"Я был приведен к христианству, – пишет Лев Толстой,– не богословскими, не историческими исследованиями, а тем, что пятидесяти лет от роду, спросив себя и всех мудрецов моей среды о том, что такое я и в чем смысл моей жизни, и получив ответ: ты случайное сцепление частиц, смысла в жизни нет, и сама жизнь есть зло – я был приведен тем, что, получив такой ответ, я пришел в отчаяние и хотел убить себя; но, вспомнив то, что прежде, в детстве, когда я верил, для меня был смысл жизни и то, что люди верующие вокруг меня – большинство людей, не развращенных богатством,– веруют и живут настоящею жизнью, я усомнился в правдивости ответа, данного мне мудростью людей моей среды, и попытался понять тот ответ, который дает христианство людям, живущим настоящей жизнью".
Мы здесь имеем дело с типичным толстовским текстом – громоздким, однако состоящим всего из одного предложения и из нескольких мыслей. Люди все одинаковы, но хотят казаться разными, и являются разными в основном по своим характерам, по имущественному и образовательному положению. Вопрос, зачем мы живем, в чем смысл жизни, со временем приходит к каждому человеку, но ответить на него он не в состоянии и поэтому ссылается на науку, которая занимается совсем другими проблемами и не знает ответа на данный вопрос. Жизнь отнюдь не бессмысленна, полагает Толстой, если люди поймут, что все они братья и сестры, что у них одна миссия на земле и в космосе, что они бессмертны как единое целое.
Толстой в течение пяти лет изучал Священное Писание и пришел к выводу, что оно – дело рук человеческих, а не боговдохновенное послание человечеству от некой высшей надмировой силы; что рассказы о чудесах, в основном о, как он пишет, воскрешении покойников, есть аллегория, иносказание о бессмертии человеческого рода, но не отдельного индивида, что Бог – не личность, а проявление того, что в людях считается добром, то же самое и зло – дьявол и бесы – суть наши соблазны.
Лев Николаевич титанически боролся с общественным лицемерием, но что же скрывается за преодолением этого лицемерия? А за его преодолением начинается анархия. Что хуже – лицемерие или анархия? Выбирайте сами. Когда на деньги Толстого секту "угнетенных царизмом" духоборов перевезли в Канаду, тогда они, освоившись на месте, открыто стали заниматься своими оргиями, "избавляться от грехов" буйными танцами и без разбора партнеров прилюдным совокуплением. Незримый герой нашего рассказа Владимир Григорьевич Чертков сопровождал духоборов по поручению "великого графа" и провел с ними в Канаде около года...
Весной 1967 года мой отец, работавший заместителем начальника управления в Комитете по науке и технике при Совете Министров СССР, получил трехкомнатную квартиру по адресу Несвижский переулок, 4. Дом был кирпичный в одиннадцать этажей, совминовский. Он был гораздо скромнее, нежели строили для работников ЦК КПСС, но обычным советским людям мог показаться роскошным. Из окон верхних этажей первоначально просматривались кремлевские башни, потом их стало невидно из-за новых построек. Под нами жил дядя Муслима Магомаева (подчас появлялся и сам певец), среди соседей можно было встретить соратника незабвенного Константина Устиновича Черненко (подпольная кличка Кучер), прямо за нашей стенкой обитал военный снабженец Евгений Власов, сын коего Михаил Евгеньевич впоследствии служил в Гааге, присматривая за агрессивным блоком НАТО.
Примерно в пятистах метрах от этого памятного мне дома находилась и до сих пор находится усадьба Льва Николаевича Толстого. Ее в октябре 1883 года впервые посетил Владимир Григорьевич Чертков – двадцатидевятилетний отставной военный, принадлежавший к наивысшей знати Российской империи. Мало кому известно, что он является одним из прототипов всем известного булгаковского Воланда.
Его визит в Хамовники, а речь идет о них, заранее согласовывался. Лев Толстой, которому исполнилось пятьдесят пять лет, уже был знаменитым литератором, но видел себя в качестве авторитетного наставника и вождя прогрессивной России будущего, ненавистника царизма и церкви. Подлинному пониманию Бога, по его мнению, мешала церковная обрядность и непосредственная связь иерархов с государством. Лев Николаевич хорошо понимал силу пропаганды и ему нужны были помощники в задуманных им пропагандистских писаниях и мероприятиях. Многие недооценивают энергичную и деятельную натуру писателя, которая не желала покоя почти до самого последнего дня. Как известно, жизнь этого гениального человека завершилась на десятые сутки после бегства из Ясной Поляны в результате воспаления легких и преклонного возраста. Толстому было на момент смерти 82 года.
Чертков был организатором и идеологом бегства графа Толстого из Ясной Поляны, превращения богатого аристократа в бродячего философа, пусть и на упомянутый короткий срок. Это по распоряжению Черткова рассылались в европейские и заокеанские информационные издания телеграммы о положении дел на станции Астапово, где оборвалась жизнь кумира тогдашней читающей публики.
