/Мне кажется, что я начинаю примиряться с миром, но это не радость, даже не мудрость, а какая то великая сонливость.
Эренбург из письма Волошину, 1915/
дочитала первый том Переписки Эренбурга "Дай оглянуться... Письма 1908-1930". в целом впечатления сумбурные. весьма кстати была обширная вступительная статья Бориса Фрезинского про Эренбурга и его жизнь, он же кстати и является составителем этой Переписки. большой труд, многое оказалось утеряно, что то сожжено самим Эренбургом, всё это еще надо было собрать, систематизировать, найти адресатов писем и пр. но я признаться ожидала от Переписки иного... до этого я читала Переписку Брюсова и Нины Петровской например, Переписку Пастернака и Цветаевой, и конечно эти переписки нельзя сравнивать. письма Эренбурга это по большому счету деловая почта и может быть одно-два предложения о том, как он живет и что вокруг него происходит. если ранее я сказала о Цветаевой, что в ее письмах много просьб... это я еще не видела писем Эренбурга! смех. с другой стороны, приходят мысли, что такова была сама эпоха, не было возможности помимо других людей, писем сделать что то, о чем то узнать, что то передать и возможно именно этим определяется такая лавина просьб и поручений, иного ответа просто не нахожу. но все равно есть разница просьб Эренбурга и Цветаевой, Эренбург просит устроить его произведения, романы или статьи, просит выбить деньги за его работы у издателей, просьбы повторяются из письма в письмо, в какой то момент Эренбург пишет "а что вы замолчали? я вас чем то обидел?", скорее всего люди уставали от такого количества поручений. Цветаева же по книге Саакянц если, не произведения свои устроить просила, а просто прислать ей денег. что утруждаться то тоже, в этом отличие просьб Эренбурга и Цветаевой. письма Эренбурга это хороший пример того, как писателю приходилось выживать, и при этом практически всегда еще оставаться в долгах. могла бы так же жить Цветаева? стучаться во все двери, получать множество отказов, выбивать свои гонорары, соглашаться на "огрызки" текстов, когда их редактировали или просто даже переписывали так как считали нужным. я сомневаюсь. получается, что для таких людей как Цветаева идея жить писательством, а тем более стихами - это утопия. и читая Письма Эренбурга я не сказать, что получила какие то сведения из его жизни или жизни того времени вообще, все письма короткие в основном, чаще наполнены просьбами, которые просто повторяются из одного письма в другое, но всё это вызвало во мне много мыслей на счет того, а как это быть писателем и жить на гонорары, которые тебе обещали прислать еще три месяца назад, но их до сих пор нет... и как быть с тем, что сначала издательство соглашается взять твой роман, но проходит несколько месяцев и они пишут, что нет, не будем издавать. на слова Эренбурга "верните рукопись, она мне нужна" очередное продолжительное молчание... это что то. я не знаю как можно было работать в таких условиях, видеть свои тексты "огрызки", когда их просто обрезали по своему желанию, где то что то сами дописывали... как тяжко это всё. с опечатками, с плохими обложками и пр. сейчас читаю с телефона роман Эренбурга про Хуренито и там тоже множество опечаток... какое скотское отношение к тексту, к слову, к автору. заметить еще и то, что вы не найдете сейчас в книжных магазинах скорее всего ни одной книги Эренбурга, ни одной. на сайтах где то да есть, в книжных магазинах Эренбурга просто нет. предали забвению. почему? странные люди, не знаю как вообще можно быть не циником, в чем обвиняли типа Эренбурга, и как можно еще что то для людей писать, жалеть людей, любить. метать бисер перед свиньями. Эренбург не жалел своего бисера, в итоге все его труды где то под толщею навоза и времени. в большинстве своем это общий конец для всех тех, что хотели что то делать и писать для людей. Эренбург говорил что писал "о сегодня для сегодня", но читая его Хуренито мне видится, что слова его актуальны до сих пор, взгляд весьма современен, нельзя сказать, что это книга вчерашнего дня, прошлого века. но то, что Эренбургу было важно быть услышанным это да, слова Фрезинского, что Эренбург не мог писать "в стол", он предпочитал печататься, пусть и урезая свои тексты, и говоря не всю правду, а только часть. да и вообще все эти слова про "не вся правда" и "гибкость политических взглядов" по мне просто дурь и полное лицемерие. вот приспособился, а кто не приспособился, а с чего человек должен лезть вообще на рожон и свою жизнь отдавать в жертву, рисковать собой, своим именем, карьерой, ради чего? ради кого? ради этих свиней, что топчут бисер? всё это дерьмо собачье, полное лицемерие и фальшь, мне настолько на данный момент это всё отвратительно, что фу. и все эти обвинения Эренбурга туда же. было бы кому обвинять, судьи тоже нашлись. вообще мерзки люди, что уж скрывать. и чем дальше, тем больше. "кровь моя холодна", как у Бродского, "холод ее лютей реки промерзшей до дна, я не люблю людей". да, это так. некому писать, пока человек обманывается, что он пишет современникам, читателям, он не может еще наверное писать в полную силу, некому писать, пиши только Богу, здесь же писать некому. диалог поэта и Творца, все остальные лишние в этой беседе. вместе с тем Эренбург имел славу как писатель, писал много и печатался много, и везде. пробился, и по его письмам можно понять, что всё это было весьма сложно, много мыслей на этот счет. еще в книге Мережковского, он пишет что Толстой презрительно относился к литераторам, он считал себя писателем, но не литератором, тогда как Достоевский был именно литератором и жил писательским трудом. ранее не знала и не думала об этом, литератор - это писатель, который профессионально занимается литературным трудом и живет этими средствами. можно быть писателем, но не быть литератором, и точно так же можно быть литератором, но не быть особо писателем. теперь понимаю мысль Толстого на этот счет, и я согласна с ним. я бы не хотела жить писательским трудом, писать - да, жить этим нет. всё это связывает, ограничивает, по сути иногда может быть вообще убивает искру данную Музами. меж тем и среди литераторов много талантливых писателей - Достоевский, Чехов, да многие именно жили писательским трудом. ничего конечно в этом плохого нет, кто то может, кто то нет. Цветаева бы не смогла, как мне кажется. Эренбург же тоже был литератором и жил писательским трудом, и после возвращения в СССР жил весьма хорошо. что тоже ставят ему в вину. а кто ставит то? а судьи кто, как говорится. плюнуть и растереть. если человеку удается жить писательским трудом и если его это всё устраивает, почему нет, прекрасно. читатели же, современники, потомки, которые подонки, уж очень слова схожи, думать что ли о них, про их мнение, их оценку? да шли они все лесом.
