1
За камбузом сильный ветер, в окно бьёт шрапнЕль холодного дождя.
- Боря, подай мне вон ту кастрюлю, - звучит голос жены и она отворачивается ещё до того, как я поднимаю глаза. – Найдёшь?
- Да, - глухо отвечаю, и бросаю взгляд на ряд посудин.
Мне всегда казалось, что в моей внешности сидит какое-то глупое выражение. Особенно, когда я оборачиваюсь на просьбу кого-то, или чего-то, и в то время, когда я ещё думаю о чем-то своём.
«Чудак».
Теряясь в разнообразии кастрюль, спрашиваю:
- Какая из них?
- Милый, ну та, - позади тебя.
Мне приходится сделать шаг в сторону, где я стоял три секунды тому, чтобы сориентироваться на нужную вещь. Выбираю.
Подношу огромную стальную кастрюлю, держа ее перед собой обеими руками, и долго стою за спиной жены.
Она, кажется, совершенно забыла, о чем просила и продолжает нарезать овощи.
О чем она могла думать? О том, как я противен ей, как она мне? С каких пор?
Ее широкая спина непропорциональна другим частям тела, содержит маленькую головку с узким лицом рыжей короткой причёске.
Когда она приподнимает брови - мелкие морщины сухой рябью растаскиваются по лбу, и лицо странным образом все более-более (более того) обесцвечивается, и становится безыскусным.
За что я любил ее когда-то? Не знаю.
«Нет, не за что зацепиться, совершенно нет».
Она знает, как я не терплю этот ее вечный бордовый, простиранных до дыр вида гнилых яблок, сарафан. И промасленный воротничок на ее мясистой шее... И не подозреваю, что она специально носит его, дабы дразнить.
От неё тянет характерным запахом неприязни, отторжения, и – вечным: гнилыми, гнилыми фруктами.
Воротит.
«За что я мог любить ее?»
И задачка: ее ведь тоже от меня отшатывает. И это никак нельзя не видеть.
Но с кем ей-мне общаться? С кем ей-мне находиться рядом? Кому - вопросы?
А вопросов - было.
Когда огромный танкер класса Large/Long Range [Ларж Лонг Ранж] , бродящий месяцами по океану, найдёт причал?
Почему команда состоит всего из трёх человек: меня, жены Раи и капитана, которого никто никогда не видел?
Испариться, сгинуть бы, как пар, вон тот, - струящийся томными волокнами из кипящих кастрюль, упирающийся в потолок. Прямо здесь исчезнуть в пространстве просоленного воздуха кухни. Выбежать прочь, устремиться ли, куда глаза глядят, и тогда, может быть - смысл?
«Появится смысл?»
Глаза упираются бездонные лохмотья океана, бушующего за бортом, гиацинтовое небо - за иллюминатором и почивший блик солнца, чешущийся о стекло.
- Ну, что стоишь? Поставил, иди.
Она кратко оборачивается и лишь блестит краешком косого миндалевидного глаза в привет мне, отворачивается снова, усмехается.
Ах, если бы точно знать, что в этой усмешке есть? Доброе, злое, оборотное?
«Что?»
И тридцати ведь процентов не наберётся благОго.
«Отчего я так чувствую себя разбитым? Будто я есть и не я. И все, что происходит – не моё. Как же это может быть?»
Я ставлю кастрюлю, обжигаясь током холодно-мертвенного голого плеча жены, ретируюсь немедленно.
А ведь стоило задержаться, посмотреть, заглянуть - в неё.
«Мне часто кажется – я упускаю именно эти моменты истины, когда нужно пересилить себя, столкнуться со своей волей и улыбнуться наперекор - себе. Удивить, шокировать мою Раису. Возможно, тогда она поймёт, что я хочу знать ответы на все мои-ее вопросы.
«На все вопросы».
Внутреннее противоречие характера и практичности чокаются бокалами грузного старого вина где-то в крюйт-камере, сходясь в одном и том же тупике эпизода, - узнать, узнать, узнать.
«Сказать, сказать, сказать».
В который раз, оставляя позади прожитОе, я клянусь, что усмехающуюся натуру выявлю, и тайное выражение и все, и все, и все-равно - выведу на чистый пруд. И тогда - станет легче.
«И смысл...»
Танкер класса Large/Long Range [Ларж Лонг Ранж] толчётся в волнах океана, подбрасывая человеческую тушку едва ли ни кверху, но - в несколько сантиметров всего. И оттого создаётся ощущение некоего подташнивания, головокружения, как на раззадоренной качели, когда ты в свободном падении опасным маятником летишь вниз.
- Что ты? – Маленькая голова жены с удивлёнными глазками обращается ко мне. – Чего задумался-то?
- Ничего не задумался.
- Приправу в суп класть?
- Не знаю…, только не ту, что в прошлый раз.
- А вот уж этого-то и того мало осталось. В прошлый раз базилИк был. Я бросила совсем чуть. Вкусно ж было?
Она засмеялась, как заскрипела что-то в ней.
Я глядел ей под ноги.
Казалось оттуда из плотных, едва умещавшихся ступнЕй в кожаных тапках раздавался топающий звук даже когда она стояла на месте.
- Мне этого не нужно, - сказал я.
- Что не нужно?
- Я хотел тебя спросить…
- Хорошо. – Она отворачивается, как правилом, отмахивается рукой на мой задыхающийся вид. Забрасывает что-то в рот, скрипит челюстью. То, что заброшено, там пищит и просит пощады. Губы набираются влаги.
Я не могу оторваться от этого зрелища, не могу, не умею.
