ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ (1581-1583)
Глава 4.15. СЛОВНО ИЛ ПЛОДОТВОРНЫЙ В РЕКЕ БРОДЯЧАЯ РУСЬ ОСЕДАТЬ И, ОТСТАИВАТЬСЯ НАЧАЛА…
Осенью же в год от сотворения мира 7050-й (1542), стали большой поход на Казань снаряжать.
В декабре царь во Владимир, как водится, прибыл. В январе в год от сотворения мира 7051-й (1543), туда пушек, пищалей осадных навезли, начали полки все стягиваться: и руские, и татаре касимовские, и казаки порубежные.
Двинулись вперед. В феврале только до Нижнего Новгорода добрались, потому как распутица страшная была. Ни морозов, ни снегу Бог не давал. Дожди так и лили во всю зиму зимскую…
Когда стали из Нижнего на остров Роботку переправляться, оттепель еще пуще ударила.
Волга, едва было застывшая, полыньями покрылась. Вода выступила из продушин и весь лед сверху залила. Пушек, пищалей больших, стенобойных много погибло, под лед ушло… Немало и людей в продушинах утонуло, потому под водой не видно, куда идешь…
Три дня стоял на острове царь. Холодов ждал, дороги исправной. Так и не дождался.
Послал он тогда на казанцев воеводу своего главного, князя Бельского.
— Ты сойдись с Шигалеем в устье Цивильска, князь! — сказал 17-летний Иван. — А я домой поверну… Не сподобил, видно, меня Бог, за грехи мои за все, на неверных ополчиться!..
И расплакался даже горько полубольной, ослабленный недавними страхами царь Иван.
Удачен был поход Бельского, много добра добыл и пленных татар привел он в Москву, и щедро наградил воеводу царь; а все не весел сидел Иван, на всех пирах своих, пышных и торжественных, правда, но уж не таких бесшабашных, как прежде.
Очистился дворец, как очищена была душа юноши. Ни скоморохов, ни шутов безобразных не видно. Только Семушка Клыч, бахарь один любимый, оставлен, причитальщик и сказочник, нечто вроде старых баянов. Почти ежедневно на сон грядущий сказанья, былины и сказки Семушка царю рассказывает. А в общем дворец на обитель священную стал походить. Посты строго соблюдаются. Службы ежедневно во дворце церковные. К «празднику», в престольные дни, по монастырям кремлевским и по соборам ходит к литургии царь. Молодая царица тоже там бывает, являясь незримо для толпы переходами крытыми. Ни ее, ни патриарха не должен часто видеть народ. Вместо похлебников, ласкателей развратных, ребят голоусых, царских наложников, на государевом верху калеки да нищие, богомольцы завелись. Заботится о них Иван.
В прощеные дни на Масленой и в Страстную неделю тайные ночные выходы царские совершаются: милостыню царь раздает собственноручно, колодников, заточенных посещает и жалует…
Строго исполняя религиозные обряды, которыми, бывало, пренебрегал довольно часто, молодой государь и в это дело внес присущую ему напряженную деятельность, нервную страстность. Он увлекся церковным пением… Привлекал в свою «стайку» церковную, певческую лучших певчих; искать повелел голоса «изрядные» по всем царству и до слез заслушивался согласных церковных напевов, стараясь, чтобы его певчие были лучше даже митрополичьих «стаек». Даже сам напевы для канонов сочинял.
Но и этого всего было мало, конечно, для молодца, только и мечтавшего что о славе, о величии царском.
И особенно настойчиво старался он выписывать иноземных мастеров, литейщиков, зодчих… Лил пушки, ковал оружие… Строил храмы новые… И порой, придя поглядеть на новое «дело» осадное, вылитое искусником-пушкарем, по имени Первой-Кузьмин, изучившим дело от фрязина, царь не только любовался пушкой, но ласкал, гладил, словно живое существо, трехсот-четырехсотпудовые стволы и сам «крестил», давал им имена.
— Вот этот — на татар пойдет на упрямых. Он переупрямит их и пусть наречется «Онагр», сиречь осел дивий, што и бритых ослов превзошел. А эту, ростом подлиннее, пошлем ливонские стены бить — и буде прозвана «Ерихонка».
Укрощенные бояре во всем безропотно помогают царю, подчиняясь особенно влиянию Макария, твердящего вельможам:
— Бог чудо явил! Просветил душу молодца. Бросьте свару! Не повертайте царя на старое!
Сильвестр, сменивший Бармина в качестве государева духовника, неустанно влиял на Ивана, призывая себе на помощь имя Божие, заветы Христа и Писания Церкви, все, что говорит о чистоте души, о добродетелях человеческих.