добавлю цитаты из вступительной статьи к Письмам:
/Завершившийся на наших глазах XX век поступил в распоряжение историков. Подведение его итогов, как и осмысление его уроков, - их забота. Между тем в XX веке по прежнему остается немало белых пятен. И надо спешить их закрывать, потому что потом, когда выветрится дух отошедшей эпохи и песком времени занесет пока еще общеизвестные подробности быта и бытия, сделать это будет куда труднее...
Сегодняшнее падение читательского интереса к беллетристике и, наоборот, рост интереса к мемуарам, письмам и документам - ситуация, которая время от времени случается в мировой литературе и в большей степени объясняется обстоятельствами внелитературными; ситуация эта - попутный ветер и в паруса историков литературы.
Илья Григорьевич Эренбург (1891-1967) - поэт, прозаик, мемуарист, публицист, эссеист, переводчик, путешественник, драматург, общественный деятель. Будучи очень плодовитым писателем, он не относился к писанию писем как к работе в эпистолярном жанре литературы. Сказать, что он любил их писать, будет ошибкой, хотя принимать всерьез его признания, что он-де сочинять письма не умеет, - тоже наивно.
... человек традиций XIX века, Эренбург считал необходимым отвечать всем обратившимся к нему.
... волею обстоятельств Эренбург оказывался на гребне событий, определивших лицо века (революционное движение и политэмиграция, фронты Первой мировой войны, события русской революции и пекло войны гражданской, не говоря уже о войне испанской, падении Парижа и эпопее войны Отечественной), и как легко приходят в голову знаковые для XX века имена людей политики, с которыми Эренбург был знаком лично: Бухарин и Савинков, Ленин и Троцкий, Эррио и Де Голль, Неру и Черчилль, Хрущев и Жуков. Еще более грандиозен и, понятно, не одиозен перечень его друзей и добрых знакомых в мире искусства и литературы: Пикассо и Цветаева, Маяковский и Ривера, Модильяни и Прокофьев, Пастернак и Шостакович, Аполлинер и Мандельштам, Матисс и Тувим, Хемингуэй и Бабель, Джойс и Зощенко, Есенин и Шагал...
Эренбург - писатель, можно сказать, международный (он жил в России, Франции, Германии, Бельгии, знал всю Европу, побывал во многих странах Азии и Америки - и всюду переводился). Некоторые его книги не пережили советской эпохи. Важно, что есть другие - они живы и останутся жить дальше.
Вспоминая прожитое, Эренбург видел его без выжженных пустынь, поэтому книга писем, написанных в молодости, и книга воспоминаний, написанных в старости, по существу не противостоят друг другу - это книги одной жизни.
Дойдя до писем Эренбурга 1930 года, мы оставляем писателя в Париже в мрачную пору мирового экономического кризиса, окончательного оформления сталинской диктатуры личной власти и предстоящей победы на выборах нацистской партии Гитлера.
Может показаться, что у Ильи Григорьевича еще был год для принятия окончательного решения (он сам считал, что присягнул Советскому Союзу в 1931-м), но, по существу, иного выбора у Эренбурга не было уже в 1930-м. Потому что времена стояли изуверские - через семьдесят лет это можно сказать точно.
Другим фундаментом обвинения Эренбурга в "цинизме" начиная с 1930-х годов было обвинение в политической гибкости его текстов. Решительно сопротивляясь тому, чтобы редакции и издательства корежили его произведения, сам Эренбург, бывало, подчиняясь обстоятельствам времени, ограничивал себя полуправдой. Да, писание "в стол" было абсолютно не для него. Он сам понимал, что ставит под удар будущую судьбу своих книг, но писать мог только для современников. В пору работы над мемуарами "Люди, годы, жизнь" Эренбург прочел первую книгу воспоминаний Н.Я. Мандельштам и сказал ей: "Ты пишешь всю правду, но прочтет это несколько сот человек, которые и так все понимают. Я пишу половину правды, но прочтут это миллионы, которые этой правды не знают". Когда воспоминания Надежды Яковлевны стали доступны российскому читателю, могло показаться, что именно ее стратегия победила. Заметим, однако: для того чтобы наступила перестройка, открывшая стране прежде запрещенные книги, необходимо было, чтобы очень самоотверженно поработали миллионы былых читателей мемуаров "Люди, годы, жизнь", - именно из этой книги они многое о нашей истории узнали и поняли, что так жить больше нельзя...
Борис Фрезинский/
хотела еще привести цитатки небольшие из писем Эренбурга, еще один текст наверное сделаю. там он пишет Лидину о том, что вот вас на днях тут "лягнула" Петровская, это про Нину Петровскую и ее критику, на какую то книгу Лидина наверное. у меня есть книга Петровской, сейчас тоже найду, что там за критика, и нашла еще письмо Петровской, где она пишет про Эренбурга, не особо тоже ласково, добавлю уже в следующем тексте.
