Его звали Гор. Высокий, широкоплечий, огромный, как вол. Волосы чёрные без проседи. Глаза мутно-карие с яркими зелёными вставками. О своём происхождении никогда никому не рассказывал. А с виду был чистый цыган. Только, вот беда, бездоказательно, коней не воровал. К сожалению. Откуда он в колхозе появился, тоже сильно никто не помнил. Просто лет двадцать назад взялся и всё. Из лесу вышел и начал жить в жёлтой избе посреди села. Цветы развёл, сад окультурил, огород посадил. Всё росло, всё цвело буйным цветом, но никто никогда не видел, чтоб он в грядках копался. И всегда смотрел на всех с высоты своего роста с презрением, что ли, с лёгкой, чуть заметной ухмылкой, от чего становилось не по себе даже всем колхозным начальникам. Все упорно считали его тем ещё паразитом. За то, что был груб, несдержан в выражениях, бесцеремонен и нагл, как енот. Мог спокойно зайти в любой двор, схватить гуся или курицу и уйти, бросив через плечо: «Потом сочтёмся». Надо отдать должное, считался. Возвращал или живую птицу, или деньги. Но сам факт возмущал каждого, с кем такое случалось. Только никто не решался с ним спорить. Так просто за спиной шушукались, будто он не слышит. А он слышал. Откуда-то знал всё, что о нём говорят и даже шёпотом думают. О помощи его просили редко, опасались. Хотя никогда никому не отказывал. Бабкам просто так мог сена привезти или дров наколоть. Молча приходил с топором и колол. У девок на колонках без слов забирал вёдра и нёс до дома. Иногда рассказывал странные анекдоты, которых никто не понимал, но все смеялись. А порой на серьёзных щах нёс несусветную дичь, а после переспрашивал: «не веришь, что ли?». И было ему всего сорок пять лет. Мужик в расцвете.
Люба жила одна. Была почти местной, но оттого, что последние десять лет прожила в городе, вернувшись, в родном селе сразу же стала как будто бы приезжей. Приехала, когда бабушка заболела. Болезни своей не пережила и на восемьдесят девятом году жизни отправилась к предкам. А Люба осталась. Даром ли она бабуле дом обустраивала для удобной жизни? И воду провела, и ванну с туалетом поставила. И ремонт какой-никакой сделала. Продать стало жалко, всё это было слишком родным.
И вот одним очень тёплым майским вечером всё и началось. Гор шёл по улице и насвистывал какую-то мелодию. А Люба развешивала во дворе постирушку. Она даже не услышала, как он скрипнул калиткой и зашёл. Перепугалась только страшно, когда кто-то схватил её сзади за талию, подхватил, прокружил два раза и поставил обратно на землю. Аж дыхание перехватило. В руках у неё была мокрая наволочка и Люба со всей силы попробовала хлестнуть того, кто на неё напал. Но Гор ловко отскочил, заулыбался. А она увидела этот звериный взгляд и оторопела.
-Ты кто? Я тебя раньше не видел.
-Придурок! – выпалила Люба.
-Приятно познакомиться, Гор. – и он протянул ей огромную лапищу, чёрную от пыли и солярки. Люба руки не подала, только смотрела в недоумении снизу вверх.
-Как не видел? Я уже три месяца здесь живу… - Люба не сразу поняла, что это вроде как шутка.
-Добрый путь твоей бабушке, хорошая она была. – сказал Гор и поднял с земли таз с бельём. – Вешай, чего стоишь? И иди чайник ставь. Я не ужинал ещё.
Люба на него покосилась недоверчиво, но развешивать продолжила. И в дом пошла чайник ставить. И даже пюре с котлетами стала разогревать. Хоть и было немного неуютно. Странный он. Вроде и беды от него не чуешь, а что-то всё равно не так.
-Боишься меня? – спросил Гор прямо на ухо Любе. Для этого ему пришлось почти в пополам сложиться. Она вздрогнула. Стояла у плиты спиной к нему, помешивала лопаткой на сковороде пюрешку.
-Нет… - она резко развернулась, он стоял очень близко, слишком, почти вплотную. Было желание на шаг отступить, но сзади была плита. – А надо?
-Врёшь. – он отошёл от неё и сел за стол. – Чай сегодня будет?
Люба только молча покачала головой и взяла в руку чайник. Большую красную кружку перед ним поставила с громким стуком, демонстративно смерив оценивающим взглядом.
Ужинали молча, Гор ел, глядя только к себе в тарелку, низко склонившись над ней. «Не кормят его, что ли, деревенские бабы…» - думала Люба, медленно прожёвывая.
-Откуда ты? – наконец спросила она. Гор ещё не доел, но тарелку резко отодвинул от себя далеко в сторону и отхлебнул чай.
-У тебя что, сахара нет? – грубо спросил и подсунул кружку ей. Люба привстала, дотянулась до сахарницы на другом конце стола и придвинула ему. – Клади.
-Сам клади, у тебя что, рук нет?
-А если б не было, положила бы?
-А если б не было, положила бы!
-Вот и положи, я устал сегодня. – он помолчал, выжидая. Люба не шевелилась. – Три ложки.
У Любы были глаза то ли серые, то ли зелёные, как когда. Сейчас потемнели под цвет грозовой тучи. Она медленно взяла деревянную ложечку в сахарнице, зачерпнула один раз… второй… ссыпала пол-ложки обратно и вернула кружку ему. Он засмеялся бархатным смехом, чем-то похожим на урчание очень большого кота.
