Глава 263
Капитан вошёл, но остался в дверях, что позволяло ему одновременно слышать то, что говорится в комнате герцогини и даже участвовать в разговоре, но и не допустить, чтобы кто-либо подслушивал у дверей приёмной, наружные двери которой он на всякий случай закрыл задвижкой, которой не пользовались, вероятно, с того самого времени, когда её установили.
— Герцогиня, — сказал Король. — Вы и матушка скрыли от меня тайну, которую мне надлежало бы знать.
— Ваше Величество, тайны вашей матушки Королевы остаются тайнами Королевы! — воскликнула герцогиня де Шеврёз. — Я не знаю, о какой конкретно тайне вы говорите, но полагаю, что далеко не всё, о чём знает Её Величество, она решилась рассказать вам, но всё же если вас что-то интересует из её личных тайн, вам лучше обратиться к ней.
— Я так и сделаю в следующий раз, — ответил Людовик. — Но в настоящее время я уже посвящён в эту тайну, причём посвящён в неё столь грубо, бесцеремонно и дико, что назвать это насилием, покушением, преступлением, означает сильно преуменьшить вину тех негодяев, которые это совершили.
Герцогиня лишь слегка повернула голову, на лице её появилось выражение удивлённого внимания, но она ничего не произнесла.
— Речь идёт о моём брате, — сказал Людовик.
— Разве он не отправился вместе с вами в Во-ле-Виконт? — спросила герцогиня.
—Я говорю не о Филиппе, а о другом брате, моём брате-близнеце! — уточнил Король.
— Ах вот что! — проговорила герцогиня. — Что ж, я обещала Королеве, что ничего не скажу об этом никому. Неужели же я должна нарушить своё обещание?
— Вы ничего мне не сказали, я всё узнал сам, так что меня интересуют лишь те подробности, которые помогут восстановить status quo, — ответил Людовик.
— Что ж, в таком случае я, полагаю, могу считать себя свободной от этого обещания, — согласилась де Шеврёз. — Вашего брата близнеца назвали Луи-Филипп, так что он одновременно тезка и вам, и вашему младшему брату, герцогу Орлеанскому. Кардинал Ришельё убедил вашего отца, Людовика XIII в том, что два наследника престола, обладающих совершенно равными правами, будет слишком опасно для Франции. Быть может, в какой-нибудь дикой стране два Короля на троне было бы вполне приемлемо, но только не во Франции, расколотой на различные герцогства, маркизаты, где вельможи и гранды чувствуют себя не только полноправными правителями на своих родовых землях, но и полагают, что по своей знатности они вполне могли бы претендовать на престол Франции. Возьмите для примера хотя бы герцогов Лотарингских! Они считают себя ничуть не хуже Короля Наваррского, так что трон Франции ушёл у них почти из-под самого носа. Если бы Генрих Лотарингский остался жив и пережил Генриха III Валуа, тогда королём Франции мог бы стать он, а не ваш дед, и назывался бы он точно так же, Генрих IV, но только не Бурбон, а Гиз. История королевских династий Франции могла бы быть другой. Ришельё это прекрасно понимал. Одного из братьев могли бы использовать те или иные заговорщики для свержения другого, во Франции шла бы затяжная гражданская война, и совершенно не известно, какая партия бы победила в ней. Как правило, побеждает в подобных случаях самая наглая, самая бесцеремонная и самая жестокая партия, которая не стесняется в средствах, готова на преступления для достижения своих целей, которая ни во что ни ставит интересы государства, а борется лишь за личную власть. Вся эта картина хаоса пронеслась перед глазами великого кардинала. Он бы мог обуздать мятеж, если бы был уверен, что доживёт до времени вашего правления. Но он понимал, что времени у него осталось немного, и как один из немногих людей, которые думают не только о том, что происходит с ними, но ещё и о том, что будет происходить в его государстве и после того, как его самого призовёт к себе Господь, кардинал понял, что нельзя допускать существование двух равноправных наследников. Убивать королевского сына, разумеется, нельзя. Поэтому его следовало спрятать, скрыв ото всех тайну его существования. Это и было сделано. Королева-мать оросила слезами своего второго сына, родившегося на полчаса позже первого, и навсегда простилась с ним. Теперь, когда я рассказала всё, что знаю, не позволите ли вы мне узнать, каким образом вы оказались посвящены в эту тайну?
— Всё очень просто! — ответил Людовик. — Меня похитили, пока я мирно спал в постели в Во-ле-Виконт, и поместили в Бастилию. Я полагал, что под утро меня хватятся, и надеялся, что меня разыщут и освободят, но ничего подобного не произошло. Утром за мной прибыл капитан д’Артаньян, который каким-то образом догадался, что на моём месте пребывает некто, очень похожий на меня, но не я. Он также догадался, где меня искать, разыскал меня и каким-то неведомым мне способом смог убедить тюремщиков выпустить меня, не сообщая им, кто я такой.
