Поезд Дыровград — Кукиши. Купе № 5. Едут трое попутчиков — Игнат Черепков, Прохор Копытов и Вадим Худов. Нельзя сказать, чтобы в этом купе что-то происходило. Игнат молча смотрит в окно. Его взгляд обречен, квадратные очки отливают на солнце. Острым ногтем Черепков почесывает такой же острый и длинный нос, поправляет очки и снова смотрит вдаль, словно желая отыскать там что-то, без чего жизнь становится смертельно тоскливой.
Прохор Копытов ворочается на верхней полке и портит воздух. Вадим Худов перебирает в дорожной сумке продукты. Окорочка, бутерброды с колбасой, вареное яичко и прочие гастрономические мелочи.
У Прохора сильно скрутило живот от консервированной пищи. Курица, взятая из дома, давно кончилась и приказала долго жить.
— Ну что, Вадик, там тебе жена завернула? — нетерпеливо спрашивает Копытов, грузно переворачиваясь. — Небось запасла тебя продуктами до самых Кукишей?
— Да я сам себе собирал, — неохотно отвечает Худов. — Мы с женой уже неделю не разговариваем.
— Хороша жизнь! — бодро комментирует Копытов и свешивает ноги с полки, предвкушая долгожданный обед.
— Да чего уж там… — устало вздыхает Вадим и выкладывает на стол окорочка.
— Да, действительно ничего хорошего, — ворчит Копытов и подсаживается к столу. — Вот и женись на этих бабах. Даже в дорогу собрать не могут. Зачем, спрашивается, жениться, если сам себе все делаешь.
Прохор впивается зубами в окорочок и мелко-мелко жует. Его полные губы лоснятся от жира. Он утирает их ладонью и снова жует…
Прохор Копытов — старый холостяк, живет с матерью и всю жизнь работает в дыровградской поликлинике. Нельзя сказать, чтобы в его жизни что-то происходило. Сначала медбратом работал, потом массажистом. Тяжела была жизнь медбрата. Как только в медучилище отучился, сразу на скорую помощь распределили. Так вот и ездил, отдыха себе не знал никакого. Голова стала часто болеть, давление поднялось. Это ж подумать только — как с утра встает, так в поликлинику, баночки, скляночки моет, больным уколы ставит. Потом по всей ночи ездит на вызова. Мог бы и не загружать так себя, если бы денег побольше платили. Так ведь не дождешься от нашего здравоохранения, чтобы зарплату рядовому медбрату повысили. И решил Прохор пойти на курсы массажистов. Вернее, ему подсказали. Соседка тетка Прасковья, мамина подруга, посоветовала, иди, мол, Прошка, в массажисты, там поболе платят.
Прохор недолго думая пошел на курсы, с отличием их окончил и снова в своей родной поликлинике пристроился. Ему и отдельный кабинет дали, и зарплата стала выше, и называть стали по имени-отчеству. Одним словом, жизнь совсем другая пошла. Только вот снова беда — уставал Копытов опять сильно. Ну куда ж без этого. Вот и мать говорила, терпи, мол, Прошенька, деньги даром не достаются.
Больше всего к концу рабочего дня ныла спина, ноги опухали, и руки болели. Потом приноровился, попривык, полегче стало. Появлялись и положительные моменты. Народу к нему много ходило. Были и девки молодые. Придут, разденутся, спину свою голую подставят. Массируй, мол. Поначалу Прохор смущался. Где же он столько девок-то с голыми спинами видел. Почитай только одну Лидкину спину и видел за всю свою жизнь. Ох, ядрена была эта Лидка (медсестрой работала там же, в поликлинике). Жаль только стерва. Уж хотел было Копытов на ней жениться, а она к другому ушла. Ведь говорил ей сразу — скажи, ежели что не так, не води за нос. Горе с этими бабами. С тех пор Прохор один и жил. А тут такая масть пошла. Девки гурьбой валят. Одна другой краше. Привык потом к ним Прохор и даже стал подхохатывать. Он всегда подхохатывал, когда был в хорошем расположении духа. Ложится девка симпатичная к нему на стол. А он: раздевайтесь, мол, ха-ха-ха… ложитесь, ха-ха-ха. Пациентка сначала не понимает, что это за смех такой, а потом все-таки раздевается.
