Так получалось, что к дому Захара Кифе теперь приходилось ехать уже в третий раз. Когда он возвращался сюда вчера, на трассе ему встретилась Ника и, руководствуясь старинной дедовской мудростью, что случайности не случайны, не смог пройти мимо. Не ошибся. Случайности и правда были странными, но уж точно не случайными. Все последние дни все происходило каким-то своим чередом и до невероятного удачно. Настолько удачно, что Кифа даже начал переживать – а не придется ли за это потом платить какой-то такой же невероятной чередой неудач? Но тут же строго запретил себе так думать. В жизни ничего не бывает авансом, впрок или наперед. Все идет, как идет, потому нужно уметь жить с уверенностью, что все, что ты получаешь, ты заслужил прямо сейчас, а не в аванс завтрашнему дню, не в наказание за вчерашний.
Проснулся Кифа рано. Быстро умылся, наспех перекусил и, долго разыскивая хоть какой-то лист бумаги, оставил для Ники на кухне записку:
«Ушел. Буду поздно. Если надумаешь уходить – дверь захлопывается без ключа».
Потом немного подумал и внизу нарисовал кружочек, вокруг которого, с улыбочкой расшалившегося школьника, написал: «А вот тут запиши свой номер телефона».
Интересно, напишет ли?
Последний раз заглянув в комнату, где спала Ника, он вышел из квартиры, как можно тише прикрывая за собой дверь. И услышав, как щелкнул замок, два раза глубоко выдохнул – все, теперь дело. И даже запел себе под нос: «Первым делом, первым делом – самолеты! Ну а девушки, а девушки потом…»
И снова день обещал быть жарким, а автобус, несмотря на утренний холодок, уже напоминал микроволновую печь. В салон набивались люди, и все были сонными и суровыми. Толкались плечами, ставили на ноги сумки, сонно ругались. Без азарта, а так, просто потому, что надо.
Кифа чувствовал, что ему нужно собраться с мыслями. Они расползались, были неприятными, невнятными. Но, что сейчас было важно, он не должен был злиться. Когда ты злишься – ты глупеешь. Потому Кифа, не вытерпев пытки автобусом, выскочил из транспорта на остановку раньше и бодрым шагом прошел почти на километр больше, чем было запланировано. Не устал, только покрылся пылью с ног до головы. Зато, и это было приятно, он как-то взбодрился и почувствовал, что теперь мысли снова стали ясными и свежими, какими им и положено быть утром.
К дому Захара слишком близко подходить не стал. Ему было достаточно видеть крышу, а она нормально просматривалась и с соседней улицы. Конечно, было бы слишком приметно сейчас где-то встать и долго простаивать на одном месте, потому он, немного покружив и делая вид, что ищет нужный номер дома, сначала прошел по одной стороне, потом по другой и, тем временем, успел сделать звонок.
– Алло… – сонно сказал в трубку Захар.
– Привет, – поздоровался Кифа без лишней манерности. – Разбудил?
Трубка помолчала, потом отозвалась со змеиным шипением:
– А что… Весьма рад слышать тебя в здравии и благополучии…
– Пока не в особом благополучии, – подыграл Кифа. – Денег от тебя я пока не получил.
– Правда? – Захар издевался, изображая удивление. – Так что же теперь, подашь на меня в суд? А ловко ты это… С крысой нашей… Чистая работ!
– За работу принято платить.
– Вот заладил! И к Светке сбегать успел, и про меня справки навести. Все разузнал? Все понял? Какие тебе еще деньги, Петя?
– Какие? Ну, прямо скажем, не очень большие, зато обещанные. Или ты ждешь, что я сам за ними приду?
– Ой, напугал! Приходи, Петя, приходи! Мы рады будем!
– Приглашаешь, значит? Спасибо! Жди!
И Кифа нажал кнопку отбоя. Не злиться теперь не получалось, хотя он знал, что будет именно так. Да, денег ему не видать, это понятно. Жаль.
Сделав последний круг по улице, он снова вышел на ту точку, с которой, как на ладони, была видна крыша нужного дома. Кифа достал из сумки маленький пультик, похожий на автомобильный брелок. И, с интересом поглядывая на тот угол, где, очевидно, был гараж, нажал на кнопочку.
Секундная задержка и чуть ли не на весь коттеджный поселок разнесся раскат взрыва. Вышло мощно и эффектно – столб огня и пыли, потом дым.
