Леший

               

       - Всё пишешь-пишешь, - сыто гоготнул подошедший ко мне Леший, - а толку?! Читать-то нечего… Про таксистов, друг-сундук, и так всё известно!  …Ты лучше напиши, как мы с батей Огарка гоняли. – И самодовольно осклабился: - Гы-ы!.. От меня не убежишь!
Колька Рожин – здоровенный мужичина лет сорока пяти. Лицо у него круглое, как подсолнух и веснушчатое от щедро напитавшего его деревенского солнца. Так щедро, что и за много лет городской жизни веснушки не потеряли своей густоты.
А Лешим его прозвали за обильную поросль на голове, где каждый волос рос, как ему заблагорассудится. Кольке это сильно не нравилось и поэтому  он то и дело прихорашивал шевелюру, да  где там: башка никак  не хотела меняться от его усилий. Тогда он однажды психанул и остригся под нуль.
Был он пузат, носил яркие рубахи, а если одевал в самую жару футболку, то обязательно красную. Вот и торчал этаким гусаром среди таксистов, только и разносилось по стоянке его раскатистое гы-гы!
Читать Леший не любил и то, что он сейчас подошёл с разговором о печатающихся иногда в местных газетах моих рассказах, было даже удивительно.
- Да я не про таксистов пишу, - раздражённо бросил ему, продолжая тереть тряпкой лобовое стекло машины, - про людей. …Какая разница, где ты  работаешь? Человек-то везде одинаков: и в поле, и за рулём самосвала!
- Да ну?! – удивился Колька - «Одинаков». …Я вон жуликов на тачке  вожу, жизнью, так сказать, рискую, - потряс в  воздухе кулачищем, - а брательник Генка по Москве с портфелем ходит! Чего он там видит, хмырь очкастый?
Дождавшись, когда закончу прихорашивать стёкла, он сунулся ко мне в машину:
- Послушай вот насчёт Огарка!
 Ну про его Огарка я вроде бы всё знаю: трепался как-то   Колька среди мужиков. И запал мне тогда в душу совсем не Огарок, не отчаюга Леший, а его батька - Сидор Прокофьевич Рожин. Личность, скажу я вам, преинтересная…
А, может быть, мне сейчас Колька ту историю посочнее расскажет? …Пусть говорит, время не покупное.
                *   *   *
Звонит, стало быть, ему родитель перед прошлой Троицей!
- У тебя совесть есть? …Чего тогда домой не показываешься?
Батька ведь резкий, из плотников: те,  не матюгнувшись, и  топором не тяпнут.
- Приезжай-ка на праздник! Вся родня будет, даже Генка обещал из Москвы прилететь. Это же во-о-он откуда! – густо протянул родитель, выказывая тем потягом уйму километров от их деревни до столицы. – Выкроит времечко для гостей, хотя и учёный.
Учёный! Колька от обиды даже забыл мобильник выключить, так и пиликал тот до самого вечера, сажая батарейку. …Он бы ведь тоже мог  выучиться на любого профессора или академика, только в деда пошёл – первого шофера в здешних местах.
А Генка, подлец такой, в институт поступил. И всю свою жизнь спокойно сидеть не может,  чего-нибудь да у батьки  выспрашивает. И хотя тот давно уже на пенсии и во дворе, как смеется родитель,  из рогатой скотины лишь ухват да мутовка, нет-нет, да и подкинет отцу вопрос о содержании коров, которых, поди, только на картинке и видит. 
- Так чего, - сунулся Колька вечером к жене, - поедем в деревню? – Не шибко обычно с ней советовался, но  куда  деваться? Троица для родителей из праздников праздник. -  Отец   звонил…
- Поедем! - передразнила та. – А кто меня из-за прилавка на три дня отпустит? Сейчас не старое время.
А Кольке это и на руку, пускай дома сидит: баба рядом – разве выпьешь?
И  ведь как наворожила, зараза! Сломалась по пути до батькиной деревни  Колькина «Волга». Только отъехал от Тюмени - хрусть чего-то в коробке передач. Пришлось назад возвращаться. Так что в Бобылиху Колька попал уже в понедельник.
Вернее, в Бобылёво. Бобылихой  деревню звали, до того как Сидора Рожина в председатели колхоза выбрали. А тот уже добился своего: стала деревня зваться иначе. Он бы и красивей ей имечко выбрал, да уж ладно, сказал, подождём, пока колхоз  миллионером станет. Деньга ум родит!
Мать бы, конечно, Колькиному приезду  обрадовалась, да,  как на притчу, случилась закавыка: уехала ранним утром в райцентр. Сестра там живёт, а у той - внук родился… Сидору же Прокофьевичу поздний визит сына оптимизма не прибавил:
 – В субботу надо было тебе приезжать, в субботу... - и опять уселся к кухонному окошку.