листаю сейчас Письма Эренбурга, в начале были письма Брюсову, Волошину, потом же в основном письма идут Лидину (не знаю его кстати, тоже писатель), Полонской (ее книга есть, буду читать), Шкапской, Замятину есть письма, Бухарину. с Бухариным Эренбург был в дружеских отношениях, Бухарин же содействовал тому, что бы Эренбург, которого арестовали смог уехать в Париж. Эренбурга несколько раз арестовывали за политические агитации, что то такое, впервые когда ему было 17 лет, с ним же по одному делу проходила Надежда Львова поэтесса, печально известная по роману с Брюсовым, который для нее трагически закончился. Эренбург пишет, что Львовой тогда было около 16 лет и ее освободили от суда. сейчас думаю, вот любопытно, к концу книги я забыла, что Эренбург по началу вообще писал Брюсову, так же не обратила внимания что он упоминает Львову, хотя фамилию ее подчеркнула таки карандашом, потом он упоминает Петровскую, а Нина Петровская весьма мною любима, всегда рада увидеть ее имя где нибудь. и вот вроде ничего особо Эренбурга с Брюсовым, Львовой и Петровской не связывает, а уже есть повод о них написать, ну хорошо же? хорошо. все же один век, одно время, Петровская в те годы тоже жила в эмиграции, писала статьи, критику, одно время пыталась тоже жить писательским трудом, но ей как и Цветаевой это не удалось. что очень жаль... есть конечно то, что различает людей, некая жизненная сила что ли, у всех в разном количестве, Эренбург постоянно (!) тоже пишет о долгах, что нет денег, издатели сволочи не присылают гонорар, один раз вообще человек, что должен был привезти Эренбургу гонорар из России исчез... конечно вместе с деньгами. но чем то Эренбург все это время живет, плюс ездит по Европе, к морю и пр. ищет везде способ дохода, лекции, статьи, сценарии, переводы, один роман только закончен, а он уже пишет другой, и т.д. вместе с тем многие его книги просто не издаются в России, он пишет о бессилии, о том, что зачем это всё, я писатель "для переводов", но у него всегда желание писать для России, для русских читателей. но что важно, Эренбург не останавливается, продолжает писать, писать, писать. как то в письме он говорит о том, что идет работать на завод, что бы потом написать об этом книгу! весьма любопытно. шел ли он на завод только из за книги или еще и из за денег? в целом, это неважно. Эренбург не сменил своей деятельности и он все равно остался писателем, литератором, но он мог бы работать и кем то другим, думаю и тогда бы он все равно не бросил писать, почему то мне так кажется. и взять писательские судьбы, трагические конечно, Цветаевой и Петровской, вроде как сводится к тому, что они не смогли работать как литераторы, не смогли жить писательским трудом и обе, что важно, не выдержали безденежья и нищеты, у каждой конечно масса и других причин, но это именно то, что их связывает, и не только их, Ван Гог опять же, много таких историй. но всё это лишь верхний слой, причина которая видна всем и кажется нечего более думать и искать, но вспоминая Шопенгауэра все же думается. Шопенгауэр пишет о том, что все страдания по сути одинаковы, но каждый переживает их по разному, у каждого своя глубина горя и беды, всё зависит от того насколько глубоко у отдельного человека развит скажем так этот "колодец страданий", и дело не в самом страдании (!), а в том как человек проживает/переживает это страдание. в этом суть. это очень важная мысль и ее надо со всех сторон обдумать. дело не во внешней даже жизни, неуспех, безденежье или что то еще, дело во внутреннем устройстве человека! если такого устройство, что глубина страдания слишком большая, то по сути ЛЮБАЯ причина может человека погрузить на самое дно. и неважно что это, что это за причина, не суть. это прослеживается во многих судьбах, трагических в том числе. вот у Эренбурга, у той же Берберовой например, была сила, которая не давала им уходить на самое дно, они возвращались к жизни, хотя свои проблемы были у всех. Берберова несколько раз эмигрировавшая и тоже одна, сама по себе, наверное у нее было не меньше причин уйти из жизни, чем у той же Цветаевой или Петровской. что то есть в этом вроде как и роковое, но и - волевое. когда одни люди направляют свою волю на жизнь, к жизни, что бы выбраться из той ямы, в которой оказались, а другие бросают любые попытки помочь самим себе и ставят на себе крест. слова Петровской в предсмертной записке "я живой из этой комнаты не выйду". но почему? почему так например не сказал себе же Эренбург получив очередной отказ или не имея денег на оплату счетов, или на покупку новых штанов, он продолжил работать, писать, искать заработок. всё это очень занимает меня, разница характеров и следовательно - судеб. у Петровской было что еще написать и рассказать этому миру. удивительно и то, что как бы человек не жил, но его всегда найдут за что осудить, то за слабость и отсутствие воли, не осилил жизни, то наоборот за успех и жизнь в достатке, прохвост, а другие голодали.
продолжу еще.
...
добавлю цитаты из писем Эренбурга, и про Нину Петровскую тоже сейчас поищу. ... и еще, сейчас только вспомнила, 23 февраля 1928 года - дата смерти Нины Петровской. о боже, ну бывает же такое! ну как это удивительно, нет слов просто. пишу про Эренбурга, вспоминаю о Петровской, ну не могу не вспомнить раз она там упоминается. а сегодня еще и дата ее смерти. о чем я забыла, вообще не думала об этом, всё само! невероятные случайности. сейчас еще найду тогда что то из ее цитат и сделаю цитатой дня. к слову такое же недавно у меня произошло с Лесковым, но о нем потом отдельно буду писать, чудеса!
/Вчера получил газеты русские. Страшное впечатление производит все, что там делается. И какое то двойственное. Но одно несомненно - ни победа, ни поражение сами по себе не могут дать внутреннего перерождения, для этого нужно еще что то, что не знаю. Поражение даст, м.б. "свободы" etc, но вызовет жажду победы, жажду мщения и ненависть. Россия захочет быть внешне сильной, с каждым годом все теряя свою единую и подлинную силу. Есть в этом что то неизбежное. (Волошину, 1915)
Я не знаю, любите ли Вы Герцена - помните его статьи о Belle France - я их часто вспоминаю. Я не люблю теперешней Франции, обедов за 2fr.25 и законов Dalbiez. И Париж на этот раз особенно ясно мне показался пустым островом - он вне Франции и он больше мой, Ваш, Маревны, Риверы, Модильяни, чем всех этих комми от Кайо до Мерсеро. Тошно от них.
Бродя, зашли в деревушку итальянского типа, на площади перед церковью играли мальчишки, вечерело. На церкви солнечные часы, стертые, на фасаде романском и издевка уходящего солнца -
Jo veno e vengo ugni giorno
Ma tue andrai senja ritorno.
(итал. Я ухожу и прихожу ежедневно, // Но ты уйдешь безвозвратно)
(Волошину, 1915)
Вести из России были ошеломляющие и перед ними душа - шатка. Сегодня газеты более спокойны о русских делах. Публика здесь томится и бедствует. Единственное, что успокаивает, это Париж (без людей), дождь и туманно. (Волошину, 1915)
Но какое счастье, что мы, русские, более всех "униженные и оскорбленные". Хоть что то человеческое сохранилось, как искры на ветру. Чуть-чуть осмысленнее жизнь страданием. (Волошину, 1915)
Я читаю газеты, сижу в Ротонде, пишу в надежде на заработок идиотские статьи и чувствую, что у меня нет совсем сил для всего этого и главное, ни бога, ни черта, ни кочерги.
...
