Проявить подлинное настроение – не всегда легко. Никогда не увидишь себя такой, какая ты есть. На это указывает собственная строптивость, в которой, в свою очередь намешана коим-то образом волевое самовоспитание. Даже тот дневник, - дневник личный, припрятанный от посторонних глаз с записями редкими и сложными, отнюдь не откровенными, но именно – волеизъвленными в пятнышко, как далматинец…
Ирма так его и называла: «Долматинов дневник».
«Никогда не увидишь действительность, как она есть, - писалось в нем, - смешивание абстракций, кои въелись в мозг, в необходимую структуру хоть какого принятия и приЯтия света внешнего, иногда кажется, полностью расчленили. Своими иллюзиями, как ни крути - жить намного легче. Намного легче относиться ко всему не серьёзно, с эдакой штукой-шуткой, но как? Но как к внешнему миру относится штукой-шуткой, когда он ежесекундно требует от тебя сто сорок тысяч вольт напряжения, как?
Где-то глубоко внутри тот настоящий вопрос. Где-то ещё глубже – настоящий тот ответ.
Единственный маячок – личное благосостояние и постоянная сверка – не сошла ли ты окончательно с ума. А для этого требуется постоянное присутствие в социуме, - среди людей. Они, - люди, лучше видят твоё святое благосостояние, благоразумие.
И мальчик Никон…
С этим странным, молчащим парнем встречаться? Либо: принять в группу «шТука-шутка»?
И отчего он так многозначительно безмолвствует именно в те места сообщений, когда я лично ощущаю его ответ и почти уж слышу его? Отчего мой мозг хочет вынуть из несуществующей реальности-иллюзии, - ВООБЩЕ ничего не существующего, как это модно теперь говорить, нечто серьёзное?
Это и есть любовь?
И следующее: отчего тогда я ее – не чувствую?»
***
Они встретились как всегда на выходные.
Стук каблучков отзывался где-то чуть ниже сердца. Сегодня этот звон по асфальту ей казался намного отчётливей, выразительней. Она чувствовала заранее – он намерен ей сегодня что-то сказать, наконец-то. Наконец то, что она ожидает.
Нет, это не предложение руки и сердца.
«Ух, тут я ему сразу поворот-отворот!»
Здесь должно было свершиться нечто волшебное.
«Например?»
Например, сказка о некоем озере 377, в путешествие к которому Никон давно уже побуждал.
«Но он не знает, что я владею боевыми навыками самообороны. Ну, не очень, но владею. И как, это даже интересно, - как будет жалко его лицо на флегматично падшем, забившемся в угол ухажёре, когда он получит первое и настоящее предупреждение от пассии?»
Ирма остановилась. На миг - стойкое чувство развернуться назад и никогда больше не встречаться с Никоном. И ещё: мизинец подозрительно тёр в новой обуви.
«- Какое путешествие? – Внутренний диалог.
- Тебя сегодня пригласили?
- Нет, вчера
- А вчера – это вчера».
Она продолжила путь.
Как полагалось: опаздывала. Не специально – просто, действительно, поздно вспомнила о назначенной встрече. А честнее ещё: проспала, намеренно неторопливо варила кофе, лениво глядела в осеннее окошко вниз на проходящих соседей. Ждала тревог от нынешнего поклонника, размышляя: может ли быть так, что он прочувствует, что видеть его сегодня она, например, не желает, то есть, особенного желания не присутствует?
«А?»
Но утро как утро.
Сидеть дома - не охота. Ещё эти рОссказни об озере.
В прошлый раз Никон разоткровенничался об успехах мнимой самореализации, - медитативных практиках и прочее.
«Ерунда».
- Жизнь – большое путешествие, - говорил он, - я бы даже сказал – великое, но люди, люди так боятся этого всего, и знаешь, в том причина одна, одна всего лишь…
Она ждала и заметно нервничала, анализировала, отчего иногда теряет самоконтроль?
«Каприз, может быть?»
Но не шилом шита, ждала. Нижнее веко нервно дёрнулось пару раз.
