?

Коля некоторое время молчал, а потом спросил неторопливо, без усмешки:
- А с чего бы это, Паша, ты мне всё рассказал? Взял бы спокойно один это золото. А то ведь и уши лишние, и делиться надо. Или провожатый очень нужен?
- Проводник нужен, но не это главное, - спокойно ответил Павел. – А главное, Коля, ну, как тебе сказать… Скажу просто: доверяю я тебе.
- А вот тут ты маху дал, гость питерский, - смачно отрубил Коля. – Доверил, понимаешь ли, первому встречному такую тайну, полагаясь на эмоции. А где здравый смысл, логика? Где, я спрашиваю, трезвый расчёт? – напирал Коля, наливая водку. – Нет, Паша, я бы с тобой в разведку не пошёл.
- Я, Николай Владимирович, доверил тайну не первому встречному, отнюдь. Я доверился исключительно надёжному человеку, - в тон Коле ответил Павел.
- Да ну! – рука Коли с налитой стопкой заинтересованно застыла.
- А как же! То, как вы, Николай Владимирович, требовали у меня паспорт, сразу выдало вас, как человека исключительно, железобетонно надёжного…
И оба захохотали.

- Ладно, - утирая выступившие от смеха слёзы, сказал Коля, - сделаем так. К пещерам тронемся завтра с утра: лодка у меня есть, мотор тоже, бензина хватит. Переночуешь у нас. Но уговор – ни гу-гу, чтобы не сглазить. Для ненаглядной моей версия такая: ты турист-одиночка, желаешь пещеры на Сотке посмотреть, - а я к тебе провожатым нанялся, за приличную деньгу. Версия железная. Ну, давай выпьем за успех нашего предприятия.

               
                Глава 6. Клад

Прежде чем отправиться за золотом Мелентьева, Ветлужанин собрал сведения о Сотке, пещерах – всё, что нашёл по состоянию на май 1997 года. Нашлось немного, судя по всему, Виктор Алексеевич был прав, когда говорил, что места те наплывом туристов и исследователей не избалованы. Но люди, которые побывали на Сотке, отзывались о  том крае восторженно.

Отпуск Ветлужанину не дали. За свой счёт тоже не отпустили, хотя вполне могли бы – завод всё равно работал вполсилы, заказов было мало. Но хозяин из-за спада производства под любым предлогом избавлялся от работников, поэтому Ветлужанину так и сказали: надо тебе ехать – увольняйся и езжай. Что Ветлужанин и сделал без всякого сожаления.

Сотка оказалась действительно на редкость живописной речушкой. Особенно впечатляли высокие карстовые берега-стены, порой Павлу казалось, что находится он не в архангельской тайге, а где-то далеко, на другом континенте. И тут Ветлужанину пришёл ответ на вопрос: почему Степан Лобов спрятал драгоценности так далеко, за двадцать с лишним километров от своего жилья? Ну конечно – авантюрная, свободная душа этого сгинувшего в уральской тайге беглого каторжника была впечатлена красотами Сотки; вот и решил он – исключительно из романтических побуждений – перенести сокровища сюда, до этого они наверняка были спрятаны в доме или около.

Коля, правя лодкой, с интересом поглядывал на своего спутника, проверяя впечатление, и довольно улыбался, видя восхищённое лицо Ветлужанина. Сам он на Сотке бывал уже много раз, поэтому вёл лодку уверенно, знал и пешие ходы на Пинегу. Павлу он сразу сказал, что нужную пещеру искать не надо, он понял, где она.

- Здесь! – Коля заглушил мотор, и лодка мягко ткнулась в каменистый берег. – Если, конечно, не врёт твоя карта. А так, пожалуйста, - третья от ручья, перед поворотом. Ну что, Паша, тронем, заберём родовую заначку. Ух, что-то мне даже волнительно стало…
- Да мне, пожалуй, тоже не по себе, - выдохнул Павел, чувствуя испарину от внезапно подступившего волнения.

Пещера находилась довольно высоко, подъём к ней, местами поросший ивой, был крут. Но виднелась лёгкая тропинка, ведущая ко входу в пещеру, - туристы всё же бывали здесь. Подъём начинался буквально в десяти шагах от реки, идти до пещеры по тропинке было метров тридцать. Перед входом в пещеру берег словно переламывался, образуя открытую площадку, немного наклонённую ко входу. Затем снова шёл крутой подъём, густо поросший ивой, ещё метров двадцать пять, который заканчивался сосновым бором. Две разлапистые сосны стояли прямо на краю обрыва, снизу казалось, что они вот-вот опрокинутся. Река метрах в пятидесяти выше по течению круто уходила влево и была уже не видна.

- Давай перекурим, - сказал Коля, когда добрались до площадки перед входом. – С мыслями соберёмся. Хотя чего тут мыслить: меряй, Паша, свои шаги-повороты, и сразу всё ясно будет. Я как-то заглядывал из любопытства в эту пещеру – просторно там, помнится, в рост можно идти. Но длинная она и поворотов всяких – тьма там. Так что как не впишемся в который – и приплыли, свободны, господа кладоискатели… Ну что – тронем? Ты давай – вперёд с фонарём, меряй, а я с инструментом сзади, чтобы не сбивать. Ну, господи помоги!

- …Сорок три, сорок четыре, сорок пять… Есть! Коля, есть! – вскрикнул Павел, остановившись перед нешироким, метра полтора, проходом, открывшимся в левой стене пещеры. И это было скорее неожиданно, чем ожидаемо: когда вошли в пещеру, и Павел глянул в её непонятно куда ведущую пропасть-темень, то он почти разуверился, что они найдут спрятанное в этих лабиринтах, пусть даже это и та самая пещера. Но начало маршрута разом вернуло надежду: от входа до неожиданно открывшейся левой отворотки он насчитал сорок шесть с половиной шагов; учитывая, что он давал погрешность плюс-минус шаг на каждые десять, то попадание можно было считать стопроцентным.