Прохор даже знакомиться пытался, и свидание назначил одной веснушчатой. Да только та не пришла. С тех пор он и не пытался даже ни с кем заговаривать. Обиделся, наверное. То ли на девок, то ли на жизнь. Вот и мать ему всегда говорила, что жизнь сложная штука.
По мере наработки стажа Копытов раздражительным каким-то становился. Может, это жизнь его достала. Но только не хотел он с ней мириться, с ее сложностями. Отсюда и нервозность, наверное. Едет, бывало, на работу. Утро раннее. Трамвай полнехонек. Давка. «О если бы моя тугая плоть могла растаять, сгинуть, раствориться», — размышлял Прохор, прижатый к трамвайной двери. Не подумайте, что Копытов такой уж необразованный был. Он книжки читал. И этого самого «Гамлета» тоже читал. Любимая его книжка была. И музыку слушал. Придет с работы, новости по телевизору посмотрит, потом музыку послушает, потом книжку почитает.
Так вот, приедет он такой раздавленный на работу, а раздражение еще больше. В кабинете жарища. Зимой батареи сильно шпарят. А Прохор и так конституции немаленькой, потеет. Форточки все пооткрывает, и за работу. Один клиент заходит, другой. А в коридоре их вообще тьма-тьмущая. Ноги мозжат. Душа на волю просится. Девки уже и не радуют, только раздражают. А если какая старая перечница придет со своим остеохондрозом, так глаза бы ее вовсе не видели. Да ладно бы легла себе и лежала, так ведь она учинит какой-нибудь скандал. А Прохор — человек вспыльчивый, сдержаться ему трудно. Он ей тоже отвечает.
Один раз пришла к нему как-то пациентка лет шестидесяти. Прохор как раз кабинет проветривал. Так она как заорет благим матом: мол, устроили тут сквозняк, как раздеваться-то, когда такой холод!
— А ты не раздевайся! — обиделся на нее Прохор. — Кому твое старое тело нужно!
Он хотел еще что-то добавить к вышесказанному, но пожилая женщина завелась, и ее остановить было уже невозможно. Буду, мол, жаловаться вашему начальству. Вас, мол, выгонят. Вишь, какое брюхо-то наел на государственных харчах!
Пожалел потом Копытов, что не сдержал свой пыл тогда. В чем главному врачу и признался. Столько шуму было из-за этого случая. На всю поликлинику. Сказал ему потом главврач: если подобное еще повторится, то выгонят его, Прохора, из поликлиники. Пришлось Копытову еще раз повиниться и снова на работу выходить. Только после всего произошедшего его больные еще больше раздражать стали. И так он возненавидел свою работу, что ноги просто туда не несли.
И решил тогда Прохор, вернее ему мать опять же подсказала, что нужно газетку с объявлениями купить и другую работу там подыскать. Нечего душу терзать. Прохор тут же в киоске газету купил и столько объявлений в ней нашел, что аж глаза разбежались. Тут тебе и столяры, и плотники, и общепитовские работники, и водители. И даже проводники поезда. Копытов подумал-подумал и решил проводником устроиться. Ума много здесь не требовалось. Позвонил. Его взяли на испытательный срок.