Захар, по обыкновению вернувшийся домой после полуночи, обычно спал на втором этаже. После звонка Кифы, который застал его еще в кровати, встал и, надев полосатый банный халат, спустился вниз. Звонок показался ему тревожным, потому он намеревался сразу позвонить своим «быкам», так он называл ту парочку, что сидели в его липовом «офисе» и изображали из себя сотрудников какой-то невнятной фирмы. Но позвонить не успел – раздался взрыв, выбивший окна кухни и гостиной и разметавший землю и камни почти по всему участку. В гараже горело, и оглушенный и испуганный Захар сначала хотел бежать, спасать свой автомобиль, но резко развернулся у входной двери и побежал к заднему выходу, где, казалось, было тише и безопаснее.
«Быкам» он звонил уже в истерике, заперевшись в бане и взгромоздившись на стул, выглядывая во двор через узкое окошко под самым потолком. Голос у него срывался на визг:
– Сюда, немедленно! Все! И пожарную вызови… И врача! Нет, не надо врачей и пожарных. Просто все сюда, все! Кого найдешь, все!
Минут через двадцать возле дома уже стояло машин пять. Суетились какие-то люди, наспех ликвидировавшие последствия пожара и планомерно превращающие дом в крепость. Захар, выпив два стакана виски и под присмотром охраны перебравшись в свой кабинет, где глухо закрыли все окна, наставлял:
– Он сейчас придет. Встретим… Встретим!
***
Кифа с сомнением осматривал дверь и дал себе пару секунд на передышку, перед тем как нажать кнопку звонка. Открыли неспешно, после второго и как раз в тот момент, когда Кифа, немного разволновавшись, потянулся звонить и в третий раз, переживая, что дверь и вовсе не откроется.
На пороге стояла пожилая, если не сказать – древняя женщина в сером платье с накладным белым воротничком и опрятно уложенными седыми волосами. Она подслеповато прищурилась, сделала строгое лицо:
– Вы кто? Кого вам?
Растягивая обветренные губы в самой приятной из своих улыбок, Кифа, который обычно был скуден на мимику и жесты, призванные вызывать в собеседнике расположение к нему, даже головой тряхнул по-мальчишечьи:
– Клара Эдмундовна, а вы совсем не изменились!
– Петя! – вскрикнула женщина и кинулась его обнимать. Ее седая голова едва ли доходила ему до груди, но объятья вышли весьма крепкими. И, ухватив своего гостя под бочок, пожилая женщина так решительно увлекала Кифу в квартиру, что было ощущение, что даже если бы он вздумал от нее отбиваться, все равно ничего не вышло бы. Это была железная женщина.
– За стол, быстро за стол! Пить чай с блинчиками! Сколько лет ты моих блинов не ел?
– С розовым вареньем? – уточнил Кифа.
– Именно с розовым! – радовалась Клара Эдмундовна. – Если ты помнишь, оно полезно для пищеварительной системы, особенно при гастрите!
– И язве желудка! – в тон ей отзывался мужчина.
Проходя по прихожей, он не наклоняясь выдернул ноги из кроссовок и оглянулся – никакой посторонней обуви, значит, гостей у старушки нет. Конечно же, Захар сейчас забаррикадировался у себя, в своем громадном загородном доме, а про маму и думать забыл. Наверняка даже не позвонил… А то встречала бы она его тогда так весело.
– Умница! – обрадовалась старушка замечанию по поводу язвы.
Квартира у нее была большая, с высокими потолками и толстыми стенами. Шикарная, но немного обветшалая «сталинка», заставленная предметами быта, которые ярче самой Клары Эдмундовны свидетельствовали о том, что когда-то, еще в прошлом веке, она была молода, успешна и, возможно, даже счастлива. Вот так в гостиной, а гостей она принимала именно в гостиной, а не на кухне, у нее стоял круглый обеденный стол, покрытый настоящей шелковой скатертью, стулья с уютными круглыми спинками, два книжных шкафа и черное немецкое пианино «Стейнвей и сыновья» дизайна ар-деко. Исполинский фикус в белой напольной вазе ласково ронял одну свою зеленую лапу в уютное плюшевое кресло, рядом с которым как напоминание, что это все же не музей, а обычная жилая квартира, стоял журнальный столик с ноутбуком.
Усадив гостя, старуха, изображая смущенную хозяйку, которая совсем не ждала гостей, суетливо убрала со стола коробку с набором для покера и даже пролепетала что-то в духе:
– Ах, как не убрано!
