Теплыми, душными днями пришла осень на берега Бии. Окружила заботой села предгорья, согрела совсем уж загрустившую землю. Крестьянам поля подсушила, постарайтесь родимые на осенне-полевых работах. Хлеб обмолотите, сено, скошенное, к скотным дворам привезите, с озимыми управьтесь. Тогда уж и пригонит погода тучи дождливые. Затянет пеленой косогоры и долы, напоит водой, чтобы всякий корешок в зиму в мокрой земле остался. А там и белой порошей обрадует, осыплет и укроет тайгу, перелески, забереги подморозит и зачернит землю. Просветлить водицу в реке, каждый камушек даст возможность разглядеть.
Забота великая у Евдокии. Одна работница в доме, маленькая дочка не в счет. Она поднимается помощницей: все лето огород полола и поливала, сверстницы на полянке играют, ей некогда. Придешь с работы – полы помыты, хорошо-плохо ли, старается матери помочь, неважно, что местами разводы на полу остались. Лето в поля увязывалась за бабами взрослыми, клубнику полевую: маленькое ведерочко да соберет. Черникой и брусникой семью порадовала из заречного бора.
Пришло время большой работы, картошку копать. В других семьях вечерами мужики и бабы огороды обслуживают, день в колхозе работают. Нынче удался урожай, клубни большие и в гнезде много. Нет у Евдокии времени на свой огород. Работает продавцом, рано утром уезжает за товаром в соседнее село. Приедет назад, разгрузится и пообедать часто времени не остается: открывать магазин надобно, народ за товаром идет. Затемно домой возвращается, в темноте не накопаешь.
Муж – фронтовик. В санатории лечится и комиссию проходит на инвалидность. Будто отрастет нога, в бою потерянная, каждый год мучают. Пусть подлечится, плохо ему, скрипит зубами в ночи от боли, в бой за собой роту ведет. Восемнадцать лет как война кончилась, не дает покоя фронтовикам. Вот и ее муж хрипит от непосильной тяжести, воюет, особенно если стопку, вторую выпьет. Обостряется восприятие боя, понужает врага, порой и матами.
Они живут хорошо, он любит Дуняшу, в дочках души не чает. Старшие давно в город съехали, семьями живут. Последыш Танюшка с ними. Слабенькая еще, как ромашка в поле. Качнет ветерком, того глядишь упадет. Порхает по деревне, словно мотылек. Где ей мешки таскать, и с лопатой на земле управляться. Да и муж, собственно говоря, не помощник. Где ему на одной ноге подчинить инструмент, как подкапывать гнезда? Основная работа на ней, а времени нет.
Так у калитки поутру водила беседы с соседкой тетей Полей. Жаловалась, но без зла. Придет воскресенье, выходной в магазине, тогда и займется. Только погода хмурится, вдруг не дождется, придется по грязи копать. Ну да ничего, Танюшка маленькими ведерочками, она по полмешка, переносят. А грязная будет – подсушат.
Вздохнула, глянула на подсохшую ботву, прикрыла калитку и тяжелой походкой направилась на конюшню. Там наверняка ждет лошаденка: мужики-то Нилыча уважают и Евдокию жалеют, - всегда напоят и запрягут пораньше кобылу. Полина понимала молодую бабенку: вышла замуж после войны, казалось хоть за какого мужика, где их после такой бойни найти. Большая часть работы на ее плечах. Нет, друзья всегда приходили на помощь, да не пойдешь в дом, где женщина одна, хоть и временно. Проводив взглядом до проулка, засуетилась и заспешила старая. Засеменила меленькими шажками через дорогу к подруге Александре. Мысленно соображая, кого еще можно привлечь в «помочь» из подруг. Конечно же, Прасковью! Чего зазря сидеть, у этой завсегда порядок в доме и в огороде. Соскучилась видно без работы…
- Танюшка. Вставай доченька.
Ласково звала бабка Поля девчушку, гладя шершавой ладонью по светлым волосам.
- Подскажи, внученька, где у вас вилы. Мешки тоже нужно… ведра мы принесли.
Спросонок не понимая, что от нее требуется, села на постели, потянулась. Спрыгнула босыми ногами на пол, протопала к порогу. Сунула ноги в калоши и повела, пока ничего не понимая, бабушку в стайку. Вытащила вилы, вручила и взялась протирать глаза. На краю картофельной полосы, словно на параде стояли баба Саня и баба Прасковья. Вторая, подбоченясь, смотрела в конец огорода. Завершала эту картину вереница ведер, выстроенная торжественно в одну линию, по такому поводу. Чего это бабушки затеяли?
- Ты, голубушка иди, поспи еще чуток, а мы копать начнем. Поможем немного мамке твоей.