Только вот закончился этот испытательный срок первым же рейсом. Устал за этот рейс Прохор сильнее, чем в массажном кабинете. Пассажиры на редкость какие-то гадливые попадались. В одном купе пьянку устроили, в тамбуре нагадили, бутылку разбили. Пришлось за ними все убирать. Потом чаи разносил то в одно купе, то в другое до позднего вечера. А уж как сортир заставили драить, тут у Копытова совсем нервы сдали. Он швабру взял и пошел туда. Смотрит, стоит рядом с сортиром человек. С виду вроде интеллигентный, в очках. И пиво допивает. Да где ж это видано, чтобы рядом с сортиром пиво допивать?! Иди в купе и допивай себе. Разнервничался Прохор и высказал все это пассажиру. Тот на редкость сварливый оказался. Как начал орать на проводника. Копытов не выдержал и поддал ему шваброй. Ну тут такое началось. Опять жалобы начальству. Опять угрозы увольнения. Как в обратный рейс пошли, Прохор и говорит сам себе: «Хватит, наработался. Нигде покоя мне нет. Пойду обратно в массажисты. Там хоть работаешь на одном месте в тепле, да и пьяных не водится».
Как сказал, так и сделал. Его и мать одобрила. Иди, говорит, сынок, в пояс поклонись главврачу и обратно просись. Пришлось сделать, как мама велела. И взяли Прохора обратно в дыровградскую поликлинику.
С тех пор он так там и работает. Старается в дрязги не ввязываться. Вот и отпуск ему дали, оплачиваемый. Мать говорит, съезди к тетке в Кукиши. Прохор с удовольствием и поехал. Тетка хорошо готовит, особенно курицу. Такая у нее корочка хрустящая получается!
— Ну что ты все в окно-то смотришь, Игнат? Поел бы с нами маленько, — управляясь с окорочком, говорит Прохор Копытов.
Игнат переводит на него болезненный взгляд:
— Да не хочу я, потом.
И снова смотрит в окно…
Игнат Черепков — молодой человек лет тридцати, совершенно лысый. Очень высокий и худой, со следами перманентного похмелья на лице. Нельзя сказать, чтобы в его жизни что-то происходило. Работал дизайнером. Кочевал из издательства в издательство по причине, что держать его в одном месте долго не могли. Всему виной его крайняя недисциплинированность. Хочет — на работу опоздает, хочет — редактору надерзит, хочет — вообще на службу не придет. Так однажды из-за него чуть целый проект не завалили. Не пришел, и все. Кто его знает, почему не пришел. Только потом еще и оправдывался, и все виноваты у него были.
Внешне Черепков создает впечатление мыслителя. Кажется, что какая-то мысль постоянно бродит у него в мозгах, и Игнат пытается за нее ухватиться. На самом деле это не что иное, как желание опохмелиться. И сосредоточенные складки на высоком лбу — тому свидетельство.
Игнат развелся три года назад. Вернее, жена его выгнала. Он переживал, конечно, поначалу. Потом успокоился. Лишь часто думал о малолетних сыне с дочкой. Любил, наверное.
А дело было вот как. Игнат с женой все время ругались. Он и дома недисциплинированностью отличался. То утром пьяный придет и говорит, что работы в издательстве много было. То зарплату всю до копейки прокутит. То ковер не пропылесосит. Его просят — пропылесось, в магазин сходи. А Черепков сидит у телевизора, как будто ему на все наплевать.
А уж когда пришел в очередной раз утром не только пьяный, но и весь в помаде, жена сразу заговорила о наболевшем. Игнат жалко оправдывался, мычал и издавал удушающий запах перегара. Под носом у него блестела полоска соплей. Черепков размазал ее и обессилено икнул. Это почему-то окончательно разозлило жену. И она в очередной раз крикнула: «Катись к черту!» Увидев, что привычные слова на мужа не подействовали, она настойчиво повторила адрес, по которому он должен был немедленно отправиться.
Черепков и уйти-то как следует не мог. Весь день уныло собирал чемодан. Потом вышел. И к вечеру вернулся. Свитер свой любимый забыл. Долго искал. Все снова мычал-мычал чего-то. И так опять всю квартиру перегаром провонял, что пришлось потом усиленно проветривать. Свитер он свой все-таки нашел. Уже к ночи. Хотел остаться ночевать. Но разозленная жена пинками выгнала Черепкова за дверь.
