Наконец мы подошли к парадному подъезду большого трёхэтажного здания. По обе стороны дверей стояли два подтянутых щеголеватых лейтенанта с красными петлицами.
– Это со мной, – сказал Сталин, указав на нас рукой.
Офицеры дёрнулись, как нагальванизированные, и вытянулись в струну, одновременно отдавая честь. Я тоже на всякий случай приложил руку к своему заячьему треуху. Пройдя двойные двери, мы оказались в вестибюле, с которого наверх поднималась широкая каменная лестница, покрытая красной ковровой дорожкой.
– Мы на лифте поедем, – сказал Сталин, – ноги сегодня ноют.
Офицер с красными петлицами открыл нам дверь лифта и встал по стойке смирно. Лифт был просторным, а зеркала на его стенах расширяли внутреннее пространство ещё больше. Сталин посмотрел на себя в зеркало и сказал:
– Хорош гусь! Будто я и не Генеральный секретарь, а мужик рязанский с Хитрова рынка.
Он подправил пальцем усы, хмыкнул и нажал на кнопку второго этажа.
– Здесь всего-то три этажа, а лифт сделали, – заметил Сталин, – а почему? А потому что квартира Ленина как раз и находилась на третьем этаже. После покушения «старику» было тяжело ходить, а тем более подниматься по лестнице. Для него лифт и сделали. А мы пользуемся. На него и в мавзолее было покушение. Один мужичишка в 34-ом, возьми и выстрели в Ильича: стеклянный колпак вдребезги, вождь весь в осколках, а мужичок, недолго думая, себе в висок дуло наставил и был таков. Ничего не успели! Ни выстрел предупредить, ни самоубийство. Вот так нас охраняют.
На втором этаже очередной офицер открыл дверь лифта, и мы пошли по длинному безлюдному коридору, в конце которого оказалась комната.
– Приёмная, – пояснил Сталин, – здесь всегда есть свежая пресса. В том числе и журнал «Лайф»*. Американский. В переводе с английского будет «Жизнь». Вы не читали журнал «Лайф», товарищ Воробьёв?
– Как-то не приходилось, – ответил скромно отец.
– А там и читать нечего. У нас «Мурзилка» и то лучше. В этом лайфе одни фотографии. Но фотографии хорошие. Это они умеют. Они и многое другое умеют. Но мы их догоним. И у нас будет свой лайф, который будут читать во всём мире и брать с нас пример. И пусть они нас тогда догоняют – добавил он с лёгкой усмешкой. А девиз ихнего журнала «Есть жизнь – есть надежда», мы перевернём наоборот: «Есть надежда – есть жизнь!» Потому что надежда не умирает. Надежда на светлое коммунистическое будущее и на скорое процветание советского народа. А эта избитая присказка, что надежда умирает последней, пусть останется у них. У нас надежда не умирает никогда. Ибо, кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое. Так, кажется, апостол Павел говорил. Что-то из семинарского курса я всё-таки помню. Не зря пять лет в семинарии проучился.
За приёмной шла ещё одна комната, секретарская, как пояснил наш провожатый. Слева стоял письменный стол, над столом в деревянной рамочке на стене небольшой акварельный портрет молодого Сталина в будёновском шлеме защитного цвета, с нашитой суконной ярко-красной звездой.
– Александр Николаевич, – обратился Сталин к человеку в генеральской форме, – свалится тебе когда-нибудь этот портрет на твою лысину. Распорядись там, чтобы принесли в кабинет чаю. Три стакана. Да погорячей. А то что-то зябко стало.
И добавил, указывая на своё изображение:
– Любит мой секретарь этот портрет. Я называю его «Сталин в богатырке». Тогда этот суконный шлем богатыркой назывался. Это с первой обороны Царицына в 18-ом, сдерживали армию атамана Краснова. Ушёл он от нас тогда, но мы его в 45-ом всё равно достали. Вместе со Шкуро и Султан-Гиреем. Не надо было с Третьим рейхом сотрудничать. Много из-за них нашего народу полегло.
Из секретарской мы попали ещё в одну комнату.
– Это наш «предбанник», – пояснил Сталин, – здесь можно снять верхнюю одежду.
Сталин снял с себя тулуп и оказался в защитного цвета поношенном френче, поверх которого была одета душегрейка – овчинная выворотка без рукавов. Валенки он аккуратно поставил под висящим тулупом, поправил портянки и опустил ноги в стоящие здесь же мягкие яловые сапоги. Из нагрудного кармана френча он вынул пластмассовый гребень, расчесал перед зеркалом волосы и, повернувшись к нам, спросил:
– Ну, чем не Сталин? Надеюсь, теперь все сомнения отброшены? Что скажешь на это отрок Сергий?
– Теперь верю.
– Наконец-то, Фома ты наш неверующий. Знаешь, кто такой Фома? Это первый коммунист на земле: не верит, пока не проверит. Я тоже придерживаюсь этого принципа.
Сталин сделал жест рукой по направлению к высоким дубовым дверям:
– Прошу в мой кабинет, почаёвничаем. Не против? А то ко мне всё генералы да члены Политбюро заходят,/а чаю выпить не с кем/.
Продолжение далее: За чаем