68 глава. Десять заповедей
Тридцатый клон Александр с благословения настоятеля монастыря отправился в село, дабы вновь ожидать грузовой тихолёт из Академгородка. Два предыдущих выхода в свет были напрасны, по расписанию давно никто не прилетал. Лето в разгаре, и теперь уже нельзя пройти мертвым полем к реке на короткую дорогу бережком, ибо зацвела конопля, а пыльца смертельно ядовита. Каждую осень они поддевали узкими деревянными лопатами корни и легко, в захват ладони, почти готовые снопы клали в сторону, и всякий раз натыкались на одного-двух высохших чудиков, искавших мифический кордон не ко времени. Укрывать их приходилось, жертвуя своей рубахой до пят, сколь потом не мойся в святой воде, после короткой горячки всегда начиналась лихорадка, поэтому нашедший один тащил труп «сухарика» на плот из пары бревен, связанных конопляными веревками, и сплавлял по течению, вопреки обычаю. На месяц и более братия лишалась пары рабочих рук в разгар уборочной страды.
Выйти можно и в обход – чащей, только дорожки разбегались мелкими тропками на ягодные-грибные полянки. Проплутав до вечера, на ночлег Александр тридцатый устроился в шалаше на свежих ветках, вновь и вновь анализируя историю династии. Он всё вспомнил и понял, чего от них добивались генетики, ученых мучал один вопрос: «Как жить дальше?»
А десять заповедей, чем не порядок?
Но злокозненная суть человеческая не лечится ни веками, ни страхом людским, ни голодом, ни мором, только верой, надеждой, любовью.
Умные люди торопятся всё успеть, им кажется, что времени не хватит на всё то, что они видят в перспективе. Академик поспешил возвести клонов в монархи, а они не доучились, возомнили о себе невесть что, выбрав себе сподвижников с таким же нулевым развитием. Уже не дети, но слепцы.
Он проснулся от пристального взгляда. В просвете шалаша стояла волчица, смотрела, принюхивалась, потом развернулась и засеменила за стаей, подталкивая носом расшалившихся волчат. Он сел, взъерошил волосы на голове, вставшие дыбом. Она остановилась, оглянулась на него перед тем, как свернуть вправо. Он показал пустые ладони, волчица проследила движение рук и скрылась за кустами. Звериной тропой на водопой он вышел к реке. Искупавшись, он пошел краем поля гектаров на десять. Вдалеке бабы тяпали свеклу.
Здесь, словно в раю, волки не режут овец. Хотя овец здесь не водится, но и косули людей не боятся.
За лугом на песчаной косе сидел пастух на камне и длиной палкой чертил что-то на песке. Голозадые пастушата, подобрав рубахи на колени, сидели на корточках, торопились записать, от усердия иногда высовывая языки, пока волна не смыла урок. До штанов они еще не доросли, не заслужили.
– Аз, буки, веди… Один, два, три, – учитель поклонился монаху, – если квадрат, то угол прямой, а если острый угол, то можем сделать треугольник – крыша получится.
Коровы стояли в воде, лениво постегивая себя хвостами, отгоняя слепней. И впрямь припятский Пифагор, а не пастух. И уклад древний из уст в уста передается, живут своим трудом, учат своим примером. Народной мудростью выжили вдали от цивилизации, не иначе.
В селе он зашел в дом батюшки, попадья уговаривала подкрепиться, погостевать у них, ожидая летунов, ведь прежде не обманывали. Иеромонах Александр сообщил, что мертвое поле зацвело, чтобы предостерег на службе прихожан.
– У нас тоже лен зацвел, Бог даст, будем одеты. Сказывали, что сукно у них закончилось. Председатель сильно переживает, ведь трубы для самокачки обещали, да и для себя железяк нарезали много, но грузовой летяк не смог всё сразу забрать. Сами же обещались еще за едой прибыть, помочь по-новому обустроить тяжкий труд, а за язык никто их не тянул.
– Может быть, приболели зозуленьки, – всхлипнула попадья.
– Я всё хотел спросить, что за «кордон» такой? Что так манит юродивых?
– Никто не знает, ни в Ветхом, ни в Новом завете ничего не написано про то. Бабки глупые детей пугают, на ночь сказки бормочут, что, мол, за кордоном народ слаще живет, тяжело не пашут, да неслушников туда не берут.
– Понятно. Я схожу братьев проведаю, тогда к вам вернусь.
– Ясное дело, грузовых-то издалека слыхать, поспеешь.
