(из воспоминаний немецкого солдата)
Хуже русской зимы я ничего в жизни не видел. Мороз, лихорадка, вши, туберкулёз.
Эта варварская война выкашивала нас, немецких солдат, словно безжалостный и неумолимый злой рок. Восточный фронт — ничего более жуткого невозможно представить. Русская зима, русское бездорожье, непроходимые леса, где вязнешь в сугробах высотой по пояс. Русские волки и медведи, которых русские дрессируют, уча стучать в бубен и лузгать орехи, а если понадобится и рвать клочья врага. И наконец — русские партизаны!
Большинство моих бравых фронтовых друзей, с которыми мы в своё время триумфально прошли пол-Европы, к январю сорок третьего года были убиты или покалечены, в следствии чего отправлены в тыл. Счастливчики, они выжили, хоть и стали инвалидами на всю жизнь, а нам, пока ещё тёпленьким и невредимым, предстояло расхлёбывать эту кашу до самого конца, который всё больше грозился стать для некогда победоносного и несокрушимого вермахта унизительным и позорным.
Помнится, командование обещало нам, солдатам и офицерам фюрера, что война закончится в августе сорок первого, но с того времени минуло полтора года, а русские даже не думали капитулировать! Они смеялись нам в лицо, стоя перед расстрельным взводом: дикие, безумные, неистребимые. Варвары! Коммунисты!
Нас, мотострелков, постоянно перебрасывали с одного горячего участка фронта на другой — ещё более горячий. Мы неоднократно спасали ситуацию от полной катастрофы, ведь пехотные подразделения не справлялись совсем. Моторизованные части вооружённые мощными пулемётами хотя бы отчасти страшили русских. Нашу пехоту русские кололи как кедровые орехи — излюбленное лакомство сибиряков и медведей в студёной и дикой русской тайге.
В то время, когда происходили события, о которых пойдёт рассказ, мы находились на марше. Наш мотострелковый батальон двигался колонной по шоссейной дороге в сторону Москвы. В какой–то момент на горизонте показались советские самолеты — какие-то доисторические "кукурузники". Они догнали нас и пролетели экстремально низко над нашими головами.
Сперва мы были очень напуганы, подозревая, что русские кукурузники, сколоченные из горбыля и фанеры, начнут врезаться в наши мотоциклы, обрушиваясь сверху. Если бы это произошло, я бы нисколько не удивился. Эти фанатики-коммуняки способны на любое, самое нелепое и безрассудное безумство!
— Это штурмовики у русских такие, — дал определение кукурузникам наш пулеметчик Зильберт, глядя, как один из них пролетает над нами на бреющем настолько низко, что едва не касается околышей фуражек на наших головах, гордо и победоносно вздёрнутых, словно гитлеровские штандарты. — Собираются атаковать нас бомбами с предельно малой высоты.
Но русские штурмовики, как выяснилось чуть погодя, не собирались нас бомбить или таранить. Вместо этого они начали сбрасывать что-то в снег. Посреди поля, прямо в сугробы.
— Какого чёрта они сбрасывают бомбы в сугробы? — взвизгнул Зильберт от ярости, смешанной с удивлением и непониманием. — Эти краснопёрые фанатики-коммуняки окончательно сбрендили!
— Это не бомбы, — ответил водитель Клаус с философской грустью, отдающей обречённостью, разворачивая мотоцикл на мёрзлой дороге. — Они сбрасывают какие-то большие белые мешки. Затем эти мешки встают на ноги, надевают лыжи и катят по снегу, отталкиваясь палками!
— Это парашютисты! — испуганно воскликнул Зильберт. — Парашютисты без парашютов, вот это фортель!
— Боже мой! — вырвалось у меня. — Как можно выжить после такого? У них даже лыжи не сломаны!
В этот момент со стороны леса послышались пулеметные очереди. Пули зазвенели, ударяясь о сталь мотоциклов.
Испуганный Клаус попытался завести мотоцикл, но мотор как назло заглох на морозе. Мотоцикл был неспособен двигаться.
— Русские лыжники атакуют нас! — закричал в панике Зильберт. — Они бросают в сторону нашей колонны осколочные гранаты!
Мы увидели, как неподалеку загорелся один из немецких мотоциклов. Сначала вспыхнула коляска, затем взорвался бензобак. Мотоциклисты составляющие экипаж, разумеется, погибли в полном составе.
— Сейчас я вам всыплю! — рявкнул рассвирепевший Зильберт, разворачивая пулемёт. — Вы узнаете, что значит несокрушимый арийский дух, проклятые фанатики-сталинисты!
Тем временем раздалось ещё несколько взрывов. Тут и там мелькали мотоциклы со свастиками на броне, пытаясь покинуть колонну и развернуться на обледенелой дороге, неуклюжие и неспособные себя защитить. Они вспыхивали на заснеженном поле один за другим, словно костры, сложенные из металлических составляющих и того человеческого материала, который ими управлял.
— Огонь в сторону леса! — раздался по радио строгий и не терпящий возражений голос полковника Гроссшвица.
Все мотоциклы, из тех, что смогли развернуться на коварной скользкой дороге, дали очереди в направлении леса. Мы стреляли и заряжали, снова и снова, почти непрерывно, но, не взирая на это, один из русских лыжников то и дело прорывался к нам со стороны леса, приближался и бросал осколочные гранаты в коляску одного из мотоциклов.
Пять минут спустя вокруг колонны бушевал настоящий ад. По меньшей мере половина наших мотоциклов пылала синим пламенем, телами погибших русских в белых одеждах было застлано целое поле.
Но русским не было конца! Они снова и снова появлялись из леса и забрасывали наши мотоциклы осколочными гранатами, пока не сожгли все до единого!
Редких выживших мотострелков взяли в плен и пешком повели в русский тыл. Я и Зильберт были в числе тех бедолаг. Мы шагали, опустив головы и увязая по колено в сугробах. И молча проклинали эту страну и этих несокрушимых людей.