Федор Бармин видел смерть Глинского, видел, как старика на части растерзали в самом храме, у митрополичьего места, где несчастный искал спасения от разъяренной черни. И на другой же день протопоп захворал от потрясения, пережитого в эти минуты. Душа и тело честолюбивого священника надломились. Но он был пришиблен окончательно, когда Макарий призвал его и объявил о назначении Сильвестра духовником царским.
Шатаясь, вышел протопоп от Макария.
Через несколько дней после того, в год от сотворения мира 7056-й (1548) 6 января Бармин принял пострижение в Чудовом монастыре, но не с целью проложить себе дорогу в митрополичьи палаты, как раньше мечтал.
Каясь со слезами на глазах перед духовником своим, Бармин твердил:
— Грешен я!.. В крови неповинной грешен. Глинский Юрий и присные его по моему навету погублены… Грешен, окаянный, без меры!.. Только и надежды, что схиму приму, умолю Бога… А то ни ночь, ни день покою нет… Вижу всю гибель безвинных, по моему слову их постигшую… В келью затворюсь, стану грехи отмаливать.
Так и сделал Бармин.
Сильвестр, ставший на его место, ревниво хранил душу царя.
Адашев, хотя и без всяких отличек, без величания, но фактически стал верховным правителем и оберегал царство, как умел. А ему от природы присуща была способность к правлению.
Произвол, лихоимство боярское прежнее, волокита судебная — все это было стеснено городовыми, монастырскими и сельскими вольными грамотами, дававшими народу возможность вводить у себя нечто вроде теперешнего самоуправления, посредством выборных, губных и земских старост, сотских, десятских и проч.
Казна царская, которую теперь уж не грабили так открыто, дерзко и безнаказанно, богатела. Скапливались средства и на внутренний обиход, и на предстоящие большие походы, о которых толковал, которые жарко обсуждал Иван с Адашевым, Курлятевым и с лучшими воеводами своими.
Народ тоже успокаиваться стал. Опустелые от голода, мора и произвола наместников деревни и села опять заселялись понемногу.
Вольнолюбивы селяне московские. Плохо им на одном месте — они на другое идут, лучших господ, нового счастья ищут.
Придут осенние сроки переходов, и потянутся «переходчики» с одного тягла на другое, а то на «черную» землю государеву садятся. Все-таки легче. Не сгоняют, по крайности, там с пашни, не дав осенью и семян собрать, как делают злые вотчинники-помещики.
Правда, из тяглой общины, которая сидит на земле монастырской или государевой, свободного выходу нет. Откупаться надо. Так ведь бежать можно. Пути никому не заказаны.
И вся эта «бродячая Русь» оседала прочней и, словно ил плодотворный в реке, отстаиваться начала.
Потому, конечно, и реже недороды, меньше голодовок стало. И мор не так часто жаловал…
Легче вздохнула земля Руская.
Народ сытей — и торг живей. Богатеть быстро стала и сама Москва, сразу, как птица Феникс, в два месяца возрожденная из пепла.
Много разного люду в Москве, а больше всего торгового.
Да и кто не торгует в ней? И мелкий служилый человек: стрелец, пушкарь, подьячий, посадский… И дворяне в торговые люди записывались, «гостями» объявляли себя.
Недаром Москва выросла и стоит на великом междуземельном шляху, на пути из варяг в греки и дальше, на Восток, богатый и миррой, и золотом, и шелковыми тканями, и тайнами древних волхвов.
Пахотные интересы земледельческих по натуре славянских племен, из которых сложилось государство, — здесь, в узловом историческом поселке, на Москве, счастливо связались с торговыми интересами, и создалось царство Московское, а потом и всея Руси!..
Понимал это Макарий, внушил Адашеву… Тот передал Ивану, осветив сознательным огнем инстинкты «собирателя земли», переданные царю его предками.
Но двенадцать лет розни между царем и землей, во время безначалия, во дни правленья боярского, положили на царствовании Ивана свою резкую, недобрую печать.
Царь — не знал земли хорошо, земля — царя не знала, или, вернее, знала с дурной стороны.
А это не нравилось людям, принявшим власть. Не желали они этого, находили вредным для царя, опасным для себя, особенно ввиду предстоящих тяжелых войн с татарами, с Ливонией, с Литвой, срок перемирия с которой скоро истекал.
«Что скажут люди: „Пришли поп с сурожанином, новгородцем, царя заполонили, нашу кровь льют, наши гроши изводят!..“ Сами крестьяне не подумают, бояре их научат, прижатые нами».
Так думал Сильвестр, так полагал и Адашев, когда Макарий навел их на известные мысли. И решили они поставить царя лицом к лицу со всею Руской землей.
Решили, столковались, Ивана уговорили при помощи того же владыки-митрополита, хоть тот и крылся в тени, — и все сделали по мысли Макария, как внушил он незаметно.