Какое «поспи»? Отломила кусок хлеба – горбушку, как любила. Сегодня мамка не будет ругаться мол хлеб крошишь. Обеими руками прижала к груди кринку с молоком и аккуратно налила в стакан. Торопилась, глотая хлеб и запивая молоком, управилась скоро. Отыскала штаны, достала с полки в сенцах сапоги, подарок тетки из Москвы. Повязала платок и отправилась помогать. Старенькие все ж, им самим помощь не помешает.
Подкопали два рядка, склонились над гнездами, выбирают клубни и бросают со звоном в ведро.
- Дочушка, принеси родная мешки. Ссыпать станем на краю огорода, там мамка переносит в погреб. Знаешь, где они у вас лежат.
Татьянка гордая, с ней обращаются как с взрослой, побежала в сенки, схватила в охапку, чуть не бегом принесла с десяток. Сбегала второй раз и присоединилась к бабушке Поле. Любимицей у нее слыла.
Картофель и взаправду удался в этом году. Чистые, крупные клубни, гладкие словно поросятки. Три старые женщины и дитя: копали и собирали, носили на край по неполному ведру. Где их сил набрать с возрастом? Ссыпали в мешки, двигалось дело, за разговорами и прибаутками.
- Ты по многу-то не грузи. Привыкла на тракторе, небось. А здесь где сил столько взять.
- Не говори Полюшка, сносились поршня, нет мощности в жилах, остатки одни.
Прасковья по молодости, неизвестно каким образом затесалась в бригаду трактористов. Все нипочем. С ремонтом не хуже мужиков управлялась, в передовиках на пахоте. Когда газеты известие принесли о Паше Ангелиной, о женских бригадах трактористок, за Прасковьей так и закрепилось это имя. Пашей Ангелиной звали за глаза.
Сколько землицы перепахала! Каких только работ не выполняла в колхозе: от посевной до посевной занятие тракторам находилось. Во время войны с парой мужиков поднимали целину, поля пахали. Без сна и отдыха. Бабенки на сцепках посевную отстоят, какой-никакой отдых образуется. А трактористам лес с тайги вывозить, за топливом и смазками в город ехать.
- Я же подружки порой за рычагами, грех сказать, засыпала. Идет трактор в борозде, не сворачивает, в глазах круги яркие вспыхивают солнцем. А внутри, как часы с кукушкой, к концу полосы словно ударят, проснешься и на разворот.
- Ты почему замуж не вышла, живешь теперь бобылихой.
- Да кто ж меня взял бы. Соляркой да маслом не только телогрейка, все тело
пропахло. Какому мужику это по нраву придется. Отпахалась на тракторе, а семью поздно создавать. Мужикам, им наследник нужен. Зачем промерзшая и простуженная баба, кому ко двору?...
- Ничего, вон, какая боевая. Как ты в тюрьму попала? За какие прегрешения, всегда в передовиках и вдруг в камеру бросили? - эту историю вся деревня знала. Жалели и восхищались.
- И не поверите подруженьки мои. Где тот прощелыга толстый, да гладкий проживает? Меня когда выпускали, предупредил следователь: не смей разыскивать, мстить.
Опасный хлыщ, - задумалась бабка Праскевья, на Танюшку глянула: не подумаете, бабы, ребенок рядом, материться нельзя, а то бы описала. Приехала в город за маслами, в три ночи поднялась, зацепила сани и по морозу до города. К обеду едва добралась, документы товарные отдала, грузиться начали. Прибегает с портфельчиком, с пузиком, из-под полушубка посверкивает и заявляет: митинг у них- за Советскую власть голосовать. Мол, отгрузку останавливаем, завтра приезжайте.
- Мил человек семьдесят километров по снегам домой, отгрузи, ради всего. Это, баба, ты супротив власти прешь? Али не понимаешь, что за это наказывают. Мужики-то отвернулись, молчат, воды в рот набрали. Один нашелся – сами погрузим, кладовщика оставь. Что тут поднялось! Ругался страшными словами, я от наших мужиков таких не слышала. Ну а когда он мне заявил, что я отъелась в деревне на колхозных харчах, приступом на него пошла. Не поверите, груди сроду нет, откуда взялась. Толкнула его, слабенький оказался. Упал в ямку, а там под снегом смазка. Елозит словно поросеночек и вылезти не может. Мужики улыбаются в усы, побросали в сани мою отоварку и выталкивают: поезжай от греха подальше.
Я и уехала. Благополучно добралась. А на второй день приезжает на санях в поле председатель, с ним двое в форме. Собирайся, дескать, Прасковья, за тобой. Нападение на человека при исполнении. Прямо с трактора и забрали, да напрямую в изолятор.
Примолкли старушки. За любой проступок в те времена можно оказаться в камере. За проступок и за поступок!