Владимир Чертков родился в приближенной ко двору, высокопоставленной семье англоманов – адептов всего британского. Такова в ту эпоху была российская мода. И шла она от Александра Первого Благословенного, которого, как думали многие, поставили на престол англичане, организовав убийство его отца Павла. Последняя российская императрица Александра Федоровна, жена Николая II, была внучкой британской королевы Виктории и ею воспитывалась. Александр Иванович Герцен, с которым Лев Николаевич встречался в Лондоне, проповедовал русскую революцию из британской столицы. Там же у семьи Чертковых была солидная недвижимость. У Черткова, как впоследствии и у Набокова, вторым родным языком был английский. Да и сам Лев Толстой был известным англоманом и этого не скрывал.
Во время первого свидания в Хамовниках Чертков спросил Л.Н.:
– Вы разделяете тот философский взгляд, что жизнь человека есть чудо из чудес и что чудеса, в которые верят православные, есть чудовищные выдумки?
– Я об этом неоднократно писал и сейчас пишу, разбирая и переводя с греческого и древнеиудейского Четвероевангелие,– подтвердил Лев Николаевич.
На этом они сошлись. Еще они сошлись на том, что развивать нужно в себе не материальную, а духовную сторону; что нужно не стремиться к богатству, поскольку без воровства его не достичь; нужно любить ближнего как самого себя, то есть не воевать с соседями; учить грамоте народ, потому что безграмотных легче водить за нос; не раздражаться в ответ на зло, иными словами, не противиться злу насилием; не искать женской ласки на стороне, не заниматься половыми отношениями ради баловства и наслаждения, а только ради продолжения человеческого рода. Толстой и Чертков сошлись во взглядах на равенстве полов и на эмансипации, на частичном вегетарианстве, которое разрешает вкушать молоко, яйца, черную и красную икру.
Если кто думает, что это была беседа двух полупомешанных, тот заблуждается. Тем более что Чертков в основном поддакивал, он был по натуре организатором, делателем, а не мечтателем. Это был дискурс, который сегодня стал обычным для передовых западных интеллектуалов. Разговаривали они в Хамовниках более 170 лет тому назад, но то же самое можно услышать сегодня в американских и российских университетах, узреть в быту богатых и дряхлеющих мегаполисов.
Перечисленные выше идеи замутили еще Мартин Лютер и Жан Кальвин, их частично воплотил на практике Оливер Кромвель в период английской революции XVII века, а также другие борцы с ватиканским сетевым мироустройством. Правда, все эти борцы преуспели в буржуазном возвеличивании самих себя, и понятно – почему: индивидуальная королевская власть и ответственность покидали мировую сцену, а на их смену приходила империалистическая Британская империя, боровшаяся позднее с большевизмом, но и взрастившая его; за ее спиной уже маячили коллективистские США, которые стали навязывать пуританские взгляды остальному миру, однако впоследствии, переусердствовав, захлебнулись в них сами и возродили большевизм.
Сближение Толстого и Черткова произошло почти молниеносно, ибо они нуждались друг в друге. Владимир Григорьевич обещал активно участвовать в распространении и публикации антиправительственных и антицерковных опусов Льва Николаевича, сформировать архив писателя, и свое обещание выполнил. Лев Николаевич разрешил новоиспеченному другу редактировать свои произведения, что ранее дозволялось лишь Софье Андреевне Толстой. Удивительно, но дружба с Чертковым льстила графу. Поговаривали, что истинным папашей отставного гвардейского офицера был не кто иной, как император Александр III.
Толстой, печатавший с помощью Черткова свои диссидентские работы в Цюрихе, Женеве, Париже и Лондоне, стал, по выражению Владимира Ильича Ленина, зеркалом русской революции. С зеркалом ничего сделать было нельзя, кроме как взять под негласное наблюдение, а Черткову власти предложили или сесть в тюрьму, или уехать в Англию, где его семья владела домом и небольшим участком в шесть соток под Лондоном. Владимир Григорьевич выбрал второе, тем более что его мать нуждалась в квалифицированном лечении. С 1898 по 1908 он жил в эмиграции на Туманном Альбионе и на упомянутом участке построил типографию и спецпомещение для художественного и публицистического наследия Льва Николаевича Толстого.
Прибытие Черткова в Лондон совпало примерно по времени с акцией по переселению части духоборов (или духоборцев) из России в Канаду. Лев Толстой спонсировал это мероприятие, Чертков был креативным менеджером, а перевозил одну из последних групп проживавший тогда в британской столице Бонч-Бруевич – будущий, что немаловажно, соратник и секретарь по особым поручениям Ленина. Чертков и Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич сдружились.
Духоборческие идеи занесли на русскую почву колонисты-квакеры, очутившиеся в Новороссии по приглашению Екатерины Великой во второй половине XVIII столетия. Основной тезис их диссидентского учения заключался в том, что свет истины следует искать не во внешнем мире, а внутри себя, что каждый человек волен читать по своему усмотрению Библию и отыскивать в ней то, что ему ближе по духу, и интерпретировать ее аллегории так, как Господь Бог на душу положит.
