Легкий, как паутина, шелковый халат соскользнул с плеч, причинив мне новое страдание. Лицо скривила гримаса боли. Глаза задержались на мгновенье на отражении в большом зеркале. Кто этот ощипанный обваренный цыпленок с большим перекошенным лягушачьим ртом?.. Вся кожа, кроме лица, была громадным ожогом. Жжение, зуд и кровоточивость при расчесывании терзали мое тело уже давно. Последние дни я не выходил из дома, очень ослабел… Некоторое облегчение приносила лишь теплая вода с разведенным в ней настоем лечебных трав.
Поэтому всё время, кроме тяжелых ночных часов, я проводил в ванне. В ней я мог полулежа писать на специальной широкой доске, закрепленной на бортиках, - импровизированном столике. Он прикрывал мое изможденное, покрытое струпьями и нарывами тело и позволял даже принимать посетителей. Вся моя одежда – лишь тюрбан из тонкой ткани на рано заплешивевшей голове и накинутая на плечи простыня при посетителях.
Несколько раз в день Симона готовит для меня стакан лекарства из белой глины и миндального молока. Но все средства, к сожалению, не приносят облегчения.
Сегодня, 25 мессидора I года Республики, я начал писать статью о последнем восстании, когда, наконец, мы, якобинцы, при поддержке другой партии, монтаньяров, и народных представителей, санкюлотов, изгнали жирондистов из Национального конвента, высшего органа государственной власти… Боже мой! Сколько сил отняла у меня борьба с этими сытыми ублюдками!
Да, сначала они выступали против монархии, драли глотки за революцию… Уж красноречия им не занимать… Они развязали войну за пределами Франции в надежде уничтожить абсолютизм во всех европейских странах… Когда нашим границам угрожали наступающие армии Австрии и Пруссии, а гидра контрреволюции поднимала голову внутри страны, жирондисты для проведения всеобщей мобилизации выдвинули лозунг «Отечество в опасности». Это был умный ход. Популярный в народе. Но они добавили положение о «народной войне», когда нужно было приобретать оружие и обмундирование за свой счет. Это уже не встретило одобрения. Но народ всё равно пошел воевать, потому что речь шла о защите государства… Жирондисты были очень активны в политике. Они хотели и могли захватить власть в стране. Я уверен, если бы мы их не остановили, они бы добились диктатуры.
Начавшаяся как выплеснувшееся недовольство народа особыми привилегиями малой группы населения, как возмущение против крестьянских повинностей, усугубляемая финансовым кризисом и неоправданными безумными тратами королевского двора, нехваткой продуктов и хлеба, неумением власти наладить достойную жизнь для большей части людей и распространением идей равенства, ограничения самодержавной власти и возможности жить по-другому, революция грандиозной волной, перешедшей в шторм, захватила Францию.
И вот ее плоды: провозглашена Французская республика. Принята Декларация прав человека и гражданина. Она предоставляет право гражданам выражать свои мысли и мнения любым способом, право собираться вместе, свободно отправлять религиозные обряды… Король казнен. Монархия уничтожена. Цепи рабства разорваны.
Я одним из первых голосовал за смерть короля.
Жирондисты голосовали против казни короля. Трусы! Кричали, что это приведет к террору и конфликту с другими государствами. Потребовали передать народу на утверждение резолюцию Конвента о казни Людовика. В последний момент испугались… И слава богу!.. Народ жалостлив и верит в христианские идеалы… Но короля нужно было казнить… Как глава верховной власти, имея в распоряжении армию, он лишал народ гражданских прав. Нарушал Конституцию, делая вид, что защищает ее. Его ничто уже не могло остановить, кроме физического уничтожения. Он запугивал тех, кто выступал с возражениями, карал тех, кто оказывал сопротивление, он притеснял, угнетал, подавлял, тиранил…
Как я горжусь собой! Пусть я уродлив, неказист, плешив и моя кожа, покрытая экземой, вызывает у людей брезгливость и отвращение, одновременно я велик как знамя революции, как ее глашатай, как безжалостный судья, посылающий на гильотину своих врагов, объявляя их врагами народа… Сколько их еще падет по мановению моей руки… Да, в моих руках власть… О, это наслаждение вседозволенностью! Когда понимаешь, что жизнь любого человека в твоих руках… Апофеоз власти. Я выношу вердикт. Я. Я выношу смертный приговор самому королю… Почему я должен с кем-то считаться?.. Ценить чью-то жизнь… Я опираюсь на собственный разум и волю. Разве они когда-нибудь подводили меня?.. Кто может остановить меня? Бог?.. Сомневаюсь…
Кое-кто называет меня фанатиком. Прекрасно! Мне это и нужно: без фанатизма не совершить революцию, не изменить страну и народ. Фанатик!.. Читатели моей газеты говорят, что бумага, на которой она напечатана, жжет руки огнем…
Свирепый Марат!.. Согласен: свирепый… И это правильный выбор: новому обществу на пороге создания нужна моя свирепость, нужна, чтобы убедить народ в неотвратимости террора. Ведь чтобы продолжаться, революции необходима эта кровавая жатва из тысяч и тысяч отрубленных голов врагов и изменников…
Сколько мне пришлось скрываться и прятаться от жирондистов, преследовавших меня за «подстрекательства» к убийствам! Ненавижу их! Ненавижу. Теперь я преследую их. И несказанно рад, что в ближайшее время многим из них станет легче: без головы телу гораздо легче. Ха-ха-ха! И кто же победил?! В чьих руках теперь власть и безграничное влияние на народ?! Умойтесь же кровью, враги Марата! И помните, как опасно с ним спорить, возражать ему и оскорблять его!
