Ведьмы гиблого леса
Часть II Запретный плод
Глава 1 Гуляние
Расцвело лето, теплое и солнечное, с радугой и грозами, мгновенное и незабываемое. В деревне люди вышли на работу в поле, и на покос, скотину повыгоняли на пастбища. Покатились подновленные телеги с сеном и навозом, начались заботы по выращиванию урожая. В городе после весенней слякоти принялись мостить разбитые дороги и латать протекшие крыши.
Но несмотря на то, что повседневной работы прибавилось, в каждом сердце была радость от того, что наступило время длинных ласковых дней после темноты и зимних холодов, что можно запрятать в сундук овчинный тулуп, а суконный плащ повесить на гвоздь, снять рубашку и вымыться прямо под дождем, не боясь простудиться. Добрая душа пела при виде ясного лазурного неба, жаркого яркого солнца, не в пример тусклому и холодному зимнему; целовала скромные полевые и лесные цветы, наслаждалась несмолкаемым щебетанием птиц.
В первый день лета настоящий праздник привез с собой бродячий цирк. И теплым звездным вечером все, и работяги, и тунеядцы, заплатив за вход, собрались под стены шатра и расселись по местам на деревянных, сколоченных наспех, подмостках. Многие пришли с детьми, также многие с кружками эля, - скоротать вечерок и отдохнуть после трудного дня.
На арене появился поэт. Он был одет уже щегольски, в черный, совсем новый костюм придворного лакея, и обут, так же в черные, начищенные туфли. Как обычно, призвав зрителя уделить ему минуту внимания, Адам, приняв важный и торжественный вид, начал громко и эпатажно декламировать, пафосно жестикулируя:
Схлестните кубки, господа!
А многого не надо:
Любовь под звездами всегда
Достойная награда!
В хмельном бреду застал рассвет,
Где пели и плясали…
Как только выветрился бред, -
Мы снова загуляли!
Идите следом, покажу
Мир цирка по дороге,
И даже больше: положу
Вам этот мир под ноги!
Волшебная настала ночь!
Вздохнуть от дел свободно…
Займем места, сомненья прочь!
Свобода – благородна.
Забудете допить до дна:
Как эль, глотаем пламя!
Спешите жить, ведь жизнь одна!
Мы рады, что вы с нами!
Пусть дух захватит тот восторг,
С каким рискуют жизнью!
Пускай веселье и порок
Повелевают мыслью!
Нам больше нет пути назад
Во власти виртуоза.
Мы начинаем, господа!
Мы осушаем слезы!
Аплодисментов не последовало. На несколько секунд воцарилась неловкая тишина. Адам растерялся и забыл поклониться. И только когда поэт постановочным жестом пригласил на арену акробатов, жонглеров, канатоходцев и клоунов, и грянули барабаны, раздался взрыв рукоплесканий. Его друзья-циркачи начали вводный совместный номер, демонстрируя свою технику, а он тихо скрылся за занавесом. Акробат Тим в клетчатом трико самозабвенно крутил сальто, Джефри азартно жонглировал зажженными факелами и глотал шпаги; от трюков канатоходцев перехватывало дыхание и замирало сердце, а из-за клоунов и уродов у всех от смеха надрывались животы; женщины тоже принимали участие, танцуя в кокетливом белье; дрессировщики заставляли исхудавшего медведя смешно топтаться на задних лапах под бубен, а огромные говорящие попугаи пищали: «Цирк! Цирк!», и, внимая властелину, перелетали по взмаху руки с шеста на шесток, садились на плечи, крутились на месте и хлопали крыльями. Здесь завораживала пантомима, веселил кукольный театр, изумлял театр теней. Звучала барабанная дробь, гремели литавры, плакала лютня, хрустальным звоном переливалась флейта, радостно и весело звучала виола да гамба…
Адам серьезно и молча смотрел из-за занавеса на праздник жизни, на котором чувствовал себя таким лишним. Он был рад, что его не освистали, ничем не запустили ему в лицо, не испортили костюм и не посмеялись, но… Так хотелось, чтобы аплодировали хотя бы теперь, когда он – уже часть артистической труппы, а его творчество - составляющее эффектного действа, хотя бы из учтивости. Адам не завидовал, он был разочарован. Горе-поэт искренно восхищался мастерством своих товарищей, и великодушно принимал их успех, но был удручен своими неудачами.
