Выйди из комнаты – не дай себя запереть
Стеллажам и стульям, сотне оттенков серого
Воздуха, в котором слежалась смерть,
Как в банке из-под консервов.
Выйди из книжной чащи, из ледяной шуги
Паркета, из стены, где бело и пусто,
Вдоль которой собственные шаги
За тобой по пятам крадутся.
Не соблазняйся музыкой – бессмысленные круги,
Вздрагивая, плывут, хоть никакого вальса
Не слышно уже полвека – беги, беги,
Даже ради мытья посуды не оставайся.
Выйди из комнаты, где с люстры свисает жизнь
Прошлая – обрывками и клочками,
Черновиками – брось ее, не держись,
Шествуй по коридору, шаги чеканя,
И даже если за дверью стоит герой-
Любовник, мусоля цветок в бумаге,
Не пускай его дальше порога, застынь горой
У входа. Выйдя, почувствуете, что наги –
Сбросив комнату, как платье или пиджак.
Обретая лицо, оглядываться негоже,
Просто иди по улице, где наждак
Воздуха обжигает кожу,
И где каждый встречный, как с похорон –
Где, мол, брат твой – взглядом сулит несчастье.
Проглоти мычанье, запихни себе в глотку стон –
Только не возвращайся.
* * *
Вот они, первые холода,
Хрупкие города
Твердого воздуха, крик листа,
Сорвавшегося с куста,
Вот они, смерти твоей шаги,
Шорох первой шуги,
Бьющейся в нежные берега,
Словно в висок – строка.
Серая, с поднятой шерстью река,
Почуявшая врага,
Вот оно, света предвестье – дрожь
В красной подкладке век,
Вот он – в белых одеждах дождь,
Преображенный в снег.
* * *
А если не любить, куда ж это
Девать – оркестрик у метро,
Ограду, сквер, годами нажитый,
Ларёк и прочее добро?
А голова, а руки-ноги-то,
А топи блат, а утлый челн?
Всё будет выкинуто, пропито –
Хранить зачем?
Ни хлопья облачного творога,
Ни блик, горящий на трубе, –
Ты знаешь, ничего не дорого,
Когда не дорого тебе.
И всё насмарку – ветер западный,
И прошлогодняя трава,
Мостов расстегнутые запонки,
Невы пустые рукава.
* * *
На левой руке собираются облака,
А с правой стекают медленные моря.
Я больше не вижу левую – высока,
Я больше не чую правую – не моя.
Одна – в воронах и молниях – затекла,
Другая – в ракушках, рыбах и тростниках,
И на обеих – столько добра и зла,
Что шею твою уже не обвить никак.
* * *
Женщина надевает высокие каблуки,
Бархатное платье с блестящей застёжкой
И идет на свиданье, и ноги её легки,
А голова кружится немножко.
Её провожают взгляды всех ворожей,
Окна ей подмигивают, как сводни,
По пятам за нею – ненависть всех мужей,
Но она не знает о ней сегодня.
Ядовитой радугой перед ней зажжён
Мост,
торгового центра домна –
Не электричеством, а яростью жён,
Сидящих дома.
Тротуар за ней свивается в жгут,
Пламя витрин так по глазам и лупит.
Она идёт – даже если ее не ждут,
Она идёт – даже если ее не любят.
* * *
Помнишь, тело, как нам было с тобой хорошо,
Мы ходили по комнате нагишом,
Были с тобой не разлей вода,
И я тебя не мучила никогда
Ни диетами, ни бегом трусцой,
Тобой не повелевали ни Башлачёв, ни Цой,
Ни колёса, ни травки, ни Битлы,
И теперь, когда слегка разболтались твои болты,
Я прошу тебя вот о чем:
Когда ты станешь моим тюремщиком и палачом,
Не усердствуй – отопри двери своим ключом,
Не накидывай мне на голову мешок –
Лучше выпьем на посошок –
Поговорим без паники, без обид.
И я не спрошу, кто это там сопит
В кресле, почему разлита вода.
Обнимемся – и айда.
* * *
Бог взял меня с собою в путешествие,
Вагон плацкартный, половина женская,
А мог бы и не взять – и вот, пожалуйста,
Катись, смотри в окошко и не жалуйся
И не считай на пальцах, сколько пройдено.
А за окошком проплывает родина
С оторванными досками, задворками,
Растрёпанными птичьими галерками.
Деревья разговаривают жестами.
Бог взял меня с собою в путешествие
И по дороге рассовал диковинки,
Чтоб не скучала – дети, да любовники,
Да Бродский, да Раскольников, да алые
Верхи лесов вечерние – да мало ли.
Бог взял меня с собой – мелькают станции.
И мне на каждой – выйти бы, остаться бы –
До краткого объятия, до августа –
Но всё быстрее поезд разгоняется,
Я всё глазею на посёлки дачные,
И Бог глядит – через меня, прозрачную.
* * *
Ничего-то нет у нас – только сны,
Ни стыда, ни совести, ни успеха,
Даже снега нет, голубого меха,
Одеяла стёганого зимы.
То-то – скифы мы, азиаты мы –
Озираясь, топчемся, жизнь итожа,
На свиной, бараньей, оленьей коже,
На шагреневой коже своей страны.
Посмотри, как реки ее быстры,
А леса кромешны, как наши души,
Нет серебряной стужи нам – лужи, лужи,
Половецких пригородов костры,
Кочевых автобусов огоньки,
Крупноблочных проспектов сырые щели –
То ли вымолим у неё прощенье,
То ли сгинем – точкой в конце строки,
Серой пылью в бездонном ее мешке,
И, сдаваясь сами себе без боя,
Затеряемся – в поле ночной тропою,
Мутной каплей, сползающей по щеке.
* * *
Что снится дороге? – Наверное, топот сапог.
Что снится младенцу в утробе? – Наверное, Бог.
Любимые снятся любимым – во сне не деля
Себя на живых и на мёртвых, такие дела.
Сияют, как в печке огонь, разведенный тайком,
Друг с другом болтают они при раскладе таком,
И не замечают, что снится не то и не так,
Как будто бы голос поет, попадая не в такт,
Как будто бы ветер, сбиваясь, считает столбы,
И глаз наугад выбирает не тех из толпы.
* * *
Снег в чёрном воздухе летает,
Его движения легки –
Как будто жизнь мою латает,
Как будто штопает носки.
Он выдыхает, как молитву,
Ещё рывок, ещё виток –
И кажется, что ты из лифта
Выходишь, и в руке цветок,
И мы с тобой в зеркальной раме
Летим куда-то в пустоту –
А это снег над фонарями
Летит на Троицком мосту.
* * *
Никаких забот, никаких суббот, никаких мужей,
Никаких чаёв – даже муха, и та померла уже.
Никаких побед, никаких обид, никаких траншей,
Ни блестящих глаз, ни дрожащих рук, ни склоненных шей,
Никакой лягушачьей в густых камышах икры,
Никаких походов, Орест-Пилад, никакой игры.
Никаких баллад, никаких высот, никаких красот,
Никаких хлебов – на былых полях лебеда-осот.
Только жёлтый лист пролетает медленно, как во сне,
Там, где мы сидели с тобою на крепостной стене,
Там, где мы лежали с тобой вдвоём посреди судьбы,
Посреди избы – ничего не осталось, одни гробы.
А свинтить захочешь – и ни морей тебе, ни зыбей,
И смеётся ветер – не заморачивайся, забей!
Татьяна Вольтская.