Тяжело было нынче Сидору: провожал  вчера Генку обратно в столицу, а тот сухарь добрый – винишко-то не пьёт. И все рюмки: и под правую Генкину ногу, и под левую, и на посошок пришлось осиливать одному. Осилил, но те, собаки, дали отдачу и теперь батька страдал с похмелья. 
Был он всё также крепок и от Кольки нынешнего отличался лишь обильной сединой, да бессчетным числом морщин на физиономии. 
И Колька понял батькину тоску:
- Оп-па! – воскликнул и вытянул из кармана штанов бутылку «Белого аиста». Чего-чего, а коньяк с похмелья - первое дело!
Но ошибся. Тот не развеял батькиных дум, а лишь обострил до безобразия. Сидор вдруг вспомнил Авдюху Огаркова.
Они ведь с матерью и Генкой  ходили позавчера в соседнюю деревню, погостили у родни самую малость и скоренько назад собрались: вдруг, мол, Колюшка подъедет? А батька с ними домой не пошёл: с кумом ему вдруг захотелось подольше посидеть, вот и остался на часок. 
И когда брёл он потом один одинешенек домой, то сплоховал: присел на пенёк отдохнуть. И уснул. А, открыв глаза, увидел себя лежащим возле пенька и Авдюху Огаркова рядом. И тот вдруг скакнул от него  петушком и припустил по тропинке к деревне. …Пнул, выходит, Сидору сапожищем в бок, вот и припустил! Болит бок-то. 
А с чего пинать Огарку – известно любому. Из-за бюро!
                *   *   *
Давно это было. Чуть ли  не сорок лет прошло, но Сидор, как сейчас помнит то собрание. Проголосовали тогда колхозники за него и стал он председателем «Новой жизни». А райком и слова   не сказал: и слава, мол, Богу, что народное мнение  на земляке сошлось. Каких ведь только варягов не  присылало районное начальство править колхозом, а жизнь всё хуже и хуже становилась.
 Она бы и с Рожиным таким же Макаром продолжалась, да после первой же неудавшейся посевной вызвали председателя на бюро райкома. …Строгое было то бюро! …Как они Сидора-то   разделали! И по хозяйственной линии прошлись, и  в  политической точке усомнились, а начальник милиции покрутил  пятерней  и, буркнув: «Ты, брат, смотри!», уселся опять за стол. Ладно, ещё решётку из пальцев не состроил.
«А если и в «Новой жизни» такой трибунал завести? – подумал тем же вечером Сидор. - Загуляет какой Пашка или Лёшка с получки – на бюро его. И ёжика под хвост!».
Бюро-то в колхозе и так было, только не страшное: Федька инженер да Осип Насибулин. Тот - вообще никуда. Раньше   сельсоветом руководил, а как узнали, что умеет лишь в платок сморкаться, то оказался Осип в завклубах.
И тогда Сидор взял и уплотнил колхозное партбюро: сунул туда участкового милиционера Аркашку Сучкова и кузнеца Буйнова. Хотя Терентий Буйнов был беспартийным, никто из коммунистов возражать председателю не стал.  …Пусть, мол, посидит на заседаниях, поворочает для строгости кулаками.
И дела в «Новой жизни» пошли на лад. Боялись мужики того бюро:  помнили, как  год назад трое приезжих украли наковальню из кузницы, да вот  дальше околицы утащить не смогли. А Буйнов поплевал на ручищи и отнёс её опять в кузницу.
Авдей же Огарков работал тогда механиком в гараже. От вина, конечно, не кувыркался, но бывал всегда под хмельком.
И решил председатель его вольную жизнь порушить: вызвать на бюро! 
Только Авдей про бюро и слушать не хотел: не коммунист, мол, и всё тут! Потом написал жалобу в районный комитет партии и тем же днём отвёз её туда.
Секретарь ту бумагу почитал, похмыкал, но так как колхоз в отстающих уже не числился и в ноготок от нужды не свистел, то ругать  председателя не стал. Лишь Терёху из колхозного  бюро попросил турнуть. «Ну и Бог с ним, – сказал в ответ на это Терентий, – обойдёмся!». И вступил в дружинники, чтобы и дальше оставаться правой рукой участкового.               
А еще он повадился  с инженером да агрономом в библиотеку ходить и чего-то там выискивать. Пороху, конечно,   не изобрели, но, зная, что у Боженьки семь погод на дворе, то придумали на все те погоды уздечки. И так ловко их к колхозной технике пристегнули, что из многих районов и областей к ним за опытом приезжали.