«Понимаю, я новый человек в городе, для всех совершенно чужой, еще не успевший удивить», - подумал он с грустью. – «А я, наивный дурак, было решил, что пришло мое время…»
Он вздохнул и, ускользнув из-за кулис, прокрался к зрителям, скромно уселся на свободное место, но через десять минут обнаружил, что представление подошло к концу, что он все просмотрел, и пора ему выбегать прощаться, и всем выходить на поклон.
На этот раз аплодисменты были, для всех сразу.
Публика осталась довольна, артисты – воодушевлены и благодарны. Люди оживленно, шутя, смеясь и толкая друг друга, покидали шатер, спеша продлить веселье под ночным небом, унося с собой опустевшие кружки эля, незабываемые впечатления и музыку.
На рыночной площади уже горели огни, уже ждала выпивка и угощение от обогащающихся за счет человеческих пороков торговцев, уже распевали пошлые песни и начинались танцы.
Адам тоже вышел на свежий воздух, отвлечься от переживаний и горьких воспоминаний, просто отдохнуть.
Вскоре его внимание привлекли восторженные возгласы толпы, собравшейся вокруг танцующих. Поэт подошел ближе. И в первое мгновение смущенно опустил глаза, потому что узнал охваченную танцем девушку. Это была Ева.
С обнаженными плечами и руками, со взметающейся юбкой, с расплескавшимися волосами, она быстро, уверенно и энергично двигалась, отчеканивая каждый шаг и кокетливо шаркая ножкой в поношенном сапожке. Она сплетала и расплетала хрупкие руки, гордо и высоко держа голову, временами призывно выгибаясь, и тогда все ее движения становились нежными, плавными и манящими. Но соблазнительный взгляд сменялся неприступным огнем в глазах, томление – отчаянным взмахом отвергающих рук. Маленькие каблучки ритмично постукивали, юбка шуршала, как будто шептала что-то… И Адам прошептал в ответ своим мечтам об этой дерзкой красавице, вспомнив соблазнительные танцы живота женщин на востоке в нелегкую пору его взросления в рабстве:
Эфирных масел томных полуночный чан
Манящий аромат разлил в восточном блеске.
Затмила звезды ты небрежно, невзначай,
И гурий Рая превзошла в своем кокетстве.
Но тут девушка, смеясь, выхватила из толпы и притянула к себе за руку Кристиана, и все зааплодировали, а у Адама от ревности потемнело в глазах. Столпившиеся вокруг наблюдатели тоже начали танцевать, он отвернулся и ушел купить эля.
Тревор с Лаурой были среди этой толпы. Они оставили Диану у Мэри, которая с удовольствием нянчилась с детьми дома. Молодые родители, несмотря на траур в их семье, пренебрегая кривотолками, вышли сегодня в люди на представление цирка, чтобы справиться с угрызениями совести, наладить доверительные отношения, добавить романтики. Они весь вечер провели вместе, забыв о торговых хлопотах, о своем обмане, падении, преступлении… и теперь танцевали, целовались, радовались, и уже простили друг друга за все, но ни с того ни с сего артисты запели «Двух кротких с виду дочерей мамаша ела поедом», и Тревор с Лаурой снова отвели друг от другу глаза. Они остановились в танце, вышли из круга, и молча еще долго стояли в стороне, пока песня не закончилась.
…Сестрицы отомстили ей:
Взошла луна над городом,
Но дров – ни щепки в доме нет.
