Эта история произошла на одном из загородных дачных участков, коих великое множество разбросано вокруг городов. И ровно до тех пор, пока люди живут в мегаполисах или просто в маленьких городках, им всегда будет хотеться уехать оттуда; а если и не оставить городища наcовсем, то хотя бы выбраться из каменных клеток, именуемых квартирами, хоть на немножечко, хоть на чуть-чуть… Потому и дачи будут всегда сопутствовать человечеству.
Казалось бы, что особенного: загородный участок, земля, покосившийся домик, кусты колючего крыжовника, яблоньки, черная смородина и коптящая труба бани? А нет, спешу разубедить, никогда не знаешь, куда свой путь держит сказка. Возможно, и она устала от чудаков, что строят себе замки и называют потом себя принцами и принцессами, нищими и богатыми, рвущими глотки торгашей и кривляющимися актриссами… Сказка устала от городской суеты, и теперь она здесь, стоит только присмотреться.
Владелец участка навозил откуда-то целую горку чернозему; вероятно, он хотел делать досыпку благородной землицы под свои кусты и грядки. Почва ведь тоже бывает разная: одна выходит чином благородным, а другая нет, тут уж как повезет. И видимо, перегной был мил не только хозяину и кустам крыжовника, но и местной толстой крысе, которая тоже прилюбовала горку свежей земли.
Пришла весна, солнышко первым делом растопило верхнюю часть чернозема, а затем и все остальное. В округе медленно таял снег, а черная горка мурлыкала под теплыми лучами весеннего солнышка. Небесное светило очень любит черный цвет, о их любви я поведаю вам в другой раз, а пока что серая толстая крыса неугомонно нарывала многочисленные ходы в благородной землице. “Хм…”, — говорила грызуниха сама себе, “Это тебе не дерновина, это просто пух какой-то… Да и тепло… Хорошее местечко я себе присмотрела.” Новая хозяйка кучи неустанно таскала всякие веточки, солому, куриные перья, припрятанные с осени тряпки, клочки бумаги, фантики, собачью шерсть и прочую дребедень, что смогла отыскать на задворках. Большим радостным событием для неё стал тот день, когда старушка вытащила старый матрас на улицу. Устроительница гнезда тут же вытянула большой, слежавшийся кусок ваты и потащила его в новый дом. “Изумительное гнездовище!” — радостно попискивала крыса, затыкая последние куски ваты между соломой. — “В таком я еще не живала!”
Через несколько недель в гнезде уже пищали маленькие крысятки. Они родились лысыми, слепыми и глухими. “Ох, что за уродцы!” — прошептала мать-крыса и тут же съела полторы штуки, вместо обеда. Через пару-тройку дней дети все же услышали, как на них ругается мать; мало-помалу у них начала появляться шерстка, и вскоре они все же принялись подмигивать кормилице своими булавочными глазенками, сосали ее молоко и царапали теплый животик прозрачными коготками. Так, со всеми законами и беззакониями природы, росли крысята в своем теплом гнезде.
Однажды ночью, когда дул сильный ветер и насвистывал так, что заглушал даже лай старой барбоски, потолок в гнезде провалился, и внутрь на головы крысиному семейству упало маленькое тельце. Усатые детишки тут же заголосили:
— Пипи-пи, пипи-пи, мама, что это такое?
— Понятия не имею, какой-то урод, — в негодовании скрежетала зубами крыса в темноте. — Если бы вы всегда слушались маму и не наедались на ночь, можно было бы сейчас этим уродищем поужинать…
— Оставь его нам, — пропищал самый маленький крысеныш. — Мы будем играться с ним…
— У него же всего лишь две лапки... вместо четырех… Хотя, как хотите, — зевнула глава семейства. — Тащите его к себе, тешьтесь... Я хочу спать, завтра еще нужно ремонтировать крышу.
Дитята утащили тельце в свой уголок и долго покусывали новую игрушку, пока их не сморил сон. На следующее утро, когда их мамка убежала за едой, они всерьез принялись за чуднОе созданье:
— Ха, у него и правда нет ручек, — сказал шустрик и тяпнул тельце за тоненькую ножку.
— У него нет острых зубов! Ха! Только один большой клык на рыльце, — тут же подхватил другой. — И ушей, и ушей тоже нет… Вот так корякушко уродилось!...
— А ну скажи ‘пи-пи!’ Кому говорю!
Но всё, что вырвалось из груди тельца, было: “Чиии–чиии….чи…..”
Маленькие обитатели гнездища разразились едким хохотом… “Это какой-то неправильный крысенок,” — заключили зубастые дети и продолжили потешаться над ним. Так тельце осталось жить в гнезде грызунов в роли игрушки, которую всегда можно было укусить, толкнуть, надсмеяться… Крысы, знаете ли, жестокие создания… Не думайте, что все те, кто дарует и спасает твою жизнь, всегда желают добра; иногда они просто хотят делать тебе больно, чтобы насладиться твоим страданием.