«Почему?»
- Скоро катер придёт, и запасы тогда пополним, - передаёт она, увлечённо засовывая, так, между прочим, еще, оставшийся кусок моркови в рот и прожёвывает тщательно. Хрустят скулы.
- Этот тот, который приходит раз в два месяца?
- Ага.
- Рая, - спрашиваю и чувствую, как во мне вдруг срывается Дух скорбью и жажде встретить живых настоящих людей, хоть кого-нибудь, чтобы хоть кто-то мне что-то сказал и был бы рад мне не так Рая, по-другому.
«Вот такое вот пожелание».
- Давай уйдём с ними, а? - Повторяю я, который уж раз.
- С кем? – Тысячно чувственное мною искреннее удивляет ее, а в глазах - древесный уголь.
- С теми ребятами, Раечка, давай! Что возят нам продукты каждый раз, а? В том продуктовом катере и уйдем.
«Послушай же, не притворяйся, не притворяйся, послушай же!» - Молча молю я. И она видит это.
И мне хочется верить, верить, видеть, что моя женщина способна сочувствовать мне, сопереживать, она может понимать, может разделить неясную тоску мою, ужас бессмысленного существования на этом пустом дьяволом танкере в вечном скитании.
- Мы не можем уйти отсюда. – Слышу привычный краткий ровный ответ. – Ты знаешь. Нужно держать рейс. И потом, ты уверен ли, что те ребята не ссадят тебя где-нибудь совсем не в твоём воображаемом эдаком, фантастическом, скажем так, месте, а? А где-нибудь ссадят эдак среди пальм-сосен, на каком-нибудь необитаемом, полупустом острове, а?
- Каком ещё острове, Рая?
Жена разворачивается, прячет за поясницу руки, опирается ими о пошатнувшийся разделочный стол. В глазах - мерзкая ирония, которая одновременно является шарадой для меня, загадкой.
Ее локти елозят по столу. Нож внезапно соскальзывает с края и падает на пол с плоским цокотом промежуточной пластины. Жена вздыхает, опускается за ним, поднимает, стучит ручкой по столу и продолжает держать нож в руке. В глазах – суровая ирония.
«Да, на смех я или что!?» - Душу встряхивает.
Мне хочется сказать этой женщине в глаза, сказать - да, может быть, любимой когда-то, может быть, хорошо - пусть, когда-то…: как ненормально я сейчас живу и даже не живу – существую, рассказать о том, как я, на самом деле отношусь к ней, и ко всему, всему, всему, что это происходит.
«Любовь - короткое замыкание с чем-то, кем-то?»
«Океаном, женой, самим собою?»
Короткое замыкание и не более того...
«Довольно ж!»
Я хочу рассказать честно, что не могу разобраться ни в чем, в своей голове не могу разобраться, туман. Громкое чувство приходит на помощь – бездонная пауза, застывшая в лёгких и вопрошающие уста - немые.
- Ты забыл, откуда у тебя синяк-то на шее? – Прерывает она густое молчание.
- Случайность…
- О да, случайность! Матрос дал тебе по шее и убил бы, черт тебя, если б я не вмешалась. Помни! Случайно, ха! Ничего себе – историйца! Сделал бы ты хоть ещё шаг! Да мы б с тобой сейчас и не разговаривали б!
Она смеётся.
- Ты думаешь так?... – Я сверлю глазами.
- Да, дорогой! – Рая понижает тон, - ещё б полслова, и каюк тебе. Точно. Гарантирую.
- Зачем же он лез драться тогда первым?
- Да-а, - продолжая обдумывать свои собственные слова, бубнила жена нараспев, - уби-ил бы, и ему-у бы ничего не было.
- Но почему же? Он говорил со мной нашим родным языком! Он понимал все, что я хотел сказать и, наверное, ответить даже.
- Он не мог говорить с тобой. Не выдумывай.
Мою усмешку она заметила.
- Или говорил? – Она оттолкнулась от поверхности стола, задевая лезвие ножа локтем и тот скрипнул рукояткой странно.
- Он говорил тебе что-то? – Рая уставилась на меня, подбоченись, - говорил?
«Если вся эта громоздкая машина, всей этой моей женщины да двинет на меня – то…!»
Огромная животная фигура с крупным фюзеляжем, висячим животом, бройлерской костью торчащей из грудИны вперёд, низко посаженной ящерной головой на толстенной шее. Ох-го!
«Я никогда и пальцем ее не трогал, но если…»
И вот, вновь - бездонная немота между нами, и моя - затухающая в лёгких...
А в душе задачник открыт: «На-ко, прочитай!»
- Ну, так, он сказал тебе что-то, да? - Повторила она вопрос утвердительным тоном и смягчившись чуть, - да ничего он тебе не говорил.
- Но! - Пробовал возразить я.
- Что-о?! – Смех исказил ее лицо, зубы оскалились, - чт-то-о-о!?
- Он выругался нашими словами, черт возьми!
- И эти слова были: «черт возьми», да?
- Нет!
- Ну-у-у?!
«Зачем серьёзное выражение, которое я видел не раз в подобных перепалках? Зачем такая непритворная ложь?» Капля солёной воды в моих слезах.
- Шучу-шучу, ладно. Дуралей ты, дурашка, дурачо-ок. Шут.
Она отвернулась самым независимым легко-масляным способом, провернувшись на широкой пятке.
Что-то одёрнулось в моем мире, он пошатнулся, - мир этот.