Пусть я действительно, как упрекает меня Робеспьер, прибегаю ко лжи и преувеличениям. Без них не обойтись, если хочешь зажечь в душе народа неостановимый порыв… Я призываю простолюдинов выискивать врагов повсюду и немедленно расправляться с ними. Кто посмеет выступить против самосуда во имя революции?.. Его следующая жертва?..
Некоторые называют мои статьи доносами. Пусть! Зато эти люди, на которых я указал, были казнены. Кто, если не я, помог народу покончить с врагами?.. Но наивно полагать, что все противники революции уничтожены. Крестьянин, ремесленник! Будь начеку, будь готов взяться за оружие, когда Марат призовет тебя. Несогласные, колеблющиеся, сочувствующие старому режиму достойны смерти. Убивайте, убивайте! Грабьте! Разоряйте! Революция вас наградит и оправдает - вот мой лозунг. Диктатура и террор - вот мой девиз.
Когда жирондисты выдвинули новую идею: остановить революцию, ибо она перерастает в анархию, я был взбешен… Предатели!.. Я тут же выдвинул лозунг: Революция без конца!..
И вот под напором Национальной гвардии жирондисты 2 июня покинули Конвент. Теперь власть в наших руках. Более тридцати депутатов из верхушки партии жирондистов преданы суду. Я буду кричать от радости громче всех на площади Революции, когда над ними засверкает готовое обрушиться острие гильотины. Да здравствует революция! Да террору! Казнить, казнить и казнить! Всех несогласных, всех колеблющихся… Невзирая на возраст, невзирая на пол. Казнить! По моим расчетам, чтобы удержать власть, нам надо привести на плаху около трехсот тысяч врагов революции. Всех инакомыслящих, всех сочувствующих монархии. Безжалостно. Сурово. Без промедления… Мы, якобинцы, выражаем и защищаем интересы народа. Нам должно быть предоставлено безоговорочное право в решении вопроса «казнить или миловать». Я склоняюсь к первому. Казнить. Как можно больше. Чтобы искоренить заразу. Чтобы прекрасная Революция не исчерпала себя, а напитывалась живой кровью, пролитой нами на гильотине, и продолжалась до создания истинно свободного и нравственного общества.
Моя газета «Друг народа» стала мощным оружием в борьбе за свержение монархии и всеобщие права граждан. Мой пламенный призыв зажигает сердца третьего сословия. Недаром же теперь меня называют Другом народа. О, как я горжусь этим прозвищем!.. С детства я стремился к известности, да что там говорить, к величию. Я мечтал стать апостолом и проповедником высших идей. Как Монтескьё, как Жан-Жак Руссо. Я мечтал стать благодетелем человечества. И я достиг желаемого. Мое имя на устах каждого. Когда я выступаю в Конвенте, люди, затаив дыхание, ловят каждое мое слово.
Конечно, толпа – это многоголовое тупое животное – ждет радикальных призывов. Её объединяет не любовь, нет… В ее пустой черепной коробке кроется единственная потребность – разрушать то, что принадлежит другим. С каким восторгом и ожесточением чернь громила продуктовые и хлебные лавки! Выламывала двери оружейных арсеналов… Убивала лавочников и сторожей. Ей нужен вождь и приказ. Я даю ей то, чего она требует. Я понимаю, что нужно сказать или написать в статье, чтобы зал разразился бурными рукоплесканиями, а читатель беспрекословно взял в руки оружие и пошел на баррикады. Я умею манипулировать толпой. В доходчивой для нее форме я толкаю ее в ту сторону, которая выгодна мне. В моих руках толпа – послушное стадо, жаждущее приказа крушить и убивать.
