Что с этим связано, помню в подробностях. 7 октября 1971 года мы перешли в новый, тёплый наш дом из старой развалюхи. Легко вычислить: был четверг. А в субботу 9-го (вряд ли в следующую) – «Дикое сердце»: второй уже день.
Двухдневный показ – аргумент в пользу. Да и девчонки в классе нахваливали: одну в честь героини называли Моникой.
Если бы дед поскупился, не дал двугривенный… Если бы даже два года спустя посмотрел – с другим опытом кино- и телезрителя… Не было б моего «Колибри на земле Франца Иосифа» – ни под каким названием. Индийское кино не навело бы на эти мысли. Да и отечественное – не то…
Интерес вызывала страна производства – Мексика.
Что я о ней знал? Была испанской колонией (как вся Латинская Америка, кроме Бразилии), отвоевала независимость. И до сих пор там говорят по-испански, есть индейцы. Ещё – олимпиада в Мехико. Пожалуй, всё. Поэтому интересно.
Действие, однако, происходило на острове Пуэрто-Рико: последний – вместе с Кубой – оплот Испании в Новом Свете. Как раз эпоха колониализма: на учёбу «хорошие люди» едут в заокеанский Мадрид, а не куда-нибудь в близлежащих Штатах. Там же – «Ищу мужа!», богатенького дурачину. Испано-американской войны, Мадридом проигранной, ещё не было.
Об этой войне прочтём чуть позже – в сборнике Марка Твена. Здесь же перед глазами – море, тропики. Не затронуло. И «про любовь» героев и героинь – не слишком. Впрочем, было понятно: одна из двух сестёр вышла за нелюбимого, поскольку богатый и прокурор. В постель его затащила, а он, как джентльмен (кабальеро по-испански), после этого не мог не жениться. Не кухарку же обесчестил, не горничную: свой круг, хоть далеко не первой величины. Охомутали добра молодца дона Ренато!
Эти подробности не с первого просмотра откроются. А что тогда? Что замуж по расчёту. А потом попробуй-ка уйти!
Положение женщины при «проклятом царизме»: испанский «королизм» чем лучше? Что-то перекликалось с «Грозой» Островского: смотрел перед этим по телевизору. Безумная езда прокурорши на плохо запряжённых лошадях напоминала прыжок с обрыва в Волгу – затяжной, но с той же целью. Позже дошло: она спешила предупредить зятя (он же деверь), что его арестуют.
«И в полдень схоронили несчастную Айме».
Нашу Катерину больше было жаль, хоть тоже «дикое сердце».
Говорили, однако, что дикое сердце – это Хуан-Дьявол. Контрабандист – прозвучало в самом начале. При этом слове вспоминались наркотики: героин, опиум, ЛСД. (Просвещали «Наука и жизнь», «Крокодил» и рубрика «За рубежом» в «Сельской жизни».) Потом, в ходе просмотра, вспомнилось, что контрабанда – любой запретный товар: из тех же испанских-португальских колоний не разрешали вывозить семена гевеи-каучуконоса. (Было в научно-популярной детской книжке.) И Хуан перестал казаться злодеем – даже напротив: грех великий – сделать гадость рабовладельцам-колонизаторам!..
Лента была некачественной: «за кадром» осталась гибель под рухнувшим деревом губернатора-взяточника. И не вполне понятой оставалась сцена в кабаке, где Хуан «съездил в рыло невзначай» карточному шулеру. (Единственная в фильме сцена насилия.) Вслед за этим к нему подсел прилично одетый «товарищ» с заманчивым предложением: успех позволил бы навсегда завязать с преступным бизнесом. Однако и риск был велик.
«Я рискую жизнью, а не свободой», – заявил «сеньор Дьявол».
Позже прояснилось: его собеседником был некий мистер, и явно речь об американском оружии… («Североамериканском» – говорят испаноязычные.) Справка: на Кубе, бунташной в те годы, стоят памятники тогдашним пособникам США. У нас об этом писали: кто-то там не вполне понимал, а кто-то всё понимал – да что делать? Ждать помощи больше неоткуда. В любом случае борьба с Испанией («родиной-мачехой») – святое дело.
Чем эта Испания хуже того, что возникло на месте её владений? Вопрос, не посещавший юного зрителя. И не только юного.
Хуан принял выгодное предложение, сперва заставив северного америкашку как следует раскошелиться. Деньги пошли не на пьянки- гулянки и не в чей-то «общак»: бывший контрабандист обеспечил землёй весь рыбацкий посёлок.