- Ух ты! Здорово! Не врёт, значит, карта. Отлегло, - радостно выдохнул Коля.
- Погоди радоваться, - скорее себя, чем Колю осадил Ветлужанин. – У нас ещё три отрезка до финиша.

Но развилку и правый поворот тоже прошли почти один в один с картой. Заминка возникла на последнем отрезке. Павел полагал, что правая отворотка – это тупик, и через одиннадцать шагов они упрутся в глухую стену. Но через двенадцать шагов оказалась ещё развилка. При этом левая ветка уходила далеко по прямой, а правая через пять шагов делала поворот под крутым углом, образую тем самым стену, в которую упираешься, если идти этим путём.

Посовещавшись, решили начать раскопки в том месте, где ход раздваивался, и идти траншеей по правой ветке до поворота. Павел закрепил фонарь в расщелине стены и взялся за ломик, Коля откидывал взрыхлённый грунт..

- Покурим! – выдохнул Коля после минут сорока лихорадочной работы. – Ох, чувствую, и полопатим мы тут. То-то смех будет, если напрасно. И грунт тяжёлый пошёл. Да ещё каменюка какой-то попался. Дай-ка ломик, долбану. Во, видишь? Ё-моё! Да это же не камень, тут что-то есть! Пашка, фонарь давай ближе!

Павел разом вымахнул из ямы, схватил фонарь, посветил в упор. Коля уже руками разгребал землю вокруг того, что он принял за камень.

Да, это несомненно был клад. Через пару минут Коля поднял из траншеи завернутый в хорошо сохранившуюся парусину предмет весом килограммов около десяти. Когда развернули ткань, то находка оказалась сундучком где-то двадцать на сорок сантиметров в основании и высотой сантиметров двадцать пять. Замка на сундучке не оказалось, он был стянут широким кожаным ремнём, пропущенным под ручку.

- Ну, Пашка, открывай, - охрипшим от волнения голосом сказал Коля. – Тебе по рангу честь. Да я и не могу, разволновался, видишь – руки дрожат.
- У тебя-то только руки, а у меня и всё остальное… Ух! Ладно – с богом! – Ветлужанин расстегнул ремень, открыл крышку.

С бриллиантами и золотыми украшениями новоявленным кладоискателям в жизни дела иметь не доводилось. Но не надо было зваться знатоком, чтобы определить, что в этом сундучке покоится гора денег. Камни были в кожаном мешочке, в таком же, но большем по размеру, находились кольца, перстни, браслеты и ещё какие-то украшения из золота, назначение которых счастливые обладатели клада не поняли. Пространство между мешочками заполнено было золотыми монетами.

Пока рассматривали содержимое сундучка, волнение прошло, сменилось приятной усталостью, как бывает после хорошо выполненного трудного дела.
- Слушай, а ведь на эти монетки нам в магазине ничего не дадут, – озадачился вдруг Коля. – Где это всё менять на деньги-то?
- Да я сам толком не знаю. Ладно, в Питере разберёмся потихоньку. Давай, тронем к выходу. Только траншею нашу надо закидать обратно, а то туристы ноги поломают.

Завалили раскопки. Затем Коля взял сундучок подмышку, перед тем бережно стянув его ремнём, Павел забрал инструмент, и тронулись к выходу. Коля с фонарём шёл впереди, бодро напевая: «Когда б имел златые горы…».

               
                Глава 7. Схватка

- Ну вот и славно! Мужики, а мы вас заждались. Думали уже – пропали вы в катакомбах этих, беспокоились, - оглушил неторопливый, напряжённо-насмешливый голос за спиной, как только Ветлужанин и Романов вышли из пещеры. Мышцы разом заледенели, перехватило горло, - мозг Ветлужанина понял всё, прежде чем глаза увидели троих: двое расположились по обе стороны от входа в пещеру, третий, с пистолетом в руке, выпрямился из-за куста ивы на спуске. Говорил самый рослый, атлет по виду, стоявший справа от входа. Одеты были все неброско, по-походному, и все трое – в чёрных масках, как у спецназовцев на задании.

- Эт-то что за маскарад! Кино, что ли, снимают? – озирался Коля, сжимая сундучок. – Здорово! А что за кино?. Не триллер, надеюсь. А то я недавно смотрел по телеку один, так там до конца фильма никто не дожил, мыши, и те сдохли. А нам, ребята, помирать рановато, знаете ли, дома дела…
- Не трусь, герой, доживёшь. В нашем кино для вас хороший конец приготовлен. Если правильно будете себя вести, - перебил Колю атлет всё тем же  спокойным, насмешливым голосом. – Чемоданчик-то поставь. И в сторону отойди. Потом скажу, что делать.
- И – умоляю, господа кладоискатели, - без глупостей. Без резких движений, значит, - добавил тот, что стоял на спуске, слегка поиграв пистолетом.
- Ладно. Понял. Так бы и сказали сразу, что чемоданчик нужен, - зачастил Коля, не отпуская, однако, сундучок. – Мне он, вообще-то, тоже нужен. Жена, знаете ли, на рыбалку кой-чего собрала: бутерброды, пирожки с капустой. Страсть как люблю пирожки с капустой…
- Не плачь, оставим мы тебе пирожок, - засмеялся атлет.
- Ну, раз вы тоже пирожки любите, то, пожалуйста, - Коля шагнул вперёд и, не выпуская из правой руки фонарь, наклонился, чтобы поставить поклажу на землю. – Кушайте на здоровье. – И вдруг резко швырнул сундучок вниз. И тут же прыгнул на того грабителя, что стоял на спуске, тот как раз отвлёкся на полёт сундучка. Оба, сцепившись, покатились вниз. Ветлужанин тоже рванулся, но тут же был сбит ловкой подсечкой, и два тела  навалились на него, заломили руки, вдавили лицом в глину. «Не дёргайся, падла, зарежу!» - острие ножа впилось сбоку в горло. Вскрикнув от боли, Ветлужанин затих.