Но я сделал, я – решился! Воодушевлённый шаг вперёд, вперёд – р-раз! Я затараторил эмоционально, волнительно, невпопад, расплёскивая руками перед собою и в самое ухо ей крича:
- Я не буду больше жить в полутьме, не буду! В куче этого чёрного океана. Гадкого! Я не ста-ану больше!
Она лишь рассмеялась. Она даже не обращалась ко мне своим смехом, смеялась в паслён чищеной картошки, смеялась так, что чуть не рыдала.
- Мы живём целый год, год, тупой год, где?! - Кричал я.
Мой взгляд уперся в тело пустой сковороды позади нее, запёкшейся слюной каши по нечисто вымытому краю ее.
«Когда-то что-то обычное станет моим оружием обязательно. Что-то наверняка очень обычное».
И что-то держало меня за руку позади, временно. ОНО, - обида.
- Живём…, - продолжал я сам, сам манипулятивно спокойно принимаясь лгать, - плывём… Ты ведь хочешь жить на суше, счастливо, хорошо, по-людски, правда ж? И…и эта компания какого-то странного капитана – зачем она нам? Которого никто никогда не видел. Зачем нам призрак, крадущий нашу с тобой жизнь, зачем, а?
- Ох, хитрец какой! Да, я лично видела капитана. – Ответствовала она на мои невысокого стиля словосочетания, укладывая аккуратно перед собой потасканную тряпочку. - Вполне даже, очень даже приличный человек.
- И что? И кто он такой, на самом деле? Как он выглядит?
- Кто он, что он… Как выглядит… Какая разница? – Передразнила жена. – Ты гляди ж, ты какой! - Она поджала хлюпкие губы, готовые ужиками меняться каждую секунду передо мной, извиваться, сдерживая хитро следующее слово, но – вот-вот…
«Я хотел бы сегодня больше всего на свете, чтобы она раскрылась. Непременно!»
«Я хотел бы».
Но Рая дАвится, не проронить бы лишнего слова.
«Дать бы высказаться КАК на всю катушку?»
Гадкий плоский огонёк в угольных глазах ее… Деревянная голова – моя.
«И, наверное, в моих ещё: отражение этого страшного пустого океана».
Мне казалось - что-то хорошее в паре нашей ведь, может быть? Может быть, ведь должно же быть?
- В твоей голове все смешалось, Боря. Каша. Масляная мамалЫга. Кем ты там был там раньше, кхе - кхе, я не знаю...
«Ну, ну, давай!»
Ее лицо раскраснелось. Она пыталась что-то сказать. Терпела, дулась, перетирала зубами.
«Ну же!!»
И, обрушивая мысль, далее - копировать из прежних моих рукоплесканий во славу ее – 0, нет! Хоть что-нибудь - выговориться наружу - она следила за собой. Делала всегда так, чтобы заглушить в себе мою же правду.
- Откуда только вы берётесь этакие из мира-то животного, что ли? Кто ты на самом деле, а? Ты думаешь, мне не интересно что-то знать о тебе же больше?
- О чем ты, Рая? Кто берётся знать обо мне больше, зачем тебе? Ты все знаешь. Какого мира?
- У-уф, разбежался, гляди ж! Тьфу на тебя! Такие-сякие живете, как вы – откуда только берётесь, спрашиваю, например, я тебя?
- Раечка, пожалуйста!...
- Что? Что? РаЯчка! Что-о-о!?
- Анна. – Произнёс я вдруг имя.
- Ан-н-нн! – Жена всплеснула плечами.
И иронию «такую-сякую» - долой с плеч.
«Да, я чувствовал – это в десятку!»
Но я не понимал, откуда взялось это «Анна».
- Анна, - твёрдо повторил я.
Губ своих сухих коснулся кончиками пальцев. Они мёрзлые с тех ещё пор, когда я не помнил себя. Я видел - лицо Раи межевалось в сотне микрОметрах, пыталось, желало восстановиться срочно, но – нет.
«Смысл тут где-то. Рядом».
«Плакать ли смеяться, взорваться - что?!»
- Ты спросила, кем я был в мире? Но разве тебе это не известно? - Стал заговаривать я ее внимание. - У нас была свадьба, насколько я помню, шикарная свадьба, на кабриолете, семья, потом этот … танкер. Я как-будто спал какое-то время и все, что я хочу для счастья окончательного – это же просто: хочу просто знать, это же естественно.
Рая белела, опустила глаза.
- И только? Только ли знать? – В ее голосе срыв.
- Только знать, - шептал я в поддержку.
- Да-а-с.: только знать… И только ли? - Все, что она выдавила басом.
В ней все ещё неким срочным образом, все ещё, что-то решалось.
И вот от пола она уже не отрывала глаза, - не могла и поднять, и говорила-говорила, будто с кем советуясь:
- Я не намерена, понимаешь ли, отвечать тут на всякие разные вопросы. Не обязана. Ещё бы! Даже если кто-то из нас из кожи вылезет, никто не покинет этот корабль. Вот и все.
- Корабль? Этот чёртов танкер?!
Сколько же можно перед этой женщиной, чужой женщине-жены, не желающей видеть меня вполне, понять меня, объясниться: сколько же можно требовать?
Ночью потными ладонями она упиралась в мою грудь, закатывая глаза в удовольствии, и глядела пучками паучьих зениц в экстазе своём. Она оскорбляла меня своей жизнью, - присутствием своим, всегда переваренной, жирной, пересоленной едой, от которой болел желудок, ныли почки…
И этот размеренно поскрипывающий танкер, безумный океан, топящий в своей невозмутимой плоти все живое, - меня, который желает жить, жить сам по себе, естественно, осязаемо.