Один из поздних лидеров духоборов Петр Веригин, который также в итоге переселился в Канаду, находился в переписке с Львом Толстым. Он объяснил ему, как можно интерпретировать догмат о Троице. Бог-Отец – это совокупность памяти отдельного человека, Бог-Святой Дух – воля к жизни, Бог-Сын – разумение, способность индивида понимать окружающий мир и выбирать правильный путь. Иисус Христос в евангельских текстах, Его высказывания (заповеди) есть аллегория, которая приводит всякого думающего человека к стратегии правильного пути. Эту стратегию превратно толкуют, искажают и любая церковь, и любое государство.
Общины духоборов, довольно сильно распространившиеся в южных губерниях империи, не устраивали ни местные, ни центральные власти по ряду причин. Сектанты внушали людям, что официальная церковь трактует Священное писание в свою пользу, что церковные обряды, включая таинства, бессмысленны, а священники и особенно высшие иерархи не нужны. Приверженцы духоборства не желали служить в армии. В эпоху постоянных военных конфликтов это было неприемлемо.
От Льва Толстого духоборы переняли непримиримое отношение к пьянству, которое в их рядах, как и у квакеров, не особо возбранялось, а также почерпнули от него новые "научные сведения" о пользе вегетарианства, о чем упоминалось выше.
Теперь приступаю к кульминации своего почти короткого рассказа. Речь пойдет о Григории Саввиче Сковороде. Злобный и неблагодарный украинофил Тарас Шевченко называл его "идиотом" (вспомнить неплохо тут персонажа Достоевского князя Мышкина). Однако Гоголь и Лев Толстой – фигуры более значительные – Сковороде симпатизировали. Из его биографии известно, что он учился в Киево-Могилянской академии, пел в Придворной певческой капелле Санкт-Петербурга, а с 1759 года около десяти лет преподавал в Харьковском коллегиуме (среднее духовное заведение) греческий язык и патристику. Затем вплоть до своей смерти (1794) вел примерно двадцать лет , подражая Иисусу Христу, жизнь бродячего проповедника. Выпущенный между двумя революциями энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона отмечает, что Сковорода – "сын казака, странствовал по Украйне и поучал народ нравственности. Противник внешней религиозной обрядности, стремился сочетать веру с разумом".
Впервые о Григории Саввиче Сковороде я услышал от Игоря Васильевича Крутя (1930–1996). Он входил в круг друзей моего отца, бывал на Несвижском и читал наизусть Александра Блока, в том числе и поэму "Двенадцать", где условный Наставник из Назарета "в белом венчике из роз" в заснеженном Петрограде возглавляет колонну революционно настроенных масс. Круть закончил геофак МГУ, стал профессором геологии, а его папаша, будучи преподавателем истории в Педагогическом институте на Малой Пироговке, пострадал при Сталине как украинский националист. Но не до конца, поскольку вскоре пришел к власти Хрущев, имевший, как и все последующие руководители СССР, пристрастие к Украине, в отличие от Ельцина и Путина. Вот одна из причин ситуации, которую мы наблюдаем.
Мне остается свести концы с концами. Михаил Афанасьевич Булгаков, проведший значительную часть жизни в Киеве и получивший там образование, великолепно был осведомлен о Сковороде и его взглядах. В литературном образе Иешуа Га-Ноцри это, безусловно, нашло отражение. Григорий Саввич принимал участие в деятельности духоборов, писал их программные документы. Лев Николаевич заинтересовался этой стороной его творчества. Графа Толстого отлучили от церкви не столько за поддержку духоборов, сколько за критику царской власти и преклонение перед Западом.
Льва Николаевича на русских карикатурах начала XX века изображали в виде сатаны, который летел по небу в окружении Владимира Григорьевича Черткова, евреев-банкиров и некоторых революционеров. Булгаков Толстого классово не любил, поскольку был сильно не родовит, упоминал о нем в своем творчестве крайне редко, наслышан был о Льве Николаевиче худо от Викентия Викентьевича Вересаева, считавшего графа назойливо эгоистичным типом. От Вересаева же узнал, что Черткова советская власть не ущемляет, что живет он в двухэтажном особняке в Москве, что виллу у него под Лондоном не отобрали и туда наведывается Владимир Владимирович Чертков-сын и оба они работают над полным собранием сочинений Толстого, которое выйдет в свет перед войной и будет состоять из девяноста томов.
В философии приветствуется срединный путь, путь между лицемерием власти и анархизмом, то есть безвластием. В философии отрицается Бог как личность и сатана как личность и утверждается, что носителями добра и зла являются сами люди. Однако тайн бытия не отменит никакая философия. Все перечисленные мною обстоятельства учитывал Михаил Булгаков при написании "Мастера и Маргариты".
28.02.2024