- Ох и провоняла я им казематы арестантские, соляркой, да маслами. На допросе рассказала, как этот боровок в ямке ползал, перемазался отработкой, следователь хохотал. Но дело серьезное завели, дивно сообразителен и подлый к тому же начальник оказался. Продержали две недели, отпустили по ходатайству председателя. Мол, она передовица, хорошая работница и без нее, без меня значит, колхоз встанет. Нет трактористов, на фронте все, а работать надо. Привезли опять к трактору, он так в поле и стоял. Так что бабоньки с тех пор невзлюбила я мужиков, особенно тех, кто в начальниках.
- Отдохнули? Давайте-ка девоньки продолжать.
Танюшка рассмеялась! Девоньки. Склонились над ведрами, привычно застучали клубнями, не обращая внимания на солнце, взобравшееся к зениту. На то, что повеселели воробьи, вея соломой из-под крыши стайки. Деловито снуют по загону курицы, разгребая лапами навоз. Так всякий раз с солнцем приходит жизнь в отдельно взятый дом и в целом – в деревню.
Три женщины, немало повидавшие на своем веку, и ребенок управлялись на благодатной земле. В помощь хозяйке, не успевает управляться. А время, оно спросит. Зачем затягивать до мокрой погоды? Им одно – нечем заняться. Вот и пришли по зову сердца.
Баба Саня жила в маленьком доме на одну комнатку. В ней и горница, и спальня. Кухня в ней же. Из хозяйства держала несколько куриц и петуха. Небольшой огород, на нем управлялась: грядки ровнехонько выстроены. Росло все словно на дрожжах, слово знала и рука легкая. Танюшка любила к ней в гости ходить. Бездетная старуха приветливо встречала. Наскучившись одна, рассказывала что-то неугомонно. Играла с девочкой. Разрешала малой в палисаднике заняться. Цветов в любое время много.
- Александра, ты тоже не миновала сумы-то. Натерпелась. Всем нам досталось, одна судьба. Ты вообще смолоду оказалась в краях таежных.
Александра молчала, собираясь с мыслями. Не впервой об этом говорили. Но вспоминается. Будто не сумели расстаться с прошлым. Да и правда, от него остальная жизнь сложилась. Где бы сейчас коротала годы бабушка, если не прошлое. Отчаянное и горемычное, перечеркнувшее все надежды молодой девчонки. У бабушки постоянно собирались все старухи села. Углы дома заставлены и завешены иконами, молились, пели. Танюшка знает, несколько раз попадала на такие посиделки. Яичком крашенным угостят, завитушкой-булочкой, конфеты дадут. Ты, внученька, молчи только. А она никому и не рассказывала, отцу разве. И он, не смотря на то, что «партейный», улыбался. Что с них возьмешь?
- Ты, однако, рязанская?
- Да, неподалеку от Рязани проживали, что вам воспоминания эти дались,- нажимая на букву «а» и мягко произнося окончания, нарушила, наконец, молчание баба Саня.
- Я ведь в семье священника родилась, с детства к храму приучена. Когда гонения на церковь начались, за отца сразу принялись: священнослужитель – враг Советской власти. Единственная в семье ребенок – отправили к родственникам в соседнюю деревню. Те многодетные, авось спрячешься в большой семье. Взрослая уже, работала в помощницах. По слухам батюшку с матушкой арестовали и увезли из села.
Поплакалась и дальше работала, трудом изводила себя, чтобы боль-то заглушить. Нашелся доброжелатель, сообщил куда следует, забрали как родственницу врагов народа. Не знаю, чем уж родители так не пришлись новой власти. О них ничего не знала, а тут и саму посадили в вагоны и повезли на восход солнца.
Всхлипнула Танюшка, баба Поля покопалась в кармане, достала платок, слезы вытерла.
- Ты доченька водицы принеси напиться.
Побежала девчушка, просьбу исполнять. Недосуг – отправили, чтобы уберечь от тяжелых воспоминаний. Александра продолжила.
- Хорошо не расстреляли. А может и к лучшему сталось, чем так народ мучить. Загнали в тайгу глухую, где и жилья нет. Семейные строиться начали, коммуну власть образовала. А таким как я, молодым – общежитие поставили. Делали абы как: зимой промерзало, летом отпотевало. Мошка и гнус поедом ели. Ни вещей, ни обувки – работали в том, что при аресте на человеке осталось. Поизносились быстро, а тут зима поспела. На работу выйти не в чем, и не выйдешь – в штрафные запишут. В летнем платье, уже и снег выпал, ходила. Промерзла, болела, от кашля заходилась. К фельдшеру придешь – «брусничного чаю попей». Вот и весь ответ.
- Ох, ты ж моя горемычная.
Непонятно кому пропела, не проговорила баба Поля: то ли Александре, то ли Танюшке, принесшей большой трехлитровый бидон с водой. Женщины продолжали копать картофель, продолжали разговор.