«Расстаться со всем! Вдруг и внезапно - как?»
Зыбкая душа и смысл.
«Смысл…»
Мои глаза начинают бесцельно шарить кругом.
«Началось…»
- Бо-оря! Бор-рюс-ся! – Как сквозь сон слышу я. – Борю-ю-у…
В тумане бессознательного, вижу – двигается фигура в мою сторону.
И жало ножа сверкает в руке…
«Да, это и есть бесславное окончание затяжного рейса, твоей, Борик, и твоей жизни».
Жена подошла, принудила моё нервно-дрожащее тело: преклонила голову к себе в жаркую грудь, обжав руками, словно мячик.
- Ты не волнуйся, Боря... Все ещё будет у тебя хорошо…У нас с тобой все будет хорошо. Наверное… Тебе нужно держаться пока. И слушать надо. А если по-другому, пожалуй, тебе и вовсе не жить. А я? А я тут ни при чем, честное слово. Ты, успокойся, Борюн… Мне тоже не легко, не легко как бы. Рейс? Да и ладно - рейс, что ж… Когда-нибудь и он закончится. Ты терпи и жди. Смирись и поверь, поверь, иначе – тебе не жить, Боря, ох, не жить. На слово пока поверь.
2
Ты не можешь мыслить на полную катушку? Так бывает?«Да, так - каждый день». Вглядываешься в своё сознание, и одно грезится - оно испорчено. Черными нитями окутана голова, пустыми мыслями бродящей водой, опасными буднями, над которыми следует думать, думать, думать. Иногда ты удивляешься, как странно выглядит твоя собственная рука, вдруг тянущаяся к чистой ложке, к тарелке дымящего супа, а за иллюминатором – океан. Задумываешь: а словно б ты не в самом себе, а - образе себя, например, - в теле, которое ты когда-нибудь сбросишь. И тогда твоя рука и что твоя еда? И куда все это денется, в конце концов? Ты всматриваешься в своё сознание вновь и вновь, и ОНО скверно так улыбается. «Ах, это ещё время, времечка-то так предостаточно! Жди…» Я выхожу на палубу, переступая многочисленные коммуникативные трубы, и здесь дышится легче. «Где-то здесь, свобода ли?» Но ведь я не мог предать самого себя с Самим собой – не мог же? Вступить в сговор с мёртвыми водами океана или того, например, отсутствующего капитана? «Ах, добраться бы туда!» Нет сил. «Врёшь!» «А усмешка?» «Чего?» «Собственная усмешка, как? Не-ет, уважаемый, силы-то ещё имеются!» Рая готовила еду огромными тазАми. И эта еда к утру самым чудным образом исчезала… Она не затруднялась объяснить мне это. Я пил чай и глубоко утопал во снах…Мне кажется, одну часть тайны моего славного бессознания я уловил - она что-то подмешивала мне. Неделю тому я стал выливать эту жидкость, но сон мой становился только тревожней. «Это – ничего, - рассуждал я, - терпи, терпи справедливость». Все лучшее обязательно должно случиться. Я слышал, как, удовлетворившись мною, зА полночь уже, Раиса, тарахтя телом, поднималась с кровати, пристально и долго глядела в моё лицо. Я не раскрывал глаза, и веки мои не дрожали. Привычка ленного сна мною была усвоена на «отлично». Мне все же стоило при том сладко причмокнуть губами и эдак перевернуться на бочок, якобы я чувствовал что-то приятное для себя во сне, воображая некое удовлетворение. Но, на самом деле, на самом деле -не выдерживал Раисин взгляд. «Во сне пусть себе барахтается», - читал я ее мысли. Натянув тапки, уходила. А нечто, что держало меня на привязи всего этого, - бессознание моё милое, упрямое - ОНО, не давало подняться и проследить окончательно за нею.Жена отсутствовала часами. Однажды я услышал мужской смех и бряцание жёстким концом каната сверху откуда-то. Дальше – воздействие артефакта пьяного чая и. И неимоверно все стихало.
Если бы это прозвучало хоть раз – я буду в силах, я бы нашёл мужскую волю и поднялся бы, и вышел бы, и разоблачил бы какую-то страшную странную историю. «Мне бы подняться и понять бы до конца!» Но сон упоенной чашей обливал меня прежней накАчкой одурманивающих лекарств, привычных, и я - просыпал до утра. Прогуливаясь по палубе, меня интересовало: коим образом можно было влезть наверх, - к капитану, и что значат многочисленные крышки трюмов, запертых так накрепко? Меня интересовало, почему чайки, отбрасываемые альбатросами, часто усаживались возле некоторых из тех крышек и нетерпеливо ждали чего-то?
Падая ниц, я исследовал каждую трещинку тех запоров, улавливал запах, - хоть что, - тянущееся оттуда, путающееся со сладкой солониной океана. «Да, Океан, ты всегда прав, ты всегда – не в помощь, увы». «Нет, мне нужно было войти с кем-то в сговор. Мне нужно было найти какого-то собеседника ещё. Серьёзно: войти в сговор - с чем?» Океан - безличен. Он не мог принять, потому что не мог и лгать. Он умел бить, барахтаться сам в себе. «А я уже и передумал отдаться в его объятия. А было…» Моя месть тому была. Скрытые черты характера, невыясненные, кажется, я открывал в себе временами. И в том находилось - Третье Лицо, - даже не ОНО. Мысли чужой рукой не приходят в голову просто так. Я, действительно, наблюдал за собой какие-то странности. Я не мог обладать такой тонкой, излишне тонкой кистью, цепкими, крепкими руками. Они были не морскими. Они были намного слабее моего Океана, они были изящны, нерасторопны, и аристократичны. А на что способен Океан? Брань. На что же способны мои руки? На борьбу.И если хорошенько уцепиться за край таинственного лЮка, то можно б и без инструментов обойтись. Рая тщательно прятала от меня все: хозяйственные дела, принадлежности, ножи, любую утварь, инструменты. Но если Океан гол и был понятен любому мутному сознанию, то мне, наверное, также следовало оголиться по принципу Его природы - и ждать. Ждать раскрытия событий. Я не мог отделаться от мысли – непременно избавиться от своей жены, которая, по сути, ею и не являлась.
