Виолетта с утра не находила себе места. Витюша уже надоел и пролеживал по целым дням на кухне под диваном. Ей не разрешено было выходить одной из дома, а под окнами сегодня не было никого, кроме двух бабулек и одной лейки. На них смотреть было не намного интереснее, чем на Витюшу, и Виолетта начала лихорадочно соображать, когда же придут мама с Олегом и как это бы заранее понять. Часами она пользоваться не умела, а еще заметила, что у мамы с этим тоже как-то не очень, но у нее стоял обед в микроволновке, а та как-то сама включалась в одно и то же время, а потом еще было сколько-то и еще сколько-то, пока не подъезжала со знакомым скрипом мамина машина и смешной Олег не пробегал под окнами вперед головой с двумя большими белыми пакетами. Если микроволновка еще не работала, значит, было еще долго. Виолетта, как и мама, говорила «скучно» вместо долго. И правда, скучно сегодня было как-то по-особенному. Хоть снова землю ешь из цветков. Причем больше всего хотелось сидеть, обхватив руками коленки, на подоконнике или бежать куда-то, но бежать было некуда, а в дальнюю комнату она уже сто раз сходила. А коридор был коротким, в нем не разбежишься. На подоконнике она уже обвела свои ноги и нарисовала вокруг все, что хотела, уже налюбовалась и уже устала. Есть не хотелось. Она сидела сжавшись, то наоборот стекая куда-то через край, на диван, потом на пол, потом обратно затекая на диван, и назад на подоконник, и думала, что если было бы темно и ей было бы наверно страшно, то делала она бы тоже самое, но только что не перетекала, и вот странно — когда днем, это называлось скучно, а когда ночью — страшно. Это как с Олегом, то мама ему — «слышь, фильдеперс… ну-ка поцелуйчик», а то: «я вас не задерживаю». Она потеряла мысль, но вспомнила про микроволновку, та все еще молчала. Виолетта в одно мгновение как-то собралась с духом, надела лучшую свою розовую футболку и бархатную серую юбку, перекрестилась и, схватив самокат, выкатилась украдкой в парадную. Ключей у нее не было. Назад она решила влезть через окно, которое оставила специально приоткрытым. Рафаэль ведь как-то влезал к ней вчера, только она его вовремя выпихнула, но Олег все равно заметил. И сказал, что не сдаст ее маме, если она ему сделает массаж. Да, тот еще фильдеперс. У него большая синяя картинка на спине. Только не понять на ней ни фига.
Они недавно сюда переехали, и Виолетта пока держалась за все малейшие знакомства. Ей было одиноко и ужасно хотелось разговаривать. Домики здесь были маленькие и причем цветом, как муравейник или торт-медовик. Но только медовик — он острыми треугольничками в пленке, как на рынке продают, это интересно, а домики — чистая тоска. Но есть елочки.
Она подъехала к соседнему и стала громко звать:
— Мамалия, Мамалия… Ма-ма-лия! — сначала тихонько, потом совсем пришлось кричать. Виолетта запомнила, где она живет и ее большие, совсем алые губы, довольно улыбавшиеся ей вчера вечером из окна. Она очень хорошая и все время улыбается, и вообще вся выглядит, будто живет в зарослях малины, а не у себя дома.
Кричать пришлось совсем долго. Наконец показалась на балконе заспанная девушка с гривой русых волос, завязанных набок и большой головой, как у дяди Жоры, у которого индюки и гуси, он друг Олега, и еще ставит пивную банку смешно себе на лоб, тужится красный и вдруг — бац, резко сплющивает со словами: «Служу России».
Виолетта немного растерялась.
— Амалии нет, — сказала девушка, недовольно щуря заспанные глаза.
— А где она? — удивилась Виолетта.
— Она у бабушки.
— А когда придет?
— Надеюсь, не скоро, — сказала девушка, зевая. — Через неделю.
И ушла сквозь веревки с тряпками, почесывая большую попу с кружевами. Виолетта подумала, что волосы у нее такие же густые, но только не рыжие.