Если б Вы знали, как быстро я иду "путем усталости", но это не путь к Богу, ибо в нем нет ни любви, ни ненависти. (Волошину, 1915)
Дорогой Борис Викторович, не знаю, поеду ли теперь в Эз. Вообще ничего не знаю. Последние дни одолела такая тоска, что запил. Пил много, опьянеть не удалось, и было средне гнусно как то. Пишу для газеты только и ночью скулю. ... Сейчас сижу один в каком то нелепом кафе и опохмеляюсь. Вся жизнь как то на ладони, и хочется спать. Меня все одолевает рыбный запах и кузнечики. По Апокалипсису, саранча пять месяцев мучает людей. Что послать - смерть или покой? Или это одно и то же? (Савинкову, 1915)
Волошин мироточит. Маревна пила четыре дня подряд и ходит с подбитым глазом. Я про себя скулю, и в глазах вертятся кузнечики. ...
Здесь не холодно, но сиро и сыро. Я в моем отеле, в Ротонде. Словом, все по старому. (Савинкову, 1916)
А вне молитвы Богу - я не понимаю поэзии. (Брюсову, 1916)
... эти дни делал отчаянные попытки удержаться в "Биржевке" и писал статьи о военных судах в Эльзасе, об операции на Сомме и т.д. Голова пустая, и к бумаге, перу, чернилам отвращение. (Цетлину, 1916)
Самое ужасное началось после их победы. Безысходно как то. Москва покалеченная, замученная, пустая. Большевики неистовствуют. Я усиленно помышляю о загранице, как только будет возможность, уеду. Делаю это, чтоб спасти для себя Россию, возможность внутреннюю в ней жить. Гнусность и мерзость ныне воистину "икра рачья". Очень хочется работать - здесь это никак нельзя. Вчера стоял в хвосте, выборы в Учредительное собрание. Рядом агитировали: "Кто против жидов за №5 (большевики)?", "Кто за мировую революцию за №5?". Проехал патриарх, кропил святой водой. Все сняли шапки. Навстречу ему шла рота солдат и орали "Интернационал". Где это? Или действительно в аду? (Волошину, 1917)
Пока ничего не делаю, живу как птичка Божия. Пью. Собираюсь заграницу. Пишу стихи на современные темы. (Волошину, 1917)
О жизни в Москве трудно тебе сказать что либо. Это наваждение, но более реальное, чем когда либо существовавшая реальность. Я, кажется, совершенно опустошен и храню большие мысли и страсти по инерции. На самом деле душа полна лишь отрицательным, и разрушение всего налицо. Что делать дальше - не знаю. Можно ли что нибудь знать ныне? (Волошину, 1918)
Кручусь, работаю что ли, очень много. Во все это верю мало. Утешает весна и вечность. (Меркурьевой, 1919)
Ваши письма меня очень радуют, у Вас слова хорошие, большие и лохматые, как медвежата или мои любимые собаки (дворняжки-бородачи). (Шкапской, 1922)
Много трудного. И во внешнем (травят здесь, страшно за то, что там, и вообще гадко) и во внутреннем. Но сейчас весна. Я ходил по улицам все утро - посылал посылку и пр. Заметил почки зеленые. Девочки играли в странную чужую игру - так мы не играли, но смеялись. Зашел в кафе. Пусто. Пишу Вам письмо. В другом углу парочка влюбленных. И зачем писать нам стихи, когда все уже написано! Помните Тютчевское: "... каким бы строгим испытаниям вы б ни были подчинены, что устоит перед дыханьем и первой встречею весны?.." (Шкапской, 1922)
Жизнь внешне легка. Если Вы умеете писать на машинке и знаете языки, службу найти можно. (Издебской, 1922)
С А.М. (Ремизовым) и Б.Н. (Андреем Белым) сложнее. Официально отношения хорошие. Внутри, с их стороны неприязнь. ... Думаю, что считают лицемером и подлецом. ... Люблю (лично) Пастернака и Цветаеву. Глубоко ценю Маяковского (тоже лично). (Шкапской, 1922)
Прилетел Есенин с Дункан (в России прозвана "Дунька-коммунистка"). Изумительный приключенческий роман. Лучше Стивенсона (15 лет тому назад он пас коров). Едет с ней в Америку - ангажемент ему 5000 долларов в месяц. Объясняются друг с другом жестами. (Издебской, 1922)
Запретите Пильняку хвалить меня и вообще произносить мое имя. (Шкапской, 1922)
Наша собачья правда - не предавать. Поэтому там, где могло быть сто путей, - один путь. (Цветаевой, 1922)
Если будут какие либо пикантные справки о моих убогих писаниях, не поленитесь прислать. (Ященко, 1922)
Меня очень весело ненавидят. ...
Приехал Маяковский. Гляжу на "эту глыбу" и радуюсь. Читал свои старые стихи ("Флейта Позвоночник"): прекрасные стихи, сам разволновался. Было очень жутко.
Еще что? Еще ходит Ходасевич и злится. (Полонской, 1922)
Берберова написала о Вас очень скромно. Я выслал Вам №8 "Книги". Еще здесь обретается бант Одоевцевой. (Шкапской, 1922)
Еще меня здесь все ужасно обижают. Скажи, почему множество людей меня так ненавидит? А я ко всему стал внешне очень мягким и даже вежливым (честное слово!). (Полонской, 1922)
Пишите чаще. В общем, я держусь только письмами из России, а то бы совсем пал духом. (Шкапской, 1922)
Я пишу только для России. Эмиграции я чужд и враждебен. А в России... (Когану, 1922)
Еще - пустыня. Белый. Хохол волос и гениальность. Поссорившись со мной (из за Маяковского), обругал печатно "6 повестей": "жалкий талант". Потом встретились (за обедом), растрогался, признался: а я ведь книги не читал. Впрочем, гению быть человеком вовсе не обязательно. (Полонской, 1922)
Дорогая,
я, кажется, долго тебе не писал. Главным образом вследствие чихания на мир (отнюдь не аллегорического, но жестоко-простудного). (Полонской, 1923)
Читаю Диккенса и стихи Пастернака.
Ем мороженое. Каждый день читаю о себе ругательные рецензии. Собираюсь писать сентиментальный роман. (Шкапской, 1923)
Вас лягнула на днях мимоходом Нина Петровская в "Накануне". (Лидину, 1923)
Письма 1908-1930, Эренбург/
нашла про Петровскую. взяла книгу Петровской "Разбитое зеркало", сейчас ищу про Лидина, а нахожу про Эренбурга! и Петровская тоже нехило так его "лягнула"... про роман "Жизнь и гибель Николая Курбова", отдельно уже может ее отзыв добавлю позже. Петровская была не особо хорошего мнения о Эренбурге, сейчас еще найду письмо ее, где она о нем пишет, ссылается на него Фрезинский в Письмах. и что еще Петровская наоборот хвалит Алексея Толстого ("Красная Новь" журнал, 1922), а Эренбург его не любил и как то у них это было взаимно. а про Толстого Петровская пишет: "Как одному из немногих, А. Толстому присущ божественный юмор, тонкий, печальный, смеющийся сарказм - улыбка Божества на земле". о даже как. а к Эренбургу да, какая то странная неприязнь. нашла про Лидина, но там буквально строчка, и в целом добрая, не злая. так что "лягнула" это больше наверное касательно самого Эренбурга, а не Лидина. про отрывок из повести Лидина "Морской сквозняк": "... в довольно просветленном юморе его мягкий звездный свет и вера в человека." весьма по доброму.
