Весеннее солнце с подозрением смотрело на Николая Николаевича, несмотря на то, что после примерно годичной отсидки в тюрьме МГБ СССР в 1952 – 1953 гг. он был выпущен по амнистии со снятием судимости. Официально ничего за ним не должно было значиться, на деле он был заклеймен на всю оставшуюся жизнь. Тогда же Николая Николаевича выгнали из КПСС.
В связи с этими, такими простыми причинами, для Джона Кларка памятен был 1958 г., когда хрущевцы дали задний ход от развязавшего языки XX съезда КПСС... Прошло десять лет и в 1968 г. новый конфликт, на этот раз инициативу преследования взяли умельцы из международного отдела ЦК КПСС. К охоте на «троцкиста» присоединились славные чекисты... и Николай Николаевич Яковлев вдруг стал ощущать в исторической перспективе собственную неуместность...
«Тебе нужно зайти к Юре», — стал нашептывать Джон Кларк, голосом Д. Ф. Устинова. Не понял. «К Юрию Владимировичу», – добавил Кларк, не терпевший, как и Устинов, тугодумов. Итак, к Ю.В. Андропову, только что возглавившему КГБ.
Кларк и здесь не ошибся!
Знакомство состоялось в кабинете, ныне многократно описанном и показанном по ТВ и в документальных фильмах. На месте зловещего Берии, солдафона Серова, комсомольских функционеров-бодрячков Шелепина и Семичастного теперь обозревал в перспективе исполинского кабинета камин интеллигентный, крайне любезный и обходительный человек. Видимо, подготовленный «Димой», как он именовал Устинова, и просмотревший документы, Андропов не стал слушать жалоб Николая Яковлева («и Кларк эти пустяки отмёл»!?), а затеял разговор о жизни. Пока Яковлев запинаясь, нащупывал почву, несколько раз звонил телефон — Юрию Владимировичу докладывали о ходе суда над очередным диссидентом. Это дало ему повод пространно объяснить, что не дело судить писателей, конкретно он упомянул Синявского и Даниэля. Суть его обтекаемых фраз сводилась к тому, что слову нужно противопоставлять слово. С чем Николай Яковлев (как и Джон Кларк) горячо согласился и, получив любезное приглашение заходить, откланялся.
Особой тяги к общению с Председателем КГБ Николай Николаевич не испытывал, тем более, что вскоре получил приглашение на деловую, а не светскую беседу. Яковлеву предложили «прибыть» к генерал-майору Филиппу Денисовичу Бобкову, как выяснилось замначальника только что воссозданного 5 Управления. Николая Яковлева провели к Бобкову по хорошо знакомым коридорам, генерал обосновался в той части здания на Лубянке, куда Яковлева десятки раз таскали на допросы в 1952-1953 гг.
Сравнивая обоих, при всем интеллектуальном лоске Ю. В. Андропова Николай Яковлев безоговорочно отдавал пальму первенства Ф. Д. Бобкову, который на много порядков был выше формального начальника, а главное несравненно лучше подготовлен. О чисто профессиональных делах судить трудно, Филипп Денисович в беседах с Николаем Николаевичем никогда их не касался, но судя по молитвенному отношению к нему подчиненных он более чем устраивал их.
И Джон Кларк, конечно, понимал, что разумел историк Яковлев: весь комплекс проблем, подпадающих под емкое понятие «идеология». Никогда Николай Яковлев не встречал лучше осведомленного человека, обладавшего такими громадными познаниями, невероятной сказочной памятью. Бобкова никогда нельзя было застать врасплох, на любой вопрос в этой области следовал четкий, исчерпывающий ответ. Если бы судьба направила его на иную стезю, страна получила бы крупнейшего ученого, безусловно, мирового класса.
Однако, самым удивительным для Кларка было то, что "ни малейшей кровожадности за Филиппом Денисовичем Николай Яковлев, как не пытался, а так и не заметил... Генерал-майор Ф. Д. Бобков являл пример кадрового русского офицера с высокоразвитым чувством долга и порядочности. «Честь имею» для него не было фразой. Как любой другой работавший с ним Николай Яковлев постепенно преисполнялся к генералу чувством глубокого уважения. Со всей определенностью он мог теперь сказать: не жаловал Филипп Денисович собственную профессию, в которой достиг высочайшего мастерства. Пример?