Но это ближе к концу. Поначалу же никто из героев симпатий не вызвал. Хуан мало того, что преступник, – ещё и неблагодарный. Пусть мачеха с ним поступила по-сволочному, отправив «в люди»: родной её сын, тот самый прокурор, вытащил единокровного брата из тюрьмы и готов был назначить управляющим на своей фазенде. (Асьенда – говорят в тех краях.) Чего же тот психует, обзывается?
Будущая прокурорша, с которой у Хуана роман, с самого начала неумная баба. А её сестра (старшая, судя по контексту, как пушкинская Татьяна, но тогда казалось, что наоборот)? Из-за любви всё к тому же прокурору собралась в монастырь. Грех, простительный лишь таким, как горьковские дед Архип и Лёнька. (Атеистическое воспитание, если кто забыл.) Ещё и призналась в «злобе против родной сестры».
Паноптикум – так бы я сказал, если бы знал в ту пору.
Всё стало меняться с появлением негритёнка, прозванного Колибри. «Не называй меня господином, – говорит Хуан, когда тот приносит ему кофе. – Я только капитан». У зрителя – уже симпатия: противник рабства и не расист. И, конечно, интерес: откуда, что прежде?..
Об этом не сразу. Сперва перед нами – стиль отношений. «Только капитан»? Нет, скорее – приёмный отец. Никто из матросов не сопровождает его на суше: на бал к брату-прокурору он взял лишь чернокожего юнгу, для каких-то услуг едва ли нужного. Экскурсия, бесплатный поход в театр. Конечно, предполагалось и знакомство с будущей капитаншей: её было велено величать госпожой.
Она же успела стать прокуроршей.
Это скорее радовало. Не верилось, что она была бы добрее, чем её свекровь к своему пасынку. А бедный мальчишка и так натерпелся. На экране – ничего такого: зритель мог представить, вспоминая «Максимку» или «Хижину дяди Тома». (Мне на тот момент представлялось по книгам о древнем мире да кое-что отечественное.) Но звучало вполне понятное: чуть не убили за расколотую бутылку. И неизгладимые рубцы на теле… Рабская доля. При этом – никакого света в окошке, никакого «на деревне дедушки».
И вдруг – «человек посильнее дедушки Макарыча». И поумнее Дон Кихота. Сам в прошлом Ванька Жуков – «сирота, нищей матери сын», а ныне – «начальник людям». Капитан на собственном корабле.
«Капитан взял меня к себе». Из ада – в рай! Пусть непрочен, ненадёжен этот «рай» – плавучий остров в океане зла, несправедливости. И нет гарантий от внешних волн – в прямом смысле и в переносном. Лучше, однако, на его борту. Здесь к тебе все по-доброму: капитан, его помощник. Надо думать – и остальная команда: расистов неумытых, забывших, что и сами они с примесью, Хуан не стал бы держать. Так чем же плохо? Великая работа – сварить кофе для капитана! Да полотенце намочить для его больной жены. Дети школьных лет ещё большее делают – в родной семье. И нет ничего, что сколько-нибудь омрачало бы.
Где, в какой книге, в каком ещё фильме? «Ты не сирота» – о детях войны? Видел годом ранее. Но там скорее семейный детский дом. И между детьми не всё идеально (порой – как в жизни). Здесь же нет и этой проблемы. И не надо ходить ни в какую школу.
Завидно? Не буду скрывать: было не без этого.
Госпожа капитанша вполне вписалась. Фантазия дополняла то, чего на экране нет. Представлялось: «святая Моника» (так звал её муж) научила мальчишку читать и писать. (В фильме о грамотности юнги ни слова.) Роль вполне для неё подходящая: она, сменив облачение послушницы на «штатское», стала выглядеть вполне современно. Что-то вроде старшей сестры одного моего приятеля. И «голосом молвит человечьим», как, впрочем, и другие персонажи. (Напомню: иностранные фильмы, предназначенные для проката, тогда, за малым исключением, дублировали.) Наш человек!
Трудно было поначалу объяснить её замужество. Как будто она обязана вместо сестры!.. Позже прояснится: младшая в наглую оклеветала её, обвинив в близости с Хуаном, а себя представив невольной свидетельницей. И Моника, желая спасти сестру от позора, приняла его на себя, подтвердив клевету. А в подтверждение – под венец, благо мнимый партнёр согласен. Предполагалось, что брак будет аннулирован: близости не было, жена не передумала в монастырь…
Таков узел, разрубленный письмом, попавшим в руки свекрови. Но не эти страсти-мордасти – тема негритёнка Колибри виделась главной. Прочее – так, приложение. Созвучные мотивы послышатся у Сергея Алексеева: «Жизнь и смерть Гришатки Соколова» прочту в том же классе. В роли Хуана-Дьявола – идеализированные Пугачёв с Хлопушей. Но там заглавный герой погибает. И его заступники обречены – не выкинешь из истории.