Сидор и механика  хотел приучить к выдумке, да где там. Обида за старое живее Кощея Бессмертного оказалась, на самом, видать,  дне авдюхиного сердца затаилась. И дотаилась, собака,  до того, что нынче у Сидора во весь бок синячище. И так он усядется у подоконника и так – всё одно больно.
- Да вон он торчит, твой Огарок! – Колька ткнул пустой коньячной бутылкой в открытое окошко.
И верно: возле соседнего палисадника посиживал на собственной скамеечке Авдей Огарков.
То был толстомордый старик, увесистый, как берёзовый кряж и совсем лысый. Но так как Огарок в любое время года носил кепку с пуговкой, то все давно уже забыли какой он есть на самом деле.
- Генке-то про Огарка говорил? – спросил Колька жадно   прильнувшего к окошку родителя.
- Да ну его, - отмахнулся Сидор, - толку-то? …Не видел, скажет ты, как он тебя пинал, так чего огород городить?
- А это причём? – удивился Колька. На Генку, честно говоря, он никогда не надеялся. Чистоплюй! – Видел – не видел, а пинаться-то зачем? – и побагровел от негодования. - Пойду-ка я с ним разберусь!
Но Авдюха тоже оказался не промах: услышав стук калитки, он вскочил со скамейки и кинулся прочь. Но не в свою хату побежал, не надеялся на ветхие стены, а устремился в огород.
- Уйдет, батя! – завопил Колька.
- Не уйдёт! – тот ведь знал, куда полетел Огарок. – Заводи машину!
Через улицу жил брат соседа – Тимка. Так себе мужик, да вот только детки у него были кулакастые! …Надо бы Авдюху посреди дороги перехватить!
«Волга» взревела и понеслась по проулку. Попадётся Жучка в ручки!
И верно: лишь тормознули, Авдюха  бежит. Колька и ткнул ему сходу кулачищем.
- Ты чего батьку пинаешь?! – Стоя над поверженным обидчиком, он иступлено выпучился на отца: - Дай ему, батя! Пусть помнит…
Но Сидор  «давать» и не собирался, ему справедливости хотелось: чего пинаться вздумал, чёрт безволосый? Дураком   был, дураком и остался! Это и сказал... Только Огарок, поди, его и не слышал, как упал на землю от Колькиного кулака, так и оставался лежать.
И Сидор передумал дальше воспитывать:
- Поедем-ка в магазин, - скомандовал сыну, - хлеба хоть купим! – Праздник праздником, а куриц кормить надо.
Уселись опять в машину и покатили к деревенскому   магазину.
Но Бог так, а чёрт инак. …Навстречу им шагал Петька Нужин.
На плече у него покоилась лопата. И хотя Петруха был небольшой охотник до работы, нынче ему пришлось изрядно попотеть: штык лопаты блестел, как полированный. Знатный, видать, выдался денёк, денежный.
Об этом и подумал Сидор:
- Слышь, Колюха, - толкнул он сына, - тормози! Он ведь мне пятьсот рублей должен.
А Кольке того и надо: кулаки прямо-таки чесались от недавней баталии. И пока батька путался в дверях, норовя выбраться из салона машины, он уже спешил к Петьке. Сейчас сдерёт пятисотку!
Но не тут-то было! Будто бы вызнав о Колькиных планах, Петька бросил лопату и припустил к магазину.
- Вот же зараза какая! – Сидор наконец-то выбрался на волю. – И чего они сегодня разбегались?
 И тогда Колька  повернул «Волгу» к дому. Хорошо ведь в деревне, чёрт возьми! Родина есть родина... Он для весёлости даже музыку включил. И даже попытался подпеть. 
Но Сидор словно бы выглядел его мысли:
- Хватит пока, - угомонил сына, - нагулялся я! Да и пирога охота.
Дивный пирог получился вчера у матери! А как подмазала   маслицем - ещё бойчее стал. Она половину того пирога даже к сестре увезла: смотри, мол, красота какая! Мука та же, дрожжи те же, а как будто насосом накачали…
                *   *   *
Что было дальше, Колька рассказывать не сильно хотел. Утратил вдруг интерес к былому подвигу и отодвинулся от меня к дверке такси.  Ничего, мол, особенного!
- Портсигар вот хочу купить, - обронил скупо, - да нету их в магазинах. – И принялся выискивать в пачке «Беломора» папироску поцелее.
Вот ведь какой! Так и норовит увести разговор в сторону. Ну да Бог с ним, веди! Тем более что концовку той истории я и так уже знал. От Колькиного дружка – Сашки Мазурика. У них   ведь   жёны в одном магазине работают. Вот Колькина Райка и поведала за новогодним столом жене Мазурика ту концовку.
А концовка такая. …Только подъехали они с батькой к дому и привалились к пирогу, как на крылечке веранды раздалось   шорканье ног.