- Повезло мне с грамотой, попросили учить детей. Как благодарна родителям, не ведая, где окажется их дочь, заложили в меня знания. Этим и выручалась. На заготовке леса быстро бы время забрало. Поглотила бы тайга, как медведь-шатун. Таких много полегло, На кладбище через три года народу лежало больше, чем в живых ходило. Устроилась в коммуне учительницей, вскоре заприметили. Направляли организовывать школы в различные поселки. Но воинственно воспринимали такие подвижнические дела охрана и начальство лагерей. У них существовало одно право – план. Его гнали любой ценой.
Приедешь иной раз, а тебе работать не дают. Отправляют назад и даже лошади не дадут. По тайге одна идешь и не знаешь: зверь тебя жизни лишит, или уголовники уворуют и в избушку в тайге разместят. Обслуживать их похоть. Как пронесло неведомо, видимо молились за меня батюшка с матушкой на том свете, к тому времени дошла весть, что остыли их тела на болотах.
Так и жила. Война началась, нас не выпускали, мужиков на фронт не брали. Леса много война требует. День работала на пилораме, лес таскала, а вечером с детьми в школе. Да какая школа-то? Так комнату выделят в ней и большие, и маленькие детки. Только очевидно понимали, не выбиться в люди, коли учиться не будешь. Благодарные мои маленькие слушатели.
Представляете: сами голодные, а приносили кусочки хлеба для учительницы. После войны получила справку об освобождении с условием не выезжать за Урал. Вот и прибрелась в нашу деревню.
Смахнула украдкой слезу Полина, прокашлялась Прасковья. Не первый раз слышали, а слезу вышибает. Дунул ветерок, подхватил пригоршню листьев березы, легких и радостных от желтого мира. Закружил в конце огорода и безжалостно бросил на плетень. Рассмешил девчонку, веселый хохоток рассыпался жемчужинами радости. Улыбнулись и три верных подруги. Отдохнуть бы маленькой, не поддается на уговоры, не уходит. Высоко в небе запоздалый клин напротив печально прокричал, прощаясь с родными краями.
Меньше и меньше рядов остается, скоро конец работе. Не пришла на обед Евдокия, видно задержалась в пути. Да и к лучшему, а то заохала бы. Разладила работу.
- А ты то, Полюшка, почему замуж не вышла? Ужель не люб никто?
- Так я уходила замуж-то. Парень видный, работящий попался. Мы с ним любились, да по-другому на это судьба посмотрела. Семья наша в бедных числилась и у них – не богатая. Сговорились родители свадьбу по осени сыграть. Нас с Иваном не мыслили люди отдельно: на вечеринках вместе, провожались до ранних петухов. Я береглась, матушка строго предупредила, не потерпит коли понесу. Время безжалостно, не свершилось намеченное. Забрали милого моего на войну. Ни одного письма не получила. Только известие пришло – доехать не успели. Разбили эшелон… А ребеночка я не выносила. Разговоров нескончаемо. От кого и как? Всем не объяснишь, так и осталась одна, не вынесла людской молвы.
Увлеклись работой, не приметили, солнце к закату спешит. Осталось несколько рядков. Вздрогнули от голоса Евдокии.
- Это кто в моем огороде хозяйничает?
- Евдокия, не ругайся. Мы помочь пришли, Танюшка нам все показала.
- Тетя Поля? Да разве я могла думать, когда утром говорила. Тетя Александра, тетя Прасковья! Да как же я с Вами рассчитываться стану?
- Еще чего! Придумала тоже мне. Мы тебе оставили четыре рядка, уж тут Вы управитесь.
- Да как же Вам спасибо сказать?! Милые Вы мои. Танюшка баню затопляй, вода набрана и дрова заложены. Справишься?
Гордая, ей доверили спички и огонь. Без присмотра! Юркнула в предбанник, дальше к печке. Заструился дымок над трубой.
- Ступайте за чистым домой, да приходите парится, грязь смоете.
И принялась за мешки. Пока вода согрелась, мешки в сарае сложены, теперь сухую в любой момент спустит в погреб. В колготе и толчее, варила Евдокия картошку, надо бы дочке потолочь, сало резала, огурчиков и помидоры. Чем еще в деревне угощать. Достала пиво, никто в деревне такого не варил: запашистое, ядреное, крепкое. Спохватилась – дочь как присела на порожек так и спит, умаялась. Пусть отдохнет постреленок. Положили на дерюжку, ближе к ночи помоет свое чадо. Жаль, покушать не успела.
А из комнаты песня льется, протяжная и печальная. Как бабья судьба в России, ничем не сломленная. Передается печалька от поколения к поколению. Вот и Танюшка – одуванчик прикоснулась к ней.