-Ну и штучка ты! – и он слегка пристукнул по столу кулаком.
-Что есть… - ответила Люба. – Так откуда ты?
Он прищурился. Посмотрел на неё с кривой ухмылкой и сказал:
-Я Гор с гор.
-С каких?
-С далёких.
-С Кавказа?
-Из Гондураса.
Люба стала вспоминать, что она знает о Гондурасе, есть ли там горы. И поняла, что не знает ничего, кроме того, что столица – Тегусигальпа. Тут до неё дошло…
-Не сочиняй!
-Ладно… - ответил Гор. – Вот представь себе маяк. – он сделал паузу. – Представила? – Люба кивнула. – Представь, как морской бриз дует в лицо, как волны бьются и шумят. – она вслушивалась в его слова, ожидая чего-то… - И вот стоит этот маяк в одиночестве. То потухнет, то погаснет. – и он замолчал, внимательно уставившись на неё.
Люба зависла на несколько секунд, а потом звонко и очень громко засмеялась.
-Мне про этот маяк бабушка рассказывала. Видимо, вы с ней с одного маяка!
-Баба Валя пироги с рисом вкусные пекла. А ты ржёшь, как корова. – сказал Гор, встал из-за стола и вышел. Люба услышала, как он обувается в коридоре, как хлопнула входная дверь.
-Придурок! – крикнула она вслед.
-Ты мне уже представлялась. – крикнул он. Дверь хлопнула второй раз. И только тогда он ушёл. Люба вышла на крыльцо, чтоб убедиться, что он не спрятался в кустах смородины, но его огромная фигура, в сумерках похожая на что-то лесное и бесформенное, медленно уплывала по улице в вечернюю соловьиную мглу.
Люба сидела на лавочке у забора, гладила большого рыжего кота с недоброй мордой и болтала о чём-то с соседкой, бабой Верой. Гор шёл по пыльной дороге под жарким солнцем в шортах из обрезанных по колено джинсов. Футболка небрежно болталась, заткнутая за пояс. Рядом с ним верно семенила коротколапая чёрная собачонка с большим белым пятном на затылке.
-Моё почтение, баб Вер! Привет, Придурок! – он махнул рукой в знак приветствия и заржал дурниной. Люба промолчала. Только лицо состроила и глаза закатила.
-Это он чё с тобой так? – спросила баба Вера.
-Да это он сам придурок. – ответила Люба и встала, отряхиваясь от кошачьей шерсти. – Ладно, бабуль, я пойду, мы с девчонками сегодня в город собрались. В кино сходим.
-Кто сегодня у вас извозчик?
-Сегодня Олька за рулём. Её очередь. – Люба улыбнулась, почесала кота за ухом и помахала бабе Вере, которая сидела, сложив руки на свою клюку, умостив подбородок поверх них.
Две подружки уже собрались на площади, ждали только саму Олю на машине. Площадью звался перекрёсток возле школы. Там был пятак для разворота автобуса, который приходил два раза в неделю. И вечерами на площади всегда гужевалась молодёжь. Люба, радостно припрыгивая, подбежала к девчонкам. Все были нарядные, все в платьях, в босоножках. Смеялись и щебетали, как ласточки.
-Женька, ты чего опять ноги не побрила, а платье коротющее напялила, еле-еле маруську прикрывает! – Люба обняла подругу, и все трое засмеялись на всё село. – Ольки нет, как всегда?
-За свою маруську переживай! – закричала Женька и шутливо попыталась задрать подол Любиного платья.
-О, гля, кто идёт… - в полголоса сказала Надя и почему-то дёрнула Любу за руку.
Мимо них опять шёл Гор. Всё так же футболка болталась, заткнутая за пояс. Кожа на плечах слегка поблёскивала.
-Ходит тут голый, девок будоражит зазря. – с досадой сказала Женька и отвернулась.
-Что, не даёт тебе, что ли, Женьк? – захохотала Надя.
-Не даёт… - обиженно буркнула она.
-Плохо просила! – и Надька заржала уже совсем не сдерживаясь. Точно – лошадь. Она её даже чем-то напоминала. Крупная, статная, но всё же симпатичная.
-И ноги хоть иногда брей! – добавила Люба, похлопав Женьку по лопатке.
Гор медленно приблизился к девчонкам. Бросил небрежное «здорово, бабоньки» и внезапно, одним прыжком оказался возле Любы, подхватил её, перекинул через плечо и побежал к старой разрушенной церкви. Девки взвизгнули и бросились за ним. А он нёс на плече Любу, будто она ничего не весила, огромными скачками преодолевая пространство. Она не сопротивлялась, не кричала, просто чувствовала, что в шоке. И ещё чувствовала терпкий запах пота и еле ощутимый аромат какого-то приятного парфюма. Он занёс её в тёмную прохладу церковных стен, поставил на пол в самом центре и спросил:
-Ну и чего ж ты даже не орёшь?
Люба не успела открылть рот, чтобы что-то ответить, а он развернулся и ушёл прочь. Только сейчас прибежали запыхавшиеся девчонки.
-Это что такое было, Любка? – спросила ошарашенная Женька.
-А я знаю? – Люба ответила так же ошарашенно. Глазами хлопала только.
