Пролог
Новый день начинался с восходом солнца. Обед и послеобеденные часы мы пережидали в тени под навесом, а когда жара спадала продолжали работать. Я не видел другой жизни и единственным развлечением для меня были рассказы деда. Обычно он был немногословен, но, когда наступала вечерняя прохлада, старик будто бы приходил в себя и говорил удивительные вещи.
— В нашем мире выжить очень тяжело, сынок, — часто говаривал дед, — нужно заботиться о пище, о крове, о защите близких. Но, главное — найти дорогу. В них спасение. В них же и опасность.
После этих слов старик немного молчал, а затем, устремив взор куда-то вдаль, продолжал:
— Там… там совершенно иная жизнь. Если сумеешь попасть на дорогу — станешь другим человеком.
— Но как это сделать? — спрашивал я.
— Найти карту.
— Карту?
— Да, Нагиб. Карту дорог.
И я пытался её найти, но ничего никогда не находил. Я представления не имел, как выглядит карта. На соответствующий вопрос дед пожимал плечами и просто молчал.
— А откуда ты тогда знаешь о картах и дорогах? — сомневался я.
Старик расправлял плечи, вскидывал подбородок и с достоинством отвечал:
— Я — дорожных дел мастер!
Глава 1
Меня окружала темнота. Первое время я вообще не понимал где нахожусь. Потом догадался, что лежу на чем-то жестком. Ещё давила тишина. Как я не силился, ни одного звука различить не мог. Но хотя бы имел возможность думать. Правда легче от этого не становилось. Даже не получалось определить сколько времени я здесь лежу. Кстати, здесь это где? Этот вопрос оставался без ответа до тех пор, пока не послышался скрип. Что это могло быть? Мой мозг никак не реагировал. Потом, позже, я сообразил, что в моей голове подобных вещей априори не должно быть. Всё из-за скрипа половиц. В мире, где я жил, такого просто не могло произойти. Но об этом мне пришлось думать позже, а пока я молча слушал скрип. Потом кто-то кашлянул и подошел к кровати. Я почему-то был уверен, что лежу именно на кровати.
— Санко, тебе лучше? — заботливо произнес мужской голос.
Это он кому? Мне что ли? Сколько себя помню меня звали Алекс. Полным именем Александр называли разве что в детстве, когда в школе учился. Надо попробовать посмотреть, кто это со мной говорит. Сделав усилие, я понял, что глаза уже открыты. Но по-прежнему темно. Может это слепота? Неожиданно до меня дошло, что в помещении полумрак. Повернув голову в другую сторону, я, наконец, увидел свет и стоящего рядом старика.
— Где я? — поразительно, какой слабый голос.
— Ну, хвала небесам, ожил! Я уж думал — всё. Санко ещё полежит так с недельку, да и окочурится. Ан нет! Значит, хорошо.
— Я — Алекс.
— Слыхали, слыхали. В бреду говорил. Но у нас в Багульнике так не принято. Санко-то оно лучше будет.
«Ладно. Пусть. Но где я? Что за Багульник»?
— Ты по-за деревней лежал. Там тебя и нашли. Пришли бы позже — точно бы околел. Так что мы в самый аккурат. Ефимко меня кличут. Мы с Обрадом за сухостоем собрались, только за деревню вышли — глядь, лежит! Послушали — живой! У Обрада тесно, да жена у него Дажка. А я — один. Мы тебя сюда на волокуше и притащили.
— Куда?
— Так в деревню! Багульник — местечко так наше зовется.
В общем, так я оказался в деревне со странным названием. Вскоре мой организм окреп достаточно, что позволил самостоятельно вставать. Только память не могла подсказать, каким ветром меня сюда занесло. Пришлось принять действительность, как она есть. А действительность, оказалась, мягко говоря, не привлекательной. Произошло это следующим образом: Ефимко куда-то вышел, оставив меня одного. И тут мне пришла идея выглянуть на улицу. До этого я смотрел в маленькое оконце, но сквозь мутное стекло ничего толком не разглядел. На мне была рубаха и штаны. Видимо, Ефимко расщедрился и поделился одеждой. Моя, как он выразился, совсем «ни в какие ворота» и пришлось её сжечь. Я отворил дверь и оказался в темных сенях. И чуть не рванул обратно, потому что было очень холодно. Но любопытство пересилило, и я выглянул на улицу. Увиденное поразило до глубины души — вокруг был снег. Много снега. Да так, что от входных дверей до покосившегося черного забора вела узкая дорожка, по обе стороны которой, высились снежные стены. Высотой не меньше полутора метров. Больше ничего увидеть не удалось, потому что я продрог до костей и бросился обратно в дом. И ещё долго грелся возле неказистой печки.
Послышались шаги, заскрипела дверь и ввалился Ефимко.