- Эй, бандиты! Предупреждаю – ствол теперь у меня, - раздался снизу голос Романова. – Так что не дурите. Паша, ты как?

Ветлужанин приподнял голову, но сильная рука снова вдавила её в землю.
- Паша! – снова крикнул Николай.
- Да здесь он, живой, - ответил рослый, видимо, главарь.
- Ну так отпускайте его!
- А ты не храбрись, герой, у нас стволы ещё есть, - помолчав, ответил главарь. – Так что давай договариваться.
- О чём?
- Сейчас узнаешь, - сказал вниз главарь и тихо приказал напарнику: - Держи этого, гляну, как там наш. – Он поднялся.

Острие ножа ещё сильнее впилось в горло Ветлужанина, завёрнутая назад левая рука заныла от предупредительного движения; правую руку напарник главаря прижал коленом к земле.
- Живой там? – крикнул вниз главарь третьему.
- Живой…, - со стоном и руганью ответил тот. – Голову разбил, урод, фонарём. Вырубил, сука, ствол забрал…
- Ладно, лежи там.
- Эй, господа бандиты, кончай базар! – крикнул Коля. – Давай к делу!
- Ну к делу, так к делу, сейчас…

Главарь присел, взял Ветлужанина за волосы и тихо сказал: «Не дёргайся. Я сейчас с твоим корешом поговорю. Я думаю: договоримся и разойдёмся. Так что лежи тихо. А то он сдуру ещё стрельнёт. Понял?». «Понял», - прохрипел Павел, выталкивая изо рта грязь, при этом ещё жестче ощущая нож у горла.

- Эй, внизу, слушай! Чтобы не думал, что мы тебе засаду какую лепим, сделаем так: я выхожу с поднятыми руками и всё тебе объясню. Недоразумение тут вышло. Идёт? – главарь говорил спокойно, миролюбиво.
- Ладно, выходи! – после некоторого раздумья крикнул Коля, укрывшийся, как понял Ветлужанин, за выступом берега слева по спуску. Он краем глаза увидел, как главарь встал в полный рост, поднял руки в серых перчатках.
- Смотри, я спускаюсь, - главарь медленно, с поднятыми руками, боком – чтобы удержать равновесие, пошёл вниз и скрылся из виду.
- Стой тут! – донёсся резкий голос Коли. – Говори, что хотел.
- Да не дёргайся ты, боец, - приглушённо зарокотал внизу миролюбивый бас главаря. – Успокойся, не бандюки мы. Из милиции мы, на задании, ловим по ориентировке двоих беглых зэков, где-то здесь скрываются. Вот вы и попали, что называется, под раздачу. Но вижу – ошибка вышла, приметы не сходятся. Так что верни наш ПМ, и шагайте с миром. Ну как?
- Что-то не слишком вы на ментов похожи, на бандитов гораздо больше, - после паузы заговорил Коля. – Впрочем, кто вас сейчас разберёт… Ты вот что: паранджу свою сними, и документик предъяви, а там уж я решу.
- Как скажешь. Удостоверение у меня в кармане на груди, смотри: одной рукой достаю, вот оно, бросаю тебе. На!
Дальше Ветлужанин услышал хриплый рык, короткий шум, и по-особому уже спокойный голос главаря: «Ну вот и ладушки. А ты горячился».


- Шеф, как там, порядок? – спросил державший Ветлужанина.
- Порядок. Договорились.
- Нормалюк! – с явным облегчением выдохнул сторож и приподнялся. Хватка заломленной руки ослабла, нож отошёл от горла. И Ветлужанин тут же резко повернулся всем телом, сбросил с себя державшего, мгновенно вскочил и ударил поднимавшегося противника ногой в голову, тот покатился вниз. Павел глянул в сторону выступа – Коли не было, но показался главарь с пистолетом в руке. Поняв всё, Ветлужанин рванулся через заросли ивы наверх.

- Стой, гнида, не уйдёшь! – донеслось снизу.
Павел споткнулся о корягу, упал. Затих на секунду, слушая погоню, инстинктивно потянувшись за ножом – хорошим охотничьим ножом, который Ветлужанин всегда брал с собой в походы. Но ножа не было, на поясе болтались пустые ножны – видимо, выпал в схватке. Бросился дальше, слыша погоню, опасаясь выстрелов. Но не стреляли: то ли укрывал убегавшего густой кустарник, то ли стрельба не входила в планы напавших.

Отбежав от берега с полкилометра, Ветлужанин остановился, уверенный, что погони нет: гоняться за беглецом по лесу – пустая трата времени, которого у преследователей вряд ли было в избытке. Да и зачем он им? Убежал, да и убежал. Им сейчас самим бежать надо. И Ветлужанин  уже точно знал, куда подадутся эти трое. И знал уже, что пришли они к пещере отобрать клад – они знали о нём.
Ветлужанин узнал главаря. По голосу. Врезался в память этот голос тогда, в Пушкине: «Зайди, батя. Чего же так, мимо-то…». Как его назвал Виктор Алексеевич? Заин, кажется.

