Странный тип. Уткнулся в книгу и ничего не замечает, будто вокруг ровным счётом интересного-то нет. Например, меня.
И ведь ни капли такого, право, лишь привычка производить впечатление и быть в центре внимания. Другой бы на его месте...
А этот почти и не взглянул — на мгновение оторвался от чтения, кивнул еле-еле, уронил свой «добрый вечер» и снова в строчки впился. Только видно как глаза скользят — туда-сюда, влево-право. Очень странный тип.
Что он читает? Книгу судеб? Вон какой фолиантище! Спросила. Молча повернул своё сокровище обложкой. Салтыков-Щедрин, «Помпадуры и помпадурши», год издания тыща восемьсот какой-то. Держит бережно, трепетно даже, как руки любимой. Страницы переворачивает, так аж с замиранием прямо, будто над крыльями бабочки.
Ну, думаю, любезный, сейчас будет вам концерт по заявкам. Встала, потянулась. Наклонилась к полке, делаю вид, что, мол, поднять её хочу, а не получается. Извините, говорю, мужчина, не поможете ли вы мне сумку в багажный ящик уложить?
Странный тип отметил страницу закладкой, помог закинуть сумку, вернулся на своё место и опять за чтение.
Проводница чай принесла — отказался. Достал из «дипломата» термос, плеснул из него в кружку, понюхал, улыбнулся так блаженно: «Летом пахнет».
Запах и вправду необычный: тонкий, нежный, чем-то забытым доносит. Из детства. Как в бабушкином палисаднике.
- А что это вы такое пьёте? - спрашиваю.
- Травяной сбор. Душица, чабрец, мелисса. Ещё смородиновые почки, лепестки шиповника, антоновка сушёная. Хотите попробовать?
Налил немного в крышку термоса, отхлебнула. Запах лучше, чем вкус, думаю. Трава, да, пахучая, да, но что я, корова, от травы балдеть? Если б хоть сахару добавить и лимон... Однако вида не показываю. Пью небольшими глотками, многозначительно головой киваю — да, хорошо, дескать, отличная штука.
А этот словно мысли мои читает. Наверное, подсластить хотите, говорит? Это с непривычки. Сахар весь вкус испортит.
Глотнули, значит, сенца и опять молчим. Я пытаюсь в окно смотреть, хотя там глядеть не на что - шоссе вдоль железки, к нему дачные заборы лепятся, и дощатые халупы на трёх сотках сплошняком, попутчик мой в Щедрина погружён. Улыбается чему-то.
Чему, думаю, там улыбаться? Тоска давно минувших дней. Захолустье, глушь уездная, казнокрадство, мелкие интриги и мелкие страстишки. А вот увлечён человек, не оторвёшь.
И зацепило меня. Я, молодая интересная женщина, что называется, в самом расцвете сил, с хорошей фигурой и не пустой, в общем-то, головёнкой, и такое оскорбительное невнимание.
Безусловно странный тип.
- Простите, вас как зовут? - спрашиваю.
- Евгений Александрович. Можно просто Женя.
- Не Лукашин случаем?
- Почему Лукашин?
- Потому что я Надя.
Смотрит непонимающе. Потом в нём что-то щёлкает, взгляд светлеет, губы вздрагивают. Улыбается. Такое ощущение, что он выплывает из одного мира в другой и не сразу может расстаться с тем, в котором только что был. Не сориентируется никак.
- А, это... У нас традиция, каждый год, 31 декабря...
- Вот-вот. Извините, Женя, вы не могли бы выйти, я хочу переодеться?
- Да, конечно.
Неразлучный с Щедриным, Женя выходит.
Остаюсь одна и скоренько соображаю, что бы мне надеть, чтобы и выглядеть несколько легкомысленно, и спать бы в этом удобно. Выбор довольно скромный, чемодана нарядов с собой не вожу. Останавливаюсь на мягких вельветовых брюках и льняной блузке с ручной вышивкой у ворота. Перехватываю блузку по талии пояском, чтобы зрительно разделить её на «верх» и «низ», где «низ» будет выглядеть эдаким мини.
Надюша, говорю себе, ведь не нужны тебе ни этот странный тип, ни дорожное приключение, это просто практикум. Помнишь, как тебя напутствовала в жизнь твоя тётушка? «Женщина лишь тогда остаётся женщиной, когда стремится увлекать и нравиться». Да и должна же ты в конце концов понять, с кем тебе предстоит провести ночь. В том плане, милая, что сейчас поздний вечер, а ехать нам часов пятнадцать. В общем, «провести ночь» - это спать и видеть сны.