Жирондисты ненавидели меня и судили Революционным трибуналом. Благодаря моей дерзости, смелости и красноречию я был оправдан. Народ вынес меня из зала на руках, как героя, водрузив на мою голову дубовый венок. И теперь пришел черед моих противников расплатиться за причиненные мне унижения. Гильотина ждет вас, господа жирондисты!.. Впрочем я никогда не забывал виновников любых моих несчастий и неудач: критиков и насмешников. Все они получили по заслугам, когда я добился власти. Кто-то называет меня кровожадным чудовищем, тираном… Глупцы! Вы подписываете себе смертный приговор. Я могу затаиться на время. Но никогда не прощу нанесенной мне обиды. Трепещите! Марат не прощает врагов!
Трибунал оправдал меня. Выйдя из его горнила, я предстал перед народом сияющим чистотой, достойным того великого дела, которое исполняю с блеском. Народ испытывает ко мне теперь еще больше доверия. Я стал символом Революции… Кто может похвастаться, что не сложил голову после суда Трибунала? Кроме меня, таких нет.
Революционный трибунал - надежный карающий меч на страже свободы. Великолепный инструмент очищения общества: немедленному аресту подлежат лица, признанные подозрительными, инакомыслящие, родственники эмигрантов и подозреваемые в неблагонадежности. Приговор один – смерть. Никаких апелляций, кассаций, никакой защиты, свидетельских показаний, улик! Для вынесения приговора достаточно уверенности присяжных в вине подсудимых. Ибо Свобода должна победить какой-угодно ценой!
Я обернулся на зеркало. Поджал губы… Да… Но на трибуне я прекрасен. Прекрасен как бог, возвещающий свою волю, нет, разумеется, волю небес… Полюбила же меня Симона. Она оградила меня от мелочных житейских забот. Симона платит за нашу квартиру. Она приняла на себя обязанности прачки, кухарки и домоправительницы. А по ночам согревает меня в постели. Но главное в ее отношении ко мне: Симона – ярая почитательница моего политического гения.
- Жан-Поль, - часто повторяет Симона, - ты воплощение страсти, ты мой кумир.
Я позволяю ей любить меня. Я ее понимаю. Ей выпал шанс находиться возле великого человека…
Накануне мне прислала записку гражданка, приехавшая из провинции, уверявшая, что может сообщить важные сведения относительно бывших депутатов-жирондистов, замышляющих мятеж. Я согласился ее принять.
Симона с утра попросила меня отказаться от встречи. Настаивала, что мне нужен покой, что у меня обострилась экзема, что… Да мало ли что она может сказать? Я знаю, что основная причина – ревность. Симона бы ни одной юбки ко мне не подпустила. Влюблена до безумия.
Слышу на лестнице громкий разговор, препирательства. Кричу:
- Симона, что там?
Она отвечает, что пришла посетительница, которую она не намерена впустить.
- Гражданка Симона Эврар, перестаньте путать личное с общественным!
Немедленно проводите ко мне посетительницу. У нее дело, требующее безотлагательного рассмотрения. Дело о государственной измене.
Симона сдается и вводит в ванную комнату молодую женщину.
Я прошу незнакомку подвинуть поближе ко мне стул и присесть. Она поднимает промокший от воды на полу край пышного платья, осторожно ступает по влажному полу ногами в остроносых туфельках с пряжками и садится. Платье из тонкого муслина в серо-белую узкую полоску слегка пахнет духами. Рука с узким запястьем в кружевной манжете мнет платок. Несмело проводит им по высокому лбу, обрамленному белокурыми завитыми прядями волос. Локоны спускаются на плечи из-под ее белого батистового чепца, перехваченного широкой атласной черной лентой… Цвета революции - синий, белый, красный. Почему же у нее лента черная?..
Плечи прикрыты красной косынкой, завязанной на узел над корсетом. На вид моей посетительнице около 23-25 лет. Лицо сразу выдает аристократическое происхождение. С первого взгляда понятно, что девушка хорошо воспитана и образована. Светло-карие золотистые глаза смотрят на меня пристально, почти с испугом. Да, так я действую на молодых женщин всех сословий. Они боготворят меня и боятся… Готовы отдаться, протяни я руку… У незнакомки узкое породистое лицо, маленький рот, розовые губы бантиком и щеки, покрытые золотистым пушком. Спину держит чрезвычайно прямо… Очень мила. Просто красотка.
- Удобно ли вам, дитя мое?
Она кивает.
- Благодарю вас.
И продолжает хранить молчание.
- Как вы сказали ваше имя, гражданка?
- Мари Анна Шарлотта Корде Д*Армон.
- Довольно известная фамилия. Вы родственница нашего великого драматурга Пьера Корнеля, я прав?
- Да, гражданин, правнучка. По матери.