Павел понемногу успокоился, привёл мысли в порядок. Ситуация прояснилась вполне. Получается, кто-то из той троицы подслушал рассказ Виктора Алексеевича о кладе на Сотке – Ветлужанин вспомнил настороживший его шум в коридоре. Тогда понятно и ночное нападение на Васильевском – хотели забрать карту. А раз остались без карты, то следили за ним. Грамотно следили, незаметно, спецы какие-то по слежке, не иначе.

«Итак, что дальше?» - пытался представить Ветлужанин. Колю Заин – хитёр, сволочь! – обманул-таки: заболтал, отвлёк и обезоружил. Что с Колей могут сделать? Нет, убивать не станут, это понятно – не отморозки какие, им клад нужен, а не труп. Тогда что? Скорее всего, свяжут Колю, с лодкой что-нибудь сделают, и уйдут. Пока мы пешком до Пинеги доберёмся – они уже далеко будут. И кого искать? Лиц их мы не видели, особых примет не заметили, понятия не имеем, откуда взялись – они же ведь так думают…

Между тем гроза, что собиралась с полудня, разразилась-таки. После десятка молний в полнеба и громовых залпов водопадом хлынул ливень – минуты три дождь стоял стеной. Но быстро всё стихло, небо посветлело и солнце опять раскинуло лучи во всю небесную синь, - словно и не было ничего. Густая ель, под которой Павел прятался, от такого ливня не спасла, промок до нитки. Озираясь, выбрался на прогалину, снял, выжал одежду, отогрелся на солнце. «Всё, пора идти назад»,  - оборвал в себе последние сомнения Ветлужанин и двинулся к берегу.

На подходе сбавил шаг, часто останавливался: прислушивался, оглядывался, - всё же опасался засады. Впрочем, засада могла быть только в кустах около пещеры, ниже по течению берег был открытый. Ветлужанин крадучись, прячась за выступы гипса, спустился к реке метров за двести от пещеры. На половине спуска увидел, что лодка на месте. Спустившись, ещё раз огляделся и, выдохнув, выпрямился, перешагнул через страх, и уже не таясь, зашагал к лодке.

Коля лежал в нескольких шагах от лодки. Лежал навзничь. Он не был связан, в том не было надобности, - почти по рукоятку в горло Коли был всажен нож, который Павел не мог не узнать. Это был его нож. В правой вытянутой вдоль тела руке Коля держал небольшой топор, который оставался в лодке, когда они пошли в пещеру.
Взвыв от отчаяния, Ветлужанин рухнул рядом на колени, мысли спутались.
- Эй, на берегу, помощь нужна? – ударил звонкий голос с реки. Ветлужанин вздрогнул, повернул голову: по течению наплывом скользила байдарка-двойка, из-за поворота показалась ещё одна.


                Глава 8. Заботы следователя Митягина

- Ну что, гражданин Ветлужанин, Павел Александрович, вы по-прежнему будете утверждать, что не убивали Николая Романова? Или всё же скажете, наконец, как всё было на самом деле? – следователь устало откинулся на спинку стула.
- Как всё было на самом деле – я вам уже рассказал, мне нечего добавить. Я не убивал, - голос Павла дрогнул, в глазах следователя он прочитал, что напрасно ждёт нового поворота в своём деле. А он очень надеялся, что так произойдёт за ту неделю, что его не вызывали на допросы.
- Ну что же, давайте подведём итог нашего общения, - следователь внимательно посмотрел на Ветлужанина. – А итог этот, Павел Александрович, увы, плачевный для вас. Итак, по порядку. Вы утверждаете, что на вас напали, забрали клад, который нашли в пещере, и утверждаете также, что Романова убил один из напавших. Но именно вас туристы видели у тела Романова, и убит он был вашим личным ножом. И никаких следов присутствия ещё кого-нибудь туристы не заметили. И следственная бригада не нашла. Да, прошёл ливень, возможно, смыл все следы. Но он не мог смыть лом и лопату, при помощи которых вы, как утверждаете, откопали клад. А их не нашли. Так что даже такая деталь против вас. Но это, конечно, не главное…

Следователь замолк и вновь пристально взглянул на Ветлужанина. Павел напрягся.
- Мы послали запрос в Петербург для проверки вашей информации про разговор о спрятанных драгоценностях,  о карте, о людях, тогда присутствовавших в том доме в Пушкине. Так вот: Виктор Алексеевич Булавин, на которого вы ссылаетесь, умер две недели назад из-за болезни сердца. Его дочь сказала, посмотрев на ваше фото, что никогда вас не видела и первый раз о вас слышит. А что касается, как вы утверждаете, её хорошего знакомого Заина, то о нём она поведала, что давно его не видела, не разговаривала, и где он – не знает. И, между прочим, Юрий Иванович Заин, на которого вы указываете, как на убийцу, боевой офицер, спецназовец, награды имеет. Мастер спорта. И в день убийства Николая Романова он находился в доме отдыха на Онежском озере.

«Это конец, не выпутаться», - обмяк Павел. Тоска холодными щупальцами схватила сердце, мысли смешались. После того, как на месте убийства не было обнаружено никаких следов той троицы, вся надежда была на Виктора Алексеевича.
- Так что, Павел Александрович, ваша красивая история о найденном кладе, грабителях никем и ничем не подтверждается. А факты говорят о картине не столь красивой. Говорят они о том, что вы попросили Николая Романова показать вам пещеры на Сотке, поскольку сами там ни разу не бывали, не знали дорогу; и обещали за это Романову «хорошие деньги» – об этом сообщила следствию жена Николая Романова. Но во время этой, так сказать, экскурсии, между вами и Романовым случилась ссора, перешедшая в драку – следы борьбы на вашей одежде и теле имеются. Видимо, причиной конфликта стало то, что Романов за услуги проводника запросил слишком большую, по вашему мнению, сумму. В ходе драки Романов схватился за топор, вы – за нож, и, надо полагать – не желая того, нанесли Романову смертельный удар. Вот так, Павел Александрович. И если не будете упорствовать и чистосердечно признаетесь, то, думаю, наказание вам будет по низшему пределу – пять лет. А если продолжите рассказывать о кладе и грабителях, то вряд ли суд во всё это поверит, и дадут вам гораздо больше.