С тех пор Игнат совсем по наклонной плоскости покатился. Наслаждаясь холостяцкой жизнью, он уходил в загулы, вдоволь общался с товарищами. И даже был уволен с очередной работы. Оказавшись совсем без денег, он стал занимать их у друзей. Когда пришла пора отдавать, он глубоко задумался — чем. А так как башка трещала после вчерашнего денатурата (деньги на нормальные напитки закончились), мысли вообще никакие не шли, как бы Игнат ни морщил свой высокий лоб.
Но когда совсем прижало и один из товарищей пришел за давним долгом, почему-то угрожающе размахивая клюшкой, оставшиеся мысли в голове Черепкова резко собрались, и созрело решение. Ехать в Кукиши. К другу Кирюхе Ларионову. У него денег попросить. Они с детства дружили, в школу вместе ходили. Сам Игнат был из Кукишей. Потом уехал в промышленный центр — Дыровград. Унесла его нелегкая. Может быть, если бы до сих пор в Кукишах жил, то и не свалилось бы столько несчастий на его голову.
И вот на следующее утро Черепков встал другим человеком. Впервые умылся, почистил зубы и тщательно выбрил голову. Он всегда брил голову, так как волосы росли последнее время очень плохо. Постоянные стрессы давали о себе знать. Занял у соседки триста рублей на дорогу и поехал в Кукиши.
Когда сел в поезд, то сразу почувствовал слабость и дурное настроение. Вероятно, все-таки сказывался опять выпитый накануне денатурат. С мечтой о холодном пиве он смотрел вдаль и размышлял…
…Окорочка незаметно улетели. Довольный Прохор снова забрался на полку, с чувством исполненного долга еще раз испортил воздух и погрузился в чтение.
Без аппетита доедая яичко, Вадим Худов вспомнил про купленное им на вокзале пиво. Его взгляд просветлился.
— Мужики, пиво будете? — спросил он, доставая из сумки одну за другой бутылки.
— Отчего же не будем! — каким-то не своим, обновленным, голосом откликнулся оторвавшийся от размышлений Черепков и подался всем корпусом к Худову.
Вадим Худов щедро расставил бутылки на столе и достал открывашку…
…Вадим, по большому счету, был добрым человеком. Даже бесхарактерным. И страдал всегда от этого своего недостатка. А может, и достоинства. Худов, вообще-то, считал себя вполне достойным человеком, и даже более того. Нельзя сказать, чтобы в его жизни что-то происходило. Но, постоянно борясь с комплексами, Худов смог достичь в этом деле таких высот, что иногда начинал даже страдать манией величия.
Любил хвастануть, особенно перед девушками, которых у него водилось, как он признавался, невиданно. Он мог им столько всего про свои сексуальные подвиги наплести, что даже сам потом во все это начинал верить.
Друзей у него практически не было. Не любил Худов с мужским полом дружить. И вообще он не любил с кем-либо дружить. А зачем?
Балуясь в юности игрой на бас-гитаре, Вадим Худов сочинил симфонию. Подумать только — не песню, а симфонию! Но рассказывал об этом настолько убедительно, что собеседница в результате верила, особенно если она была шатенка. Вадим испытывал слабость к шатенкам и перед ними был особенно изворотлив в описании своих великих талантов.
А как нелегко было достичь такой самоуверенности! Ведь комплексы вдалбливались в Вадима еще с детства. Сначала его воспитывала властная мать. Отца своего он не помнил. Где отец, Худов вообще не знал. Может, так, случайный прохожий... Если мальчик не слушался, то мать пинала его всякий раз под мягкое место и закрывала в ванной. Эти крайние меры просто необходимо было применять — мальчика нужно было держать в строгости.
Желая поскорее вырваться из-под опеки родительницы, Худов рано женился. И жену себе подобрал тоже с характером. Когда сын родился, Вадик как заведенный бегал. На трех работах работал, пеленки стирал. А жена все была недовольна. Бывало, возьмет и пнет Худова под мягкое место, да так больно, что аж до слез обидно. Но Вадим все терпел, пока она наконец не подала на развод. Надоело с таким хлюпиком жить, который по дому ничего не успевал и гроши зарабатывал.