- Кто там? – встревожился Сидор, пряча бутылку под стол. – Глянь-ка в окно!
Поди, мать вернулась! Сейчас начнёт пилить…
- Сучок! 
Да батька уже и сам распознал участкового. Так покряхтывать да шоркать сапогами мог лишь Аркашка Сучков. 
К Сидору он наведывался теперь чаще обычного: поговорить. Всё ведь рухнуло в последние годы: и колхозы, и планы великие. Остались лишь одни раздумья в голове да почесушки.
Но ведь Колька-то участкового сто лет не видел, о тех «поговорить» не слыхивал и потому хвост-то поприжал. И не ошибся: если батькину ручищу участковый пожал по-дружески, то Колькину так стиснул, что тот уже не сомневался: задаст сейчас перцу!
Был Сучков по-стариковски заскорузл, седые волосы торчали из-под фуражки клочьями, а когда он ту фуражку снял, то на голове обнаружилось бесконечное море сивоты.
Пришлёпнул её пятернёй и поздоровался как полагается:
- Здоровы были, к-хе! С праздником обоих… - посмотрел куда бы приладить фуражку и, не найдя места, ткнул   козырьком к пирогу. – Присяду?
- Да как, - опешил Сидор, - как не присядешь?! – Он уже вернул водку на стол. - Давай-ка по маленькой... Поди, от дочки идёшь?
Дочька участкового жила через пару домов и если тот навещал её, то обязательно заходил и к Рожиным.
Подождал, пока хозяин опорожнит рюмку, потом поднял свою и глянул сквозь неё на Кольку:
- Что, горожанин, делать-то будем? …Жалуются ведь!
 А у того аж сердце оборвалось: Авдюха настучал! …Колька-то судимый: получил тем летом  условный срок за аварию. Теперь - посадят!
Но плохо он знал своего батьку!
Сидор ухватил тяжелой пятернёй  фуражку Сучкова, нацепил её на голову и сунулся к висевшему над столом зеркальцу:
- Идёт? …Во-во! Только ведь не я  милиционер-то, а ты! Вот и думай, а не тащи невинного в тюрьму… Авдюху-то ведь я стукнул, не Колька! Чтоб не пинался. Пинаться, милый мой, никому не дозволено!
 - Какого Авдюху? – опешил участковый. 
И тут батька понял свою промашку: не с тем, выходит,  к ним гость пожаловал. Не с Огарком!
Побагровев от негодования, он свирепо глянул на Кольку и рявкнул:   
- Выйди-ка отсюда!
Что говорил Сидор в его защиту - неизвестно, но только после ухода участкового Колька сунулся в «Волгу» и на всех парах умчал в Тюмень.
Такая вот случилась концовка Колькиного «подвига».
Но ещё, оказывается, не самая последняя… Через пару месяцев Сидор Прокофьевич опять позвонил сыну: звал его в гости. А как иначе? Мать-то ведь Кольку в прошлый раз так и не увидела. Переживает…
- А ещё, - наказывал он, – купи-ка в Тюмени кепку Авдюхе. Да чтобы обязательно с пуговицей была!
Ошибочка ведь тогда у него вышла. Такая что и сказать неловко. …Его ведь в Троицу никто и не пинал. Свалился, мол, сонный с пенька и ушибся о кочку.  …А Авдюха-то шёл мимо, да увидел, что сосед очнулся  и передумал его поднимать. И свидетели тому есть: Дашка Сорокина и Витька Сучков.   Целовались, поди, тем вечером в кустах и всё выглядели. …Пришлось Сидору Прокофьевичу извиняться перед Авдюхой.
Заявление же на Кольку написал Петька Нужин. А так как младший Рожин и его батька на одно лицо, то участковый взял грех на душу и втолковал Петьке нужное направление мысли.
  Такие дела… Оштрафовали батьку. Так что Нужин ему теперь не пятьсот рублей должен, а всю тысячу.
 - Ты давай, - закруглил разговор Сидор, - бери жену да    приезжайте на следующие  выходные! Один-то уж больше не езди, не куралесь!
               
        Такая вот на самом деле была концовка той истории. …Я посмотрел на затягивающегося беломориной Кольку и спросил:
- Так купил Огарку кепку с пуговицей, нет?
- Кто тебе сказал? – поперхнулся дымом Леший. И густо покраснел. – Мазурик что ли? Слушай его больше…
- Так купил или нет?
- Чего привязался?! – взорвался Колька и полез из машины на волю. – Купил, не купил – какая разница? …Да я  больше век в ту деревню не поеду, понял?
И потряс кулачищем в полуденном воздухе:
- У меня ведь характер - во!
Это верно, ты же не батька, ты – Леший.