За древней церковью заросшее кладбище тянулось до горизонта, тоже обходить немало пришлось. Старшие братья остепенились, обжились, народили детишек, старались, учили. Блудить прекратили, увидев следы побоев на спинах своих веселых подружек. Пришлось упасть в ноги родителей за благословением, а получив от души кнутом, крестились, венчались в селе, но в примаки брать женихов местные не желали, дали за невестами приданое скотиной да птицей, да и спровадили вон. Жены были работящие, добрые, плодовитые. Получив кнут и пряник, клоны быстро поумнели, забыли царские замашки. На праздничных службах или крестинах барышни заглядывались на нестареющих красавцев, но батьки зорко наблюдали за дочерями и, спешно перекрестившись, гнали их домой, как глупых гусынь, нахлестывая прутами иль палками, что уж под руку попадалось. Выходит, нельзя иначе девок образумить от искушения.
После долгой семейной трапезы, в которой тридцатый не мог отказать братьям, дабы не выглядеть фарисейским святошей, они остались одни за длинным столом под открытым небом. Они уговорили его не бродить понапрасну, а погостить и дождаться грузолёта среди родных. Чувство вины не покидало их, что самый младший незаслуженно оказался выброшенным из своей колеи, что у него могло быть прекрасное будущее в академии. Он успокоил их, что только рад свалившимся испытаниям и полученному опыту, чем непременно надо поделиться с Академиком. И Главному надо помочь приструнить Александра тринадцатого.
– Я вот всё думал… Монархия? Тирания? Анархия, диктатура? Демократия? Технократия? А десять заповедей, чем не порядок?
– Кто бы знал от сотворения мира, как распорядиться свободой? – вздохнули единодушно вокруг.
– Так, свободным выбором или своеволием? Лукавый всегда ждет оговорки, чтобы исказить суть слова, изменить вектор мысли.
Зазвенели комары, сменив назойливых мух, звёзды становились всё крупнее, тишина, благодать.
– Главный конструктор к нам летит, – радостно прошептал Александр седьмой, – только у него такой проблесковый маячок яркий, высоко идет. Может быть, простили нас?
– Простили. И что? Ты свой дом бросишь за эликсир долгожительства?
– Нет, не брошу, но хочется лично повиниться, услышать, что это действительно так. Совесть замучила.
– Целый караван за ним!
– Эскадрилья называется. Тихо идут, совсем неслышно. Знать, Главный новую летайку придумал. Сам на переговоры решил явиться, видимо, лентяев кормить нечем.
– Многовато их, не иначе подкидышей везут, а не технику.
– Умные люди редко бывают подлыми, не будем гадать, увидим. Путь неблизкий, люди отдыхать будут, и нам пора на покой, – монах остановил празднословие братьев.
Тихолёты, слегка зависнув, садились вдоль берега. Мягкий свет раскинутых палаток радовал глаз. Главный конструктор привычно пересчитал посадки в уме, приговаривая: «Правильно, малыш, подлость нерациональна, ибо действие родит противодействие, как угол падения равен углу отражения. И законы эти придумал не я. Только созидание и движение вечно. Просто математика и никакой изоляции. Ирка, ты одобряешь?»
– Созидатель всегда прав, – откликнулся ИР синтезированным маминым голосом.
Стрекоза изящно сложилась, выпустив подушку, заскользила в излучине реки по мерцающим звёздам на черной водной глади. Кошка Удача зацепила коготком его рукав.
– Выпусти из клетки, человек, отсюда плохо рыбок видно.
Столетний сом от удивления открыл рот, ослепленный лучом света на глубине, рыба, как безумная, выпрыгивала из воды, билась в прозрачное днище аппарата. Главный конструктор снял колпак из прутьев, перестегнул поводок шлейки к руке.
– Смотри, Учауси, на пульт управления не вспрыгни, сиди уже на полу, мне помогать не надо.
– Человек, ты говорил, что кошачий бог теперь только здесь живет, а тут только мы светим.
– Сейчас рыбки зачерпнем и вернемся в лагерь. Выспимся, а твой бог нас разбудит.
– Странные вы люди, почему у вас своего-то бога нет.
Удача разлеглась на полу, настырно пихалась лапами, требуя убрать ступню с педали, закрывшую обзор. Человек невольно усмехнулся, подумав о том, что все барышни одинаково своенравны, как кошки.
– Бывают красивые, как я, – муркнула Удача, завороженно наблюдая глубины.
Он переключился на тонкий лучик выбора, заманил интересные экземпляры в аквариум, бросив якорь у лагеря, переложил кошку на грудь, устраиваясь спать, как обычно, в кабине управления. Удача посапывала, поуркивала, тонюсенько поскуливала, вздыхая. Прежде чем провалиться в сон мелькнуло ощущение, что всё это уже было, что он уже обустраивал этот мир, и всё созданное им – новое, лишь хорошо забытое старое, но делать-то всё равно нужно.
– О, Господи, я что – один такой неугомонный, – пробормотал он, поворачиваясь на бок и, прижав Удачу к себе, мгновенно отключился.
– Нет, конечно, не ты один, делателей много, а думающих мало, – вздохнул Бог, поправив вектор в мышлении человеческом.
Возникает вопрос: какой вектор? Думайте! Возможно, вектор свободного выбора…
2018 Москва