-Поцеловал? – на выдохе спросила Надька.
-Нет… - растерялась Люба.
-Во придурок…
-Я ему то же самое говорила… - сказала Люба и пошла к выходу.
Мимо проезжал на лошади дед Максим. Увидал девчонок, удивлённо приподнял брови.
-Вы чего там делали, заполошные? Венчались, что ли?
-О, ещё один шутник на деревне! Максим Петросяныч! – бросила ему Женька. И дурным голосом завопила: - Вот и помер дед Максим! Да и … остался с ним!
Дед Максим только улыбнулся и поехал дальше по своим делам. Привык уже, за столько лет только ленивый не орал эту дурацкую песню ему вслед и ночами под окнами.
-Всё, девки, пойдёмте, вон, Олька изволила прибыть наконец-то! Думала, сваримся тут на жаре, пока её дождёмся. Ещё я тут нанималась марафоны бегать в сандалетах! – Надя поправила застёжку на босоножке и двинулась к машине.
Через несколько дней у Надьки произошёл день рождения. Погуляли отлично. И Люба шла домой поздно и неровно. Ни один фонарь на улице почему-то не горел, как назло. Зато птицы заливались, аж в голове звенело, и черёмухой пахло так, что и пить было не обязательно, пьянило от каждого вдоха. Она выписывала неуверенные дуги, спотыкаясь через шаг, и молилась, чтоб никто ей по пути не встретился, стыдоба-то какая. Но возле дома Гора что-то случилось не так. Как-то её слишком сильно качнуло прямиком в клумбу у заборчика, густо засаженную цветами. В нос ударил запах мокрой росистой земли, мятой зелени и ещё что-то цветочное. Люба заворочалась, пытаясь встать, но только неуклюже перекатилась, уткнувшись спиной в колючий куст розы. Тихонько пискнула и попыталась встать, не получилось. Внезапно её ослепил яркий луч фонаря. Люба кое-как подняла голову и неуверенно выглянула из цветочных зарослей. Фонарь светил из-за забора.
-А я-то думал, что за медведь у меня по цветам катается… - слишком громко для свежей прохлады грянул сверху голос Гора. Люба только вымученно простонала «о, нет», и его огромная лапища выдернула её из влажной зелени. – Сама дойдёшь или отнести? – ехидно спросил он.
-Сама. – буркнула Люба и ударилась лбом ему в грудь.
-Понятно…
-Не понятно тебе ничего… – Люба попробовала огрызнуться. Язык у неё не заплетался, но голос звучал очень неуверенно.
-Ага… - он подхватил её, как бумажную. С такой лёгкостью, аж голова закружилась. Люба чувствовала жар от его тела, терпкий, совсем не противный запах пота и еле уловимый аромат парфюма. И каждый тяжёлый шаг отдавался у неё в голове, словно земля содрогалась под его поступью.
Он поднялся на крыльцо, поставил Любу на пол, не отпустил, крепко держал одной рукой за талию, щёлкнул выключателем и всё вокруг озарилось ярким холодным светом.
-Ключи. – он был резок. – Ключи, сказал, быстрее!
Люба копалась в маленьком ридикюльчике, болтавшемся на тонком ремешке через плечо. И ключи – вот они, но непослушные пальцы никак не хотели их выцеплять из крошечного хаоса, который способен завестись исключительно в женской сумочке.
-Да дай сюда! – Гор грубо вырвал сумку из рук, достал ключи и наконец глянул ей в лицо. – Оооо. – протянул он и цокнул языком. Что бы это могло означать, можно было бы задуматься. Но Любе было не до этого. Да и думать не хотелось. Хотелось спать, и чтоб поскорее настало завтра. А лучше – через неделю. Чтобы забыть это всё, чтоб её валяния в клумбе и мутный взор хоть немного подстёрлись из памяти и у неё, и у Гора, который вот сейчас стоит, открывает её ключом её двери. На дворе ночь и она с ним один на один. Но волнения не было внутри Любиной головы, оно притупилось не одним бокалом игристого, потом был мартини, потом снова игристое, дальше откуда-то взялся какой-то сладкий ликёр… А после было пару глотков какого-то жуткого дешёвого вина. И вот вино-то явно было лишним во всём этом алкогольном благолепии. Так Любе подумалось как раз в тот момент, когда он небрежно толкнул её в спину, чтоб она шагала вперёд. И на пороге она, конечно же, споткнулась, но Гор успел поймать. «Какой молодец» - решила Люба, подняла на него кроткий взгляд хмельной овечки и дальше перестала помнить себя. Аж до самого утра.
Проснулась в восемь. Как говаривала Надька: «Сон алкоголика крепок, но краток». Поворочалась. Поморгала. Вроде и голова так сильно не болит, могло быть и хуже. Потянулась сладко, раскинув руки в стороны и уперевшись локтем во что-то инородное, чего не могло быть на её кровати. Медленно повернув голову, она увидела нагло улыбающееся лицо Гора, подпрыгнула от неожиданности, взвизгнуть не получилось, но попасть ногой в тазик у кровати удалось с первой попытки, хорошо, что пустой.
