Нет, надо всё-таки разобраться. Думаю, он не хотел. Он умел уходить бесповоротно. Но чтобы разом отовсюду - это не про него.
Просто собирался преподнести чувствительный урок его тогдашней спутнице, что довлеющая над нами потребность в материальном не может и не должна перевешивать ценности любой жизни. Вот рядом с тобой человек - успешный или не очень (в основном, не очень, таких большинство), весёлый и компанейский, или хмурый, переживающий внутренний разлад. Подарил тебе сегодня сладкую усталость, или была осечка. Был на высоте и ему рукоплескали, или сглупил и ты испытала неловкость за него. Но вот он есть - некрасивый в гневе, или не успевший почистить зубы или поменять носки (тоже не про него), нервно ходит по комнате или с безразличным видом сидит за столом, рисуя хлебными крошками по клеёнке и пропуская мимо ушей все твои неисчислимые (справедливые, да, соглашается он, но как же скучно, как пошло!) претензии. Дышит. Может взглянуть на тебя, взять за руку, а может не давать тебе - в наказание - поймать его взгляд. Но дышит. Цени. Потому что даже минуты окажется много, чтобы его не стало.
И вот он перешагивает балконные перила - чтобы в твоей завитой голове (или с полотенцем на мокрых волосах, или как раз не мытой) пронеслась в эту неполную минуту вся твоя жизнь - с ним и без него. И чтобы ты из этой точки, из глубины испуга, поняла, что неоплаченная квитанция из ЖЭКа не стоит размолвки и ругани, что поправимо всё, кроме смерти, что нужно сию секунду заткнуться и предпочесть счастье правоте.
Просто несчастный случай. Нелепость. Неосторожное движение. Сорвался. Законы физики неотменимы. Это гравитация. Не суицид.
Так мне сказала его давняя любовь: - Он, как обычно, принял в стандартной ситуации нестандартное решение.
Да, такой он был. Не похожий на других. Нестандарт (даже студенческая группа, в которой он играл, так и называлась), возведённый в абсолют. Исключительный. Я бы поместила его в Палату мер и весов под Парижем. Как высокий образец отдельности и непохожести. Эталон исключительности, если такое возможно.
Думаю, в доли первой секунды его полёта, когда стопы внезапно перестали ощущать бетонную опору балконной плиты, а побелевшие от напряжения кисти рук разжались, он уже был полон ужаса и сожаления. И сознания обречённости. И вся вторая секунда (неполная) его полёта была одним воплем всего его существа к Богу. И потому он будет прощён - или уже прощён - и теперь мы уже точно никогда не увидимся. Потому что, когда мне не позволили просить за него, я представила его в месте мучений (таким, как он, место лишь там, сказали мне и без счёту раз повторили), я отодвинула прежде любимого мной Бога. Сказала ему, Богу, все слова, которые говорят в пылу обиды. Поместила себя туда, где, как мне сказали, пребывает он.
Пусть ценой теперь уже вечной разлуки, я прошу и требую, чтобы он был прощён, и не теряю надежды, что светлые Ангелы овевают трепетом крыльев каждую его рану, приникают к ним прохладными губами, успокаивая боль сломанных костей и рассечённой кожи.
А даже если и мелькнула скоротечная, как вся эта жизнь, мысль со всем покончить (не верю, Витя сказал, что он был весел и воодушевлён предстоящей поездкой), то этих двух неполных секунд падения было достаточно для спасения, ведь разбойнику на кресте хватило и меньшего времени.
Итак, в этом не было намеренности. И я никогда его не увижу. Ведь именно для того, чтобы его выпустили, я и спустилась туда совершенно добровольно, безо всякого принуждения. В моей духовной смерти прошу никого не винить. Кажется, я должна оставить какую-то записку?
О нём очень разные воспоминания. Весёлый, задорный, остроумный, лёгкий, "за любой кипеш". Немножко театральный. Чуть эпатажный. Мрачный, внутренне истерзанный, замкнутый, отчуждённый, молчаливый наблюдатель, пришелец. Думаю, он вмещал в себе всё, был многогранен.
Он себя вполне ценил. Был терпелив. Насмешничал над жизнью, но никогда бы не сделал этого с собой, потому что не упускал случая ею насладиться. Всё время выжимал из подпорченных советских лимонов лимонад. Если вы понимаете, о чём я - не о плодах солнечной Абхазии уж точно.