- Я не убивал, поверьте! – только и сказал сквозь подступившие слёзы Ветлужанин.
- Ох-хо-хо… дела с тобой,  Ветлужанин. Ладно, иди, подумай ещё о судьбе своей.

Когда Ветлужанина увели, следователь надолго задумался: «Да, странная история. И такое ощущение, что этому питерскому парню можно верить. Но клад какой-то, грабители, выследившие его от Питера… Прямо кино. И хоть бы одна деталька в его пользу – нет же ничего. Эх, покопаться бы в этом деле тщательнее. Да когда?».

А заняться тщательнее этим делом Олегу Николаевичу Митягину, следователю прокуратуры Пинежского района Архангельской области, действительно было некогда. На нём висели ещё два нераскрытых убийства, дела по которым по срокам уже должны были находиться в суде. Причём в одном замешан сын заместителя губернатора – приехал с компанией отдохнуть на Пинегу, повздорили по пьянке, в результате – труп. Дело там запутанное, а звонят по поводу его из области очень настоятельно. А тут ещё этот питерский гость свалился со своей историей о кладе и грабителях… И следователь Митягин, поколебавшись, решил: «Отправлю дело по убийству Романова в суд, пусть разбираются. Завернут на доследование – займусь тщательнее. А пока романовское дело в суде – губернаторское закончу».

По поводу того, что суд разберётся, Олег Николаевич лукавил сам себе: знал прекрасно, что судье разбираться ещё более некогда, чем ему – суд был доверху завален делами. Но уж очень хотелось Олегу Николаевичу успокоить свою совесть. А на совести было неспокойно, ох как неспокойно.

От суда Павлу более всего запомнилось каменное лицо Ольги, жены Николая. «Да будь ты проклят, убийца! – говорили её словно не видящие его глаза. – Пусть жизнь твоя поганая сгниёт в тюрьме, и гореть тебе в аду…». И душило, и знобило Ветлужанина от этого взгляда: сбивался, путался он в объяснениях; и лишь обречённо обхватил голову руками, услышав приговор – одиннадцать лет шесть месяцев лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.


                Глава 9. Последний посетитель

Ранним вечером 15 июня 2009 года в небольшой комнате перед входом в кабинет приёмной депутата городского законодательного собрания  Юрия Ивановича Заина собралось в ожидании аудиенции более двадцати человек, отчего некоторые дожидались стоя. Приём не начинался, поскольку депутат задерживался. Возможно, по делам бизнеса, так как был он владельцем крупной фирмы.

- Тысяча извинений, дорогие сограждане, тысяча извинений! – Заин размашисто вошёл в приёмную, по-хозяйски оглядел собравшихся. Был это рослый, широкоплечий мужчина лет около пятидесяти, с прекрасной выправкой. Аккуратный светло-серый костюм идеально сидел на его атлетической фигуре.

- Обманутые дольщики задержали, целая делегация в офис нагрянула. Пришлось начать разбирательство, что называется, с пылу, с жару. Так что не взыщите за опоздание. Но не волнуйтесь – всех приму, и, в меру моих возможностей, помогу, - встав посреди комнаты, объяснял депутат. Объяснял спокойно, чуть улыбаясь. И голос, и вся фигура его излучали уверенность сильного, влиятельного человека.

- Да мы не в претензии, Юрий Иванович. Мы же знаем, как вы заняты. И сколько добра от вас, знаем. Побольше бы таких депутатов, как вы, - уважительно сказала одна из трёх женщин, которые в ожидании приёма что-то без конца вполголоса обсуждали, перебирая какие-то бумаги, видно было, что они пришли по одному делу.

- Вот и прекрасно, раз не в претензии. Тогда начнём, - улыбнулся Заин. – Я думаю, мужчины не будут возражать, если дам приму в первую очередь?

Получив нестройное согласие, Заин открыл дверь в кабинет, пропустил женщин. Кабинет депутата представлял из себя чистую прямоугольную комнату, обитую неброского цвета плитой, с подвесным потолком в тон стенам. Из обстановки в комнате был лишь письменный стол, кресло, ряд стульев вдоль стены. Сбоку от письменного стоял ещё один небольшой стол, на котором расположился компьютер. Из оформления – внушительный портрет президента на стене за креслом, по сторонам портрета – герб и флаг России.