Так они росли вместе. Крысы будучи более проворными, всегда обижали обрубок, ведь у него не было ручек, он ползал на пузике, подпехивая себя тоненькими ножками… Со временем на него налипла грязь и засохла. Никто не спешил сковыривать с него налипший панцирь, наоборот, все подсмеивались над ним. Сам же неправильный крысенок тоже не спешил себя очищать, а даже наоборот, улучив момент, выколупывал глину и размазывал ее по своей грудке и бокам: “Вот засохнет глина, и мне будет не так больно, когда им вздумается кусать и царапать меня. Почему я другой? И зачем я уродился таким безобразным?”
Вскопав гряды и накидав семян, хозяин участка почему-то всё не ехал на свою дачу, а потому природа стала жить своей собственной жизнью: ведь если один не пишет сценарий, другой обязательно сделает это, так или иначе пьеса все равно будет сыграна.
Шло время, и однажды толстая крыса вернулась домой с большеньким куском картофеля. Крысята тут же набросились на еду и все съели. Мать смеялась: “Какие же вы ненасытные простофили. Ну да ладно, слушайте! Картошка поспела. Завтра у нас большой обед. Ложитесь спать пораньше и не дурите…” Крысята весело закричали: “Ура! Картошка!”
На следующее утро все поползли по давным-давно прорытым ходам-тоннелям. Конечно, самым последним полз неправильный крысенок. Крыски кричали ему: “Пошевеливайся, если хочешь, чтобы что-то упало в твой пустой желудок. Иначе там будет так же пусто, как и в твоей голове!” Все лакомились свежим картофелем, только один уродец неумело ковырял клубень картофеля своим клыком.
— Посмотрите на этого калеку, он даже не может по-настоящему откусить кусочек! — сказала одна хвостатая девочка, закидывая лакомство за щеку.
— Мама! — добавлял толстопузый крысенок с крахмальными усиками, — Когда мы сюда ползли, я видел, что этот уродец съел червяка.
Крысята захихикали, давясь сладкой картошкой.
— Пакость-пакость и ест…, — ответила толстая крыса, набивая свою утробу под завязку.
Началась картофельная пора. Хотя ветка картошки еще во всю зеленела, крысята не ждали, когда нальются клубни, и потому каждый день ползали по крахмальным дорожкам.
В другой день снова пришла мать, держа в зубах огрызок моркови, “Время морковной диеты. Морковь поспела,” — заключила она и бросила в гнездо рыжий огрызыш, и его тут же съели.
Утром они снова поползли по подземным тоннелям, на этот раз к гряде с морковью. Как всегда в конце стайки медленно, пихая себя вперед, полз неправильный крысенок. Быстро ли страдалец мог преодолеть такое расстояние с двумя-то ножками? Он все же старался изо всех сил, полз медленно, но верно, ведь ему так хотелось жить.
В этом году морковь уродилась очень сладкая, а потому толстая мать-крыса была гладка и сыта, её детки тоже так раздувались едой, что давили блошек друг у дружки на животиках. Иногда они даже сами мелко настругивали своими резцами мякоть моркови, чтобы и уродец тоже смог что-то съесть, и тот весело заглатывал кусочки своим ртом.
Шло лето, а за его спиной шагала и осень.
Непогодилось вот уже несколько дней, и в одно утро пошел сильный дождь. Потекли ручьи, и через несколько часов слепой крот поднялся из своего жилища на несколько этажей выше и сказал: “Меня подтопило! Давно этакой непогодушки не было!”
Дождь начал хлестать еще сильнее, растягивая чернозем своими струями. “Мама!” — кричали крысята, “Мы тонем! Что делать?” Толстая мать-крыса скомандовала: “Все на улицу! Сейчас же!” Крысиное семейство засеменило к выходу. Самым последним, облепленный слоем грязи и глины, вылезал уродец. На улице дул пронизывающий ветер, хлестал дождь, слякоть текла по бороздам. “Прячьтесь у дерева!” — кричала крыса, подтаскивая своих детей за хвостики.
Дождь сбил глиняный панцирь неправильного крысенка, он впервые был вне земли, вне крысиного царства. Освободившееся создание почувствовал себя легко, встал на ножки и побежал ко всем под дерево.
Дождь внезапно стих, из-за тучи выглянуло солнышко, какая-то птичка села на ветку яблоньки, под которой пряталась крысиная семья. Пташка отряхнула свои крылышки и прощебетала: “Тькиюю-тькиюю… чиии–чиии…чи…” Невольно из груди вырвалось, то единственное, что он помнил из детства, и уродец прощебетал: “Чии-чиии…”
— Сынок! — вскричала птичка с ветки, — Ты нашелся! Слава Богу, жив! Ты выпал из гнезда темной ночью, я так искала тебя, но не смогла найти… Живой мой соловушка! Лети же ко мне, мой мальчик!
— Чиии-чии…чии, — только и мог ответить сынок. Он взмахнул крыльями и полетел, приземлившись возле матери. Она накрыла его своим крылом, он уткнулся в ее мягкие перышки и долго слушал, как бьется ее любящее сердце.
Ночами напролет не давали спать крысиному семейству радостные свисты, цоканья и трели соловьиного счастья.