Хотя на самом деле чистота была вокруг почти безупречная. Затем покивала Кифе с видом «сейчас все будет, готовься!» и принесла с кухни серебряный поднос с фарфоровым чайным сервизом, вазочкой с вареньем и тарелкой пышных, еще теплых блинов.
– Я помогу! – подскочил Кифа, протягивая руки к подносу.
– Сама! – грозно скомандовала Клара Эдмундовна, и, наконец, красиво сервировав стол, она уселась рядом, бесцеремонно рассматривая гостя.
– Возмужал, Петь… - сказала с одобрением и стала наливать ему чай. – А меня не рассматривай и не ври, что не изменилась. У меня уже руки, как у жареной курицы крылышки. И память такая, что я тебе точно скажу, на какой день выпадала Пасха в 68-м году, но куда сунула ключи, которые держала пять минут назад в руке, уже не вспомню…
Петр вежливо улыбнулся и принялся за блины. Справедливости ради, они были невкусными. Зато варенье – выше всех похвал. Сладкое, золотистое, ароматное, с приятной кислинкой лимонной корки и вкусом ушедшего детства. От этого вкуса у Кифы даже глаза защипало. Вернуть бы те далекие шестнадцать лет…
– Недавно приехал? – уточнила Клара Эдмундовна, проявляя проницательность Шерлока Холмса. – Ну, и работу, конечно, ищешь?
– Да, – подтвердил Кифа.
– К моему ходил?
Но гость не успел, старуха сама махнула рукой:
– Ой, и не ходи. Сложный он. С возрастом только сложнее становится. И авантюрный, как и раньше. Не осуждаю, не вмешиваюсь, повзрослел – своя жизнь, свой ум. Но бывает, кажется, что он только паспортом взрослее, а умом не особо. Ты, может быть, на завод пойдешь, у меня там еще знакомые остались, созваниваемся иногда. Или… Вот Самуилу Яковлевичу наберу, может, в ресторан?
– Не знаю, – пожал плечами Кифа. – Вы лучше расскажите, не скучаете на пенсии?
Она как будто изумилась. Или тому, что она может скучать, или тому, что ей напомнили о такой прозаической вещи, как пенсия.
– Всякое бывает, – ответила уклончиво. – А ты женился?
– Нет.
Оба вздохнули.
– Вот и мой тоже. А мне бы уже и внуков, и правнуков…
Она встрепенулась, как будто что-то вспомнила, внимательно вгляделась в гостя:
– Петь, я все же не могу не спросить... Ты Светку еще помнишь?
И от ее прямого вопроса, и от ее прямого взгляда Кифе стало так неудобно, что он непроизвольно прикусил чайную ложку с вареньем, которая была у него во рту. Звук удара зубов об мельхиор был отвратителен, и от боли в глазах посыпались искорки.
– Конечно… – сказала сама себе Клара Эдмундовна, встав из-за стола. – Как я могла подумать, что ты пришел со старухой полюбезничать. Вопросы у тебя…
Она с раздражением смахнула с кресла лапу фикуса и уселась на плюш, строго сложив руки на груди:
– Но у меня на твои вопросы тоже нет ответов. Мне никто не докладывал, что там у вас произошло. И у тебя, и у Захарчика разве был смысл спрашивать? А Света… А что Света? Я никогда не была о ней хорошего мнения и всегда об этом говорила. Если бы Захар ее в дом привел, возражать бы не стала, ты бы женился – дело твое, но выбор твой не хвалила бы. Столько девушек, а вам свет клином сошелся, два дурака…
Она отвернулась к окну, гневно отпихивая от себя робко протянутую лапку фикуса, потом, наверное, немного поостыла и продолжила чуть тише и спокойнее:
– И вот, думаю я, вполне взаимно Светка ваша ко мне относится, так что она тем более мне ничего не сообщала… Хотя поговорить и объясниться никто не запрещал! Даже помощи попросить, если надо!
– Ребенка она родила? – Кифе показалось, что он внезапно охрип.
– Представь себе, да!
– Сына?
– Да, – еще тише ответила женщина и поджала губы. Жест этот был и грустный, и злой, но больше плачущий, чем негодующий. – Говорят, три месяца в роддоме лежала. Пороки у него там какие-то – и ДЦП, и с сердцем что-то. Две операции сразу сделали. И она тогда чуть руки на себя не наложила. Нервное что-то. Врачи говорят, после родов такое бывает.