-- "Хотим пример!" - качнули головами две галлюцинации; кот Бегемот и Бойцовый кот Мурз...
- Он никогда не доверял историку Яковлеву!
(как и Джон Кларк не доверял Гаспарянам...) хотя Николай Яковлев, в своё утешение, не мог отделаться от игривой мысли — он оказался в отличной компании, похоже, что Филипп Денисович до конца не доверял и себе Естественно, а Николай Яковлев просто отвечал взаимностью.
Андропов был политиком, по преимуществу мечтателем. Но в делах повседневных партизаном порядка и твердости. Яковлев не знал, откуда, от чтения или размышлений на основе наблюдений, Юрий Владимирович вывел, что извечная российская традиция – противостояние гражданского общества власти — в наши дни нарастает. Принципиально в этом не было решительно ничего нового, привычная поза нашего брата интеллигента, как полагал Яковлев,
держать кукиш в кармане против власти. Чем это обернулось к 1917 году для политической стабильности страны, не стоит объяснять.
И Кларку тем более не стоило всё это объяснять. Ведь согласно занимательной логике подрывника-историка вполне очевидно, что до 1917 года Российская империя так же успешно развивалась, как и послевоенный Советский Союз, но пришли проклятые интеллигенты с кукишами в карманах и чем это обернулось хорошо известно!
С пятидесятых тот же процесс, но с иным знаком, стремительно набирал силу. Объявились диссиденты, многие из них изобретали политический велосипед. Андропов многократно повторял Яковлеву (судя по четким формулировкам, он постоянно делал это многократно в другой обстановке), что дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому, что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмешательства Запада во внутренние проблемы нашей страны.
"То была постоянная тема наших бесед, очень оживившихся в связи с выступлениями Солженицына, особенно с появлением «Августа четырнадцатого». Истерия недоучек после публикации этой книги забавляла. - говорил преободреный жизненными обстоятельствами Яковлев. - Малая осведомленность автора в избранной теме изумляла. Но и марксисты-ленинцы, законодатели нашей идеологии, отупевшие от беззаботной номенклатурной жизни и безнаказанности, были совершенно непригодны сказать что-либо вразумительное по поводу острополемического сочинения."
Подивившись смехотворности складывавшейся ситуации, Н. Н. Яковлев с Ф. Д. Бобковым решили подкинуть полузнайкам материал для размышлений. Любой сведующий в истории первой мировой войны (а тем более Джон Кларк) имеет перед собой обширный выбор работ западных авторов, отнюдь не изображавших так безотрадно страну, для них чужую Россию, как Александр Исаевич писал о Родине.
Идеально подошла много нашумевшая в шестидесятые в США и Западной Европе книга вдумчивой публицистики Барбары Такман «Августовские Пушки» о первом месяце той страшной войны.
Подивившись смехотворности складывавшейся ситуации, отец Барбары Вертхайм Такман (1912-1989), американский инвестиционный банкир, шахматист и шахматный меценат Морис Вертхайм (1886 - 1950) по достоинству оценил гениальный ход Джона Кларка, успешно реализующего не только свой план, но и умело продвигающего новейшие достижения западной историографии!
Разумеется, в громадном предисловии Николая Яковлева к «Августовским пушкам» не говорилось ни слова о Солженицыне. На фоне книги Такман, отражавшей новейшие достижения западной историографии, написанное им, выглядело легковесным историческим анахронизмом, крайне тенденциозным, что не могли не видеть не только специалисты, но и широкий читатель. Что не замедлили отметить в Союзе, сразу введя в научный оборот труд Такман... Андропов, прочитав увлекательную книгу Такман, радовался как дитя, разве не пускал ртом пузыри... Председатель, посверкивая очками, в ослепительно-белоснежной рубашке, щегольских подтяжках много, со смаком говорил об идеологии. Странный свет придавал какой-то оттенок нереальности его словам. Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причем делать это должны конкретные люди, а не путем публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги должного направления, написанные достойными людьми. Поняв, куда он метит, Яковлев мысленно причислил себя к «достойным людям», на всякий случай надул щеки и выпятил грудь. Конечно, Андропов горячо, щедро одобрил предисловие Яковлева к книге Такман и не одобрил, что оно подписано псевдонимом.