— Встал? — приветливо спросил он. — Вижу, осваиваешься. Это хорошо. Скоро за дровами вместе ходить станем.
— Отчего столько снега?
Мой вопрос очень удивил хозяина.
— Так ведь зима ж, — пожал он плечами, — всегда так.
— А долго я здесь?
— Завтра аккурат две недели будет.
Видя моё удивление, Ефимко заботливо поинтересовался:
— Ты ничего не помнишь, да?
Я кивнул.
— Ведь уже рассказывал. Не появись мы с Обрадом вовремя — околел бы ты. Мы тебя сразу в дом и растирать. Только потом ты нормально задышал. Во как замерз!
— Я думал, что околел, в смысле умер. Не понял, что от холода. И давно здесь зима?
— Так уж седьмой месяц, как и везде. Слушай, Санко, а ты головой часом не ударялся?
— Вроде нет, — вздохнул я и задумался.
Хоть я и не помнил, каким образом оказался в окрестностях Багульника, но зима превзошла все мои ожидания. И долго она длится?
— Месяцев девять, иногда и десять, — ответил Ефимко на озвученный мной вопрос.
— А тебе не холодно что ли?
— Ясное дело — холодно. Так ведь в тулупе я! Без него враз околеешь.
— А где он? Твой тулуп?
— В сенях стоит. Снегу на нем страсть — в дом принесешь только сырость разводить. Я потом голиком его, а уж после занесу. Чтобы грелся.
Честно говоря, я ничего не понял, но Ефимко не обратил на это внимания. Побрякав рукомойником, он принялся греметь плошками, а затем с помощью странной рогатины вынул из печи горшок.
— Давай за стол. Похлебка уварилась — сейчас поедим.
Он почерпнул из чугуна видавшим виды половником и наполнил две миски бурой массой, от которой валил пар. Но пахло вкусно, хотя есть страшновато. Но, поскольку в памяти никаких аналогов пищи не было, я решил, что так и нужно. Осторожно зачерпнув ложкой, я попробовал и понял, что это очень даже ничего и принялся хлебать. Ефимко ел и улыбался, глядя на меня. Закончив, он вытер бороду и спросил:
— Ну как?
— Хорошо!
— Я крупы пошибче положил, да коры молодой для запаху. Доедай, да будем чай пить.
Это слово показалось мне знакомым. Прихлебывая пахучий обжигающий напиток, я почувствовал себя так хорошо, что даже зима за окном представлялась не такой страшной. Ефимко разговорился — видимо и ему передалось моё настроение.
— Завсегда так: поешь, чайку попьешь и душа оттает. Скоро ты окрепнешь окончательно, и мы пойдем за светлую топь в бревенник. Там дрова хороши. Сейчас мы ходим в чащобник к гнилой топи, но там только сухостой ломать.
Я снова ничего не понял, но кивнул, соглашаясь. Уже позже я узнал, что чащобником называли непроходимый лес, а бревенником — лес обычный, в котором можно ходить, не опасаясь ветками проткнуть глаза.
— А ещё силки поставим, да старые проверим, — продолжал Ефимко, — вдруг повезет. Тогда будет у нас пир горой.
Я откинулся спиной к стене и обратил внимание на небольшую полочку в противоположном углу. Хозяин поймал мой взгляд и сказал:
— А там я сложил твоё добро. Невелики пожитки, но ведь тебе для чего-то они нужны. Я всё и прибрал. Можешь полюбопытствовать.
Вещей и правда было немного. Клетчатый платок, небольшой серый прямоугольник из лёгкого непонятного материала и похожая на браслет штуковина.
— Часы меня удивили, — сказал Ефимко, чем поразил до глубины души, — настенные видывал, даже у Фетиньи дома висят. Но чтоб наручные — ни разу. Там надпись есть. Правда не разобрал я.
Я перевернул часы и прочел: на добрую память от Р. Кто этот Р? Или она? В голове было пусто. Зато часы сели на руку как родные. Машинально я погладил циферблат, и картинка изменилась — стрелки превратились в цифры, а внизу появилась надпись «Июнь, 14». Почему часы показывают лето? Они вроде работают… или сломались?
— А какой сейчас месяц?
— Дык известно какой, — отозвался Ефимко, — шестой, как год сменился.
Вообще странно. Значит сейчас июнь. Но ведь в июне снега нет. Я ухватился за эту мысль и вдруг осознал, что начинаю вспоминать. Я напряг мозги и неожиданно всё встало на свои места. И сразу стало ясно, как я попал в Багульник к радушному Ефимке. Тот заметил перемену в моем лице и спросил:
— Санко, случилось что?
— Ничего. Просто я вспомнил.
*Голик — веник из голых (без листьев) прутьев.
http://proza.ru/2024/03/06/1439