Это сегодня известно, что определенные микроорганизмы вызывают определенные болезни. Но совсем, по историческим меркам, недавно это было не столь очевидно и не общепринято.
В медицине господствовали представления, опирающиеся на учения древних греков или средневековые гипотезы, что причина болезней кроется в самом человеке.
Например, по учению греческой школы (Гиппократ) у человека в организме циркулирует четыре жидкости: «сангвис» – кровь, «флегма» – мокрота, слизь, «холе» – желчь и «мелана холе» – черная желчь.
Гиппократ называл их гуморами. Настроение, эмоции, темперамент, поведение человека определяется соотношением этих гумор в теле. А также характер болезней. У сангвиника и меланхолика или холерика разный набор заболеваний. И одним и тем же заболеванием они болеют по-разному.
Герой нашей истории Роберт Кох еще не родился, а в Германии приобрел нешуточную популярность крестный отец гомеопатии Христиан Фридрих Самуэль Ганеман (Christian Friedrich Samuel Hahnemann). В 1830 году увидела свет его новая книга «Хронические болезни», обязательная для изучения правоверным гомеопатом. Все хронические заболевания, и в том числе инфекционные, уверял в ней Ганеман, происходят из некоего «миазма» (загрязнения) – внутренней «псоры», образующейся в организме человека, по какому случаю я так и не смог разобраться.
Я лишь вспомнил о Ганемане, чтобы проиллюстрировать какие представления о природе инфекционных и неинфекционных заболеваний были в середине 19 века.
А в то, что инфекции вызываются некими микроорганизмами, которых толком никто еще не видел, верили только отдельные чудаки. Приверженцем микробной теории болезней был французский химик Луи Пастер (Louis Pasteur, 1822-1895). Он много раз заявлял в Париже, что будет обязательно открыт возбудитель туберкулеза, широко распространенного заболевания в Европе 19 века.
– Что? – кричал Пиду (1). – Чахотка вызывается микробами? Определенным видом микроба? Вздор! Дикая мысль! Чахотка имеет тысячу разных форм, и сущность ее заключается в омертвении и гнойном разрушении плазматического вещества в легких; а это разрушение происходит от массы различных причин, об устранении которых и следует позаботиться врачам и гигиенистам (цитата по книге Поля де Крюи «Охотники за микробами»).
У меня сложилось впечатление, что Генрих Герман Роберт Кох (Heinrich Hermann Robert Koch, 1843-1910) практическую медицину откровенно не любил. И вот однажды его жена Эмми на день рождения подарила ему микроскоп (2). Можно сказать этот подарок перевернул всю его жизнь. Кох целыми днями, а в основном вечерами, забавлялся новой игрушкой без всякой цели, рассматривая под микроскопом всё подряд. И вот так совершенно случайно открыл возбудителя сибирской язвы.
Это открытие сделало его известным в научном мире. А 24 марта 1882 года в Берлине на заседании физиологического общества Роберт Кох доложил медицинскому сообществу об открытии им бактерии возбудителя туберкулеза, осуществив предсказание Луи Пастера. Имя Коха этим открытием разнеслось по всему миру.
В 1881 году на земле разразилась пятая пандемия холеры, начавшись, как обычно, в Индии. В Германию, в портовый город Гамбург холера пришла только в 1892 году, а во время нашей истории, все еще было тихо и спокойно.
И потому Роберт Кох отправился в охваченный холерой город Александрию в Египте с решимостью найти возбудителя холеры. А затем в Калькутту в Индию. И Кох возбудителя холеры – холерный вибрион – нашел. И в Египте, и в Индии.
В 1883 году Кох поведал о своем открытии миру.
Еще один химик и герой нашей истории будущий президент Баварской академии наук Макс Йозеф фон Петтенкофер (Max von Pettenkofer, 1818-1901) в момент описываемых событий возглавлял в Мюнхене им же и основанный Институт гигиены, первый в Европе.
Вот Петтенкофер и принадлежал к той группе европейских исследователей, кто не верил, что какие-то микроорганизмы вызывают заболевания. Все дело в «миазмах». Не тех и не так как у Ганемана, но что-то в этом же духе. Каких-то в общем нездоровых испарений гниющей органики от земли. Он не отрицал существования микроорганизмов, вот только не верил, что они причастны к болезням человека.
Это именно Петенкоффер окрестил всех этих искателей возбудителей инфекционных заболеваний вроде Пастера и Коха иронично-презрительно «охотники за микробами».