Здесь же – как в сказке. Хуан освобождён в зале суда: народ встал на его защиту. (Вполне вписывалось в ту картину мира, какую давала наша пропаганда.) И Моника раздумает разводиться. Письмо папе римскому (он один был вправе развести) не будет отправлено. От неё же прокурор узнает, что жизнью обязан подсудимому. (Обстоятельство, требующее замены прокурора.) И злая мачеха донья София покается и признает, что Хуан – родной сын её покойного мужа, а не приёмыш. (Прежде, кроме неё, это знал лишь Хуан с его адвокатом.) И братья помирятся.
Индийские фильмы я знал тогда понаслышке. И вообще эта тема была знакома разве что по фольклору – и то отчасти.
Финал тоже как сказочный, почти как в фильмах о Буратино. Шхуна уплывает в светлую даль, в кадре – Хуан с Моникой и Колибри: ему дали подержаться за руль.
Как бы то ни было, а фильм очаровал. В кинотеатрах семь раз смотрел: ни один другой не удостоился. В последний раз – летом 1989: с тех пор в кино не ходил. В школьные годы хотелось прочитать «одноимённое произведение»: автор – некая Каридад Браво Адамс, умершая глубокой старухой при Горбачёве-президенте. Мне же она казалась современницей Бичер-Стоу, хотя бы младшей. Ещё хотелось, чтобы показали по телевизору.
Дождался – не обрадовался (в конце «нулевых»). Да, без купюр, вызванных исключительно плохим качеством. Но перевод! Вместо «мальчика, которого приютил мой отец» – «юноша, который спас моего отца». Весь контекст – в пользу первого варианта. Прокурор сделался контролёром: вот кто обвиняет в суде! Не знаю, как там по-испански, только прежде в переводах и с венгерского, и с японского прокуроры были. И в книгах об Испании они со времён инквизиции.
Ещё один «перл». Было: «Жалко, что теперь не приговаривают к галерам. Затоскую по морю». Речь моряка, влюблённого в своё дело, в свою стихию. Вместо этого: «Жаль, что нет смертного приговора».
У какой параши подслушали ублюдочные переводчики?
Далее: «Это лучше, чем галеры».
Справка: последними в Европе от галер отказались Россия и Швеция в первой половине позапрошлого века. Здесь же – ближе к его концу: взбалмошная баба под граммофон балдеет. Последняя в Испании смертная казнь – осенью 1975 года, перед смертью Франсиско Франко. В бунташных же колониях вообще казнили пачками: в этот период – вряд ли аполитичных контрабандистов (хотя могли при желании найти политику).
Но полно о дряни! Спасибо, что Хуана не переделали в Юань.
Один мой старший товарищ, просвещавший меня в истории, пытался развенчать моего кумира. Хуан, по его словам, обыкновенный уголовник. (Ну да! Уголовники только и делают, что спасают кого от произвола, а кого от стихийных бедствий.) В вину ему ставилось обхождение с Моникой: после венчания привёз на корабль, а не туда, куда просили. Только вследствие этого её от воспаления лёгких лечил английский врач, а не туземная бабка-шепталка. Можно ещё придраться: почему у негритёнка нет нормального испанского имени? Должно быть, из уважения к традициям вест-индских негров. Вполне в их духе: подрастёт – имя сменится.
И я друга-просветителя уважил: назвал за глаза Колибри (на Хуана-Дьявола он никак не тянул). Не скрою: кое-что связанное с ним отражено, хотя и косвенно, в моём романе.
Напоследок поясню заглавие. Дедушкины слова по поводу моих детских восторгов: «Дед у тебя плохой – Хуан хороший. Хуан тебе чайку приготовит!» (Я, грешник, любил дедов чай больше домашнего: каждый мой визит сопровождался чаепитием.) Вспоминаю всякий раз, как начнут кого-нибудь рекламировать, творить кумира: здешнего, нездешнего – мало разницы. «Он (она) чайку приготовит! И сахарку положит, сколько хочешь. Ждите!»
Надеяться глупее, чем на Хуана-Дьявола, не существовавшего никогда.