- Макс, во сколько следующий сеанс связи?
- С базой в двадцать ноль-ноль.
- Ты будешь на прослушке?
- Буду.
***
Группа Лазарева уходит на штурм задолго до рассвета. Меня разбудил звон обвеса на участниках и блики фонарей на тенте палатки. Горы на всё накладывают особый отпечаток. Удар карабина о карабин на тренировке внизу - звонкий. Он тянет сам себя кратным эхом. Этот звук задаёт азарт нового опыта. Здесь, в лагере почти на четырёх тысячах над уровнем моря, в морозе июльской ночи перестук железа на поясах восходителей глух. Здесь опыт закрепляется применением.
Последним уходит Михаил. Налобный фонарь, промахнув по скату тента, развернулся на лагерь. Луч через вентиляционное окно осветил купол палатки. Выключенную лампу на крюке. Дуги в инее от дыхания спящих. Черный брусок радиостанции с торчащей антенной в сетке под потолком.
Короткий взгляд на лагерную столовую, сработанную из плоских камней, и Михаил уходит за своей группой. Тяжелый шаг альпинистских ботинок оставляет рифленые следы в снегу, перемешанном с каменной крошкой. Группа Лазарева уходит на гору.
- База вызывает Черкашина. Как обстановка на "Три девятьсот"?
- Черкашин – базе. Мы на биваке. Завтракаем.
- Понятно, что с группой Лазарева? Сигнал не проходит. Вчера в это время я тебя прекрасно слышал с горы.
- Я Лазарева в эфире слышу. Работает на маршруте. Всё нормально. Приём.
Сижу на камне. У меня в одной руке напильник, а в другой левая кошка. Я правлю ей зубья. Вчерашний спуск с вершины в темноте и прогулка по леднику, засыпанному камнями с окружающих склонов, затупили их. На камне рядом открытый ремнабор: пассатижи, шило, суровые нитки, кусок стропы. Надо мной висячие льды Коштантау, над ними пламень солнца. Вокруг тишина.
Тишина высоты. Воздух разрежен и любой звук - скрежет сдвинутого ногой булыжника, поставленный на камень котелок воды, слово человека - становится осязаемо медленным и доносящимся будто сквозь вату. Ледник тысячелетиями течет в долину. Он тянет вниз, перетирает в песок отломки скал. Солнце долины плавит язык ледника, обнажает песчаные дюны и галечные насыпи морен. Там, внизу, горы звучат. Лавинами падающих карнизов снега. Отдельными камнями, проносящимися по склонам вниз. Любые звуки, усиленные эхом, внизу слышны за много метров. Но наверху все растворяет тишина.
Я сижу под висячими льдами и пламенеющим солнцем в застывшей тишине гор.
- База - Малютина.
- Малютин в канале.
- Артем, что у вас?
- Все нормально, работаем по маршруту. Подходим к предвершинному гребню.
- Оперативно. Молодцы. Самару на Пушкине не видите?
- С верхней точки ледника смотрели на них. Им пара веревок до вершины была.
- Отлично.
- Самара - базе. Все в порядке. На вершине в десять тридцать утра стояли. Сейчас работаем на спуске. Проблем нет.
- Хорошо. Дальше. Северный массив. Лазарев, ты здесь? База – Лазарева… Черкашин, Лазарева слышно?
- Лазарев, ответь Черкашину.
- Да, Макс. Слышу тебя.
- Миша, как обстановка?
- Обстановка нормальная. Идем по маршруту. Нашли крюк на площадке старта. По состоянию непонятно свежий, или нет. Вы вчера не теряли?
- Нет. Никто не говорил. Так что с приобретением. Там через три веревки чужой френд в щель ушел. Его видно, но экстрактором до кулачков не дотянуться. Подумайте, может быть, как-то удастся извлечь.
- Хорошо. Если время будет. Конец связи.
- Доброй погоды. Эс-ка.
- Черкашин - базе. У Лазарева всё в порядке, разживается на маршруте потерянным снаряжением. На "Три девятьсот" всё хорошо. Отдыхаем.
- Раз всё хорошо, то заканчиваем эфир…
- База - Самаре.
- Да, Сергей.
- Мы после спуска, на биваке не останемся. Сразу в базовый лагерь пойдем. Затопите для нас баню к двадцати часам.
- Хорошо. Попрошу баню на восемь вечера.
- И ужин!
- Договорено. Если больше к базе просьб не будет, то до эфира. Эс-ка.
