Поезд «Фрунзе — Москва» прибыл на станцию Тюратам в шестом часу вечера. Мы выгрузились. Как и следовало ожидать, нас никто не встречал.
Мы – это группа молодых специалистов, приехавших на Байконур по распределению после окончания вуза. Дальнейший наш путь от железнодорожной станции пролегал в Ленинск, но мы знали, что в эту космическую «столицу» нас не пустят, поскольку без пропусков попасть туда нельзя. Понятное дело, этих разрешительных корочек у нас ещё не было.
Ночевать на маленьком холодном вокзале – перспектива не очень весёлая, поэтому самый деятельный из нас, Кайрат, пошёл к станционному начальнику испросить разрешения на телефонный звонок. Куда уж он там дозвонился и кого поднял на ноги на ночь глядя, теперь уже и не вспомнить, но через некоторое время на станцию пришёл военный ЗИЛ с целым подполковником.
А до приезда на станцию Тюратам офицера с машиной мы узнали, что сегодня, 10 ноября, умер Брежнев.
Мы погрузились в военную машину и поехали в Ленинск, находящийся в нескольких километрах от станции. На КПП подполковник долго утрясал с кем-то по телефону вопрос с нашим проникновением за охраняемый периметр засекреченного города. Наконец, добро было дано, и нас привезли в одноэтажное общежитие, где в одной комнатушке кое-как разместили десяток вчерашних студентов.
Утром военное начальство быстренько «раскидало» нас по стройбатовским частям. Мне с моим приятелем Володькой досталась в/ч, специализировавшаяся на эксплуатации и ремонте грузоподъёмной техники, которая применялась на всех многочисленных объектах космодрома. Нам (как позже мы узнали) предстояло участвовать в строительстве сооружений для советского «шаттла» – комплекса «Буран–Энергия». Осознав это, мы преисполнились чувством собственного достоинства ввиду незряшности своего существования в этом мире.
Войсковая часть, куда меня с моим товарищем распределили, находилась километрах в сорока от Ленинска, посреди необъятной байконурской степи, добраться туда тоже было непросто – опять-таки требовался особый пропуск с соответствующим допуском. Привезли нас в эту часть и поселили в одноэтажном (как водится!) общежитии, в котором не было отопления, а за одно и удобств.
Обустройство много времени не заняло, потому как мой скарб заключался в небольшом чемоданчике, а у Вовки кроме чемодана был ещё и небольшой рюкзачок. Едва мы застелили поролоновыми матрасами свои железные койки, как вдруг задребезжали стёкла, затряслись стены и ходуном заходил пол. Решив, что это не иначе как землетрясение, мы выскочили на крыльцо. Там спокойно и мирно курили жившие в этом же общежитии лейтенанты. «Спокойно, братва», – сказали нам эти бравые парни. – «Это «Протон» с двухсотой площадки пошёл...»
Так началась моя космодромная трудовая жизнь.
Несмотря на отсутствие тепла, удобств и в пределах досягаемости бани, жизнь в этой общаге была не скучной; молодёжь умеет в любых обстоятельствах находить радостные искорки бытия и раздувать эти искорки в весёлый бесшабашный костёр молодости.
Ещё одно обстоятельство придавало этому общежитию особый, можно сказать, привилегированный, статус. В пешей доступности от него находился знаменитый Гагаринский старт. И ясное дело, мы с моим другом Володей не преминули сходить туда в один из выходных дней по хрусткому, только что выпавшему снежку.
Дотошный читатель, конечно же, поинтересуется: причём тут верблюжья колючка? Дело в том, что Байконур находится в зоне полупустыни, и этой колючки вокруг – хоть пруд пруди. Замечательное же в этой пустынной траве заключается в том, что из неё делают чудодейственный отвар, гарантированно исцеляющий от любых кишечных расстройств.
Докой в приготовлении этого зелья был пожилой капитан Титыч, живший в этой же общаге и бескорыстно снабжавший этой микстурой всех страждущих…
После Байконура были в моей жизни многие прекрасные края и люди. Но добрые лица моих товарищей и картины необъятных кзыл-ординских степей, величественных сооружений космодрома и ни с чем по мощи и красоте не сравнимых космических стартов вплелись в ткань моей судьбы и согревают сердце, изгоняя из него свойственную пожилым людям грусть.
Воспоминания о тех замечательных временах воплотились в недавно написанное стихотворение «Космодром. Ода верблюжьей колючке».
Пустынный ветер горек и колюч —
по нраву он верблюжьей лишь колючке,
отвар её, как обережный ключ,
во фляжках наших. От кишечной взбучки
он защищал надёжнее лекарств,
пусть горькою на вкус была «микстура».
И мы дышали пылью древних царств
на раскалённых землях Байконура.
Мы молоды. Здесь сны былых веков
взрывает рёв стартующих «Протонов».
Земную твердь оставив далеко,
они уходят к звёздам многотонно.
Здесь летом зной, зимою минус;
несут с собой колючие метели.
Но словно маг, являет чудеса
пустыня в гуттаперчевом апреле:
из-под земли суровой и скупой
неудержимо, яростно и рьяно
разгульной, бесшабашною толпой
рванутся к солнцу дикие тюльпаны.
Недолгим будет яркий карнавал,
и снова станет примой космодрома
колючка, приглашённая на бал
под музыку раскатистого грома,
под дрожь земли при старте кораблей,
под бурь песчаных грустную балладу,
засыпавших следы далёких дней,
судьбой тогда нам даденных в награду.
Фото с сайта Роскосмоса