«Как же?»
Я чувствовал: что тут что-то не так. Если мои тонкие запястья аристократические ухватятся, да полной свободой сил, сил безликого, но сочетавшегося в чем-то со мной Океана и - воткнутся в масляную шею ее! О-о-о! «Что же это будет?» «Смех». «Но здесь порок – желание убить или истина свободы?» Дуальность сознания. Я производил эдакие некоторые ремонтные вылазки в сторону Раиски, ее шеи, приноравливаясь тайно. Однажды занёс руки за ее спиной, не понимая, как пальцы смогут охватить вообще этот ломоть мяса. Тонкие запястья смогут ли произвести преступление? Я рассмеялся тогда.
Рая обернулась и глядела на меня округлёнными глазами. А я не мог молчать, хохотал, хохотал. - Дур-рак! – Кратко бросила и пошла возить грязной тряпкой по пОлу. - Я бы тебе доверила, может быть, так ты же ненормальный, - говорила она, - откуда я знаю, на что ты способен вообще? Вообще ещё, кроме того, как быть мне мужем, ну-у, скажи? Она спрашивала меня, будто я мог что-то объяснить. - Что? – Задавался я, и усмешка сил моря изъязвлялась в моих губах.
«Ах, Океан, если бы ты мне мог помочь!» - Вот, то-то же! – отвечала Рая, крутя коротким пальцем у виска, - сиди ж и знай своё место. Я ретировался, разумеется, я улавливал триста пятый раз загвоздочку ее незыблемого твёрдого характера и мой порок, - бесславную усмешку. Она развлекала самого меня издёвкой и не могла исчезнуть вдруг. Что я мог прибавить к тому всему, что логарифмировать? Чем и что могло меня практическим образом выручить? Что было по-настоящему того боевого, сокровищного того, заповедного, задушевного того, что каждое утро зарождалось во мне и гасло нещадно уже к полудню? Если б уловить ещё и ещё один порок в себе, что ли? Их всех собрать в кучу, все десять смертных грехов и ринуться в бой с ними. Открыть Третье Лицо Помощника моего в деле полного прорыва осознания, и тогда – что? Все, возможно, станет со мной говорить-говорить иным, праведным языком.«А я тут, в своей картине – упёртый, невменяемый».
« Я это тоже чувствую».
Секрет люков раскроется сам собой - я наберусь сил подняться однажды под грохот шторма в полное отсутствие жены, разоблачить. Я пойму смысл бешеных кастрюль, заполненных адовой едой и исчезающих в неизвестном направлении. «Не кормит же она до смерит Сам Океан этими борщами?» Океан, я и Третье Лицо, и ОНО - моих грехов-мыслей: десятины моей – на что можно надеяться. Путешествовать, терпеливо ждать. Будет рост через опасности. А ты - аккумулируй и жди. - Хоть бы мышки побрила, - говаривал я, забрасывая в рот манерно, как делала сама Раечка ломтик хлеба, - за собой-то смотреть надо. Она смеялась. Я добивался пороков, дряни эдакой в себе, в ней – искал. Искал Собрание сочинений Третьего Лица или «ОНО», всей дряни искал «десятины» смертных грехов - искал. Но она Рая умнее, ловчее. Она подняла, изливающуюся пОтом руку, потрясла подмышкой. - Тут ли, что ли? - Ага, - теряя и заглатывая уверенность, отвечал я. - А кому не нравиться, тот, знаешь что? Ты с костями да сердцем своим куриным помолчи. Навсегда помолчи, пока я так хочу. Мне тебя ни к чему ревновать. Что-то же, что-то же должно было поднять меня в эту минуту из ленного сна! Во мне же что-то должно было восстать! «Да, - только подумалось, - хорошо бы…» Я соскакивал с места, заводя сам себя, влипая в тарелку супа рукой всей, и быстрыми решительными шагами стремился в сторону жены. Моё лицо что-то ужасное выражало. «Ах-х, ужасную мужественность!» Но она стояла кум королём, сведя кулаки на том месте, где должна быть талия. Она не прилагала никаких усилий - даже эмоциональных. Я. Я проносился мимо, мимоходом улавливая каждый подъем ее ананасной груди, прану собственного гнева прожёвывая и счастливо обминая ее тяжеловесную натуру, усаживался где-нибудь. - У-ух ты! Ниче себе! Пикине-ер! Сратисфо-ор! Чуть не пришиб! - Формулировала свою речь непонятными выражениями. Как могла развлекалась - отвлечься от меня. «Как это можно уметь, как!?» «Почему зло всегда верное, сильное? Пока моё «Третье, четвёртое» в поисках себя, аккумуляции каких-то десяти грехов сил набирается, вокруг, тем не менее, разворачивается сама жизнь. И так лихо». «Ладно, ладно, - давился я в подмыленном негодовании, - ничего-ничего, придёт ещё минутка!» - Ну, вот, - задавал я вопрос, - допустим, куда это все твои борщи, картошки, супы, овощи исчезают? Мы же столько не едим. Ты - тоннами готовишь! - Ты знаешь, - краткий ответ. - Что знаю? - Ну-у, заморозка, то-се... Ты знаешь. Я говорила, - спокойный чёртов тон. - Когда приходит тот катер, он собирает все в свой рефрижератор, холодильник и увозит, так что ли? – Уточнил я. - И что? Какая разница? Ты все знаешь, ты - умничка.