По мере того, как Председатель увлекался, открывались такие грани «достойных людей», которые не могли не повергнуть в крайнее изумление. Он, пожалуй, весело сообщил, что великий Тургенев после плодотворной службы в императорском политическом сыске, провел многие годы за рубежом главой российской агентуры в Западной Европе, и как понял Николай Яковлев, был жандармским генералом. Все это так поразило Яковлева, что он не переспросил, когда именно Тургенев поступил в отдельный корпус жандармов и где хранил мундир и награды. Андропов отпустил несколько едких шуток насчет «крыши» Тургенева — Полины Виардо. Его рассказ как молния осветил эту историю, расставил все по местам. Яковлеву всегда представлялась малоправдоподобной страсть дворянина, аристократа, мыслителя, эстета к заграничной бабе. Государственные интересы России – дело иное. Мигом пришла на память политическая направленность тургеневского творчества, бескомпромиссная и изобретательная борьба с «нигилистами», невероятный интерес к российской эмиграции, контакты с Герценом и прочее в том же духе.
Собеседник историка назвал среди заслуженных рыцарей политического сыска еще Белинского и Достоевского.
Что до «неистового Виссариона», то сообщение Андропова убедительно осветило, почему гонимый «демократ» проживал в квартире в фешенебельном доме чуть не насупротив Зимнего. А его вендетта против замечательного писателя Бестужева-Марлинского, определенно зашедшая за границы приличия! О Федоре Достоевском Яковлев решил помолчать, полагая, что не стоит углубляться в извивы души не совсем здорового человека. Как понял Джон Кларк Андропова, эта троица не покладая рук пыталась содействовать стабилизации политического положения в тогдашней России...
Засим последовали уже знакомые речи насчет разрыва между властью и гражданским обществом. С чем Николай Николаевич и был отпущен подумать на досуге...
Поспешно добравшись до дома, Николай Яковлев первым делом подошёл к зеркалу и крепко призадумался! А надумавшись он вдруг так расхохотался, что даже Кларку стало не по себе. Едва успокоившись, Николай Николаевич со всего Маху сиганул в национальную историю России – даже не руками, и даже не ногами, а прыгнул всей, так сказать, ягодистой частью, оскорбляющей моральный облик советского человека.
Весь этот шум, разбудивший неопублициста Николая Старикова, безусловно был частью большого плана. Впрочем, как и разбуженный Ульянов Ленин, поместивший спросонья 8 мая (25 апреля) 1912 г. в нелегальной газете "Социал-Демократ" за № 26 подстатейную статью: "Минуло сто лет со дня рождения Герцена. Чествует его вся либеральная Россия, заботливо обходя серьезные вопросы социализма, тщательно скрывая, чем отличался революционер Герцен от либерала. Поминает Герцена и правая печать, облыжно уверяя, что Герцен отрекся под конец жизни от революции. А в заграничных, либеральных и народнических, речах о Герцене царит фраза и фраза.
Рабочая партия должна помянуть Герцена не ради обывательского славословия, а для уяснения своих задач, для уяснения настоящего исторического места писателя, сыгравшего великую роль в подготовке русской революции...
Герцен принадлежал к поколению дворянских, помещичьих революционеров первой половины прошлого века. Дворяне дали России Биронов и Аракчеевых, бесчисленное количество “пьяных офицеров, забияк, картежных игроков, героев ярмарок, псарей, драчунов, секунов, серальников”, да прекраснодушных Маниловых. “И между ними, - писал Герцен, - развились люди 14 декабря, фаланга героев, выкормленных, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя... Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия”.
К числу таких детей принадлежал Герцен. Восстание декабристов разбудило и “очистило” его..."
