СЕРГЕЙ ХОРШЕВ-ОЛЬХОВСКИЙ
В КАМЕРЕ
- Рассказ твой новый вчера прочитал, "В клетке", – хмыкнул, когда приехал в гости, мой давний друг, известный литератор, и примолк.
- Что, не понравился? – заволновался я. – Преувеличил?
- Нет, всё в меру. Поучительное произведение. Я ведь тоже в клетке побывал. Не в такой, конечно, гораздо жёстче... – вздрогнул он.
- Видимо, волнующая история, – тотчас проявил я неподдельный интерес. – Расскажешь?
- Особого желания нет. Но раз ты так заинтригован, поведаю. Может, почерпнёшь что-то необычное для себя, очередной рассказ напишешь. Одним словом, сгодится для общей информации.
Мы заварили кофе, налили по рюмочке конька, и он начал:
- В девяностые годы все будто с цепи сорвались – в комерцию кинулись. Кто в малую, кто в большую, а кто-то и в очень большую. Я вначале был предпринимателем средней руки, но как-то так сложилось, что мой бизнес постепенно пошёл в гору. И ко мне тут же заявились «доброжелатели» и попросили уступить дело. Естественно, по смешно низкой цене. Я долго сопротивлялся, но что я мог поделать в одиночку – у них были связи в МВД и КГБ. Меня моментально скопрометировали и возбудили уголовное дело. Не в клетке я был – в камере. В СИЗО нас привезли сразу пять человек в один день и всех бросили в одну камеру. А там народу, не счесть – человек сто, а то и поболее. Тогда так практиковалось. И все разделены по категориям. Выше всех в иерархии блатные – люди с уголовным авторитетом. Следом за ними мужики – обыкновенные преступники, ничем себя не скомпрометировавшие. Пониже мужиков шныри – именно они исполняют в камере все работы. И самая низкая каста, опущенные – эти вовсе бесправные, сидят в отдельном углу. Все кто попал в камеру, обязаны застыть у входа и доложить о себе всю подноготную, до мельчайших подробностей: по какой статье осужден, где родился, где учился, где работал, с кем дружил, на ком женат, и так далее... И пока блатные с первого стола будут проверять информацию: не стучал ли ты, не крысятничал ли? Иначе говоря, не предавал ли, не воровал ли у своих? Ты должен находиться у двери.
- Разве можно быстро проверить такую информацию? – засомневался я. – Да ещё в камере?
- Ещё как можно. Перестукиваются, перекрикиваются, передают через окна и щели в стенах малявы – так там называют записки. Тюремные учреждения большие, всегда кто-то найдётся с твоего города или села, даже может быть с твоей улицы. С кем-то ты учился, с кем-то служил в армии, с кем-то работал вместе. Также знакомства по интересам: спорт, рыбалка, охота... И так далее, и так далее. Знакомые вновь прибывших могут оказаться даже в этой самой тюрьме, а то и в самой камере. А в современном мире ещё телефоны есть. Они-то запрещены, да ведь любой запрет можно обойти.
- Ну и дела! – не переставал я удивляться.
- Так вот, я был самым старшим из этого этапа, поэтому начали с меня и пробили, как там выражаются, довольно быстро – в течение часа, и определили за стол к мужикам, так как я не имел уголовной практики, но и нигде не накосячил – не стучал, не крысятничал. А вот с молодыми беда. До самого вечера торчали у двери – пробивали их по всем каналам. Троих смотрящий по камере определил в шныри – парни вроде бы и ничего, но наговорили о себе, по неопытности, всяких глупостей, которые не приветствуются в уголовном мире. А одного вовсе отправили к обиженным. Доказали, что и стучал, и крысятничал. В первое время меня удивляли шныри – они постоянно были в движении: убирали, стирали, шили, готовили пищу. А ещё среди них были кони и часовые. Кони торчали у окна и постоянно что-то передавали в другие камеры с помощью верёвок и других приспособлений, и что-то постоянно принимали в ответ, либо переправляли дальше – вверх, вниз, влево, вправо. Но больше всего поразили часовые – специально отобранные два человека, которым вручили часы без ремешка, чтобы при необходимости могли их быстро спрятать. Часы они обязаны были оберегать ещё надёжнее, чем постовой в армии оружие. Они сменяли друг друга и каждые пятнадцать минут выкрикивали сколько времени на данный момент. Кричали громко и чётко, поставленным голосом, так, чтобы все слышали по всей камере. Я даже вздрагивал в первые дни от этих звонких криков. Но потом привык. Удобно ведь, всегда знаешь сколько времени. А глядя на обиженных, было не по себе, они хоть и гнилые нутром в большинстве своём, хоть и многие заслуженно попали в такую касту, всё же люди. Как уже говорил, они были