А Женя... Ну что, «Женя»? Высокий, интеллигентный, в целом ничего себе, но несовременный какой-то. И не от мира сего. А одет как? Джинсы с поясом под рёбра, каких сто лет никто не носит, раздолбанные мокасины из того же средневековья, футболка а-ля Олимпиада-80. А вот ездит в люксовом СВ. Определённо странный тип.
Ну что, довольно мужчину за дверями держать, пора и предстать. Выглядываю в коридор. Женя сидит в проходе на откидном стуле, глубоко в Щедрине, естественно.
- Женя, - окликаю я, - вы можете вернуться.
- Что? - поднимает голову. - Да, спасибо, сейчас.
Возвращаемся в купе, рассаживаемся. Женя опять пытается читать.
- Нет-нет, - решительно пресекаю его порыв,- давайте ужинать.
- Да я не голоден, в общем-то. И по времени, - смотрит на часы, - вроде бы поздновато уже.
- А вы что, ведёте исключительно правильный образ жизни? - посматриваю лукаво.
- Нет, но...
- Вот и налетайте. Мамины пирожки, видите, сколько? Мне всё равно не съесть. Бутерброды. Яйца. Сейчас коньячку сообразим. - Лезу в пакет, жестом фокусника извлекаю бутылку «наири». - Порежьте лимончик.
- Вообще-то я не...
- Ну, вы же не хотите огорчить меня отказом?
- Не хочу. Но неловко как-то.
- Бросьте. И, как говорил старина Портос, клянитесь и пейте.
Выдержав паузу, с киношными интонациями:
- За наше случайное знакомство.
Чокаемся чайными стаканами. Залихватски опрокидываю в себя коньяк, тянусь за лимонным кружком, Женя отпивает крохотный глоток. Делает движение губами, будто собирается их облизнуть, смакует.
- Достойно.
«Ещё бы не достойно, двадцатилетний «наири» из запасников нынешнего маминого мужа Акрама».
- Да, славный конь, - комментирую вслух.
И почему-то добавляю: «Борозды не портит».
- Я вот заметил, Надя, - Женя оживляется, - вы почему-то всё время говорите цитатами.
- А так проще. Не нужно выдумывать собственных формул к случаю, когда есть хороший багаж чужих. К тому же более точных, чем те, которые можешь предложить ты сам.
- У вас, Надя, хорошая правильная речь.
- Удивлены?
- Нет, но...
- Перестаньте, удивлены.
- Ну, мне показалось, вы более легковесны, что ли.
- Юрфак с отличием упрятать не так уж просто. А вас чем, если не секрет, высшая школа осчастливила?
- Филфак, аспирантура заочно, кандидатская, история русской литературы. Михаил Евграфович как читательское пристрастие и специализация.
- Ну, Щедрин это больше для души, наверное? А на хлеб насущный чем снискаете?
- Лекции читаю. По истории русской литературы.
- В обществе «Знание»?
- Ага. В обществе «Знание» копенгагенского университета, например. На факультете славистики.
- На датском?
- В смысле?
- Ну, лекции ваши на датском?
Удивлённо:
- На русском и английском. А что?
Ничего, умыл. Чувствую, как от подбородка по щекам ко лбу разливаются жар и краска. Ой, стыдно, Надюха! Развернула пальчики веером, столичная штучка, не плюйте рядом.
Вслух:
- Знаете. Женя, давайте ещё по коньячку, и спать. Что-то сморило меня.
Женя разливает коньяк, я опять хлопаю свою порцию разом и заваливаюсь под одеяло. Деликатный Женя гасит свет. Сидит на своей полке, что-то выглядывает в заоконной темени.
- Если хотите, можете включить ночник и читать, - бурчу я, словно сквозь сон, которого, если откровенно, и в одном глазу нет.
- Спасибо, Надя. Вы спите. А я посижу немного. Люблю, знаете, из вагонного окна в ночь смотреть. Там какая-то иная жизнь. Будто кинохроника. Видишь это издалека — видишь и увиденному не принадлежишь.
Молчим. Отвернулась к стенке и в лёгкой коньячной дремоте катаю несвязные мысли. Чего я хочу? Соблазнения? Высказанного желания? Чтобы странный тип, не исследованный мной вид мужчин, начал говорить двусмысленности, а потом оказался рядом? Нет, не хочу. Больше того, боюсь такого поворота. Но его невнимание ко мне кажется просто нарочитым, вымученным каким-то. И не выдерживаю.