-Какого чёрта? – она поперхнулась воздухом. – Как? Ты что? Тут…
Гор ржал. Аж заходился. Она осмотрела себя, обнаружила, что одета во вчерашнее платье, всё перепачканное землёй. Гор тоже валялся на её цветастом покрывале в штанах и жуткой серо-розовой футболке, где только взял такую вообще…
-Лан, не ори. Ты смешная, когда пьяная. – он встал и вышел. Люба так и осталась сидеть на кровати. Услышала только, как хлопнула входная дверь. Прислушалась… вроде тихо. – Платье постирай! – Рявкнул он из коридора. Дверь снова хлопнула. Она выдохнула, теперь точно ушёл.
К вечеру Любе совсем полегчало. Уже и утро не казалось таким страшным. Ну в конце концов, с кем не бывает. Да он тоже мог оказаться в такой ситуации. Вообще-то она прекрасно помнила, как он однажды заехал на пустырь позади её дома на своём стареньком скрипучем ЗИЛке, выпал из кабины и полтора часа ходил винтами и спиралями. Баба Валя тогда увидела это со двора, взяла крынку с молоком, два пирожка с мясом и пошла к нему. А вернувшись, запричитала, мол, бедный мальчик, так убиваться, так убиваться, подумаешь, бросила, ушла, что ж он, краше не сыщет?! Люба тогда особого значения не придала всему этому, только спросила, что с ним? «Пьяный, что с ним!» - ответила бабушка. Когда ж это было? Лет пять назад, наверное… Люба тогда была у бабули в отпуске и не хотела знать ничего, кроме своих подружек, речки и палящего летнего солнца, которое так радостно купалось в пыли просёлочных улиц. А потом ещё вспомнилось, как он ЗИЛ свой в болото загнал по самую кабину, а до этого нарезал петли по полю. Сказал всем, что за зайцем ездил. Так что нечего тут!
Она готовила ужин, жарила картошку, напевая что-то себе под нос. Входная дверь грохотнула. «Что ж он ею лупит так всё время, она ж легко закрывается…» - подумала Люба. И ещё подумала: «А почему он-то опять?». Но в кухне действительно появился Гор.
-Я с работы. Устал. Покормишь? – не дожидаясь ответа прошагал мимо неё, уселся за стол и пристально уставился на неё. Даже не разулся, как был в грязных сапогах, так и впёрся. Люба вздохнула, но сделала вид, что не заметила. Поставила только перед ним тарелку. Вилку не положила рядом, а воткнула в центр горки дымящейся картошки. – Сырая! – буркнул он и отодвинул тарелку в сторону.
-Сам ты сырой. – сгримасничала она, села напротив и принялась есть, дуя на каждый кусочек. Иногда поглядывала на него украдкой. Чего он ждал, так и не поняла.
-Чай сделай! – очень уж резко получилось, кажется, сам не ожидал так. Но Люба чайник всё же поставила. И чай налила. И сахарницу ему придвинула поближе. И даже положила ему пол-ложки сахара. Очень тщательно размешала и продолжила есть. Пока её за столом не было, он свою картошку почти доел. – Ты что, мяса не ешь, что ли? – спросил.
-Я гостей сегодня не ждала. – она улыбнулась ему, глаза блеснули, а он от этой улыбки вздрогнул.
Гор молчал. Люба ждала, что он хотя бы что-то спросит. Но он не спрашивал. И она вдруг поняла, что молчание не тяжёлое. Странно как-то, непривычно. Она то ли побаивалась его, то ли отвергала его присутствие ранее, а сейчас он вот, сидит напротив, добавляет сахар себе в чай, брякает ложкой о керамические бортики чашки, громко так, настойчиво… Отхлёбывает глоток за глотком, как будто тоже старается это сделать как можно громче и вызывающе. Она даже не заметила, что уставилась на него не сводя глаз. Чай он не допил, отставил чашку, встал.
-Пойду я… - он то ли спросил у неё, то ли просто сам себе это сказал. Вышел из-за стола, сделал несколько шагов к выходу. Люба собралась было его проводить, тоже встала, но он так резко развернулся… Стоял совсем близко. В носу защекотало от терпкой смеси запахов. Люба только и успела понять, что его руки крепко её сжали. Он жадно, по-звериному, втянул воздух, внюхиваясь в её волосы. И стал целовать. Сначала осторожно прикоснувшись к губам, но тут же снова стал диким. У неё колени задрожали, и она уже не помнила ничего вокруг, кроме сумасшедшего сердцебиения, бешеного страха и желания, чтобы это не прекратилось прямо сейчас. – Где у тебя спальня? – хрипло спросил он в самое ухо.
В густом и тягучем ночном многоголосье Люба лежала и слушала его мерное дыхание, боясь пошевелиться. Даже лёжа ей казалось, что руки и ноги до сих пор дрожат. Страшно было подумать, что нужно будет куда-то когда-то вставать, идти… Видеть этот мир в дневном свете, со всеми чёткими формами, линиями и формулировками. Сейчас всё было плавно, удивительно и, казалось, совершенно естественно. Но что будет, когда первый солнечный луч коснётся земли… Когда первый зайчик скользнёт по стене, первый трактор разорвёт утреннюю прохладу механическим рычанием и выхлопом солярки… «Странный он всё-таки…» - думала Люба. – «Зачем он спросил, где спальня, когда сегодня же утром там уже просыпался? Адски странный… Адски!». Она так и не заснула до самого утра. То в голове грохотом отдавался зашкаливший пульс, то вспоминалось жаркое сбитое дыхание, как его рука скользила где-то в волосах, огненные пальцы гладили и устрашающе нежно обхватывали тонкую шею. Он ещё что-то шептал на непонятном ей языке, от чего сердце только сильнее заходилось. И даже сейчас волновалось, то замедляясь, то убегая куда-то вперёд.
