Мне нравится разглядывать это фото, где мы втроём: я на коленях у двоюродной сестрёнки, рядом - сын маминого единственного и любимого брата. Как я тоскую по ним... До сердечной боли.
В тот день, когда отцу удалось усадить нас вместе в бабушкино кресло, дабы поймать в объектив мгновения нашего ускользающего в небытие детства, предвидеть в этой минуте что-то особенное, неповторимое по своей сути, мне было года три, брату пять, а сестре почти одиннадцать.
Помню, как бегала за ними хвостиком, а они шушукались, прятались от меня в дедушкиной спальне. В ожидании, покуда им надоест прятаться, я слонялась по коридору или стояла, прислонившись к стене, за межкомнатной занавеской, подстерегая, когда они, наконец, выйдут.
Брат и сестра секретничали о чём-то, хохотали, а я стояла, едва не плача, отверженная, горюя всем существом, каждой из перетянутых струн души, что ощутимо дрожали, словно некто сыграл на них нечто печальное и, позабыв прижать к грифу, успокоить, ушёл, оставил на произвол судьбы. Мол, - пускай их- трепещут, подумаешь... глупые проволочки, никто не заставляет отзываться на всякое дуновение.
Себя надо беречь, пестовать, пусть другие тратятся, но не ты... Так многие и живут, скрываясь за домовитостью или не таясь, без обиняков считая себя лучше прочих. Я так не умела. Где-то в глубине души понимала, что слишком маленькая для сестры, и ей со мной неинтересно... Но брат!
Когда мы с ним остаёмся вдвоём, то лепим танки из зелёного пластилина, непременно выдумывая из чего сделать красную звезду на боку. Бывает - испросив у бабушки медяки, рисуем всамделишные деньги, - трём по ним через бумагу простым карандашом, а после вырезываем кривоватые монетки. Выходило здорово! На них можно было купить песок и камешки в кулёчках, коими через каждый летний день торговала во дворе соседская девчонка.
Ещё мы играли в войну «за наших», ползая по кустам вокруг дома, а после, серые от пыли, как танкисты, стучали молотком или камешком по ленте пистонов, с наслаждением вдыхая запах пороха...
- Эх, славяне... Не нюхали вы пороху... - вздыхал, проходя мимо нас дед. Он-то, артиллерист, надышался им на фронте, но рассказывать о том не любил. Отказывался наотрез.
Иногда мне казалось, что брат просто терпит моё присутствие, пережидает, что ли, пока не придёт в гости старшая сестра. Это тоже обижало до слёз. Я маленькая, но разве ною, когда упаду и разобью до крови коленку? Рядом с пупсом в моём кармашке - самострел из прищепки и тонкая, прочная авициушка, с неё здорово запускать игрушечный вертолёт. Резинка тяжело тянется, но даёт машинке зависнуть в воздухе на зримые секунды, так что преувеличенный детским воображением полёт перестаёт быть похожим на падение.
Меня тянет к брату больше, чем к сестре не потому, что он мальчик, а я девочка, как думает тётка, чересчур вольно оценивая мою привязанность к своему сыну. Просто, когда я гляжу на брата, мне кажется, что смотрюсь в зеркало. Когда родители ведут нас куда-то гулять, то не таясь смеются, так одинаково, вперевалочку, будто два матроса, шагаем мы.
Но это лишь когда только я и брат, если мы все втроём, рядом с сестрой я чувствую себя лишней, ненужной, позабытой братом. И это очень обидно. Ведь мне хотелось, чтобы мы - взявшись за руки втроём, были рядом всегда, всю жизнь...
Тогда я не знала, что не бывать тому. Не бывает так. Ни у кого.
...Отец щёлкнул затвором фотоаппарата раз, другой, третий... Брат с сестрой скрылись было за дверью спальни деда вновь, но услыхали, что бабушка, ухватившись за укутанный в пальто таз с тестом, тащит его в кухню, и побежали следом, задевая занавеску, за которой всё ещё прячусь я. Не скрывая радости, стараюсь не отстать, а там уж в кухне, как по жизни, - во всю распоряжается бабушка, наделяя каждого весомым кусочком сырого теста, заодно с пониманием: кто мы есть друг для друга, две сестры и брат.