- Ну, девчата, присаживайтесь, рассказывайте, - Заин взял от стены три стула, расставил их около стола.
- Мы, Юрий Иванович, от имени жильцов дома 16 по Гремяченской, - начала та женщина, что говорила в приёмной. – Уже третий год бьёмся, чтобы в нашем доме крышу и подъезды отремонтировали. Крыша совсем дырявая стала, как сильный дождь, то половина квартир на пятом этаже в воде. Вот здесь все наши заявления, ответы на них, акты комиссий, - женщина протянула депутату бумаги. – И никакого сдвига, вся надежда на вас.
- А в подъездах, Юрий Иванович, штукатурка отваливается, - торопливо добавила вторая. – На прошлой неделе кусок здоровый отвалился, на меня упал, хорошо не в голову. А в ЖЭУ ещё и смеются – каски, говорят, одевайте. А то ещё говорят: сами ремонт сделайте, у нас, мол, план, график, другие объекты. Но где у нас деньги на ремонт, в доме сплошь бюджетники да пенсионеры живут…
- И ещё бы, Юрий Иванович, в нашем дворе детскую площадку устроить, - несмело добавила третья женщина, самая молодая. – Там и место есть, да машинами заставлено. А детям погулять совсем некуда выйти. Так замечательно, что вы спортзал в нашем районе построили, сын занимается там, восхищается. Но вот во дворе бы ещё условия для детей создать.
- Значит, директора жилищной компании, что обслуживает ваш дом, Мазулиным зовут? – спросил Заин, просматривая бумаги.
- Он, он, - хором подтвердили женщины. – Одни обещания от него, а дела никакого.
- Знаю я этого фрукта. Ладно, ему самому каска потребуется, когда я к нему в гости пожалую. В общем так, девчата, - Заин вернул женщинам бумаги, - проблемы ваши, я думаю, решу. На днях наведаюсь в ваш дом, сам всё осмотрю, и тогда определюсь. Но не сомневайтесь: к сентябрю всё, озвученное здесь – крыша, подъезды, детская площадка – закрою.
- Да мы не сомневаемся, - облегчённо выдохнула первая женщина, видимо, инициатор визита к депутату. – Все знают, что если Юрий Иванович пообещал, то непременно сделает. Спасибо вам огромное!
- Спасибо, здоровья вам, успехов! - заговорили женщины, вставая.

Вторым зашёл пожилой священник.
- Стеснительно мне, Юрий Иванович, отягощать вас, занятого человека, делами нашими. Но нужда заставила обратиться с прошением, поскольку дело богоугодное страдает.
- Прошу не стесняться, батюшка. Как вас?
- В миру Фёдор Васильевич я.
- Так вот, уважаемый Фёдор Васильевич, без стеснения выкладывайте: какое и  почему богоугодное дело страдает?
- Остановилось восстановление храма на Воздвиженке. Говорят, в бюджете денег нет. А страждущих к храму обратиться много там. Нельзя ли как-то посодействовать по депутатской линии, чтобы выделили средства на восстановление?
- Так-так-так…, - задумался Заин. – Посодействовать-то можно, да боюсь – без толку будет моё обращение. Насколько знаю – в этом году денег на восстановление Воздвиженской церкви точно не будет, да и в следующем вряд ли.
- Жаль, - растерялся проситель. – И что же – надежды никакой?
Заин помолчал, откинувшись в кресле, глядя в потолок, словно ища там ответ на заданный вопрос. Затем сказал решительно:
- Я, Фёдор Васильевич, человек крещёный, православный, в церковь хожу. И не могу допустить, чтобы богоугодное дело похерено было. Вы знаете, что я недавно на свои средства восстановил Елисеевскую церковь. Стоило это мне немало. Но что же – потратюсь ещё, восстановлю и Воздвиженскую. Сделаем так: я пришлю человека, он подсчитает все затраты, а потом определимся по срокам.
- Храни вас Господь, Юрий Иванович! Ныне зачастую хулу возводят на людей состоятельных, а и напрасно, вижу я.
- От зависти то людской, Фёдор Васильевич, от зависти всё. Так что можете обнадёжить ваших прихожан – будет храм! И дорогу к храму вымощу!
- Передам обязательно, Юрий Иванович. И попрошу молиться за вас. И сам помолюсь.
Священник ушёл.

Потом пошла привычная череда: жалоба на самовольную автостоянку, предложение сделать спортплощадку на пустыре, просьба разобраться со спорным выделением земли под строительство… Заин во всё вникал, видно было, что это депутатское занятие ему не в тягость, а в удовольствие – приятно было ощущать свою важность для всех этих людей.

Последним зашёл высокий, сутуловатый мужчина на вид старше пятидесяти, но, возможно, и значительно моложе на самом деле – его сильно старили длинные седые волосы, борода и морщинистое, худое лицо. Одет он был в джинсы и просторную мешковатую куртку.
- Похоже, вы последний? – откинулся на спинку кресла Заин.
- Да, Юрий Иванович, за мной никого нет, - хрипловатым голосом ответил вошедший, остановившись у двери, словно в нерешительности.
- Вот и славно. Да вы проходите, присаживайтесь. С вашего разрешения, я закурю? – достал сигареты Заин.
- Да, конечно, - посетитель сел за стул, стоявший около угла стола.
- Ну, выкладывайте ваше дело.
- Я, собственно, к вам за советом, Юрий Иванович, по поводу одной моей жизненной ситуации. Мне очень важно знать ваше мнение.
- Именно моё? Интересно. Заинтриговали, признаюсь. Ладно, рассказывайте вашу ситуацию.

- Ну что же…, - посетитель ещё более ссутулился, сжался, облокотившись левой рукой о стол, словно собираясь с мыслями. Выждав, заговорил медленно: - А история моя такая. Двенадцать лет назад я и мой друг в пещере на реке Сотке нашли клад: золотые монеты, драгоценные камни. Но когда мы вышли из пещеры, на нас напали. Клад забрали, друга убили, при этом сделали так, что подозревать в убийстве стали меня. И сработало – меня посадили на одиннадцать с половиной лет. Вам интересно, Юрий Иванович?

Удар был силён, жесток и совершенно не ожидаем. Но Заин был человеком стальной выдержки, закалённой и на войне, и в спортивных боях, а в последние годы и в схватках с конкурентами по бизнесу. И сейчас самообладание не изменило ему, лицо не дрогнуло, не выдало смятения: «Значит, догадался. Но когда? И зачем пришёл? Всё же, выходит, прокололся я, не досмотрел».