Где-то в рассветном блеске Люба прикрыла глаза. Почувствовала, как Гор рядом заворочался. Сгрёб её в охапку бесцеремонно, сильно-сильно прижал к себе так, что она чуть не задохнулась. Попыталась освободиться. А он всем своим телом навис над ней, поцеловал в лоб и сказал:
-Спи… - соскочил с кровати, на ходу ловко подхватив свои вещи, и исчез за дверью.
Люба слышала, как он возится, одеваясь в коридоре. Хлопнула входная дверь. Она ждала… но он так ничего и не сказал, второго хлопка тоже не было. Думать об этом сил тоже не было. И она наконец-то уснула.
Неделю с лишним Люба Гора не видела вовсе, даже издали. То ли он уехал куда-то, то ли просто ходил какими-то тайными лунными коридорами, скрывающими всякого туда попавшего. Вечерами свет в его доме не горел. Старенький ЗИЛ с голубой кабиной не ревел и даже беззвучно не появлялся ни на одном конце улицы. И вот одним вечером, который щедро поливало проливным грозовым ливнем, Люба услышала, как хлопнула дверь. Даже сквозь сплошной гул водяных струй по крыше этот хлопок прорвался отдельным оглушающим выстрелом. Она читала, забравшись с ногами в большое кресло. От неожиданности закрыла книгу даже не глянув, где остановилась. Выскочила в коридор. Гор сбросил старый армейский дождевик на пол, на ходу снял вымазанные рыжей глиной калоши, одну в коридоре, вторую уже на кухне. Тяжёлой походкой прошёл мимо неё и сел на привычное место за столом. Люба собрала его обувь и аккуратно поставила в коридоре. Вернулась и зажгла конфорку под чайником.
-Тебя вообще не волнует, что со мной? Где я был? Что ты за баба такая вообще?
-Бабы на базаре. И там, где ты обычно шляешься. – невозмутимо ответила она.
-А ты кто?
Ее сильно подмывало сказать что-то вроде «дед Пихто», но понимала, что здесь что-то не так, лучше промолчать. Не ответила.
-Чё молчишь? – голос его звучал слишком требовательно и чересчур грубо. Слишком даже для его непосредственности.
-Ты что, пьяный? – она спросила не оборачиваясь.
-А если и так, что? Выгонишь? И спать не положишь?
Люба обернулась. Чувствовала, как его взгляд впивается ей в затылок и впитывается в спину. Чуть ли не до крови царапает, аж по-настоящему больно становилось. Он смотрел на неё с такой яростью, что, казалось, сейчас изготовится, прицелится, одним прыжком перескочит стол, повалит её и разорвёт в клочья. Аж холодок пробежал по позвоночнику. Но она лишь сделала глубокий вдох, выпрямилась, чуть приподняла подбородок и спросила:
-У тебя что-то случилось?
-Случилось… - он замолчал, но продолжил смотреть на неё так же злобно. – Какого хрена ты тут забыла? – почти закричал он.
-Что? – Люба в самом деле не поняла вопроса.
-Какого чёртова хера ты тут забыла, я тебя спрашиваю!? Вали отсюда в свой город и не появляйся больше никогда! – он вскочил, уперевшись в стол, но через мгновение так же резко сел обратно. Кулаки только сжал, что костяшки побелели. – Явилась тут… Коза ты обдраная! Поняла? Нихрена у тебя тут не получится! Не сможешь ты тут жить! Зима придёт, убежишь и поминай, как звали! И не нужна ты здесь никому!
-Иди домой… - она произнесла это ровно, бесцветно. А самой показалось, язык вот-вот к нёбу прилипнет.
-Вот чего ты добилась в этой жизни? Сколько тебе? Сорок? И нет нихрена. И не будет! Ясно тебе? Вот я тебе сказал! Не будет! Потому что ты дура! Тебе этого никогда не говорили? Странно. Так вот, говорю, ты – дура!
Люба стояла, прислонившись к кухонному столу, смотрела на него не моргая. Не ждала такого совершенно. Понятия не имела, что ему на всё это отвечать. Даже не почувствовала, как слёзы подкатили. То ли от страха, то ли от обиды. Но скорее от злости. Такова была её натура – плакать от счастья и со злости.
-А ты действительно редкий придурок… - негромко произнесла она. Слёзы обожгли лицо, покатились вниз, но она их не стала вытирать, не отвернулась. Всё так же смотрела на него не таясь.
Гор вдруг переменился в лице. Глаза перестали гореть злостью, но там вспыхнул другой огонь, бесы заплясали. Он даже почти улыбнулся, уголки губ дёрнулись.
-Вон отсюда пошёл… - прошептала Люба. А сама понимала, если не уйдёт, она влепит ему самую звонкую в мире пощёчину. Такую, чтоб у самой ладонь болела.