Меньшая нездорова…
А старшая в расцвете лет, -
У жениха… Сурово
Мать хмурит брови, злее злой,
За хворостом придется
Идти в лес ночью ей одной…
В пасть волку попадется…
--- Я слышал раньше эту песню, - мрачно сказал Тревор Лауре, - но никогда не думал, что наш план с вывихнутой ногой и отсутствием дров, на который ты меня надоумила, вдохновлен ею. Я ждал, что родители вернуться, я никак не ожидал, что эта мазь ввергнет нас в такое скотство на всю ночь, а ты послала их на верную смерть… Я знал, что мать ненавидит тебя, подозревал, что ты ее тоже, но ведь ненавидеть, негодовать, ссориться, браниться – это одно, и совсем другое – задумать и решиться на убийство…
--- Я тоже не знала, что мазь… - заплакала Лаура. – Эта песня… этот план – да… но не убийство! Я не понимала, что делаю… Тревор, прошу…
Но Тревор не дослушал и быстро ушел. Лаура, закрывшись платком от косых взглядов, поспешила за ним, не в силах догнать. Она боялась, что он не пойдет домой, и опасения ее, к сожалению, подтвердились. Тревор ушел в ночь бродить по городу, не находя своей душе успокоения от горя, а Лаура, обливаясь слезами, пришла к Мэри и все рассказала о том, как свекровь с самого дня свадьбы гнобила ее, о том, как им, молодоженам, под любым предлогом не давали оставаться вдвоем. О том, как недавно подговорила Тревора притвориться хромым и припрятать последние дрова, чтобы вынудить родителей отправиться вечером в лес за хворостом, и то, что Мэри уже знала, что Маргарет, действительно, в Вальпургиеву ночь попалась волкам, а Уильям, вернувшись домой, умер. Утаила несчастная только свой непреодолимый стыд за то, что они купили у Боба наркотическую мазь для себя и сонные капли для дочки. И пока с площади доносился веселый смех, звуки музыки, пьяные крики и пошлые песни, Мэри плакала вместе с ней, убеждая подругу признаваться не ей, а отцу Говарду, молиться Богу о том, чтобы простил, и чтобы простил муж, а Лаура, склонившись над колыбелькой своей спящей дочери, просила прощения и у нее, своего бесценного сокровища. А потом ушла ставить опару, чтобы на рассвете замесить тесто, и как можно раньше обрадовать постоянных покупателей мягким и теплым хлебом с хрустящей корочкой.
…
Эндрю зорко следил за покупателями в тот вечер. Все были пьяные и наглые, и не прочь что-нибудь прихватить даром. Колдун торговал противозачаточными зельями, омолаживающими, возбуждающими, абортирующими и наркотическими. Завидев юных благовоспитанных барышень, которых отпустили матери на выступление цирка, и которые теперь, не спеша возвращаться домой, неподалеку строили глазки артистам, он, ради развлечения, вспугнул их, громко хохотнув:
--- Девушки, подходите! Снимаю! Порчу!
Девчонки мигом разбежались, вполне возможно, что и по домам.
Джереми-Боб в этот раз не купил у него ничего. Он, как обычно, пил вино, как воду, топя в нем свою ревность, которую давно испытывал. Переодетый лорд, нахмурившись, грозно смотрел, как Ребекка танцует с Филиппом, и кошки скребли у него на душе от того, что он редко видел свою женщину такой счастливой. По крайней мере, в пьяном угаре, и в преувеличенной мнительности слепого чувства, ему так казалось.
После танца Ребекка отошла с Шейлой и лукаво зашепталась с ней, украдкой указывая на Джереми, хотя он этого не понимал, глядя только на рыжеволосую потаскуху, разбившую ему сердце. Он вспомнил, как она обвинила его в рукоприкладстве, и ему снова стало больно и гадко, и снова захотелось дать ей пощечину, но нельзя было и пальцем тронуть: под сердцем теперь она носила дитя, пусть и не его... Джереми-Боб глубоко задумался, насколько позволяло опьянение, и не на шутку удивился, когда Шейла помахала ему ручкой, послала воздушный поцелуй и поманила пальчиком. Ребекка, стоявшая рядом, кивнула ему головой и скрылась в толпе раньше, чем он успел разгадать их план. Шейла игриво распахнула накидку, обнажая зону глубокого декольте и принялась оправлять рюши, исподлобья рассматривая свою жертву, мечтательно, но ехидно улыбаясь. Джереми не двинулся с места. Какое-то время он еще тупо рассматривал хищницу, как бы взвешивая «за» и «против», но потом, обнаружив, что кружка опустела, понурясь равнодушно побрел в трактир и уже не покидал его до утра.