Двенадцать лет назад Заин сначала тоже растерялся, когда один из кладоискателей лихо завладел пистолетом. Но мигом собрался, и дальше действовал быстро, жёстко, не сомневаясь. Как в бою: Афганистан, Чечня, - у Заина была хорошая школа. Убивать не хотел, но раз так получилось – извини, браток, такова жизнь, не повезло тебе. Была ещё задача что делать с трупом, но тут нужное решение подсказал Никитский – толковый опер, проверенный товарищ, с которым Заин близко сошёлся в Чечне.

Но узнать о ходе расследования и что говорилось на суде, не удалось. Появляться в том глухом крае, где новый человек, даже и в райцентре, заметен, и при этом интересоваться наверняка нашумевшим убийством – дело слишком рискованное; окажись там смышлёный сыщик – глаз положит на незнакомца. Алиби на всякий случай у Заина было: хозяин гостевого дома под Петрозаводском подтвердит, если придётся, что Юрий Иванович Заин с 1 по 15 июля отдыхал на Онеге. Однако узнать об исходе дела надо было, и в сентябре Никитский по своим каналам осторожно добыл информацию о приговоре Ветлужанину. После чего Заин успокоился – приговор означал, что план Никитского сработал, напарника убитого и признали убийцей.

Заин не был бы спокоен, если бы знал о проверке по запросу пинежской прокуратуры. Но не узнал: он как раз в это время уехал на соревнования в Новосибирск, и молодой следователь прокуратуры Колинько, которому поручили проверку, ограничился лишь беседой с Еленой Булавиной, поскольку оказалось, что её отец Виктор Булавин 8 июля скончался от сердечного приступа. Елена Викторовна сообщила, что никакого Павла Ветлужанина она не знает, не видела никогда; Заина знает, но уже больше месяца не поддерживает с ним абсолютно никаких отношений, и поэтому знать, где он был 10 июля, естественно, не может. И это было правдой: ещё в начале июня Елена застала Заина с другой женщиной, после чего их отношения резко прекратились. Ждать возвращения Заина для беседы Колинько не стал – долго, а начальство торопит – и получив телефонное подтверждение, что с 2 по 15 июля Заин отдыхал на Онеге, Колинько с облегчением отправил собранную информацию пинежской прокуратуре, мысленно добавив вслед факсу: «Надо тебе, деревня, подробнее – рой сам». А потом и напрочь забыл об этом деле, поскольку вдрызг разругался с невестой.

- …Вам интересно, Юрий Иванович?
- Да… История, конечно же… так сказать, любопыт… э-э, серьёзная, - пепел сигареты Заина упал на стол. – Но чем я вам могу помочь?
- Прежде всего – не делать лишних движений, господин Заин, - быстро и жёстко сказал посетитель. – У меня в кармане пистолет, с предохранителя снят. При малейшем подозрении – стреляю. Тот финт, что получился у тебя с Колей на Сотке, со мной не пройдёт. Понял?!
- Понял, - процедил Заин, отводя взгляд от правой руки посетителя, погружённой в карман куртки. – Ладно, приступим к разговору по существу, господин… не помню, как звать?
- Не важно.
- Ну, не важно, так не важно. Но раз не застрелил ты меня сразу, значит, что-то надо от меня. Что?
- Я же сказал: мне интересно, что думает бизнесмен и депутат Юрий Заин по поводу случившегося на Сотке?

Что он думал? Теперь Заин думал, что интуиция подвела его, он рано тогда успокоился.
А в тот день, 30 мая в Пушкине, судьба определённо благоволила к ним, иначе откуда такой фарт: Никитского по ищейской привычке потянуло подслушать – чего там хозяин приволок этого парнишу, о чём треплются. И услышал такое… Знак судьбы, какой разговор. Понятно, что клад, если такой окажется, надо было забирать. Тут уж флаг в руки майору Никитскому. Промашка случилась у него с добычей карты, но из положения он вышел: под благовидным предлогом установил за Ветлужаниным наблюдение и узнал, таким образом, на какой поезд тот взял билет до Архангельска. Дальше было дело техники, а с техникой слежки у Никитского всё было в порядке. И всё шло хорошо, пока не заартачился тот, второй. И чего дёрнулся, придурок, не дёргался – был бы жив…

- Мне очень жаль, что так получилось, - не глядя на посетителя, тихо сказал Заин. – Не хотел убивать, поверь.
- Но убил.
- Ситуация так сложилась…
- Ситуация была проста: вы пришли отобрать, а когда вам помешали, ты убил.
- Да, ты прав, - помолчав, сказал Заин.- Я виновен, чего тут финтить. Так понимаю – пришло время платить по счетам? Вот моё предложение: я возмещаю тебе потерю клада с процентами. Не скрою, мы неплохо развились на вырученные от клада деньги. Там, после полной реализации, получилось около восьми миллионов долларов. Я готов отдать тебе пятнадцать миллионов. Мы можем обсудить сейчас, как это сделать, чтобы ты не боялся, чувствовал себя в безопасности. Поверь, никаких финтов не будет, - Заин выжидательно посмотрел на посетителя.
- Дальше, - сказал тот.
- Что- дальше?
- За загубленную жизнь Коли Романова как собираешься расплачиваться?
Повисла пауза, оба закаменели, словно боясь малейшего движения.
- Та-ак, - голос Заина дрогнул, он откашлялся. – Насколько я понимаю, моё предложение отклонено. Ну да, вроде как откупаюсь за убийство. Но я, поверь, не покупаю тебя, деньги предлагаю, чтобы в нашем деле всё честно было, справедливо.
- Справедливо? – в голосе посетителя скользнула издёвка. – Это как? Интересно послушать.
- Ладно, давай без лишней, знаешь ли, морали. Твой друг Коля не ягнёнком был, у него, между прочим, пистолет имелся, вполне мог меня тогда застрелить.
- Коля не стал бы убивать.
- Откуда мне было знать?
- Коля не стал бы убивать, и ты об этом знал, - медленно, глядя в лицо Заину, проговорил Ветлужанин. – Коля не стал бы убивать, а вот ты убил. Убил, чтобы отобрать. Из-за денег убил. И где тут справедливость?