- Зачем им тогда столько? - Э-э, танкер по морю гуляет, а людям кушать надо. - Не пойму… - Что ты не поймёшь? - Ах-х, ладно …
Она запутывала специально, все специально запутывала, мой мозг сбивался. - Трахаться-то, пойдём? – Спросила, установив на мне хищнический взгляд. - Ох! – Выпало из меня. - Ну, ох, или идём? Теперь понятно твоё развращённое воображение… Я фыркал себе под нос, и снова не понимал – о чем она? Она сбивала, сбивала мозг… Издавая ещё какие-то звуки в такт Третьему Лицу, выражая сверхъестественное моё великое возмущение, я утопал в идее: она сбивает, сбивает, сбивает, срывает мой мозг. Старался присовокупить полезность происходящего, втащить Третье Лицо, Океан - в грехи «десятины». Лишь бы как набраться сил. Но, кажется, все перечисленное тут, и Океан даже, продолжали смеяться надо мной.
3
Спокойствие – признак благоразумия. Это еще тот перл – равнодушие ко всему, наркотическая глухота, ограничение ума с помощью средств, но – благоразумие?
Согласие всех «Трёх Лиц», - сходка Я, ЭГО и прочего, - десяти смертных грехов, в коих применении разобраться надо… Кому-то симпатия - глядеть в одну сторону, кому-то – в другую, покрытую тысячью грядущих поворотов. Но, собрав все семеро - глядишь вперед.
Это нужно было хорошенько усвоить для сохранения психического здоровья в полном непротивлении злу, живому, которого здесь не существовало. Единственной возможности в данной сложившейся ситуации здесь существовать – заглотнуть распаренный гул Океана, присутствующего ЕЩЕ НЕКИМ лицом. И оставаться, оставаться, терпеть - на нити благоразумия.
Да, у меня была нить, в буквальном смысле.
Я держал ее в руках.
Она возникла, как по волшебству, как все, что доказывает существование Неких Сил и Способностей Извне, возможно, ещё или уже существующих, кроме моей Троицы, по-своему тайно и как-то действительно.
Я не думал, что это был Бог. Мне просто казалось - я не имел право рассчитывать на помощь моих Ангелов, так как терялся в полном присвоении собственных же сил собственной же «Тройственности», и не мог сие придать никак. Я имел надёжный камертон настроения, под который каждую минуту, каждый час подстраивался.
Но тот чай, чай тот отравленный, в тот час, который подмешивала мне Раечка я не смог - полностью отказаться. Росток сугубо человеческого ощущения драться подтягивал, науськивал, не давал покоя мне, пока не слышался хруст в позвонке и я, поднимаясь, старался всеми моими Тремя Лицами, семью лицами взять себя в руки.
После того, как я нашёл нить, - красную нить, - на самом деле, мне потребовалось ещё действие – найти уединение на танкере, в одном из помещений.
Место так себе: выбитые иллюминаторы, ржавый пол, обшивка, требующая ремонта. Я пролазил здесь под огромный железный стол с острыми краями, проходя вглубь его плато. На корточках сидел, пытаясь осознать самое себя, успокоиться, думать хоть как о чем-нибудь думать, - о хорошем. И мне это удавалось именно здесь почему-то.
Здесь я держал свою красную нить. Это был отрезок денимовой нити, вероятно от джинсов, но - рубиново-красная. Я нашёл ее серьёзным, безупречным, честным старанием, обходя ежедневно запертые люки палубы. Ветер бил рывками, наслаждаясь резкими пощёчинами, режущие лицо. Раечка в то время находилась в камбузе. Точно-то - не вспомню. Но духу ее - не было.
Помню, как схватился за ту рубиновую нить, не веря глазам своим, что это именно нить, а не холодный треск окалины. Трепещущая на ветру, она, высохшая и замлевшая от частых покаянных полосканиях морской воды едва уже была жива.
Она - тростинка, загнутая в последнее приветствие проволочка.
На палубу влетела ледяная волна и окатила с ног до головы. И я засмеялся, как это было привычным образом, ощущая ярый крик победы в себе, - своих «Трех семи сильных Я».
Силы вдруг приходят ниоткуда.
- Э-э-о! Бо-о-брик! – Звала меня Рая.
Мне не было спрятаться. Я поднял голову, расположившись лёжа на палубе, махнул рукой: «все нормально», впрочем и тут, не уверенным будучи, что меня разоблачили.
- Бо-о-брик мо-ой!» - Слышал я отзыв.
Она чувствовала даже если бы и не видела. Знаете ли, женщина может чувствовать на большой расстоянии: я с ней это хорошо понял. Она чувствовала насквозь. Стоит только слезинке эмоции бы найтись и она… Она чувствовала радужный блеск в моих очах, чувствовала отчаяние глухое. Не говорила об этом, чувствовала - однажды я преступлю, обязательно преступлю. Не комментировала.
И я старался, тем делом, залить солёной водой огни души океана. Нарочно хлопал веками, отирал их эдак, эдак посмеивался нарочно, что «все хорошо», мол, все как прежде. И это всегда меня выручало.