Никон не обращал внимания. Порой он углублялся так - нырял куда-то вглубь себя, дурашливого, и там что-то выделывал.
А был вопрос, - не принимает ли он каких-нибудь препаратов, и не наркоман ли он вообще в эдаком «самосознании»? Однако, зрачки парня никогда не менялись в то критическое состояние «благообразия», как обычно наблюдается у зависимых. «Дурашливости» можно было привыкнуть, хотя бы ради того, что было скучно.
«Менять коней на переправе, - рассуждала она, - о, нет! Я не такая. Нужно округлить сначала одни отношения, - до края округлить, свести, понять, принять и все такое, а дальше – дальше».
Данное поведение не принуждало ее, собственно, ни к чему, это не касалось и моральных принципов, - не изменять никому, пока не закончишь качество одних отношений: друг или враг. Это было нормально, справедливо.
- Ну? – Выбросила она в обмен молчанию парня.
Тот улыбался, побывав в собственных глубинах, приходя в себя, продолжил:
- О чем я говорил?
«Тут бы рассмеяться и послать - ко всем…2
Она сдержалась:
- О причине, которая мешает…
- А-а, да! Так вот, причина, которая мешает путешествовать, даже начать увлекательное странствие - это корабль на котором ты отправляешься. Все дело во взаимном доверии, что не будет никаких поломок в пути и никакой дисгармонии в отношениях.
- Послушай, - она тронула вопрос, - а кто я - для тебя?
Никон задумался всего на секунду. Но он задумался. Ирма не могла не воспользоваться, чтобы не смотреть на него.
Тонкая линия неизвестных переживаний сформировалась на высоком лбу, его. Он смотрел в ответ, смотрел ответственно: по-особому как-то, ответил:
- Ты? Любимая девушка, - и как ни в чем не бывало, продолжил путь.
Заперло дыхание.
«Неслыханная радость!»
Где-то в одном и том же месте всегда одно и то же, - щекочет в низу живота, аж чешется! И это было не напряжение – мытарство какое-то душевная безвестность. Словно она растила в себе некий товар, который до сих пор поднимал цену, - до сих пор. И вот вышла на рынок, и первый покупатель взял сходу половину сразу ее продуктов.
Это было бы естественно и ничего такого, но откровенно говоря, восе не то, что хотелось бы. И она стала думать об этом.
Она не собиралась ничего отвечать на глупое утверждение фразу.
«А говорить больше и не о чем».
Шагала и всеми силами воображения, но только чтобы не глядеть на парня, выстраивала его образ, чтобы потом запомнить навсегда.
«Жалко парня. А кто он, чтобы из десятков поклонников, чтобы его жалеть?»
- Да о чем ты? – Вмешивался Внутренний Диалог, - сама загоняешь в узел. Об этом суть ли: любовь – не любовь? Он излишне духовен, может быть, романтичен до тупости, и чтобы по-настоящему понимать…А тебе стоит этому научиться!»
- И вот, - продолжал Никон, - если довериться партнёру в путешествии, доверится в том, что он имеет некоторое представление о древесине, каркасе строения моего корабля, то можно и отправляться. Ты доверяешь же мне?
Ирма споткнулась на собственных мыслях. Состояние, когда в мозгах белый шум, и ты вот-вот теряешь контроль над собой, само собой.
«ЧУдный рефлекс. Мне даже это начинает нравиться».
- Что? – Для начала спросила она, - прошлый раз - говорил, что угодить в плохую ситуацию – это судьба. И, наверное, судьба плохого не пошлёт, так же?
- Да, но мы оба поддержим, друг друга и выплывем оба.
- На древесине.
- На древесине.
Она хотела эдак взглянуть на него – передумала.
«Пусть еще помелет».
- А почему ты так представляешь себе: древесина-древесина. Какая ещё древесина? Я, например, не люблю…, - она еще раз остереглась взглянуть на него «эдак».
Никон притормозил, Ирма автоматически остановилась.
Он глядел на неё, на ее опущенные почти к его ногам глаза, и куда-то вглубь неё желал поглядеть. А ей хотелось рассмеяться, но – держалась.
