Заградотряд — обычные бабы в ватных фуфайках, какие выдают колхозницам
(из воспоминаний фронтовика)
Артподготовка немцев продолжалась без малого два часа. Налёты пикирующих бомбардировщиков, обстрелы из артиллерии и миномётов. Это был сущий ад, иначе не назовёшь, словно сам небесный громовержец (таинственный арийский бог, заклятый враг всех славян) обрушил на наши головы всю свою безудержную варварскую ярость. Земля вздымалась от взрывов вокруг меня, оставляя после себя воронки. Канонада застряла в голове зычным, саднящим душу колом.
Вслед за этим немцы пошли в атаку. Немецкие танки, выстроившиеся поперечной шеренгой в широком поле, катили на нас. Их окружали мотоциклисты, на броне сидела многочисленная пехота.
Не скажу, кто именно из наших побежал первым, потому что понятия не имею. Но стоило случиться этому, как бегущих стало не сосчитать. Побежала почти половина. Паника и страх расстаться с жизнью прямо здесь и сейчас, плюс стадный инстинкт, сработали словно массовое помешательство. Командиры были бессильны удержать солдат на позициях. Кто-то пытался стрелять в воздух из смешных пистолетиков, но это не помогало.
Но половина всё же устояла, переборов страх. В этой, устоявшей перед страхом и паникой, половине был и я.
Не буду в подробностях описывать бой, скажу лишь, что нам удалось сдержать немцев и заставить повернуть вспять. Хоть и ценой больших потерь. Если бы побежавшие не вернулись на свои позиции, мы бы точно не устояли.
— Что случилось? Кто вас вернул? — спросил я у рядового Анохина, когда всё кончилось.
— Заградотряд... — пробормотал Анохин не без стыда.
— Cтреляли? — спросил я.
— Нет, — пробормотал Анохин. — Плакали...
Мне не верилось:
— Как, плакали?
— Там были бабы, — проронил Анохин, понурился и отвернулся. Казалось, он сам сейчас захнычет.
Я не поверил. Подумал, что Анохин сбрендил со страху. Дабы убедиться в том, что это не так, я подошёл к Клевцову.
— Какие к чёрту бабы? — спросил я у Клевцова, который бежал вместе с Анохиным.
— Самые настоящие, — пробубнил тот, стирая со щеки окопную грязь. — Они нас совестили, стыдили, рыдали навзрыд. Сопливые девчонки и взрослые бабы, они говорили с нами по-женски, по-матерински. А кто может перечить рыдающей матери? Кто может перечить несчастной сестре?
— И мы не смогли, ведь мы солдаты!
Он помолчал.
— Нам стало стыдно, что мы прослыли в их глазах трусами, — сглотнул Клевцов тяжкий ком в горле. — Что не способны защитить матерей и жён. Защитить детей и родную землю от фашистского сапога. Они пристыдили нас и мы потопали назад, на оставленные позиции. Мужик не может видеть женские слёзы, если он, конечно, настоящий мужик.
— Бабы были с оружием? — до сих пор не мог поверить я.
— Нет, — Клевцов потряс головой. — Без оружия. И без формы. В обычных ватных фуфайках, какие выдают колхозницам. Только у одной, кажется, была винтовка, но и та совсем ржавая вряд ли была заряжена и могла стрелять.