-Слёзы сильной женщины – это самые ценные в мире бриллианты. – невпопад мягко произнёс он и встал. Подошёл к ней и крепко взял за плечи. Встряхнул бесцеремонно, как тряпичную куклу. Слизнул слезинку со щеки. – Сахарок…
Она не слышала, как закрылась входная дверь. Просто метнулась в коридор молнией и заперла замок. Чего в принципе по своему легкомыслию никогда не делала. Рухнула на грязный пол и выплакала громко, не стесняясь, всё, что произошло только что, уткнувшись лицом себе в колени. А заодно и всё остальное, так давно просившееся, лежащее в кладовых души и памяти. Всё, что не нужно оставлять в себе. А когда подняла наконец тяжёлую, но опустошённую голову, обнаружила рядом его мокрый дождевик.
Следующим же утром Люба собиралась в город по делам, машину уже выгнала на улицу, сама пыталась закрыть непослушные створки ворот, которые никак не хотели сходиться, чтобы петли можно было подцепить дужкой замка. Очень старалась не думать, что было вчера. Раздумья были тягостными и от них становилось как-то сухо и горько во рту. Но тут услышала за спиной:
-С добрым утром, перепёлка! – обернулась. Гор шёл мимо. Помахал ей своей огромной ручищей и очень радостно улыбался.
Люба покосилась на него обалдело, но поспешила отвести взгляд. Плюнула на ворота, пусть открытыми стоят. Села в машину и уехала. По пути думала: «Вчера коза, сегодня перепёлка… Начальник зоопарка, блин, нашёлся. Муфлон ты мускусный!».
За день так набегалась, устала, не успела поесть. Всех желаний-то было – скорее приехать домой, попить родниковой водички, принять душ и рухнуть в кровать. Желательно суток на двое. На крыльцо поднималась уже на ватных ногах. Но так и замерла, обо всём позабыв. К ручке двери грязной тесёмкой был примотан букетик цветов. Свеженький, как будто только что собранный. Это был букет ночной фиалки, в народе называемой любкой. И в него даже был вставлен замасленный клочок клетчатой бумажки, на котором слишком красивым почерком было написано: «Любке – любка». Не то от дурманящего запаха крошечных орхидей, не то от волнения и усталости, у Любы закружилась голова. Мигом потеряла всякое значение вчерашняя выходка деревенского орангутана. Она была точно уверена, что этот букет от него. Даже показалось, что воздух вокруг пахнет ещё его терпким потом вперемешку с лёгким незнакомым парфюмом.
Букетик поставила в банку на прикроватную тумбочку. Засыпая, смотрела на него. В темноте видела нечёткие очертания. Вдыхала глубоко воздух, наполненный совершенно разными, очень яркими запахами. И даже начало казаться, что от мелких цветков исходит неясное свечение… Мерцание… Цветы всё ярче начинали светиться голубоватым светом, то блекли и снова загорались, но уже жёлтым и оранжевым. И Любе снились красочные цветочные поляны, по которым она бредёт босиком, с каждым шагом уходя всё дальше в какие-то неизведанные дали, где за каждым кустом живут тайны. И все они готовы раскрыться только ей, если хватит смелости туда дойти, заглянуть и спросить. И все цветы, по которым прошла она, распрямляются, не храня очертаний её следа. А рядом идёт он. Кто-то большой и незримый. И только тяжёлое дыхание выдаёт его. Кто это, Люба не видела, не знала, но не боялась. Но чувствовала, что он всегда неизбежно близко. Он ей не враг. Он защищает. И цветы под его поступью тоже не вяли и не мялись.
Теперь Гор стал появляться на пороге Любиного дома в любое время, когда ему вздумывалось. Мог просто зайти, поздороваться и скрыться за кустами смородины в её саду. Или зайти, два-три раза молча обойти Любу по кругу, громко втянуть носом воздух и так же бессловесно уйти, оставляя за собой шлейф уже привычных для неё запахов. Иногда он с размаху плюхался на старую зелёную скамейку, откидывался на спинку, закидывал ногу на ногу и подолгу наблюдал за ней. Люба чувствовала себя слишком уж странно в такие моменты. Было очень неуютно, но прогонять его не хотелось. Он притягивал её своим идиотством. Больше Люба никак не могла назвать его неординарное поведение. Он нёс абсолютную бессвязную ахинею, к примеру, как давеча ездил в лес на коне, встретил там сразу пять голых девок, все просили остаться с ними жить в лесу и дарами одаривали, преимущественно яблоками, золотыми орехами, картинами, написанными на бересте красками из речной тины. А одна вообще подарила на память газовый платок небесного цвета. «Газовый платок…» - думала Люба… - «Кто вообще ещё помнит, что это такое? Псих ненормальный… На каком коне? У тебя коня отродясь не было!». Снова думала: «И ведь сейчас спросит, чего я молчу? А что я должна на это ответить?». И он спрашивал: «Чё молчишь? Оглохла, что ли?». Чаще Люба просто улыбалась. А он после недолгого молчания начинал рассказывать новую историю. Когда Люба заканчивала дела во дворе, он уверенно шёл за ней в дом, ставил обувь аккуратно у стеночки, обязательно носами к выходу, и деловито следовал на кухню. Люба ничего не спрашивала, накрывала стол, ставила перед ним тарелку, наливала чай, придвигала сахарницу поближе и садилась напротив. Чаще всего он говорил: «Я не голодный», но вилку брал и начинал есть почти сразу.