- Для меня честь встретиться с потомком создателя национальной трагедии. В молодости, признаюсь, я был помешан на «Сиде» и особенно близка была мне «Смерть Помпея». Вы, гражданка, несомненно, понимаете, почему. Ваш прадед уже сто лет назад заклеймил абсолютизм. Абсолютизм – это всеобщий контроль, это общество привилегий для малой части населения и угнетения для остальной… Это… Ну, да я увлекся… Перейдем к делу. Что вы хотели мне сообщить, прелестная мадемуазель?
- Я хочу передать вам имена жирондистов, которые не успокоились после изгнания из Конвента и готовят мятеж, - девушка нервно поправила красную косынку на груди.
- Чрезвычайно интересно, дорогое дитя! Вы заняли правильную гражданскую позицию. Французы вас не забудут, - я подвинул на край доски листок и обмакнул в чернильницу перо, приготовившись записать имена предателей.
В этот момент в комнату вошла Симона со стаканом лечебного настоя. Она подозрительно оглядела меня и молодую посетительницу и без слов медленно передала мне стакан. Симона выглядела недовольной и даже сердитой. Я заметил, что Шарлотта Корде побледнела.
- Не пугайтесь, милое дитя! Никто вас здесь не обидит. Простите мою сестру, она, как Цербер, охраняет меня от треволнений внешнего мира, пока я не совсем здоров.
Симона поджала губы. Ей явно не понравилось, что вновь для посторонних я называю ее сестрой. Она подхватила юбки, вышла на лестницу, напоследок обернувшись, и захлопнула за собой дверь. Её взгляд успел задержаться на мне и выразить все охватившее Симону раздражение и даже злость.
Башмаки Симоны застучали по ступеням лестницы. Наконец затихли.
- Продолжим наш важный разговор, гражданка. Мне нужно спросить вас, к какой партии вы принадлежите?
- Я не состою ни в одной партии, гражданин Марат. Но по взглядам – республиканка.
- Прекрасно. Я жду имен.
Девушке удалось, видимо, взять себя в руки, потому что голосом спокойным и ровным она начала называть фамилии жирондистов и места, где каждый из них скрывался. Я прилежно записывал. И уже чувствовал, какой фурор произведу в Конвенте, изобличив измену поименно и раскрывая тайные убежища предателей.
Вдруг молодая женщина прекратила диктовать мне. Она пристально смотрела на список, возникший под моим пером, затем подняла глаза на меня:
- Могу я узнать, что будет с этими людьми?
- Я не только Друг народа, к вашему сведению, гражданка, но и друг карающего правосудия. Мне нечего скрывать. Все эти люди будут казнены. А обезглавленные трупы я предложу развесить на стенах зала заседания Конвента, чтобы другим было неповадно.
Я не ожидал от девушки подобной последующей реакции на мои слова: она вдруг вскочила на ноги, прижала ладони к груди и бросила мне в лицо, словно плюнула:
- Марат, ты кровожадный монстр! Ты убийца! Ты позор Франции и человечества! Ты обещал французам свободу. Но сам оказался ее палачом. Тебя не защитит закон. Ты вне закона! Я приговариваю тебя к смерти!
Мое тело напряглось, спина, расслабленно привалившаяся к гладкой поверхности ванной, выпрямилась, будто это был приговор, вынесенный революционным судом. Беспомощность буквально парализовала меня… Руки дрогнули и схватились за края ванны. Чернильница скатилась на пол, оставляя темные пятна на влажном кафеле. Листок с фамилиями предателей-жирондистов медленно погружался в воду. Пустой стакан с резким звуком ударился о пол и брызнул осколками в стороны… Какое-то оцепенение накатило на меня: происходившее было совершенно нереальным… От неожиданности я растерялся…
В этот самый миг девушка выхватила из-за корсажа, прикрытого красной косынкой, большой хлебный нож. О боже! Да она сумасшедшая!..
Непередаваемый страх сковал меня. Тело напряглось из последних сил, и я закричал:
- Дорогая моя! Ко мне! На помощь! На помощь! Симо…
Мой крик прервал страшный удар в грудь. Я склонил голову и увидел черную ручку ножа, вонзенного в мое тело. Сразу потекла кровь. Маленькие руки, обрамленные белыми кружевами, вырвали нож, вызвав в мозгу ослепительную вспышку боли, и снова вонзили его в мою содрогающуюся грудь. Я вижу две кровоточащих раны возле правой ключицы… В это трудно поверить… Это не сон?.. Дышать! Дышать! Мне трудно дышать… По лестнице уже стучали деревянные башмаки. А я смотрел на воду в ванной. Она так быстро меняла цвет. Красная как кровь… Моя кровь… Струи толщиной в палец били из ран… Красная… Изображение таяло… Расплывалось… И вдруг последняя мысль, пришедшая в мое мутнеющее, готовое погрузиться во мрак, раскалывающееся вдребезги сознание, нанесла третий, последний удар: так вот почему лента на чепце была черной…
(из сборника «Сто рассказов про тебя»)