Он немедленно тронулся вперёд, и она – за ним.
И она - поспешала за ним!
«ЧУдный рефлекс. Мне даже это начинает нравиться».
«Словно собачонка какая! Что же за способности: от мамы, папы… Я его ненавижу!»
Это была рознь с самой собой – она осознала. В этом состояло нечто опасное. И это было интересным. Это было путешествие в самое себя. Это было знакомство с тем индивидуальным, специфическим, особенным, личным кораблём.
«Личным кораблём!»
«Как это все заразительно!»
… свойствами древесины, которого она до сих пор путешествовала – без него, - в одиночестве совсем. Путешествовала до него. До своего знакомства с ним, до берегов озера №377…
***
Выехали на окраину города, пешком - четверть часа.
За холмистой местностью, вдруг раскрывшейся перед парой, угадывался старый заброшенный карьер рваными гранитными выступами.
- Здесь я не бывала никогда, - честно призналась Ирма.
Дальнейший – спуск по извилистой полуразбитой асфальтной дороге, меняющейся на грунт в щебёнку, хрустящей под ногами.
Шелковица, древовидные кусты, въевшиеся в камни, выживающие здесь неизвестно как.
Девушка заметила свежий пепел от недавнего костра, обгоревшие ветки были разбросаны повсюду.
Чем-то напряжённым отозвалось в груди, и мысли как канарейки перед рассветом растревожили буйный сон. Останавливаться невозможно.
Она не могла отвязаться от присутствия чего-то инородного, словно следящего за шествием их парой, и чем дальше, тем больше это ощущение овладевало ею. Она не верила в приведения и духов-плюс. Но то и дело сверяла душевные образования со слишком уверенным ходом парня. И то, что ей раньше казалось странной, смешной связью с ним, теперь теряло иронию.
Она никогда не нуждалась в оценке Никона. Он просто был следующим. Смог бы он, например, - щупленький такой, невыразительный, стать, НАПРИМЕР, на ее защиту.
«Развернуться бы и дать деру, а?»
Но нечто вывернутое, обещающее улучшение данного положения дел неумолимо волочило вперёд.
Озеро, видимое до сих пор голубыми своими крылами, распахнулось перед ними, стоило им выйти в пойму вод его. Хвощи, камыши, рогоз - по берегам. Харовые водоросли в хрустальной плотности лениво развивались венчиками. Это успокаивало, усыпляло.
Ирма оглянулась- никого.
«Бояться здесь чего-то: разве саму себя».
И теперь данная идея полностью овладела ее вниманием.
- Ну, вот, - услышала она, - пришли.
Он поглядел на девушку внимательно. Он желал видеть что-то в ней, - ее фигуре, ее настроению, ее мимике.
«Что? Где?» - Она не сопротивлялась. По телу пробежал озноб – и виду не подала.
- Мне кажется, - сказал он, - здесь, будто я обретаю что-то такое…,какое-то восхождение внутренних сил, - воссоединение, что ли. Хочется расправить плечи, петь хочется…
«Ага!»
Ирма, впрочем, готова была ко всему, даже если кто-то здесь завоет mach-up.
«В глуши и покое эдаком хоть что твори».
- О чем думаешь? – Поинтересовался он, восхищённо глядя куда-то в середину озера.
Прежде чем она ответила, парень расправил плечи, и что-то щёлкнуло даже у него внутри куртки.
Прежде чем она ответила, она произвела, она подумала тысячу раз: развязать для начала – что? Хоть что-то? Сначала просто выразить одну эмоцию – или оптом?
Потом: ни странно ли она себя сейчас чувствует?
Прежде чем она ответила - ответила самой себе, - ни в голос, ни в фразу, ни в ощущение, а так, чтобы просто совершить какое-либо действие.
Ей необходимо было совершить любое действие - выскользнуть из обращения казуса этого, - начавшихся событий данного «приключения».
Она направилась к берегу – ноги поволокли - остановилась у коронки приветствующих водорослей, молчала, испытывая желание наклониться, опустить руку в воду, коснуться, погладить зелень роголистника.