В открытии Коха был один существенный изъян. Попытки заразить вибрионом и вызвать некое подобие холеры у различных животных ни к чему не приводили. Никак не хотели животные заболеть холерой. Этот факт только укреплял уверенность Петтенкофера, что какие-то там вибрионы тут ни при чем.
И он взялся это доказать. На себе.
По одной из версий Петтенкофер лично обратился к Коху:
«Пришлите мне ваших воображаемых зародышей холеры, и я вам покажу, насколько они безвредны».
Петтенкофер черпал вдохновение среди своих сторонников твердо верящих, что вся эта модная выдумка о микробах – пустой вздор и болтовня.
И Кох прислал ему целую пробирку самых свирепых вибрионов холеры.
По другой версии, озвученной в книге австрийского врача Гуго Глязера (Hugo Glaser) «Драматическая медицина. Опыты врачей на себе», Петтенкофер «заказал из Берлинского института здравоохранения культуру бацилл холеры, приготовленную на известном желатинообразном веществе – агаре… В культуре находились мириады бацилл, и если бы даже культура была разбавлена в тысячу раз, то все равно в каждом ее кубическом сантиметре оставалось бы бесчисленное множество «холерных запятых». Петтенкофер рассказывал позднее: «В одном кубическом сантиметре я, очевидно, принял миллиард этих внушающих страх микробов, во всяком случае, намного больше, чем это бывает при прикосновении к губам немытыми пальцами»» (цитата по Гуго Глязеру).
В те годы медики точно знали, что в желудке у человека есть соляная кислота и кислотность ее такова, что побывать в желудке у человека живому существу без последствий просто невозможно. Желудок фактически является непреодолимой преградой для любой бактерии. Соляную кислоту, чтобы она не убила вибрион холеры, нужно было нейтрализовать. Очень просто. Раствором обычной пищевой соды. Все это Макс Петтенкофер и проделал на глазах очень уважаемых и авторитетных медиков.
Он принимает расчётное количество пищевой соды и культуру с холерным вибрионом. Примерно через неделю всем свидетелям этого безрассудства стало окончательно ясно, что холерой Петтенкофер не заболеет.
– Микробы никакой роли в холере не играют, – заявил Макс Петтенкофер после своего эксперимента, – вся штука заключается в личном предрасположении.
И ему многие поверили. Авторитет Петтенкофера был велик.
А некоторые даже решили повторить подобный трюк на себе. И за редчайшим исключением благополучно заболели холерой.
Но почему тогда не заболел семидесятитрехлетний Петтенкофер загадка по сей день. Оппоненты придумали объяснения. Позорные.
На самом деле, говорили они, Петтенкофер холерой заболел, но только в легкой, стертой форме. С небольшим расстройством пищеварения, о чем, по логике, предпочел умолчать, чтобы не признавать правоту Коха.
Или те, кто прислал ему культуру с возбудителем холеры, пожалели старика, очевидно, выжившего из ума, и, чтобы он не помер, прислали ему каких-то ослабленных неполноценных вибрионов.
И сам Петтенкофер предполагал, что появятся вот такие сомнения в поставленном им эксперименте.
«Мне приятно доставить моим противникам это удовольствие, писал он, но я все же не могу согласиться с их воззрениями».
Закончить свой рассказ я хочу удивительными словами из книги, написанной медиком Полем де Крюи, «Охотники за микробами»:
«Опыт Петтенкофера с проглатыванием микробов указывает на какую-то странную тайну, скрытую покровом неизвестности…
Убийственные микробы кишат повсюду вокруг нас и проникают в каждого, но убивают они только некоторых. И этот вопрос странной сопротивляемости к микробам некоторых людей остается такой же неразрешимой загадкой, какою он был в те шумные героические восьмидесятые годы, когда люди рисковали жизнью, чтобы доказать свою правоту».
А атеросклероз-то тут причем?
Об этом в следующий раз.
(1) Скорее всего де Крюи имеет в виду видного врача Парижа тех лет, члена Французской Академии наук Клода Франсуа Германна Пиду (Pidoux, Claude Fran;ois Hermann, 1802-1882).
(2) В 1893 пятидесятилетний Кох с Эмми Фраатц развелся, что было диковинкой в Германии тех лет. Развелся, чтобы жениться на молоденькой актрисе Хедвиг Фрейберг (1872-1945).