цитата из письма Петровской про Эренбурга:
/Вам нравится Эренбург? Мне он иногда ненавистен. Так я о нем однажды писала, и он затаил на меня злобу. Но это ничего, я с ним поговорю на самых близких днях, если он в Берлине. Он — продукт современности. Со всего сорвал покровы и живет и творит одним отрицанием. Читать его мне противно, поэтому и страшно и весело, но это его веселье гробовщика, это выкапывание самых последних мерзостей в человеке, — почему Вам могло так понравиться? Вероятно, по какому-то злому контрасту с самой собой? Он правда очень умен и талантлив, но качества его таланта мне лично отвратительны. Для того, чтобы Вы меня поняли, Вам нужно прочитать его роман "Жизнь и гибель Николая Курбова". Здесь в Берлине на счет этого романа относят самоубийство одного мальчика 18 лет. Эренбург читал, а тот слушал, да, придя домой, отравился газом. Конечно — гипербола, но не глупая...
Какой он человек? Не знаю. Но думаю, что сговориться с ним легко, ибо честолюбив. Напишу Вам тотчас же. Мне пришлось участвовать в одной французской антологии, которую он редактирует в "Геликоне". Ничего! никаких козней не устроил. Думаю, что и разговор обойдется хорошо.
Нина Петровская к О. И. Ресневич-Синьорелли, 11.07.1923/
я не читала "Курбова", пока. на счет мальчика... сама Нина Петровская отравилась газом в Париже 23 февраля 1928 года. что то видимо Эренбург затрагивал такое, что еще вселяло веру и жизнь в саму Петровскую, и она с ним спорила, потому и ненавидела может. но при чем вообще Эренбург? он пишет талантливо, тоже ее слова, но зло. а сама Петровская, сейчас добавлю еще цитату про Венецию ее, там тоже, как бы это сказать, мало жизни. всё это должно быть сидело в Петровской уже давно, тяготение к смерти, с другой стороны, это ее почему то так напугало в Эренбурге, хотя он весьма далек от этого, навряд ли он видел в своих персонажах самого себя, легко с ними разделывался, убивал и пр. Петровская же всё принимала близко к сердцу. опять же вспоминая Шопенгауэра, все причины - вторичны. главное, основа - внутреннее устройство человека, если в человеке разверзается бездна, он найдет любую причину туда упасть. любую. но ни одна из этих причин не может служить мерилом этого падения, ни одна из этих причин не есть позыв к действию, это как про натянутую стрелу, до любого события - стрела уже была натянута. когда есть некий импульс, он уже зародился и любая причина может послужить толчком. Петровская видимо в себе ощущала это импульс, это влечение к смерти. она пишет про Эренбурга, ругает его всячески, что от его текстов чуть ли не "трупный запах", меж тем как сама еще много лет назад уже писала "я должна плохо кончить, у меня черная душа", что то такое. Брюсову письмо. надо достать тоже переписку их, цитаты добавить. Петровская ужасается тому что пишет Эренбург, но как она сама могла написать про себя ТАКОЕ "я должна плохо кончить"?! что за самопорча, самосглаз, самопроклятие. тоже касается и Цветаевой кстати, нельзя так играть словами, категорически нельзя.
еще цитаты из писем Эренбурга:
/Далее, 7000 экз. "Курбова" затонули во время московского наводнения и, таким образом, эта книга тоже распродана. (Полонской, 1923)
Я свинья, корыстнейший моветон и застарелый эксплуататор. Но ты все же не сердись на меня. (Полонской, 1924)
... в Риме все по прежнему: трухлявые камни и голодные комми (величественны). Прибавилось: фашисты. Вчера мы попали на демонстрацию. Публика мчалась в подворотни. Напоминало Киев 19-го года. Впрочем, все весьма карнавально. (Лидину, 1924)
Пишите ли Вы и что?
Французы пишут хорошую прозу и гадкие стихи.
Но кому это нужно? Братья-писатели, зачем мы стараемся? Гонорар... Да, конечно. И нечего мудрить. Вот делают красивые плевательницы, потеют люди, чтобы другим было приятно плевать. Велика премудрость господня! (Шкапской, 1924)
Зато "Рвач", который мною наконец закончен, верх гнусности. Я не знаю сам, зачем писать такие книги? Вышло, кажется, здорово, но мрачно до чрезвычайности (без намеков и с ними). Эпиграф шикарный - молитва халдеев в Иом-Кипур:
"Да будет воля Твоя, чтоб год этот был дождливым
И росистым, и да не проникнут в тебя молитвы
Путников на путях по поводу дождя, который им
Помеха в час, когда всему миру потребен дождь".
(Полонской, 1924)
Завтра сочельник. Кругом сплошной Диккенс. Жду денег с тем напряжением, когда слышно, как летает муха. (Лидину, 1924)
Вообще я скулю. Меня ругают все, партийные за одно, писатели за другое (вот и Каверин). Начинаю не на шутку сомневаться, стоит ли писать. М.б., поэтому начать халтурить (хотя многие думают, что я и до сих пор халтурю, но это не так - я, честное слово, писал всерьез, а лучше не умел). (Тихонову, 1925)
Ежедневно меня ругают "Вербицкой", "нэпачем" и т.п. словами.
...
Если увидишь, что какой нибудь издатель или редактор хочет мне дать денег, одобри его, ободри его и дай ему мой адрес. (Полонской, 1925)
В конце концов, каждый делает то, что может, и я вам искренне признателен за ваше прямо выраженное мнение. (Блезу Сандрару, 1925)
Жду писем, денег и Вас! (Лидину, 1925)
Денег нет. Писать надоело. Уехать некуда и не на что. Что остается? "Трубки"? "Париж"? 2 негритянки? Ответьте же, утешьте бедную Вербицкую в штанах (кстати, драных). (Шкапской, 1925)
Взыскательный стиль - себе дороже. От этого бывает геморрой. (Полонской, 1925)
Дорогая, на круассаны и даже на мимозы нужна монета. А у меня нет ничего, кроме сомнительной славы и долгов. (Полонской, 1925)
Я не имел никакого отношения к эмиграции. Меня хают здесь на каждом перекрестке. Это естественно. Но почему же меня хают в России?