– А потом?
– А потом Захар помог его в интернат какой-то пристроить. В дом малютки, для детей с пороками развития. Там и уход специальный, и врачи. Не знаю! Я ничей выбор не осуждаю! Но мне бы хоть знать, чье отчество у ребенка! Захарович или…
Она громко и отчетливо всхлипнула:
– Петрович…
Кифа растерянно встал:
– Может, вам воды?
– Принеси, – вполне уверенно сказала она и махнула рукой. Наверное, ей просто хотелось, чтобы он на минуту вышел из комнаты. Железные старухи не плачут.
Когда Кифа вернулся со стаканом, она сидела уже вполне спокойная, поглаживая недавно так несправедливо обиженный фикус. На стакан не посмотрела, только махнула головой:
– Поставь туда. Не буду!
Кифа поставил воду на стол и сел обратно. Несколько минут они растерянно молчали.
– Клара Эдмундовна, так где он сейчас?
– Кто? Ах, да… Да тут же, прямо в городе! Интернат… Как его? Придумают же глупые названия! Ин… Индиго!
И, смахнув с платья какие-то невидимые соринки, она с улыбкой встала:
– Слушай, Петь… Что мы о глупостях? Давай в карты, что ли? Сижу тут одна, Самуил Яковлевич только по средам заходит, Лора, подруга древняя, вообще в санаторий укатила… Давай, в «Очко» умеешь? И коньяка, грамм сто? С утра, говорят, не особо принято, но и мы с тобой не каждый день себя так балуем.
В окне стояло жаркое лето, но плотные гардины не впускали душный зной в старую квартиру с толстыми стенами. Где-то тикали часы, и когда становилось совсем тихо, могло показаться, что в немецком черном пианино «Стейнвей и сыновья» начинает жужжать какая-то сонная муха. И Кифе казалось, что ему и правда шестнадцать и нет в жизни ничего сложнее, чем экзамен по английскому языку, а в мире обязательно победит мир.
Домой он вернулся уже после полуночи. Немного пьяненький, блаженно сытый и постоянно ухмыляющийся при воспоминании о том, как Клара Эдмундовна, стоя возле подъезда, все порывалась вызвать ему такси.
– Зачем? Я прогуляюсь, проветрюсь, мне недалеко!
– Что за глупости, Петя! – возмущалась она. – Ночь на дворе! Вдруг хулиганы?
Она продолжала о нем заботиться, как о мальчике-подростке, которым он ей, наверное, и казался.
– Кого я могу бояться в этом городе? – грозно бубнил Кифа и надувал грудь пузырем.
– Вот именно… – кивала старуха. – Я и не о тебе переживаю, а о хулиганах!
И он хохотал, а она стояла, поджимая губы, и смотрела на него немного с укором.
Вернувшись домой, он, не включая свет, сразу заглянул в спальню. Пусто. Вздохнул. Пошел на кухню. Сначала ему показалось, что лист, на котором он писал записку, так и остался не тронут и на прежнем месте. Но потом, обрадовавшись, обнаружил, что на обратной стороне оставлена другая записка. С номером телефона:
«Кифа, сегодня и завтра до ночи буду торчать на работе. Но звони в любое время! Ника».
И он тут же ей позвонил. Несмотря на позднее время, она ответила после первого гудка, чуть-чуть сонно, но спокойно:
– Да?
– Привет, это Кифа. Звоню в любое время. Прости. Не разбудил?
– Нет, все нормально. Ты что, пьяненький?
– Да. Немного. Был в гостях у одной мировой старухи, потом расскажу. Слушай… Уже не первый раз слышу это название, даже любопытно стало, можешь подсказать? Интернат «Индиго», что это? Адрес скажешь?
Ника немного помолчала. Потом, как будто проговаривая какие-то свои мысли вслух, отозвалась:
– Конечно… Что-то все последнее время о нем говорят. Даже переживать начинаю, к чему это? А там моя Оля учится…
– Оля… – Кифа повторил эхом, споткнувшись об еще одну мысль: – Наверное, случайности не случайны и совпадений не бывает. Да, Ника?
– Случайности не случайны, – согласилась она. – По крайней мере, не в нашем городе. Я тебе адрес вышлю, конечно. С описанием. Там интересная система, такая тебе теплица для гениальных лоботрясов…
– Спасибо. И что? Нам нужно завидовать, что нас так не учили?
