- Не случилось ли чего? Что-то он такой грустный уже третий день.
- У них тоже бывает настроение.
- Нет, это не настроение, не захворал ли? Обычно у него глаза огромные, как блюдечки, и светятся.
- Ну?
- А тут какие-то тусклые и лохматые. Не сьел ли где чего? Может отравился?
- Может.
- Господи, словно дома ему мало. Чего уж там хорошего может быть? Вот домашнее-то всё хорошее. Тут, вчера, даже оладышек сьел. Подсел ко мне пока я ела, я и ему дала немножко, смотрю ест с охотой, я еще добавила. У него уж всё-то всё ведь есть, на выбор. Хотя другой раз ест и засматривается не дадут ли еще чего, не ему ли несут, когда я мимо его тут хлопочу, хотя под носом два корма, молоко, сметанку нате вам. Любит тарелку после салата вылизывать, хотя какой это салат, так, картошинка с яичком вареным маслицем подсолнечным помазанный, и всё. А может ему таблеточку дать? Давно не давали.
- Дай.
- Чуть-чуть, с водичкой, а то ведь и домой не идет. Другой раз прям бегом бежит - я тут, я тут, словно опоздать боится, вдруг не заметят.
- А где он?
- В своем кабинете, на твоей шубе, на крыльце лежит.
- Так ему просто жарко, вон ведь что творится на улице - плюс, дождь, а у него ещё и своя шуба.
- Нынче он оделся на зиму основательно, как никогда.
- Да?
- Да.
- Так ему просто тошно, вот он там и лежит.
- Может быть, но таблеточку все равно надо дать, для бодрости.
- Смотри сама, тебе виднее, я то ничего не вижу.
- Так и сделаем, хуже не будет, потом посмотрим. Если глаза раскроются и станут как всегда огромные-огромные, а не лохматые, значит всё хорошо. Пойду принесу.
- Давай.
- Ой, а его и нет. Ушел. Может он просился, ты не слыхал?
- Нет.
- Ну вот! И где его теперь искать?
- Надо ждать.