...
Зачем мне в таком случае писать? Для кого? (Бухарину, 1925)
Дела мои прескверны, и, так как "бытие определяет сознание", мое бедное сознание живет в долг. Это нехорошо для человека. Это вовсе плохо для сознания.
...
Я жду месяцами деньги от чехов или шведов за переводы. Их, вероятно, будут ждать и мои наследники!
...
Письмо это по слезливости похоже на вдовье прошение. Но 1) за комнату не заплачено, 2) ходить по людным улицам в виду кредиторов опасно, 3) жара и хочется выбраться из Парижа, 4) штаны ненадежны. (Полонской, 1925)
Письма 1908-1930, Эренбург/
2 часа ночи... с Эренбургом всегда получается надолго. не планировала много писать об этой книге, но! выходит иначе. буду дописывать позже, добавлю еще цитаты из писем. добавлю слова Петровской из ее критики про Эренбурга, роман про Курбова. в целом что то еще о нем хочется сказать, про Эренбурга т.е. не читала кстати Вербицкую, а Эренбурга называли "Вербицкая в штанах", вроде как в укор. интересно что же писала Вербицкая... почитать бы на досуге. к слову еще хочется добавить, что Эренбург не только просил о помощи с издателями, он еще и помогал сам, другим писателям, брал их статьи и романы, для переводов и пр. привозил русских поэтов, писателей в Европу, в смысле их творчества, например роман Замятина "Мы", и др. на счет их дружбы с Бухариным тоже интересно, так как они вроде как были очень близки, потом Бухарин имел политическое влияние, Эренбург обращался к нему за поддержкой, когда его по каким то причинам не печатали. но потом Бухарин был отстранен от власти, а в конце он вообще был арестован и расстрелян... точно не помню, но вроде бы в википедии читала про него, как он писал к Сталину, что бы ему отменили смертный приговор... тяжелая история, человека ли, страны, всё одно.
продолжу еще.
...
продолжу про Эренбурга, а точнее про книгу "Письма 1908-1930" первый том писем, есть еще второй. второй том писем решила читать чуть позже, после "Люди, годы, жизнь" (тоже второй том, первый ранее читала, писала о нем), там как раз совпадают года, с 1930-го где то, и письма, и воспоминания. вот повторюсь, что не собиралась долго останавливаться на книге Писем Эренбурга, но с Эренбургом все как то на долго получается. вообще многие имена тоже связаны с Эренбургом, и в Европе, и в России, многие слова Эренбурга, как это хорошо тоже пишут в статье, ссылка ниже, буквально ушли в народ. об этом в википедии еще читала, названием повести Эренбурга "Оттепель" будет называться целый период в истории нашей страны, слова "Увидеть Париж и умереть" тоже приписывают Эренбургу, такое словосочетание как "День Победы" тоже как пишут впервые было сказано Эренбургом, так как во время Второй мировой войны он был можно сказать военным корреспондентом. впервые была напечатана Цветаева в СССР с его подачи, об этом сейчас найду цитату тоже. в общем куда не пойди - Эренбург, кого не возьми - Эренбург, везде Эренбург. а в книжный магазин сейчас зайди - нет Эренбурга, при чем нигде. забавно. а что такое? почему такое забвение, в чем проблема? романы Эренбурга современнее, чем романы нынешних писателей, об этом тоже отдельно еще напишу. Эренбург невероятно современен! как будто это писалось сегодня или вчера, или даже завтра. реализм Эренбурга очень жесткий, но он не устаревает, и наверное не устареет никогда. поэтому говорить, что Эренбург писатель только той эпохи, прошлого времени, неверно, если читать романы Эренбурга и не знать даты их написания, то можно подумать, что это пишут нынешние писатели. но почему то издатели, да и книжные магазины Эренбурга жестко игнорируют. что неправильно и зря. цитаты из статьи, что по ссылке:
/В 1953 году Иосиф Сталин скончался. Довольно скоро Эренбург откликнулся на перелом во внутренней жизни страны повестью «Оттепель». Так станут называть целый период в истории СССР. «Годы, прошедшие после смерти Сталина, многое предопределили. Просыпалась критическая мысль, рождалось желание узнать об одном, проверить другое. Сорокалетние постепенно освобождались от предвзятых суждений, навязанных им с отрочества, а подростки становились настороженными юношами».
Оттепель стала последним периодом в творчестве писателя. Благодаря ему из забвения вернулись многие литераторы. Он знакомил читателей с творчеством Исаака Бабеля, Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама. Благодаря Эренбургу советская молодёжь познакомилась с французской литературой и современным искусством. Он стал одним из символов эпохи. На похороны писателя, скончавшегося в 1967 году, пришли тысячи человек.
статья https://diletant.media/articles/45370165/ /
цитата про Цветаеву:
/Эренбург принимал активное участие в работе Комиссии по литературному наследию Цветаевой, добивался разрешения издать книгу ее стихов. 22 мая 1956 г. А.С.Эфрон писала ему: "Ах, Боже мой, как я счастлива, что Вы будете писать предисловие! Вы единственный, который может это сделать - и сердцем, и умом, и знанием ее творчества, и чистыми руками!"
Предисловие кончалось словами: "Наконец то выходит сборник Марины Цветаевой. Муки поэта уходят вместе с ним. Поэзия остается." Однако выход книги был сорван; она появилась в 1962 г. без предисловия Эренбурга. 25 октября 1962 г. Эренбург председательствовал на первом цветаевском вечере в Москве.
из комментариев к книге "Люди, годы, жизнь", Эренбург/
остановилась я в прошлый раз на негативном отзыве Нины Петровской про отрывок из романа Эренбурга "Жизнь и гибель Николая Курбова". я нашла газету Накануне 1922 года, прочитала тот отрывок Эренбурга, и мне он весьма понравился. и я продолжаю задаваться вопросом, почему Петровская невзлюбила Эренбурга. на счет жесткости и циничности, Петровская и сама писала временами без лишних сантиментов, поэтому для меня вообще загадка что ж ее в Эренбурге так напугало, что она так нехорошо его обругала, ниже приведу ее слова о нем. есть подозрение, что мнение Петровской об Эренбурге могло быть связано с Алексеем Толстым, почему то Эренбург и Толстой не особо видимо любили друг друга. Петровская же сотрудничала с Толстым и всячески его хвалила в своих письмах, в период работы в Накануне 1922-1924 гг., но потом Толстой уехал в Россию, и помогать Петровской более не спешил. поэтому есть у меня подозрения, что мнение Петровской на счет Эренбурга могло быть связано с ее теплыми отношениями с Толстым в одно время, и нелюбовь Толстого к Эренбургу могла так сказать передаться и Петровской. есть еще конечно мнение, но об этом позже напишу, про письма Петровской.