Клубки жалости от чужого существа - ужасны. В Раечке интуиция – жалость, но не сама интуиция. Ее интуиция полностью провалена. Она не могла сочувствовать моим трём лицам, потому что однажды пропустила целый виток эволюции развития.
Я ещё раз нащупал нить и дёрнул ее.
«Да и мало ли, в конце концов, нить и нить, и что? А может, залетела как-то из-за Океана... Может, чайка в клюве принесла, да и мало ли что?»
Но каково же было моё восхищение, когда…
- Эо-о-у, Бор-рю-юша! – Кричала Рая и двигалась ко мне гигантскими шагами, расшатанной морской походкой, с проломленными коленями внутрь, так тяжело удерживающее грузное желейное ее тело.
- Что ты там все ищешь, ищешь, лазаешь да лазаешь? Как дите! Э-эй, натёр всю палубу штанами! Мне что-о? И не убираться, можно совсем, а-а? Может, в зачистную пойдёшь ко мне. Удивляешь меня, удивляешь...
«И зачем так кричать издалека?»
Мой товарищ Океан смолк.
Шаг ускорялся ее, она не отступала. И вот она уже бежала ко мне, закрывая лицо от расхожих рывков подорвавшегося ветра.
«А что если бы ее смыло бы волной бы…» - Представилось мне. Океан - не товарищ, но Раечка – так существенно рядом!
Я дёрнул нить так же существенно, и оттуда… - ответили мне.
Оттуда ответили мне! Это был - живой рывок!
- Эй, что с тобой, бродяга? – Рая восстала надо мной. – Что с твоим лицом, волосами, рукой, кровь… Чего ты тут дурачишься?
- А что? – Я поднял свободную руку, с которой, и правда, текла струйка крови.
- И что ты там держишь такое? – Она указала на руку вторую, скомканную в хватке нити. Мои пальцы, онемевшие в агонИи последнего бессилия ловко затолкнули нить под крышку. Моим кровяным клеем они закрепились там.
С лица Раи стекали капли брызг океана.
- Ты прекра-а-асна, - выпало из меня. Она не должна была понять, ни в коем разе, что это махинация «трёх моих лиц». Здесь, любое словцо не так – враг.
«Понять должна была сама - ты прекрасна, гнида.
«А ведь если рассмотреть, Раечка, ты, действительно, не так уж и плоха».
- Поднимайся, хватит! Чего разлёгся? Я тут за все отвечаю, и за тебя тоже, за все. Мне калеченных не нужно мужей. Да как бы то ни было, поднимайся!
Она нагнулась и ухватилась за пояс. Я не имел право подняться вот так просто, не проверив надёжность закрепления денИмовой нити. Кряхтел, сопротивлялся. Сам факт удаления меня от говорящей нити – ужасен, невозможен!
«Я имел право сопротивляться. Ударить по-настоящему: имел право».
Но как бы это выглядело – неглиже?
Однако, попытался - ногой дёрнуть в противовес. Ударившись тут же сам больно щиколоткой о какой-то выступающий болт я продолжал таки изображать сопротивление.
- Ух, гляди ж-то какой - копытом стучит! – Раечка ухватилась потуже и потянула из всех сил наверх меня, упираясь бычьими ногами в сталь палубы. Пояс мой треснул, океан хлестал по щекам, лица раскраснелись. Я видел животную решительность в ней того неизвестного завидного качества, ккоторому мое треличие - ничтожно. Я вернул нить в пальцы и потянул ее. Она оборвалась, но прежде я ещё раз, еще раз убедился и принял живой знак с ТОЙ СТОРОНЫ.
Да, еще раз точно и отчётливо я ощутил рывок оттуда - на себя потустороннего ответа.
Рая подняла меня и принялась осматривать. Отряхивать ослизлые брюки, задевая и приличное место тут, шаркая по рубашке. Ужас-сно!
Пока она там, осматривала швы моих штанов, я сунул нитку в рот и спешно, сотворив крохотный клубочек, подмял под язык.
- Пошли,– приказала, удовлетворившись осмотром. Отряхнув с плеча моего ржавчину, а точнее цвет ржавчины, въевшийся уж так давно от давешних нескончаемых моих ёрзаний по этим секретным местам, повторила, толкнула
- Пошли. Смотри мне, как прошлый раз закрою на неделю. Еда - через решётку, пойло в ведре, забыл?
Я помотал головой, улыбнулся. Подлая улыбка выдавала бы меня, кому бы ни направлена: ей, иному, треличию, Large/Long Range[Ларж Лонг Ранж], но нить, шёлковая красная джинсовая, скрутившись в клубок котеночком грела меня.
Раечка пристально глядела, как мы спустились вниз.
- Не вздумай, горюн, не вздумай себе что-то там придумать. Я тебя предупредила…
Она потащила меня за руку в наш кУхонный отсек.
«Ага! – ликовало во мне. И нить денИмовая выпала изо рта.
Легким шепотком воды клубок мой тут же был слизан.
«Но здесь я его потом и подберу».
- А ну-к! Чего ещё ерепенишься!– Рая остановилась, поглядела в мой распёртый зев, - рот-то закрой. Что-то ты молчалив, больно стал! Рот закрой, говорю!
- Не командуй и отпусти! – Резонировал я в злость и специально, будто ДЕНИМА никакого не терял, не выплёвывал и не заглатывал, выдумано скомкал романтический драгоценный комок и на виду ее «спрятал» под язык. Вытаращил на жену глаза.
«На-ко вот тебе!»