Почесал Худов свое мягкое место и стал думать, как ему дальше быть. И пришел к серьезному мужскому решению — никогда больше не жениться. Но через пару-тройку лет снова встретил шатенку и влюбился. Да так сильно, что снова в загс потянуло.
Шатенка Регина как-то сразу вошла в его жизнь. И все расставила на свои места. Родив дочек-близняшек, окончательно обосновалась в его трехкомнатной квартире и стала настоящей домоуправительницей. Все бы шло хорошо, да вот только нервы у нее что-то пошаливали. Если что не так, она могла кинуть в мужа первым попавшимся под руку предметом. Ладно, если это сотовый телефон оказывался — не так больно. А если мясорубка… От мясорубки Вадим бегал по всей квартире. Потом запирался в ванной и сидел там до вечера, боясь высунуться.
Развестись он, конечно, мог с Региной. Но зачем? Да и страшно ему было самому такое решение принять. Он даже ухаживать на работе стал за одной шатеночкой, чтобы отвлечься от таких мыслей. Дифирамбы ей пел, изображал из себя сочинителя симфонии и брякал на гитаре. Совсем голову заморочил бедной девушке. А она неопытная была, сразу влюбилась. Видя ее беззащитность (Худова всегда возбуждала чужая слабость), еще немного ей на гитаре поиграл и к Регине пошел мириться.
Мир был недолог. Снова в ход пошла мясорубка, оскорбления по поводу низкой зарплаты и разбитый сотовый телефон.
В результате Вадима вообще из собственного дома выгнали. Пришел он на работу жить. Поживет-поживет там немного, снова под дверь к жене приходит и обратно просится. Она не пускает. Потом пустит на какое-то время и опять выгоняет. Раздражал он ее почему-то страшно.
Вот и опять они поссорились, неделю не разговаривали. Худова в командировку послали новое оборудование тестировать. Он инженером работал в салоне электроники.
Едет Худов и о своем худом житье-бытье думает. Как дальше с Региной быть? Как денег побольше заработать? Как детей многочисленных прокормить? Будь что будет. Главное, чтоб нашелся такой человек, который бы за него правильное решение принял. Там, глядишь, и снова жениться можно будет. Вот и шатенку уже снова приглядел.
…Худов с Черепковым с удовольствием допили пиво. Разговорились — с ними такое редко случалось. С Худовым-то тем более. Он ведь только с женским полом откровенничал. А Черепков вообще весь белый свет ненавидел. Вот что пиво животворящее с человеком делает. Прохор Копытов не разделил ни их разговора, ни трапезы. У него горло болело.
С окончанием пива какая-то вялость попутчиками овладела. А за ней некоторыми — и дурное настроение.
Кукиши еще далеко. Поезд монотонно стучит колесами. Нельзя сказать, чтобы в этом поезде что-то происходило.
Игнат снова молча смотрит в окно. Его взгляд обречен, в очках отражается заходящее солнце. Острым ногтем Черепков почесывает свой такой же острый и длинный нос, поправляет очки и смотрит вдаль, словно снова желая отыскать там что-то.
Прохор Копытов отложил книгу, тяжело ворочается на верхней полке и опять портит воздух. Вадим Худов перебирает в дорожной сумке оставшиеся продукты. Пиво вызвало аппетит.
У Прохора сильно скрутило живот от жирных окорочков. Солененького бы сейчас.
— Вадик, что там тебе еще жена завернула? — подает голос Копытов.
— Да я же сам себе собирал, ничего она мне не заворачивала, — тихо отвечает Худов. — Огурцы соленые хочешь?
— Хороша жизнь, вот и женись на этих бабах, — ворчит Копытов и свешивает ноги с полки, предвкушая огурцы.
— Да чего уж там… — устало вздыхает Худов.