Солнце идет вверх по склону. Как мастер старой школы. Его путь к зениту размерен. Его точки страховки – гранитные жандармы, расставленные по гребню, и скалы контрфорсов, поднимающиеся от ледника. Их тени движутся справа налево, своею зубатой линией оттеняя склон. Они дотягиваются до тонкой трещины бергшрунда, перемахивают ее и на белом поле снега отмечают время пополудни.
За разговорами пьем чай. Когда закончился завтрак, я сразу поставил первый котелок на горелку. Развернул вокруг алюминиевый экран, подпер камнями, и для экономии газа накрыл получившуюся конструкцию асбестовым полотном. Так и проходит день отдыха между штурмами вершин.
Температура растет, и я снял пуховик. Убрал его в палатку и надел глухие солнцезащитные очки. Ультрафиолет в горах коварен. Впервые оказавшись на высоте выше двух с половиной тысяч, я пренебрёг защитой зрения и уже вечером понял, что такое ожог роговицы горным солнцем. На следующий день все прошло, но с тех пор защитные очки с шорами я не снимаю наверху в любую погоду. Горы многому учат.
А ещё они учат, что такое взаимовыручка, недаром там часто слышишь обращение: «товарищи участники».
- База – Лазарева. База – Лазарева… Северный Массив, меня слышно? Черкашин ответь.
- Черкашин – Базе.
- Макс, что там у Миши?
- Лазарев – Черкашину. Лазарев – Черкашину.
- Да, Макс, на связи.
- Как у вас там?
- Работаем по маршруту. До вершины далеко.
- До темноты успеете?
- Думаю, да. Если до восемнадцати не поднимемся, то уйдем в спусковой кулуар и к вам.
- Принял. Будьте аккуратнее. Черкашин – базе.
- База на связи.
- Группа Лазарева работает медленно, но поднимается. Если до вечерней связи не дойдут до вершины, то пойдут на спуск.
- Принял, Макс. Эс-ка.
Мне не раз наверху казалось, что горы смотрят на меня. И чем недоступнее район и сложнее восхождения, тем вернее было ощущение живого взгляда. Не доброго или злого, но внимательно изучающего. Вот и сейчас в пламени садящегося солнца я чувствую его. Горы знают, что мы здесь. Горы нас проверяют.
Под голым от снега уступом, на котором среди отломков камней стеснились три палатки, изломы древнего ледника лежат в хаосе, образуя почти круглую долину. Трещины многометровой ширины, пересекающие её по всем направлениям, отсюда выглядят бездонными. Сераки – многометровые клыки из льда, торчащие по краям трещин, - днём были почти прозрачны и казались ниже. Теперь они выросли и наполнились синим цветом. Их края выглядят резче и острее в разреженном воздухе. Снег, лежащий на плоских участках, окрасился в свете заката розовым и стал бардовым в пологих низинах.
Я стою над оскалившейся бездной в тревожной тишине высоких гор.
- Черкаши… - Лазаре…
- Черкашин в канале.
- У на… одна вер… оста… до верши…
- Повтори. Не слышу из-за ветра у тебя.
- У нас одна веревка осталась до вершины. Будем подниматься!
- Черкашин – базе. У Лазарева наверху сильно дует. Разобрал, что одна веревка осталась, и они её пойдут.
- Тебя понял. Макс, оставайся на прослушке эфира. Я тоже здесь буду. В случае чего готовьтесь сразу выходить на помощь. Следующая связь в двадцать ноль-ноль.
- Принял. Эс-ка.
Закаты в горах долгие, а сумерек почти нет. Вечером солнце краем касается вершин, падает за них, и наступает ночь. Если небо ясное и видна луна или звёзды, то поднимая к ним глаза, ты чувствуешь, что не очень далеко, в одном дне пути, базовый лагерь. Там учебная часть, корпуса с кубриками для альпинистов, столовая. Туда приходит дорога, по которой на машине можно уехать ещё ниже, в город, где огни разгоняют темноту. По улицам, площадям, паркам гуляют люди. Там снег виден только на склонах гор на горизонте. И от этого делается теплее.
Но если снизу по леднику подтянуло облако, то звёзд не видно. И ничего не видно. Свет налобного фонаря бьёт только на несколько метров из-за весящей в воздухе водяной пыли. Скальный уступ и жмущиеся друг к другу палатки на нём висят в коконе из сырого марева. Нет неба над ними, пропасти рядом, дорог ни сюда, ни отсюда. Само время двигает вперёд только редкие вспышки диода на включённой рации, стоящей передо мной на прослушке. С каждой вспышкой пробивающихся помех эфира всё внутри замирает в ожидании сигнала бедствия от товарищей, ушедших на гору почти семнадцать часов назад. И не то, что это было бы много, но спуск в темноте всегда опаснее подъёма на вершину, когда почти все силы остались днем на склоне горы.