пытаюсь сейчас найти еще в интернете выпуск Накануне, ничего нет к сожалению. цитата Петровской:
/"Красная новь" журнал, 1922. Книга шестая. Ноябрь, декабрь.
Номер начинается главой из романа И. Эренбурга "Жизнь и гибель Николая Курбова". Произведение крайне неприятное, как почти все, что он пишет. Отсутствие какой либо идеологии - вот существенная черта, определяющая всю творческую субстанцию этого писателя. И. Эренбург талантлив, но талант свой, как евангельский нерадивый раб, зарывает - да зарывает не просто в землю, а на каких то подозрительных пустырях, в мусоре, на перегное, любовно выращивает потом цветы с трупным запахом и нанюхаться, налюбоваться ими не может.
Вероятно, многие читатели стоят в недоумении перед его злыми, карикатурными образами, словно отраженными в тусклых кривых зеркалах, в вульгарных садовых шарах. Они и воспринимаются как нечто несерьезное, глубоко ненужное, анекдотичное. Иногда созданная им атмосфера начинает до такой степени давить, душить, пригнетать, что думается: уже не медиум ли И. Эренбург?
То, что он описывает, нельзя назвать ни живым, ни умирающим. "Лидов - прелестник - не ногти - рубины" - не человек и не зверь, а подлинный труп в брюках с заглаженной складочкой, проигрывает другому оборотню, Завалишину, в клубе такую сумму, что заплатить не может. Скандал, надо выйти из положения: "заплатить не могу, впрочем, хотите девочку?.. я вам не девку, а честную девушку предлагаю", - И. Эренбург с такими деталями рассказывает, что иной человек почувствует приступ физической тошноты.
Современная литература, не боящаяся ни образа, ни слова, совершенно отучила читателя от ложной стыдливости. В художественной необходимости кроется смысл и оправдание даже самых неслыханных по реализму образов.
Реализм И. Эренбурга - это унылая игра эротически возбужденного воображения, ряд скверных анекдотов, рассказанных, к сожалению, человеком одаренным.
Критика "Накануне", из книги "Разбитое зеркало"
Нина Петровская/
Петровская ужасается реализмом Эренбурга, но что важно - она несколько раз пишет о том, что у Эренбурга есть талант и человек он одаренный, на этом стоит сделать акцент, она не обесценивает его работу словами о том, что он плохой писатель, наоборот пишет о том, что писать то как раз он умеет, но вот то, что именно он пишет, ей неприятно. я писала уже ранее и повторюсь, я люблю творчество Нины Петровской, у нее была весьма трудная и трагически законченная жизнь. и мне хочется сделать ряд замечаний касательно реализма Эренбурга и жизни самой Петровской, хотя они будут относительно Петровской - ужасны. но что делать? такова жизнь! закрывать глаза на реальность это не выход, это тупик, путь в никуда. касательно еще Петровской, она возможно долгое время предпочитала жить, скажем так, в розовых очках, идеализируя, как людей, так и литературу, так и жизнь. а что на деле, эмиграция, забвение, нищета. Петровская пишет изящно, тонко, удивительно талантливо и ее прозу не спутаешь ни с кем. но касательно жизни, прав был именно Эренбург. и эта реальность, о которой честно писал Эренбург по сути и убила Петровскую. привела ее к смерти. где то писалось даже о том, что в периоды безработицы Петровская доходила до самых "низших" форм существования, шила белье солдатам, что то такое, жизнь привела ее к тому, что она сама даже могла стать той героиней, о которой пишет Эренбург, которую продали за 8 рублей своего проигрыша. это неизвестная сторона жизни Петровской, можно только гадать, как и чем она жила. и вместе с тем, ранее она ужасалась реализму Эренбурга. а ее жизнь оказалась куда страшнее романов Эренбурга! вот в чем суть. неприятие Петровской Эренбурга это нежелание снимать розовые очки. нежелание видеть мир как он есть. у Эренбурга лишь честный набросок реальности, он особо там кстати не расписывает, дает лишь фон, таков мир людей. но кто то ужасается. как будто мир иной и этого в мире нет. иллюзии, которые потом дорого могут обойтись. мир не может быть лучше, чем книги, которые о нем пишут писатели, мир хуже, чем самая страшная книга! вот суть. цитата Шопенгауэра:
/Поэт — зеркало человечества, и он доводит до сознания человечества то, что оно чувствует и делает./
писатель, поэт - это зеркало мира, конечно было бы приятно писать только о хорошем, но это будет ложное зеркало, это будет обман. Эренбург же честен, и он умеет подметить людские грешки, он не придумывает их (!), что важно, он пишет, что есть, он отражает это всё, как зеркало. как то в письме одном он пишет, я не знаю зачем писать такие плохие книги, в том плане, что злые может быть, жесткие. а зачем тогда миру быть таким, тоже вопрос? ведь если Эренбург берет где то материал, то он берет его скорее всего из вне, он описывает людей и реальность, и получается некрасиво, страшно, ужасающе. такие книги есть потому что мир таков и эти вещи происходят в мире, вот поэтому есть такие книги. иллюзии и идеализация, как мира, так и человека (людей) очень опасная вещь, необходимо пусть и через боль и ужас - видеть этот мир, потому что часто случается так, что убивает не эта даже жестокая реальность, а убивает иллюзия о том, что этот мир и человек иные. нельзя опираться на иллюзорное представление о мире, рано или поздно подобное мировоззрение может рухнуть, и все это на нашу голову.
продолжу цитаты из писем Эренбурга:
/Мои дела на редкость плохи. Дело в том, что мы приехали сюда призаняв и без наличных, надеясь получить из России. Прошло уже 4 недели. Счет дошел до 1500, и мы живем лишь благодаря тому, что хозяйка, видимо, человек, любящий риск. Но кто знает насколько?..
...
Жду вестей и денег, замирая (как я изучил походку почтальона). (Лидину, 1925)
Дело в том, что мне противен теперь язык моих первых романов из за его легкости и удобочитаемости. Я вошел в возраст одышки и придаточных предложений.