— Рене! — воскликнула герцогиня. — Негодник! Как же он посмел!
— Вы знаете имя моего похитителя? — спросил Людовик.
Герцогиня встретилась взглядом с д’Артаньяном, увидела в нём тысячи молний и покачала головой.
— Нет, Ваше Величество, — ответила она.
— Но вы, кажется, назвали имя Рене, не так ли? — настаивал Король.
— Ах, это… — ответила с улыбкой герцогиня. — Мой отец, герцог де Роган, научил меня этому ругательству. У него был управляющий по имени Рене, который иногда попадался на мелких грешках. Тогда отец ругался на него, говоря при этом: «Рене, ты негодник!» Постепенно это превратилось в поговорку, и он стал говорить так и всем другим провинившимся слугам. Даже когда однажды охотничий пёс упустил кабана, он сказал ему: «Ты негодник, Рене!», и все засмеялись, даже присутствующий тут Рене. Так что у нас в семье, когда нам хотелось на кого-то выругаться, мы привыкли говорить: «Ты негодник, Рене». Видите, как всё просто объясняется?
— Хорошо, итак, вы не знаете имени похитителя, — сказал Людовик, который не поверил ни единому слову герцогини, но решил не подавать виду.
— Даже представить не могу, кто бы это мог быть! — ответила герцогиня и скользнула взглядом по лицу д’Артаньяна, который означал: «Вы видите, я его не выдала!»
— Я всё равно это узнаю, и в этом расследовании вам не будет отведена никакая роль, — сказал Людовик. — Мне требуется укрытие. В любое время из Во-ле-Виконт прибудет двор, возглавляемый узурпатором. Господин д’Артаньян справедливо рассудил, что огласка происшедшего совершенно нежелательна. Мне необходимо укрыться в Лувре до тех пор, пока все улягутся спать, после чего я проникну в спальню узурпатора и займу то место, которое было у меня похищено, а господин д’Артаньян сделает с узурпатором то, что велит ему его долг.
— Но ведь вы не казните его? — воскликнула герцогиня.
— О какой же казни может идти речь, если я решил сокрыть это преступление ото всех? — ответил Король.
— Я надеюсь, что его не убьют тайно? — спросила герцогиня.
— Вы, кажется, сочувствуете государственному преступнику и жалеете его? — холодно спросил Людовик.
— Я сочувствую вашей матушке Королеве, и её сыну, я полагаю, что персона королевских кровей священна и неприкосновенна, — ответила герцогиня. — Если уж судьба велит ему пребывать в заключении, пусть он туда и вернётся, но лишь Господь вправе поднять руку на сына Короля.
— Я готов уважать ваши предубеждения и даже в некотором роде разделяю уважение к жизни этого принца, но не более того, — холодно ответил Людовик. — Даже если бы изначально его права равнялись моим, хотя, как вы сами признали, я на полчаса его старше, всё же только я был коронован на царство, тогда как его никогда никто не короновал. Моё восхождение на трон освящено Папой и Королевским советом.
— Это так, Ваше Величество, — согласилась герцогиня. — Я помогу вам вернуть то, что принадлежит по праву только вам, вы можете полностью располагать мной, приказывать мне, я – лишь скромная ваша подданная.
— Для начала, герцогиня, скажите мне, почему вы ни на секунду не усомнились, что я – именно Людовик, а не Луи-Филипп, брат Короля? — спросил Людовик.
— Но ведь вы пришли вместе с д’Артаньяном! — воскликнула герцогиня де Шеврёз. — А тот, кого привёл ко мне д’Артаньян, он и есть настоящий Король.
— А разве сам д’Артаньян не мог бы ошибиться на мой счёт? — удивился Людовик.
—Д‘Артаньян?! Ошибиться?! — воскликнула герцогиня. — Нет, никогда! Если только бы он сам задумал. Нет, невозможно!
— Задумал сам? — спросил Король и насторожился.
В этот момент д’Артаньян разразился таким гомерическим смехом, что поневоле и герцогиня, и даже сам Король стали смеяться вместе с ним.
— Простите, Ваше Величество, — сказал д’Артаньян, оттирая краем перчатки слёзы в уголках глаз, выступившие после его столь неожиданного смеха.
— Ничего, ничего, — ответил Король. — Мне тоже кажется смехотворной мысль герцогини о том, что вы, господин д’Артаньян, способны предать своего Короля.