Снова повисла пауза.
- Мне на это возразить, конечно, нечего, - глядя в стол, заговорил Заин. – Но знаешь, я не так давно Достоевского прочитал, «Преступление и наказание». – Он поднял глаза. – И искренне тебе говорю – верь не верь – что-то родственное в Раскольникове нашёл…
- Я не люблю Достоевского, - жёстко перебил Ветлужанин. – У него герои убивают невинных, а потом каются, и уже страдальцы они, надо им сочувствовать. А я считаю, что убийство невинных людей прощать нельзя, - последние слова он почти выкрикнул.

И Заин прочитал в глазах пришельца отчаянную решимость. Но не успел ничего ни сказать, ни сделать – Ветлужанин выстрелил ему в грудь. Заин откинулся на кресло, хрипя и корчась, Ветлужанин ещё раз выстрелил – в сердце, Заин разом затих. Ветлужанин некоторое время стоял недвижим, затем, положив пистолет в карман куртки, медленно вышел из кабинета, плотно прикрыв дверь; медленно открыл входную, которую он, перед тем, как войти в кабинет, закрыл изнутри на задвижку. Приёмная депутата Заина находилась в цокольном этаже старого здания, вход был со стороны тихого переулка. Выйдя, Ветлужанин почти столкнулся с тремя подростками, вывернувшими из-за угла дома. Те не обратили на посторонившегося прохожего никакого внимания, обсуждая что-то своё.

Минут десять Ветлужанин шёл по заранее намеченному маршруту, выбросив по дороге пистолет в старый, заросший пруд. Остановился в небольшом сквере, сел на свободную скамейку. Напряжение разом схлынуло, навалилась усталость и облегчение – как будто донёс, наконец, до места и сбросил с плеч тяжёлый груз.

Вечернее июньское солнце стояло ещё высоко, но сквер укрыт был от его лучей кроной раскидистых вязов, которые, вместе с кустами шиповника, отгораживали сквер от проходившей недалеко оживлённой улицы, напоминавшей о себе приглушённым гулом. В сквере было малолюдно: невдалеке сидела пожилая пара, кормящая хлебом голубей, между которыми лихо сновал ершистый воробей; дальше расположилась молодая мама, она читала книгу, покачивая коляску. Ветлужанин откинулся на спинку скамьи, закурил.

Что будет делать дальше – он знал. Все пять месяцев, как освободился, Ветлужанин методично готовился убить Заина и жить дальше. После продажи принадлежавшей ему пополам с бывшей женой комнаты, которую Марина сумела уберечь от всяких захватов до возвращения Ветлужанина, у него было около пятисот тысяч рублей. Марина через знакомых наняла ему недорогую однокомнатную квартиру в Лигово, после чего сказала: «Всё, Павлуша, больше нам встречаться не надо». И то правда: у неё хороший муж, двое детей, она вполне счастлива, - и ни к чему ворошить прошлое. Да и планы у него такие, что ни с кем из знакомых ему лучше не встречаться.
Много денег ушло на приобретение надёжного фальшивого паспорта, да и пистолет стоил недёшево, но тут помогли связи, приобретённые в зоне. Потом была борьба со страхом, который становился всё сильнее по мере приближения развязки. То был двойной страх: страх стать убийцей, и страх, что не сможет убить. Эти страхи одолевали его поочерёдно, и непонятно было, который более жесток.

Теперь, когда он перешагнул этот рубеж, ближайший план был прост: зайти ещё раз на могилу Виктора Алексеевича, а затем взять билет до Архангельска. Дальше – жизнь под другим именем на Пинеге. Как он там обоснуется, Ветлужанин представлял лишь в общем, но то, что если останется жив, то жить будет на Пинеге, он решил ещё в середине своего срока.

Ветлужанин аккуратно погасил сигарету о край урны, поправил ворот рубашки, отряхнулся. Встал, пошёл по грязноватой после недавнего дождя дорожке. Голуби нехотя посторонились, воробей, воспользовавшись моментом, схватил самую большую крошку, величиной с половину его, и торжествующе потащил её под скамью. Старики мирно беседовали, окинув Ветлужанина приветливыми взглядами. У соседней скамьи всплакнул, заворочался ребёнок, женщина оторвалась от книги, встала, наклонилась к нему. Книгу она положила на коляску, но та резко качнулась, книга упала. Ветлужанин, как раз поравнявшийся с коляской, успел поймать книгу у самой земли, прочитав на обложке: Бунин, «Тёмные аллеи».

- Спасибо! – засмеялась женщина, принимая книгу одной рукой, другой чуть задержала руку Ветлужанина в своей. Её смуглое, живое лицо озорно заискрилось.
- Да не за что. Жаль ведь было бы такую хорошую книгу испачкать.
- Конечно. Тем более, что книга не моя, подруга дала почитать.
- Тем более, - улыбнулся Ветлужанин, и пошёл дальше.
- У вас добрая рука. Удачи вам в жизни! – услышал он вслед. И вздрогнул – окатила тёплая волна. Как тогда, в электричке: «Вы глубоко порядочный человек, и я душевно признателен вам…». И как тогда – на душе стало легко и просто.