В это же время Джек напал на Филиппа с расспросами о том, как идут дела со вступлением в право наследства, и разделением оного между ним и отцом Говардом.
--- Всю волокиту брат взял на себя, - отмахнувшись, как бы между прочим, ответил на это приятель, не скрывая, что хвастает. – Еще месяц, всего один месяц, и я – полноправный богач. Заживу! – важно сказал он. – Обещаю, отметим! И вот еще что, прихвостень, - вдруг крикнул ему гневно в самое ухо, схватив Джека за грудки, - к Ребекке больше ни ногой. Я – отец ее будущего ребенка, и, если ты засунешь ей свой хрен, я тебе его отобью! Уразумел?
Друг оторопел и отпрянул назад, когда Филипп отпустил его.
--- Обещаю, отметим, - повторил он, - но на девок больше ни цента не дам!
--- Ну и черт с тобой, - выругался Джек, оправляясь, и отошел пить пиво вместе с Адамом и Джефри, которые расположились с полными кружками на бревне, поодаль.
Какое-то время молчали, но вскоре хмель всем развязал язык.
--- Мэри – святоша, - скривился Джек. – Ни на карнавалы, ни на всеобщие гуляния не ходит. Дома сидит, детей рожает, и, наверное, сейчас Богу молится, спать одна ложиться, пока ее муженек других баб пользует. А я тут один, и мне ничего не светит…
Адам не стал поддерживать, а раздраженно заявил:
--- Ну и правильно делает. Если хочешь быть праведником, нужно беречь свою душу, а люди мешают. Искажают смысл сказанных тобою слов, а потом поднимают на смех.
Но Джек ухватился за возможность поболтать и продолжил развивать мысль:
; Какое людям дело до того, что ты хочешь быть праведником? Какая им в том выгода? Каждый разумный человек в первую очередь доставляет пользу себе.
; Люди – идиоты, - вспылил Адам. - Они дружно жить не умеют и не хотят. Каждый норовит возвеличиться за счет другого любым способом. Черт бы побрал это вероломное отродье! Да, пускай проваливают! Строевым маршем… получать свою выгоду. У них же одних самые важные дела и настоящие проблемы, только у меня блажь – развлечение под названием художественная литература!
; Скажи спасибо, что в рифму писать умеешь, - резюмировал Джефри.
; Не в рифмах дело, - Адам сел на своего конька. - Если образ слабый, любая классическая чистая рифма покажется глупой. Мильтон писал без рифмы. Гений Шекспира, конечно, все рифмы, которыми писали до него, дополнил глубиной мысли.
; Ну, я, понятно, не читал… - сказал Джефри. - Однако и твой Шекспир писал, чтобы денег заработать.
; Не только! Не верю! Не могут такие монументальные плоды душевного труда быть вскормлены и взращены одними материальными целями! Здесь точно некий духовный подвиг…
; К подвигам стремятся в юности. Это проходит. И мне жаль тебя разочаровывать, друг, но ты не гений. Мы просто делаем то, что получается, мы – тьфу, по сравнению с Мильтоном.
; Каждая прочитанная книга меняет твой внутренний мир. А то, как ты видишь этот мир, его больше никто не видит. Каждому настоящему художнику необходимо изобретать собственные изобразительные средства, чтобы передать свое видение мира. Господи, хоть бы один бессмертный сюжет!
; Все книги уже написаны, все мудрые мысли уже передуманы. Все старо, как мир. Ты слишком высокого о себе мнения. Бессмертный сюжет… Этого может никогда не случится, - сказал Джефри.