- Ты, знаешь, - услышала она за спиной, - я раньше чувствовал себя таким разбитым, опустошённым. Словно в семье я, и тут же – не в ней. Словно мне все время приходится торговать собой. И даже, когда мне говорили приятные вещи, обнадёживающие способы выйти, например, из унылого состояния, мне все-равно казалось: я должен реагировать как-то не так, чтобы понравиться. Находится в волшебстве и некотором таком, скажем, опьянённом выражении ко всему этому миру, родственным даже, -душам, то есть – это же было вполне нормальным? Это никак, самым законным видом – никак, не могло никем преследоваться. И все это созидалось, созидалось эмоционально, чувственно, но вот…, - он смолк.
«Начался бред!»
Ирма вытянула мокрую руку из холодной воды, которую сама не заметила, как опустила таки. Едва притронувшись увёртливой зелени хвоща, на вид оказавшегося весьма строптивым, она решила высказаться.
Раздался шорох. Это был звук подёрнутой по щебени кроссовок парня. В девушке заперло дыханием.
«И не страшно вовсе!»
Но по коже промчался холод.
- И вроде, - слышала она, - верно: чувства, сердечность, участливость, эмпатия…, но только как же здесь, - на этой жестокой земле возможно все это душевное нести?
Ирма поднялась, отряхивая руку.
«Ладно, позабавились и довольно!»
- Желание – полностью приятии в себя, как прежде…, - продолжал он.
«Как прежде!»
«Художественно!»
- Желание – разозлить, более – пробудить внутри себя привычного Зверя Сопротивления, который ещё никогда не подводил методе индивидуализации, идентификации себя. Вызлить, выкрошить ничтожный примитив тишины этого 377…
- Интересно, - прервала она, - кстати, это почему же это озеро триста семьдесят семь? Ты его так назвал, что ли?
- Обозначил? – Уточнил он.
«Ага – обозначил».
- Ну, да, - лишь усмехнулась она, пропустив ремарку.
Губы вытянулись трубочкой – она этого не хотела.
«Сдерживание такое?»
В иное время – подурачиться бы! Пришло б на ум всплеснуть руками, пробежать несколько шагов, рассмеяться, сказать что-то глупое,- неуемное выразить что-нибудь.
«Это мужчинам нравится».
«А теперь – зачем?»
Она оглянулась: Никон глядел на неё из всего своего внимания.
- Ты не замечаешь ничего? – Спросил он.
- Чего ещё я должна замечать?
- Я тебя еле слышу, - ответил он, края губ подтянулись в усмешке нарочито. Но это был не тот Никон, не тот парень, не тот. Не тот наивный, простодушный взгляд, не тот, что знала.
- Пойдём отсюда, а? – Рискнула.
- Идём? А ты хочешь? – Неожиданный получила ответ.
В душе дрогнуло.
Никон развернулся и пошёл назад.
«Настоящая психология будет действовать иначе, она будет использовать любую возможность применить старый ум, принцип душевного равновесия, исцеления только чтобы выжить».
И это сейчас работало.
- Ну, что же? – Спросил Никон, пройдя и обернувшись в десятке шагов от миролюбиво, не двигающейся с места девушки.
Она не знала.
Тот Внутренний Диалог умолк. А она – пуста.
Внутренний Голос, чистотой, кристальностью чем-то схож на воды 377?
- Я не хочу, - выдавила она.
Молодой человек сделал ровно те же десять шагов обратно.
- Я же не спрашивал тебя. Я же спрашивал - ты ничего не заметила?
Молчала. Ее внимание вдруг увлекла корона голубоватого цветка, окружённого стеблями с крохотными коричневатыми, запертыми коробочками семян, тут же – мелкие мешочки – белёсых. Ирма подошла, занесла руку внутрь того семейства.
- Эх, не стоит тут ничего трогать, - заметил парень, - здесь все чужое.
- Чужое? Почему чужое, когда это наш город, наш карьер, наше озеро?
- Если ты будешь тревожить местную флору, ты - ничего не почувствуешь, - природы этой не почувствуешь. Она отомстит, – выслушала тираду Ирма.
И вот.
