Памяти Энди Флетчера и всех остальных.
Как-то, в очередном творческом припадке, я написал текст. Новое слово в литературе, максимальное приближение искусства к реальности. На каждой чётной странице последовательно излагаются события, происходящие с героем во внешнем мире, на нечётных параллельно идут мысли персонажа. «Рассчитываю на Нобелевку», - сыронизировал я и, утолив творческий зуд, вернулся к быту. Впрочем, даже на унавоженной стёбом почве порой может вырасти нечто более значительное. Этот микрорассказ я написал за пару десятков минут, внезапно вспомнив о своём «новаторском» начинании. Дело, конечно же, не в идее параллельных повествований, насквозь глупой и неудобоваримой. Дело в масках, которые мы носим, в том, кем мы были и кем становимся, в настоящих ценностях и шелухе. Что есть что – каждый решает для себя сам, пока жизни крутит нас в бесконечном потоке.
ЧЁТНАЯ СТРАНИЦА.
Крестовского разбудила вибрация смарт-часов на запястье. Он с трудом открыл глаза, потёр виски, посмотрел на спящую рядом жену, тяжело поднялся с кровати. Проходя мимо комнаты дочери, он услышал сквозь неплотно закрытую дверь сонное бормотание. В ванной Крестовский долго тёр холодной водой лицо, потом облачился в принесённые из комнаты рубашку и брюки, надел носки, тихо выругавшись, наклоняясь, зачесал волосы так, чтобы замаскировать проплешину. Он зашёл в кухню, закрыл за собой дверь, налил воду в чайник; потянулся за пачкой кофе. Зазвонил телефон. Крестовский посмотрел на экран. «Энди умер», - произнёс голос Севы. «Как?» - спросил Крестовский. «Вчера вечером. Инфаркт. Внезапно. Даже до больнички не довезли. Такие дела, чувак». Крестовский положил телефон на стол, опёрся руками о стену и долго стоял без движения. Чайник щёлкнул, выключившись. В тишине кухни еле слышно гудел холодильник. Крестовский открыл дверь, вернулся в комнату, взял с кресла сумку. «Кто звонил?» - приоткрыв один глаз, хрипло спросила жена. «Спи, это с работы», - ответил Крестовский. Он обулся, вышел на улицу, закурил, подождал на остановке автобус, покачался в пустом салоне, снова закурил, оказавшись на тротуаре, добрался до офиса, кивнул охраннику, поднялся на второй этаж, опустился на стул перед ноутбуком, потянулся за сигаретой, положил руки на клавиатуру, не дотронувшись до пачки, и сидел так, глядя в чёрный экран. Губы его шевелились, но камера на стене не записала ни одного звука.
НЕЧЁТНАЯ СТРАНИЦА.
«Нет, нет, только лёг же. В глаза песка будто насыпали и башка трещит, добро бы ещё если б с похмелюги. Спит… Конечно, ей по субботам никуда пилить не надо. Встаю, встаю. На хрена же так рано ездить, всё это можно из дома сделать. Корпорация, твою мать, камер они понавешали, приход-уход проверяют… Умыться и кофе, срочно кофе! Вон и Наташка дрыхнет ещё даже, а обычно с раннего утра уже с телефоном. Вот она, старость, плешь проглядывает, наклониться тяжело. Кофе горячий, быстро!!! Блин, кто это в такое время трезвонит? Сева? Этому ещё что, завязал же бухать, по крайней мере, с утра. Как?! Как?! Эндик?!! Да нет, быть того не может, он же раньше всех нас квасить бросил. Спорт какой-то, студию, говорят, у себя оборудовал. Говорят… Сколько я его не видел? Четыре? Или уже больше пяти? Позвонить тебе, мудаку, тяжело было, съездить раз в полгода. Посидели бы, потрещали, ручки в студии покрутили, может, пару риффов изобразил бы на гитарке. А даже если и нажрались бы – что, жизнь бы закончилась, из дома бы выперли, родительских прав лишили? Теперь только на поминках. Да и с кем, с Севкой одним? Никого ж нет уже, кто за границей, кто замужем. У Аньки чуть ли не третий. А какая пара у них с Эндиком была, как он для неё лабал на крыше. Ветер сумасшедший, мы все с винищем на рубероиде лежим, я Ленку тискаю, целуемся, красное изо рта в рот передаём. И облака, и папиросы… I`m going through change-e-es! А Ленку я ещё дольше не видел, умотала номера гостиничные забугорные убирать, ни в сетях, нигде её нет. Первый раз тогда с ней были – в маразм ударюсь, не забуду. Боженька, хер ты деревянный, истукан, кого ж ты создал? Похороним и дальше пойдём копейки кроить, на всё это ****ство повседневное размениваться. Чего ради? Гроба красивого? Если ты есть, пусть ему воздастся, пусть он там споёт-слабает, выпьет пускай сколько надо, и никто не остановит, и поцелует его пусть какая-нибудь, как тогда, чтобы мозги навыворот, чтобы вся жизнь, как тот город с крыши, – на ладони, и всё ясно, и никто никому ничего не должен, и любовь навсегда. Ну что тебе стоит, творец ты сучий, что тебе стоит…
I feel unhappy,
I feel so sad,
I lost the best friend,
That I`ve ever had…»