; А даже если случится… Признание – двуличный идол. Если ты выбился в гении, то все знали, что так и будет, а неудачи были лишь хулой и клеветой, но, если сдох под забором, – хула и клевета с легкостью превращаются в очевидную истину. К сожалению, только шут может говорить правду.
; Думаешь, станешь придворным поэтом? – спросил Джек и случайные приятели насмешливо на него посмотрели.
; О, это как раз легко! – рассмеялся Адам. - Тут главное угадать, кому поклониться и когда подольститься, да и прикупить себе звание самого Мильтона. А потом валяйся целыми днями на диване, предаваясь творческой лени, бредя стихами лежа. В лучшем случае, в обнимку с красоткой-фрейлиной. Собирай вокруг себя друзей-льстецов и наслаждайся их аплодисментами. Пей с ними вино, кушай пирожные и рифмуй красивые слова для прекрасных дам или о себе любимом, да оговаривай и высмеивай конкурентов, и воспевай тот двор, при котором состоишь. Вот как я пьяных гуляк…
--- Зато как Омар Хайям! – воскликнул Джефри.
--- Омар Хайям не пил. Он был мудрецом, размышляющим о бренности бытия. Кабак для него – мир, а вино – опьянение от мирской жизни, любви к женщине, к людям, любви к Богу. Он был математиком и астрономом, ученым, иногда спорящим с Творцом, но…
--- Так ты хочешь быть, как Шекспир или как Омар Хайям? – спросил Джефри.
--- У меня просто пьяная поэзия…
; Так что держит выбиться в люди? – ехидно усмехнулся Джефри.
; Не о том мечтаю. Нужно уметь мыслить метафорически, аллегорически, и писать не просто воспоминания, облекая их в красивые слова, а назидательные истории из жизни, узнавать себя в других людях, сопереживать. Нужны потрясения, которые научат тебя проживать чужие судьбы, чтобы голос раздавался эхом в веках… Назначение настоящего искусства подобно зеркалу, как сказал Шекспир: «являть добродетели ее же черты, спеси – ее же облик, а всякому веку и сословию – его подобие и отпечаток». Необходимо видеть и говорить истину, чтобы люди перековали мечи на серпы и перестали учиться воевать, как написано в Ветхом Завете, у какого пророка, не помню.
; Я понял, что ты мечтаешь о творческом бессмертии, - перебил его Джефри.
Адам вздохнул, пожалев, что увлекся и раскрыл душу. Потом улыбнулся и скромно добавил:
; А пока, благодаря цирку, у меня есть крыша над головой и хлеб насущный.
; Ну, это сейчас. А потом что делать будешь? – безразлично спросил Джек.
; Жизнь подскажет, Бог поможет.
; А сможешь сдохнуть от голода под забором, сохранив веру в истину? – зло спросил Джефри.
Адам промолчал, повесил голову. Он понял, что его осудили.
; Ну, хоть преставишься, как истинный гений. А пока проявляй себя и не трепи языком, - подвел итог Джефри и покачал головой.
…
Кристиан и Ева провели все это время вдвоем. Эту девушку, которую спас в лесу от волка, он сразу вспомнил. Они танцевали весь вечер, пили эль, шутили, флиртовали. Дело быстро дошло до поцелуев, но, к разочарованию для Евы, не только: охотник тут же начал приставать. Она мгновение колебалась, когда почувствовала, что он полез ей под юбку, но потом резко оттолкнула и даже залепила пощечину.
Кристиан отстранился, вскинув брови и закрыв глаза, потом сплюнул в сторону и молча удалился.
Уже забрезжил рассвет, почти все семейные парочки разошлись, устроившись рядом в теплых постелях; влюбленные гуляли по городу, встречая зарю. У трактира спали пьяные гуляки, артисты разбредались по своим балаганам.
Еве было обидно до слез. Однако она не хотела просто переспать с Кристианом, она хотела влюбить его в себя. И пусть за прошедшую ночь ей это не удалось, она не собиралась сдаваться.