- Ты коней тут не делай, дорогой друг! Что ты там прячешь? Ро-от! Или зубы посчитать? Ро-от!
Рука ее поднялась. Пальцами она схватила за нос, перекрывая дыхание.
Я затворил глаза, чтобы не видеть собственного унижения. Пальцами другой грязной руки она залезла мне в рот и тщательно, обдирая слизистую, прошлась по всей полости, оттягивая и язык, как слизняк, отпуская.
Я повиновался все то время. Ментальная тайна у меня уже была.
«Нет, Океан, если разобраться - был ещё тот дружок».
- Идём, идём, дорогуша. Теперь пошли. Чист, так чист – нечего взять.
Рая потащила меня дальше.
– Завтра-послезавтра придёт катер. Надо пополнять провиант, а не липу тут ломать.
Я повиновался, повиновался, повиновался.
Пароксизм Раечки должен был угаснуть, угаснуть до конца. Мы, как всегда выяснили отношения вполне, думаю. Она успокоилась. Странности во мне, если я сам принял их законодательно эдак, стал привыкать к ним и вполне родственно сам, и она должна была понять и принять их тоже. Это некая синхронизация моего обмана с ее ложным поведением. И тогда треличие становится легальным.
Сильная женщина обязана иметь непреклонную уверенность в себе, и это сейчас сыиграло на меня. Я для нее оказался в нужное время нужным местом – слепое пятно, которое она, к той стати, проглотила, усвоила.
Весь день оттирала спальню, видимо, бессознательно желая найти все же какие-то доказательства моей чУдного состояния вследствие чУдного последнего путешествия.
«Впрочем, возможно, я преувеличивал, она - преувеличивала».
«Что прям такого изменилось во мне?»
Напротив ли - я старался быть особенно услужлив. Внутреннее сияние, ощущение раздвинутого дыхания. Ну, пойди ж – разберись, прислушайся! Фантазия и все - твоя.
Тактика жены изменилась, когда она поняла, что большего от меня не добиться. Оставила в покое и до той степени, что не обратила внимания, как я снова буквально через час оказался на палубе и снова у того же места, где нашёл нить. Костяшкой пальцев я постучал в люк.
Ответа не последовало.
Прождав ещё четверть часа, я отправился в своё тайное место под палубой, чтобы там все, все обдумать.
Катер придёт завтра –да. Он - меня интересовал.
Какие действия я мог произвести с нарочИто немЫми моряками? Кроме разве того ироничного взгляда одного из них, самого такого, как мне показалось, душевного, который и шепнул мне в шорох плещущейся воды, будто себе сам под нос и невзначай:
- Счастливчик!
«Как было это понимать?»
Я посоветовался об этом с женой. Ну! Она мне ответила – известное дело: Рая погрозила пальцем, сведя в угрозе брови: «не лезь и не трогай!»
Да-а, и все же там был тот самый диалог, единственный, о котором тогда факт я открыл не полностью. Ведомые ведомым только могли говорить. Один раз… Один раз - это диалог?
Результатом: ящики с продуктами подаются на лебёдке, увы. Я кручу-кручу-верчу авральный запрет спуска вниз. Категоричный везде запрет.
Она же может позволить себе спуститься по трапу, из нижнего люка танкера, где билась лебёдка, я, вот, нет.
Дать ли знак морякам какой ещё?
Бесполезно.
Они и голов не поднимают.
«Чужие люди, чужие души, - без треличия».
Выполняют работу. Мне нечего предъявить: за полслова - самая жёсткая расправа.
«Совсем не вариант!»
Нить - и только.
Одна ниточка меня соединяла реальность бесцельного круиза танкера и словом «счастливчик» меня воедино.
Вечером, перед сном я просился прогуляться по палубе. У Раи прескверное настроение, она отмахнулась: «да, иди ж куда хочешь».
Я снова подошёл к тому необыкновенному люку, из которого была принята нить. Мне уже не верилось, что это случилось со мной. И ответ не вверился. Приснилось ли?
Пустота, обременённость обыкновенностью, смиренность – это то, что нормально должно быть с человеком всегда.
«А я?»
Нужно иметь терпение и оно когда-нибудь вознаградится самым малым ответом - пусть. Но это и будет восторг всех Лиц Семиличия и – глядеть бы в одну точку, чтобы не сглазить.
Я присел на облюбованное место, невзначай, сунул тонкую проволочку, которую нашёл в тайной своей комнате, в грязном углу.
Проволочка оперлась в станину люка, прошелестев царапанием. Я изменил тактику: согнул чуть кончик проволоки, дабы попробовать пересечь усиленный элемент люка и снова-снова сунул ее.
Несколько долгих минут я шарил там, углубляя проволочку как мог, дальше – вариативно- дальше, самого конца старясь достичь, удерживая ее лишь кончиками пальцев уже.
Каково было моё удивление, когда неведомая сила выхватила, потянула ее от меня. Импровизированный ползунок исчез внезапно. Я сидел, недвижимо, в полном шоке.
«Ведь это на самом деле со мной?»
Постучал по люку. И оттуда глухим звуком ответили.
Ещё полчаса я сидел недвижимо. Я не мог верить, не мог. Хотя все так естественно было.
Жены не было.
Луна ясно озаряла плато палубы. Океан тих. Штиль.
Я прижался губами к щели таинственного люка и прошипел:
- Кто, кто здесь?
В люк ударили силой, оглушающий силой. Я отскочил, но не мог бежать. И мне казалось теперь, что изнутри производились какие-то действия с внутренним замком, дабы выйти, выйти оттуда.