абсолютно бесправные, сидели в дальнем углу, часто спали прямо на полу, прикасаться ни к чему не могли, кроме своих вещей. Даже помыться им было затруднительно. К крану тоже нельзя было ни в коем случае прикасаться. Они стояли рядом с умывальником, ждали когда кто-нибудь придёт из более высокой касты и просили его не закрывать кран. Помывшись, обиженный опять торчал рядом с умывальником, ожидая, что кто-то ещё придёт и уже закроет по его просьбе этот злополучный кран. Если, конечно, соизволит. А если нет, то продолжал ждать следующего. Мы, мужики, жили тихонько, не вмешиваясь ни в какие дела, если даже и были чем-то недовольны. Обращаю внимание, ни в какие! Иначе, сразу поплатишься. Все дела решали блатные с первого стола. Да, забыл. У каждого был свой стол. Куда тебя определил смотрящий по камере, там ты и должен всё время находиться. Блатные все вместе за первым столом, мужики – за вторым, и так далее. Однообразие, конечно, полное. Тем не менее самые непоседливые придумывали какие-то развлечения. Интересными эти развлечения были большей частью для блатных, а для остальных, порой, печальными. К примеру, игры на интерес, либо без такового, но с подвохом для неопытных в тюремных делах людишек. Садились играть просто так – в карты, в шашки, в домино, вообще в любую игру, и если проигрывал неопытный, ему тотчас предъявляли счёт. Дескать, ты проиграл ботинки, или свитер, или ещё что-то из вещей, больше-то в камере ничего и не было. И когда проигравший возмущался, что он не договаривался на что-то играть, ответ был прост – ты не предупредил. Обычай такой – раз не предупредил, значит выигравший имеет право сам предъявить счёт. Некоторых так раздевали до нитки, а то и вводили в долги. Не знаю правда, везде ли такая традиция. Иногда развлечения были просто ужасными. После ужина, в первый же день моего пребывания в камере, в противоположном углу раздались крики, свист, хохот. Я поинтересовался у соседей, что стряслось? Мне с безразличием ответили: «Ничего интересного, длинного вешают. Иди, посмотри.» И я пошёл. Да лучше бы не ходил. Там действительно вешали длинного худого парня. Ему на шею набросили петлю сделанную из простыни, перекинули её через грядушку кровати второго яруса, и на полном серьёзе подвесили. Тот барахтался, выворачивался, но ничего поделать не мог – его придерживали двое верзил, а третий натягивал простынь. Парень в петле стал синеть, судорожно извиваться, изо рта появилась пена, он потерял сознание, и только тогда его отпустили. Меня охватила жуткая тревога, я чуть живой вернулся на своё место. И каждый день, поверь, каждый день эта процедура повторялась. И никто не решался замолвить за него слово. Как я потом узнал, до этого вешали другого человека, а деревеньский паренёк возьми да и возмутись, по простоте своей. Его тут же и всунули самого в петлю, вместо предыдущего. Почти месяц был я в ужасе от этой затеи. И тут привели в камеру крепкого и смелого спортсмена, мастера спорта по-боевому самбо. Он вечером встал на защиту деревеньского парня, и на него тут же набросились блатные. Но самбист не стушевался, отдубасил всех до крови. Они утёрли кровавые сопли и приговорили спортсмена. Самбист оказался невероятно стойким, трое суток не спал. А на четвёртые задремал-таки, и ему тут же вонзили в бок заточку. И кто это сделал, так толком и не разобрались. А когда суета после убийства поулеглась, худого длинного парня опять стали ради потехи вешать. Я думал не выдержу. К счастью, адвокат вскоре вытащил меня из камеры под залог. Такие вот брат дела. Не дай бог там оказаться.
- Нет у арестантов чувства меры. Кругом беспредел, – заключил третий собеседник, интеллигент чуть ли не в десятом поколении, присоединившийся к нам с некоторым опозданием.
- Ну почему же? – возразил рассказчик. – Там всё по правилам.
- Конечно! Только по ихним, по-блатным.
- Ничего не поделаешь, таков закон природы. Посади в яму несколько хищников и они съедят наислабейшего. А потом начнут выиискивать следующего. И у человека такова сущность.
- Нет, нет! – возмутился интеллигент. – Политические всегда поддерживали друг друга. И морально, и материально. Делились последней крошкой. За больными ухаживали, как за родными. А когда те выздоравливали, сами начинали помогать другим. Нет! Не у всякого человека такова сущность!
- Да. Ты прав. Как писал Горький: «Существует только человек, всё же остальное – дело его рук и его мозга!» – подитожил рассказчик.