...
Я впал в "черную бедность". Живу скандинавскими переводами и аскетической фантазией. (Полонской, 1925)
Мне очень важно услышать Ваше о нем (о романе "Рвач") суждение. Ведь я литературно чрезвычайно одинок и, говоря откровенно, растерян. Мало кому приходится верить и в похвалах и в хулах.
...
Я остро чувствую здесь зарождение в Европе нового романтизма. Думаю, и в России тоже.
...
Кроме того или несмотря на все, здесь изрядно скучно. А мне и трудно. Скажите, дорогой Евгений Иванович, откуда у людей столь твердое желание сделать нашу писательскую жизнь несносной? Что так - Вы знаете. (Замятину, 1925)
Обо мне пишут: "навоз", "дрянцо", "подлец", "лакей", "Вербицкая", "больной венерическими болезнями" (сразу несколькими?) и т.д.
...
Торгуй мной успешно. И не забывай - пиши. Ты в последнее время совсем обленилась. (Полонской, 1925)
С Есениным здесь нечто однородное - люди, вчера его травившие, сегодня бьют кулаками в грудь: "Национальный поэт". (Раньше не замечали.) Скажи мне, что это за народ, способный только мастерски хоронить? (Полонской, 1926)
Дорогой Николай Семенович, не сердитесь, если это письмо будет лишено должной связности. Я пишу Вам на пароходе - мы плывем уже 14-й день, и нет ничего более крепкого - для уничтожения и воли и логики, нежели это синее изобилие, льющееся в иллюминаторы и в глаза. Правда, внутри остается отчужденность, недоверие - слишком я чужд сейчас этому не раз прославленному началу - гармонии. Такое море создало Ренессанс и аперитивы. А когда под утро я шел московскими переулками с Тверской на Смоленский рынок, кричали коты, было призрачно светло, били беспризорных и стояла русская условность - любовь, дешевая <неразборчиво>, нет, все сорта ее, Есенин + романсы и прочее. Здесь поставим точку. 10 лет я пытался (внутренне) преодолеть это, стать писателем европейским, чтобы в итоге понять - от этого не уйти. Да, пусть я плыву на Запад, пусть я не могу жить без Парижа, пусть я в лад времени коверкаю язык, пусть моя кровь иного нагрева (или крепости), но я русский. Остается подчиниться. Я еще не умею "сделать выводы", и я не знаю, как мне писать, что делать, жить ли всурьез или нет. Я знаю, что Вы крепкий, что вы из тех зодчих, на которых мы - люди промежуточного поколения и сборных блюд - должны надеяться. (Тихонову, 1926)
... кроме России Испания единственная страна, где "couleur local" (фр. местная окраска) - душа, а не приманка для английских туристов. (Тихонову, 1926)
Дорогая моя, спасибо за письмо. Уж скоро 2 месяца, как я в Париже. Однако еще не очухался. Скучно мне очень в Европе, изменяю я Западу. И т.д. Скучно, наверное, и тебе. Что за собачье поколение? (Полонской, 1926)
Что касается меня, я был недавно в Берлине и всячески флиртовал с немцами. Регулярно старею. Завел лохматую и меланхоличную собаку. Написал еще один роман. И т.д. (Полонской, 1927)
Что Вы сейчас пишете? Обязательно напишите роман, а то страшно за русскую письменность! (Замятину, 1928)
Я хотел бы написать сейчас психологический роман о возрасте (мне скоро 38). Эпиграф из Шамфора "в жизни каждого человека наступает возраст, когда сердце либо делается бронзовым, либо разбивается". (Тувиму, 1928)
Сейчас хожу якобы маклером на биржу и вскоре поступлю на автомобильный завод: мне хочется написать книгу о вещи, точнее - о поглощении вещью человека. (Никитину, 1928)
Маяковский пишет теперь плохие стихи. Кажется, случайно он написал настоящую строфу и, разумеется, ее не напечатал. Вот она: "Я хочу быть понят родной стороной, а не буду понят, что ж, по родной стороне пройду стороной, как проходит косой дождь". Ну вот, на "что ж" не всегда хватает человеческой силы. (Тихонову, 1929)
Вот так проходит жизнь. Пью кальвадос. Денег мне из России не шлют, и я не знаю, что мне делать. Для славы я стар. Для мудрости молод. Пью Ваше здоровье. (Лидину, 1929)
Монпарнасская Пенза* слегка надоела. (Лидину, 1929)
* (т.е. русские, обитающие в районе Монпарнаса)
Дела мои дрянь. Вот уж семь месяцев, как не получаю из отечества ни копейки. ... Живу непонятной доверчивостью окружающих. (Лидину, 1929)
Я все еще работаю, хотя неизвестно зачем. У нас <т.е. в СССР> меня не печатают. Нет ни любви, ни денег. Года же проходят, и все начинает основательно надоедать. Выстрел Маяковского я пережил очень тяжело, даже вне вопроса о нем. Помните наш разговор в "кружке" о судьбе нашего поколения?.. Ну вот. Напишите хоть Вы что нибудь утешительное! (Лидину, 1930)
У меня обидное для писателя положение - я пишу... для переводов. (Полонской, 1930)
Письма 1908-1930, Эренбург/
ну пока наверное с письмами всё, есть еще забавное письмо Эренбурга в редакцию какого то журнала, где он пишет о том, что его текст вышел с большим количеством опечаток, и смех, и грех. вот смешно, но какая это тоже боль видеть свой текст изуродованным, с иными словами, которые меняют смысл текста и пр. это письмо отдельно как нибудь выпишу.
Петровская обвиняет Эренбурга в отсутствии идеологии, но к периоду Второй мировой войны такого нельзя сказать про Эренбурга, Эренбург определился в своих взглядах и весьма быстро. а ведь в Европе, в Париже было брожение умов, скажем так, русская эмиграция ненавидя большевиков была готова сотрудничать с фашистами, некоторые из эмиграции, надеясь, что фашисты освободят Россию от "красного террора". некоторые любят таких писателей спустя век клеймить, ругать и пр., обвинять в связи с фашистами, я не согласна тоже с этим. люди могут ошибаться, иногда это роковые, скажем так, ошибки, но обвинять всех, клеймить и пачкать память этих людей неверными выборами и идеями тоже думаю не всегда стоит. сейчас мы видим похожую ситуацию, как недавно из лекции Бондаренко слова о том, что история не двигается - она стоит на месте. глубокая мысль.