И Кларк продолжал с удовольствием разглядывать сверкающие грани своего магического перстня. И по мере того, как председатель увлекался и для историка Николая Яковлева открывались такие грани «достойных людей», которые не могли не повергнуть в крайнее изумление... они н повергали в крайнее изумление и Николая Старикова! Иначе быть не могло.
"Что до «неистового Виссариона», то сообщение Андропова убедительно осветило, почему гонимый «демократ» проживал в квартире в фешенебельном доме чуть не насупротив Зимнего..." - улыбнулся Джон Кларк.
Более того, сообщение убедительно осветило путь Николаю Яковлеву и теперь его легальная борьба против Солженицына превращалась в тайную борьбу против СССР.
Словно писатель приклеин он был намертво к прошлому, которым теперь разрешалось омертвлять будущее...
В прекрасной книге Николая Яковлева «1 августа 1914», вышедшей в 1974 году, Яковлев учит пионеров "жить не по лжи" и всегда быть готовыми За правду! А правда такова: Аллена Даллеса, резидента американской разведки в Швейцарии, одолевали политэмигранты из разных стран… "Среди прочих, приёма у Даллеса на исходе 1916 года добивался, и очень настойчиво, некий русский. Как-то он снова пришёл в приёмную Даллеса. Слегка приоткрыв дверь, американец в щель увидел крепкого лысого человека с рыжеватой бородкой, нетерпеливо меряющего ногами комнату. Даллес поёжился: снова разговор о деньгах, скучно. А молодость брала своё..." Даллеса ждала партия в теннис с прекрасной дамой». Он решительно предпочёл её общество общению с плешивым русским, прикрыл дверь и отправился на корт, навсегда утратив возможность лично познакомиться с Лениным. Мораль, подчёркивал Даллес: никогда в таких обстоятельствах не отказывать никому в приёме».
"И тогда ты успешно сумеешь инвестировать в хаос! Не смотря на то, что на страже Российского общества стоят такие разные, но такие левоспектральные парни, об которых, змеясь, разбиваются гейотические волны капитализма." - сделал вывод из ошибок прошлого Кларк.
И, несмотря на то, что у Кларка не возникло вопросов по спектральному анализу, писатель Захар Прилепин, всё же ответил ПРО ЛЕВЫХ ПОИМЁННО:
-- Левый спектр - не стал хвастаться веером значимых имён Прилепин, - но несколько ключевых имён есть. Это, конечно же, представители старшего поколения — режиссёры Владимир Владимирович Бортко и Карен Георгиевич Шахназаров, это писатель Александр Андреевич Проханов, это социолог, историк Сергей Георгиевич Кара-Мурза.
В моём или чуть старшем поколении — это публицист Андрей Александрович Фефелов (сын Проханова), это историк Евгений Юрьевич Спицын, это писатель Герман Умаралиевич Садулаев, историк Алексей Волынец. ИСТОРИК НИКОЛАЙ СТАРИКОВ. публицист Андрей Рудалёв. литератор Василий Авченко. Это военкор, поэт Аня Долгарева и молодой писатель Александр Пелевин. Это, наконец, блогер Дмитрий Пучков.
Видной фигурой на «левом» фланге был Константин Сёмин, но он забрал слишком влево..."
"На столько влево от основной линии, что даже не возможно себе представить, на сколько вправо забрал Николай Стариков!" - подумал Джон Кларк.
Как бы не восхищался Герценом Владимир Ильич Ленин, Николай Стариков в своей книге «От декабристов до террористов. Инвестиции в хаос», всё же предупреждает: "Не спешите восхищаться мужеством и смелостью свободолюбивого писателя. Даже жесткий и прямолинейный император Николай Павлович не мог себе представить, что упрямство и жажда борьбы охватили Герцена не случайно. Мощные внешние силы решили использовать писателя в своих целях и практически гарантировали ему и физическую, и финансовую безопасность..."
И тогда каждому становится ясно, как и Николаю Яковлеву: На чьи деньги Герцен бил в свой «Колокол», или Зачем барон Ротшильд шантажировал русского царя...
Джон Кларк зевнул.