И вот то Сердитое Существо в ней - Сопротивление сыграло ставку.
- Вот ещё! – Ответила она, - как же!
И потянула связку растений кверху. Не сразу ей удалось, правда, вырвать ее. Ком сырой земли ещё пришлось отряхивать. Она чувствовала, как тяжко не угодила поступком ухажёру. Но разве не того следовало добиться?
«Разве не тот сигнал последним, откровенным, уверенно подлым является, чтобы знать наверняка – стоит ли что того человек, чтобы потом проводить над ним некоторые элементы, так сказать? Что стоит человек и где та октава ЕГО, за которой он переменит знак в нотном стане, а?»
Ирма долго избегала назойливого наблюдения за своим мероприятием извне. То, что протрезвело вдруг в ней, она готова была нести полную ответственность. По справедливости.
«Ты, давай, - думала она, - давай-ка: что ты там о тревожности, индивидуализации говорил? Хочешь сказать мне нА ушко?»
Она подняла на парня свой вид, и тогда ему пришлось опустить свои глазки. Ещё раз несколько и добротно, она отряхнула цветки и сунула их в карман курточки. Подумав, отыскала пакет, переложила в него растения, крепко ухватившись за ручки.
- Я их домой принесу и в вазу поставлю! – Таков смысл.
- Хорошо, - пробубнил парень.
- Ну, я думаю, - продолжила Ирма, - не стоит и дальше идти. Или, может, ещё что-нибудь найдём?
- Хорошо, - повторил Никон, - идём.
«Если бы он сказал «нет» - было бы лучше».
Они пошли вдоль. Она так и не узнала секрет той номинации, чем будоражило ее.
«Но и не особо это интересно».
Берега 377 удивительно и суетно, прикрывая один грунт другим, менялись.
Тут щебень истончался, сверху – песок. Песок жёлтого цвета менялся на бугристые комья овражьего вида. Ромбовидные кристаллики, если б растереть на пальцах – ты увидишь это. Потом – галька: белая, трёхцветная, чёрная, серая.
«Удивительно».
Никон - рядом. Ирма не скрывал, как ее изумляет здесь. Он молчал.
- Ты там, - разорвала девушка полное беззвучие, - что-то там хотел ещё сказать?
- Я думал, ты догадаешься?
«Ну-у-у, это уже наглость!»
«Ах, если бы, милый друг, знал, как я умею динАмить. Элементарно – в пол-оборота».
- Я надеялся, что ты сама прочувствуешь то, что не хочет молчать в тебе, - добавил он. И при этом бросил на неё глаз!
«Смотрите люди честные, что твориться-то! Смотрите палки-ёлки, растения прибрежные, как я его сейчас убивать буду!»
Но все, - на все то, она нашлась лишь глубоко и тревожно вздохнуть.
Никон даже расцвел. Ах, великолепное присутствие недотроги! И ещё – он улыбнулся.
«Невесть, зачем этот черт вдруг взялся кривиться!»
«Дать бы по губам».
И она подняла руку (рука сама поднялась), и рука та взялась за руку парня.
Она ощутила дуновение легкомысленного ветерка.
«А его и сроду тут не было», - подчеркнула.
Она сама, - самовольно подтянулась к парню и ещё глубже прихватила его за руку, потом – за предплечье. Потом голова ее пожелала на ходу, - в тряске прислониться к его плечу. И она бы повторила это тысячу раз, хоть бы как бы он сопротивлялся.
***
Только почему нет? Почему ещё нет жёлтого оттиска солнца, забегающего за горизонт? Почему так долго держатся последние минуты? Будто ты вовсе не желаешь закрыться навсегда от повторяющегося утра, как это делает все остальное?
Они вернулись домой.
- Почему ты говорил мне о жестокости там? – спросила Ирма, - я совсем не воспринимаю свою, например, жизнь как жестокую.
- Это потому, что ты почувствовала себя ребёнком на одной из белой гальке, когда мы проходили. У тебя просто загорелись глаза. И видела бы ты! Ты, действительно, изменилась. Я рад.
- Ой, ли, прям изменилась! И какой же я была до того?