Редкие зелёные вспышки индикатора радиостанции меняются на стабильно красный сигнал. Аккумулятор разряжен.
- Макс, рация села.
Максим берёт рацию, садится на камень, поворачивает круглый тумблер приёма, отстегивает клипсу и снимает аккумуляторный блок. Я поднимаю левую руку с часами к глазам. Повинуясь встроенному гироскопу, хронометр зажигает экран цифрами девятнадцать двадцать три. Макс кладет разобранный прибор на камень и уходит к палатке, где под тентом со снежной юбкой лежат рюкзаки, хозяйственные принадлежности, верёвки и снаряжение для восхождений. Он возится там, много раз перекладывает что-то и возвращается, сдерживая волнение.
- Сменные аккумуляторы не подходят.
На часах девятнадцать двадцать семь.
- На радиостанции блок неразъёмный, а у нас зарядные элементы россыпью.
Перед ним чёрный короб аккумулятора и четыре сменных элемента. Прослушивание эфира невозможно. Связи с группой Лазарева у нас теперь нет, а значит, её нет и у базового лагеря.
Девятнадцать двадцать восемь.
- Макс, аккумуляторы заряжены, значит, нужно придумать, как передать энергию на станцию.
- Да. Давай смотреть. Может, удастся разобрать блок и подключить элементы.
Девятнадцать тридцать пять.
Эффективного решения нет. Литая коробка блока питания изготовлена без швов. Знак на задней крышке, рекомендующий вторичную переработку изделия после использования, выглядит издевательски.
Девятнадцать сорок две.
Радиосвязь не может случиться без нашей точки приёма и передачи сигнала. Оперативная обстановка с группой Лазарева остаётся никому неизвестна.
Девятнадцать сорок восемь.
Попытки изготовить блок, замыкая элементы питания и последовательно, и параллельно полосками фольги от плитки шоколада, приводят только к нагреву импровизированных контактов. Такое питание расплавит корпус рации. Его использовать нельзя.
Варианты развития событий как водяная пыль в свете фонаря. Мысль лучом режет эту тьму, высвечивая один вариант за другим. Но любое техническое решение задачи невозможно в условиях максимально ограниченных ресурсов. Значит, решение должно быть не техническим.
Что мы имеем? Одну точно работающую радиостанцию в базовом лагере, которая стоит на прослушке и которую не может слышать Лазарев. Исправную, но не имеющую заряда станцию в лагере у нас на "Три девятьсот". И допустимо рабочую станцию у группы на горе. Допустимо – если всё у них хорошо. Но это отбрасываем. По-другому у них быть сейчас не может.
Станция на базе подключена к электросети – её заряд потенциально неисчерпаем. Наша выходила на связь четыре раза сегодня и четыре раза вчера. Меньше полутора часов стояла на прослушке. Этого мало для полного разряда. О чём это говорит? О том, что аккумулятор несвежий. Если Лазарева сегодня не слышно на базе, но слышно здесь, то у него зарядный блок выдаёт еще меньше мощности, чем наш. А значит…
- Макс, у Лазарева в палатке должны быть дополнительные аккумуляторы!
На часах девятнадцать пятьдесят одна.
Два аккумуляторных блока ждут своего часа у Миши в клапане рюкзака. Включённая станция светится оранжевым экраном с указанием актуальных диапазонов и частот.
- Как ты догадался?
- Станции мы берем внизу в учебной части, правильно?
- Да.
- За уровнем износа батарей кто-нибудь следит?
- Никто.
- Если Лазарев не знал об этом, то в рюкзаке всё равно бы лежал один запасной аккумулятор или блок со сменными элементами. Но он знал.
Температура упала, и облако, висевшее над биваком, ушло выше по леднику к перевалам. Стало сухо и будто теплее. Свет звёзд вычерчивает контуры гор. Горы безмолвно смотрят на нас. Горы нас проверяют. Ровно в двадцать ноль-ноль станция захрипела вызовом:
- Лазарев – Черкашину.
У нас всё в порядке.
Вершину взяли.
Работаем на спуске.
Уже вышли на ледник.
Через пару часов будем на "Три девятьсот".