– Не знаю, – призналась Ника. – С другой стороны, чему завидовать? Все равно – просто интернат.
Еще немного поговорив и отключившись, Кифа некоторое время беспокойно вышагивал по кухне. Много мыслей. Очень много мыслей. Но собрать их в кучу никак не получалось.
И он решил действовать так, как привык действовать всегда, когда не мог принять никакого решения: делать хоть что-то в надежде, что из этого хоть что-то выйдет. В конце концов, даже самые сложные вопросы зачастую имеют простые ответы, когда ты точно знаешь, с чем имеешь дело. Но пока ждешь и смотришь издалека, разобраться бывает сложно. Или долго. Потому Кифа и нырял в омут, по пути молясь, чтобы в этом омуте ему ничего не отгрызло голову.
***
Оля долго в нерешительности стояла на пороге игровой комнаты и время от времени вытирала потеющую ладонь об подол синего платья, которое ей было немного велико, потому и казалось, что висит, как тряпка на швабре.
В комнате было несколько детей. Лев сидел у подоконника, раскладывая на куске картона детали какой-то головоломки, Майк читал журнал, развалившись прямо на ковре и, увидев Олю, помахал рукой. Но она переживала и никак не могла решиться подойти к Давиду, который сидел за столом и водил пальцами по листам, расписанным шрифтом Брайля. Это была какая-то методичка, по которой он занимался, чтобы к учебному году догнать одноклассников, и в ней, что Оля с трудом различала, были даже какие-то объемные рисунки, которые он тоже ощупывал и, наверное, пытался запомнить.
Потом, в очередной раз вытерев потную ладошку об платье, она решилась и потихоньку подошла, села рядом. Давид немедленно повернулся к ней и улыбнулся. Но смотрел он в пустоту, просто ожидая, что с ним заговорят.
Все еще сильно волнуясь, Оля аккуратно взяла его за руку и пальцем вывела на тыльной стороне ладони каждую букву по очереди: «Привет».
Лицо Давида стало немного изумленным, но руку он не отдернул, а терпеливо ждал, что же дальше.
И Оля, все еще дрожа от волнения, стала писать пальцем на его руке, все так же старательно выводя букву за буквой:
«Я Оля. Я глухая. Я не могу тебе ничего сказать. Но хочу дружить. Ты меня понимаешь?»
Пока ее палец только выводил изгиб вопросительного знака, Давид словил ее руку и стал водить своим пальцем по ее ладошке:
«Да. Я Давид. Давай дружить».
Оля ответила:
«Я пойму, если ты будешь говорить, только я должна видеть это. Будешь отвечать – просто похлопай меня по руке, и я буду читать по губам».
Давид заулыбался, показал большой палец и стал искать в пространстве ее руку. Ей пришлось подставить ладошку прямо к его ладони, и это был такой неуклюжий жест, что она сразу смутилась.
– Я Давид, мне двенадцать лет, я люблю макароны и яичницу и хочу научиться чинить часы. Я с удовольствием буду дружить! И ты это здорово придумала. Сама придумала?
И Оле пришлось честно признаться, что она это прочла в книге. И что она вообще очень любит читать. И тоже очень рада с ним дружить.
Писать по буквам на руке Давида было долго, но ей было так приятно, что она придумала, как с ним пообщаться, что она все время улыбалась. Ему хотелось выболтать секреты, рассказать о чем-то страшном или веселом, помогать, если он запутается в коридорах по пути в столовку, или красиво расчесать ему волосы. Как здорово, когда у тебя есть друг.
Лев иногда озадаченно вскидывал голову, когда Давид вдруг начинал говорить. Ему было непонятно, чем они там занимаются, но и отвлекаться от головоломки тоже не хотелось.
А потом в его голове вдруг отчетливо прозвучал голос Алисы:
«Завтра ночью!»
И хороший, солнечный летний день сразу перестал быть беззаботным. Теперь у них у всех было новое дело.
Какое-то еще не совсем понятное. Но очень, очень важное.
– Завтра ночью… – сказал Лев Майку, и тот грустно кивнул. Обычно по его обезображенному лицу было трудно понять, когда ему грустно или весело, но глаза его становились другими. Как у пса.
Отложив журнал, мальчик встал и вышел. Нужно было сообщить всем остальным…
Завтра ночью. Это будет завтра ночью.
Пожертвовать на корм Пегасу – карта МИР 2202 2023 3930 9985