- Женя, а вам не скучно молчание? Поговорить не тянет? Хотя бы после коньяка?
- Знаете, мне нравится когда-то вычитанная мысль, что люди проверяются молчанием. И нужный тебе человек это не тот, с кем есть о чём поговорить, а с кем хорошо молчать. Да и вообще, Надя, наедине с собственными мыслями я себя одиноким не чувствую.
Что ж, предельно откровенно. Слышу как Женя дотягивает коньяк, как расправляет постель. Засыпаю.
Открываю глаза. Утро. Жени в купе нет, постель заправлена. Отвратительное чувство неловкости. Когда, казалось бы, ты ничего такого не сделал, чтобы этого стыдиться, но в душе прекрасно понимаешь, что совершил какую-то несуразность и стоял на пороге ещё большей.
Причёсываюсь. Привожу в порядок стол. Распахиваю дверь, выхожу в коридор. Женя на откидном стуле, погружён в Щедрина. Коротко здороваемся. Проводница разносит чай. Позвякивают стаканы. Из соседнего купе выглядывает за чаем дамочка сорока-с-чем-то. Внимательно рассматривает меня и Женю. Понимающе прищуривается.
Понимайте как хотите, гражданочка, и завидуйте молча! Хотя чему тут, собственно, завидовать?
После умывания и прочего возвращаюсь в купе. Сидим каждый на своём месте, стараясь не встречаться взглядами, смотрим в окно. Пьём дрянной железнодорожный чай. Обмениваемся пустыми фразами, чтобы не молчать, потому что молчание тяготит, как, бывает, тяготит грозовая туча, которая никак не может пролиться дождём.
В окне мелькают пригороды, надвигающиеся приметы большого города. Необъяснимая тоска, обычная в конце поездки. Необходимость дожить одну жизнь и приступить к другой.
Поезд обречённо замедляет ход и вползает на конечную станцию. Переплетения разбегающихся рельсов, стрелки, серые полотна перронов. Громыхание вокзальных репродукторов. Суета в вагоне, люди торопятся к выходу. Хочу выйти одной из первых, чтобы разом окончить эту дорожную сумятицу, внутри и снаружи, выбраться на воздух.
Делаю шаг на платформу, выволакиваю сумку. Вокруг вагонной соседки сорока-с-чем-то суетятся мужчина и молодой парень, муж и сын, наверное. Меня встречать некому. От этого почему-то становится горько и хочется вдруг разрыдаться. С рёвом и всхлипываниями, как маленькой. Не узнаю себя. Опускаюсь на ближайшую скамейку, нашариваю сигареты. Курю редко, за компанию больше, поэтому сигареты сразу не нашариваются. Когда наконец щёлкаю зажигалкой, чувствую как дрожат и прыгают губы.
Последним из вагона выходит Женя. Не спеша, налегке, с пижонским своим «дипломатиком». Что-то говорит проводнице, улыбается. Наверное, прощается. А я? Я с ним попрощалась? Или так торопилась, что и на дежурное «пока» не расщедрилась? Уж не говорю про улыбку-визитку - вполоборота, с чуть приоткрытыми губами, - её точно не оставляла.
Женя замечает меня, подходит.
- Вы идёте, Надя?
- Куда?
- Вам виднее. Отсюда. Вокзал место промежуточное.
- А мне как раз такое и нужно. Я сейчас сама, кажется, где-то между зависла.
Смотрит пристально. Задумывается.
- У вас случилось что-то?
- Лучше бы уж случилось! - обречённо машу рукой.
Ещё один пристальный взгляд.
- Позвольте, я вас провожу.
- Позволяю. Проводите.
- Пойдёмте. Сейчас такси возьму. Вам ехать куда?
- Не надо такси. Здесь недалеко, пару остановок на трамвае. Или знаете что? Давайте пешком пройдёмся.
- Пешком так пешком.
Женя подхватывает сумку.
- Странно, - роняет он, - мне казалось, ваш багаж тяжелее.
- Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе, - неожиданно и непонятно к чему вдруг выпаливаю я.
Окидывает удивлённым взглядом. Улыбается. Странный тип.
Проводил до квартиры. Пригласила на кофе - зашёл. Сам его сварил, пил молча. Морщился от дыма моих сигарет. Задержался. На двадцать лет уже.
Очень странный тип.