Надо было прошвырнуться. Мама обычно так это говорит, только ездит для этого куда-то на машине. Виолетта разогналась по пустому тротуару так, что воздух из горячего стал совсем холодным. Была удобная загогулина в конце с плавным углублением и желтыми полосками, и можно было, с вихрем развернувшись и почти не сбавляя скорости, ехать обратно.
Чувствуя все-таки надвигающееся «одно-и-тоже», она запела песенку, которой научила ее тетя Настя: «Голубые аблака-а, белокрылые лаша-адки… галубые аблака-а, что ж вы мчитесь без огля-ядки, и куда же вы уно-оси-тесь… Аблака-а…»
Коренастый мужичок в белом комбинезоне и с черным шлангом попрек делал радугу в конце пути. Сам смотрел в одну точку, отрешенно водя рукой. Виолетта решила проверить обстановку в другом конце двора, и пока никто не видит, ринулась между машин. Проехала по дну длинной высохшей лужи, проехала с кокетливым видом мусорные баки. Проехала какой-то забор мимо и вся преобразилась, пытаясь ухватить только что виденное. Попробовала снова — если было ехать вдоль забора быстро-быстро, как она как раз умеет, получалось удивительное: доски часто-часто начинали махать на нее сбоку, через них бил свет и как будто ее двойник ехал по ним. Но видно его было, только если на него не смотреть. Если вперед смотреть. Виолетта обрадовалась, что она не одна. Что всегда на самом деле есть кто-то рядом. Она не поняла — а как-то ощутила в одно замершее чудное мгновение, и ощутила сразу и всей собой. И стало сладко где-то в груди. И захотелось даже заплакать. Надо было это не забыть. Это кто-то тронул ее сердце. Она вспомнила с нежностью про Мамалию, бегущую в раскоряку с куском черного хлеба, пригнувшуюся к самой земле. Мамалия, конечно, сейчас была, как яблоко на чужом огороде, но тоже грела и если всего-то закрыть глаза — то сразу ее видишь, всю с ног до головы, в лучах.
Захотелось яблок. Виолетта вернулась обратно на солнечную дорожку и запела вторую свою песню, загадочную.
«Сколько гла-аз…
сколько ва-ас…
сколько на-ас…
сколько ра-аз…
уни-та-аз…
ля-ля-ляя…»
Эту она придумала сама. Получалось, кстати, каждый раз по-новому. Ее было хорошо петь, задумавшись о чем-нибудь и глядя в никуда.
Виолетта покаталась, сделала пару кругов. Попела еще немного. Раздавила какую-то улитку и нашла, что она совсем ничем не пахнет, только немножко землей. И вспомнила вдруг про Рафаэля. Но где он живет, она не знала. Немного покружив, она выехала на середину двора и прокричала, запрокинув голову, что было сил:
— Рафаэ-эль… Ра-фа-э-эль…
Эхо плавно расползалось в жарком воздухе в разные стороны и поднималось в небо. Виолетта смотрела на облака, заломив голову и продолжала звать Рафаэля, удивляясь, как быстро они тут действительно бегут. Настоящие белые пупсики.
Рафаэль так и не появился. В окно она тоже не смогла влезть, но дверь в подъезд открылась сама. Виолетта прибежала домой и обнаружила, что сосиски уже остыли, но пюрешка в глубине еще теплая. Она залила все по-хорошему кетчупом, прищурившись облизала аккуратно горлышко и с особым наслаждением крышку внутри, налила себе в кружку молока и показала фигушку очнувшемуся Витюше. Можно было насладиться. В тишине.
К вечеру она уже познакомилась с Майей и маленьким глупым Сеней. Рафаэль прошел откуда-то недовольный и только махнул рукой. Но она больше не отчаивалась, и в сумеркам уже неслась с длинной лентой в белую и красную полоску, привязанной вокруг пояса и развивающейся далеко позади тонким змеем, и кричала Сене на велике, чтобы не отставал.