Но ей не требовался ответ. И не вопрос был, а, начало того, что с ней прекратило вести диалог Одним и нечто вступило Другим.
Это было легко, кажется.
То трудное ощущение отшельничества, единичности самое себя не представляло никакой угрозы и раньше… Когда Никон ушёл - он ушёл.
Проводив ее до самой двери квартиры, ушёл, не попрощавшись. Девушка заперлась и думала о прежних кипятках какого-то одиночного плавания, когда «белый - одинокий», когда «дождик, и мгла…», «разлуке смертной, увядании…».
«Какая глупость!»
Ничего не тревожило. Или: не трогало так, как задевало раньше.
«Что если эдакое самочувствие сохранится надолго? На крайнюю минутку, когда вопьётся напрочь состояние и нынешние молитвы станут ни к чему».
«Ноль или пустота?»
Она приготовила ужин. Мама не обращала внимания на какие-такие перемены дочери. Шутили, смеялись - все обычно. Мама ушла, – подниматься рано на работу, - спать надо.
Помыла посуду, убралась. Крошки летели со стола, тряпка скользнула тоже. Все это - на кафель, и девушка наклонилась поднять.
Но она не смогла «как обычно» это сделать. Ее поразило лицо - фигура, фантОм образа, который складывался из упавших предметов – тут на пол, сочетанием текстурой одной из плиток.
Эту фигуру она видела: согбенный человек, собравшийся в чёрный плащ, запахнУвшийся человек. Это был образ-человек, склонившим голову повинно, это был характер, это была персона. Ирма отметила - он ожил, услышала:
- Я. Это я освободил!
Лёгкость прежнего состояния встрепенулась. Содрогнулось внутри живым головастиком, что и раньше было не иссечь из сердца., и только теперь обнаружилось.
«И что же сие такое?»
Она взяла тряпку, вытерла фигуру - фигура исчезла физически.
«Тревожность странная, как после практики какого-то колдовства».
Была жизнь и была. Была, ни была, ее – не ее. Чужая? Отказаться, взять - свою.
«Прибрать к рукам достойное и заслуженное вполне, проявившееся на так чУдно на берегах одного из сегментов гальки цветного 377, где она прочувствовала некое чистое переживание, и голос тот, и фигура…
Она вдруг вспомнила. Она вспомнила ощущение прежнего преследования в путешествии том, - на 377, вспомнила тень, которая ей показалась ли? Ее не отметил Никон.
Она вспомнила, как держалась за любимого человека, - да, - за руку его.
И те чувства настоящие – вроде - бродили в ней. И тогда казалось, как что-то проснулось.
Длительные ухаживания «длительного» парня - к радости или печали? Но не к счастью обоих.
«Это точно».
Но все эти чувства, были ли они?
«Или принадлежность озера 377?»
Предательство, печали, потери…
«Какой сумбур в голове!»
«Правильного ли качества до сих пор были…, - ах, давай-давай, думай, - вообще все чувства – были ли они чувствами?
«- И не забывай, кстати, о своей ране, – услышала она.
- Шумный успех в замешательстве - первый раз когда ты полюбила, помнишь? Это был красивый мальчик, который возлагал большие надежды.
И тебя ничего не остановило. О, напротив! Он полностью овладел сердцем, и ты превратилась в сталкера. Невольно, бескорыстно, честно, ничего не желая взамен, распутно так…
«Многие слова происходят друг от друга. Многие чувства имеют тесное родство с одним лишь чувством. И остро ощущать что-то повторно приехавшее – это ли не странно?»
«Но ты вновь и по-другому прочувствовала это».
«Ведь так? - Думала Ирма, - и, значит, это и была любовь».
В недрах сердца, не давая ни спать, ни есть, ни думать о чем-либо. Никакие возражения, поучения, ни утверждения, ни советы излишне насыщенные логикой - ничего. Не помогало.
Это желание все иметь сразу и сейчас...
В том, - последней слизи отрыва предлежания плаценты, - начинало настоящий свой путь Эго. И в этом следовало хорошенько разобраться.
гл.2