А потом Люба вдруг поняла, что ей тоже надо говорить. Сначала она начала рассказывать, что видела за день: как коты на улице подрались, как аист пролетел низко-низко над её крышей, как она ночью грома испугалась, какие цветы нашла за компостной кучей. Гор слушал. Иногда перебивал её неосторожно, но Люба, дождавшись конца его откровений, продолжала с того же места, где остановилась. Чувствовала, как самой становится легче с каждым днём. И не заметила, как ей начало не хватать его дурацкой болтовни, если он не заходил два дня к ряду. И как внезапно из ниоткуда вырисовалось невозможное множество историй, которыми она хотела поделиться именно с ним. И пусть он не всё понимает, это же ерунда. Она тоже не понимает всего, что городит ей он, но это никак не мешает ей слушать его дивные речи с упоением.
Иногда Люба начинала самозабвенно рассказывать про кино, которое посмотрела. Или про книгу, что читает, и про ту, что только закончила. Пересказывала вкратце содержание, но старалась не упускать яркие детали, повторяла диалоги героев. Даже рассказывала ему о статьях, недавно встреченных в интернете, про исследования учёных, про новые вирусы, про биологию, экономику третьих стран, про синих китов и ультразвук, про петроглифы в свеженайденных пирамидах по всему свету. И совершенно не обращала внимания, когда он хотел что-то возразить и оборвать её на полуслове. А потом с удивлением для себя понимала, что он по-настоящему её слушает. И смотрит совсем по-другому. Теперь его взгляд не был похож на взгляд бродячей собаки, у которой всех желаний то ли выгрызть из неё кусок мяса, то ли заразить бешенством. Сейчас в этом взгляде горела другая искра.
Ливень зарядил долгий. Весь вечер бушевала гроза, дождь оглушительно барабанил по крыше и яблоневой листве за окном. Раскаты уже слышались лишь в далёких далях, но проливные струи небесных хлябей всё не иссякали. Гор пришёл ночью. Долго топал на крыльце, пытаясь сбить комья липкой глины с резиновых сапог. Люба проснулась от грохота, спросонья не поняла, что происходит, только сердце выпрыгивало. Выскочила в коридор, не успев даже свет включить. И с разбегу воткнулась лицом в его мокрый дождевик. Пыталась нащупать рукой выключатель…
-Не включай! – гаркнул он. Дальше она услышала лишь, как шуршит этот треклятый дождевик, опадая на пол. – Ты ведьма? – спросил он в темноте. В эту же секунду сгрёб её в охапку своими огромными тёплыми лапами. Как гигантский мохнатый паук, он тащил её в спальню, не задевая ни один угол, не спотыкаясь о пороги. Дышал тяжело, внюхивался в копну растрёпанных волос, почти рычал диким лесным зверем, покрывая беспорядочно всё её лицо поцелуями. И был так груб, что Любе казалось, она сейчас растворится в этом клейком сиропе, смешанном с её нежностью к нему, без остатка, как в кислоте.
Только к утру, когда комнату подёрнуло золотым светом первых лучей, она поняла, что лежит неподвижно. Влажная простынь сбита в комок где-то сбоку, ни одной подушки нет на кровати. Обрывочными облаками воспоминаний соскакивали с памяти его слова «моя… моя…». Словно он хотел продолжить, сказать, кто же… но не говорил.
А Гор беззвучно спал, закинув на неё руку. Тяжеленную руку. Но она не пошевелилась. Только притянула осторожно ногой лёгкое покрывальце, что осталось лежать нетронутым на тумбе в изножье кровати. Укрыла его. Сама лишь осторожно прижалась спиной к горячему телу. Ощущала лопатками каждый глубокий вздох. Казалось, что слушает его душу, тёмную, как ноябрьская ночь. Но где-то там же, вдалеке крыльями яркого мотылька бился очень жаркий огонёк. И сама засыпала под шелест стихающего дождя.
Люба открыла глаза и ей показалось, что она вообще не спала, хоть на часах и был уже девятый час. Прислушалась… в доме тихо. В постели была одна, заботливо укрыта покрывальцем и пледом.
Потягиваясь, как была ни в чём, так и вышла в кухню. Гор сидел за столом и пил кофе.
-Надо же, не унюхала! – он усмехнулся. – А говорила, нюх, как у медведя, кровь за восемь километров чуешь.
-Так то кровь, а не кофе… - и Люба подарила ему кривую ухмылку. А сама вернулась в спальню и обмоталась мягким клетчатым пледом, которым не так давно укрыл её Гор.
-А я думал, буду кормить завтраком обнажённую наяду… - он разочарованно потупил взгляд. И неожиданно громко для сложившейся паузы сёрбнул из большой красной кружки.
-И где завтрак?
-На плите… - он встал, Люба подумала, что за тарелкой. Запах действительно был приятный. Сейчас она различила, что кроме кофе и воображаемой крови пахнет омлетом. Но он вышел в коридор. Она не шелохнулась, прислушивалась. Хлопнула входная дверь. Из приоткрытого окна в дом врывался лёгкий шелест листвы и оглушительный птичий оркестр. Он вернулся, старался шагать как можно тяжелее. Небрежно гремя посудой, возился за спиной. Шмякнул перед ней тарелку. Она так и не оборачивалась. Сидела, закутавшись в плед, поджав одну ногу под себя. – У тебя что, рук нет? Сама не можешь себе положить? – спросил он, и она почувствовала, как он улыбается.
-А если б не было, ты что, не положил бы?
-А если б не было, положил бы!
И он обнял её сзади. Обхватил как будто сразу всю. Так коротко, так мимолётно… резко отдёрнулся и почти ушёл опять. Но в дверном проёме остановился. Снова приблизился. Обнял так же, но уже спокойнее, нежнее, задержался. Поцеловал еле заметно за ухом. И только тогда исчез по-настоящему. Люба слышала, как снова хлопнула дверь. Думала: «На улице он, что ли, обувается…». Она завтракала и улыбалась. Это был самый вкусный завтрак за последние… сколько лет? За последние много лет. За последние столько лет, сколько она отдавала себя бессмысленным страданиям, волнениям, чьим-то проблемам, далеко не всегда своим. Хоть и казалось, что важным. Это был завтрак под июльское солнце, лай деревенских собак, крики соседских гусей, мычание коров… и это всё сливалось в одну симфонию.
От Гора не было вестей целых семь дней. «Что это вообще за манера? Сам как тот маяк…» - думала Люба на досуге. Спрашивала у соседей, говорили, куда-то уехал. Никому ничего не сказал. Только Надька, что работала в магазине, сказала, мол, приходил, взял консервы, хлеба пять буханок и водки набрал. А куда намылился, не сообщил. И Люба тревожилась. Вместо того, чтобы хоть что-то прояснилось, становилось только лишь чудесатей и чудесатей.
-Люб, а у вас с ним чё? – спрашивала она.
-Понятия не имею, что там у нас. Он странный такой, что вся моя жизнь по сравнению с ним одним – букварик.
-Женька уже смирилась, что он ей не даст! – и Надя захихикала. Люба улыбнулась, но как-то невесело.
-Не злится хоть на меня?
-Да не, она тебя любит! Кстати, этот чёрт, кажись, тоже… - и Надя пристально уставилась прямо в глаза Любе. Не засмеялась, не начала шутить, как обычно.
-Странное какое-то проявление, скажу я тебе…
-Согласна. Но и он у нас нестандартный! Да и ты не абы каким пальцем деланная! – и вот тут уже Надькина едкая ухмылка проявилась полностью.
-Да уж… не абы… Ладно, пойду, дел дома невпроворот.
-Давай, давай…
Утром восьмого дня Люба проснулась от того, что во дворе с ума сходил Трезор, старый бабушкин пёс. Он был ростом по колено, но мохнатый и очень работящий. Зазря никогда не лаял, но сейчас рвался с цепи и брызгал слюной. Босиком, в одной футболке она выскочила на крыльцо и остолбенела. Небольшой бабушкин огород был перекопан. Люба посеяла-то всего ничего, морковки пару грядок, свёклу, зелень, рядок картошки посадила, чтоб не зарастало. Но сейчас от огорода осталось место танкового побоища. А последнюю грядку с будущими астрами самозабвенно перекапывал Гор, раскидывая комья земли в разные стороны.
-Ты что делаешь, придурок?! – закричала Люба.
-Копаю! – невозмутимо ответил он, не отрываясь.
-Что ты там копаешь? – Люба была в шоке.
-Клад!
-Какой клад, твою мать? – Люба поперхнулась собственной злостью.
А он уже приближался к ней, держа в руке какую-то ржавую железку. Улыбался во все зубы, сколько их там было в его бесстыжем рту.
-Нашёл! Смотри! Нашёл! – он радовался, как ребёнок. Вроде бы даже искренне. Но если это правда, тогда он точно слабоумный. Люба смотрела на него, не понимая вообще ничего, себя не помня. Схватила только ведро с толчёнкой для цыплят и выплеснула на него, окатив по самые уши.
Гор бросил железку, помедлил немного, протёр лицо и немного отряхнулся. Достал из кармана сигареты, прикурил и уселся на лестницу спиной к ней. И Люба молча села на ступеньку выше него.
-Дай мне тоже…
Ничего не спрашивая, он отдал ей свою сигарету, а себе прикурил новую.
-Знаешь… - начал он почти шёпотом. – Я сейчас вот подумал… - он помолчал. – Никуда больше отсюда уходить не хочу. Можно?
-Можно… - уверенно ответила Люба после недолгой паузы.
-Только от тебя табаком пахнет теперь. – сказал он.
-От тебя тоже.
-А я зубы почищу. – ответил Гор. Докурил, затушил окурок и крепко зажал его в кулаке. Положил голову Любе на коленку и обнял её за ногу.
-А чудить так же и дальше будешь? – спросила она.
-Буду… - произнёс Гор даже как-то обиженно.
-Ладно. – с облегчением сказала Люба. – А с огородом теперь что?
-Да не переживай ты! На будущий год дурианами засадим. Вот все охренеют! А морковки я сам вырастил такой, что ты ещё в жизни не видала!
Люба улыбнулась. И хотела поцеловать его в затылок, но только успела вдохнуть травяной запах его волос.
-Улыбаешься? – спросил он.
-Улыбаюсь…
-Из одежды хочу всегда видеть на тебе только улыбку. Поняла?
Люба не ответила.
-Не слышу. Поняла? – переспросил он более требовательно.
-А в магазин мне тоже в одной улыбке ходить?
-Нет, в магазин штаны наденешь!
-Так ты всё-таки цыган?
-Нет, я серб. Только не говори никому.