В Скотопригоньевске, что расположен на севере Немой Долины, хоронили двух зарвавшихся поэтов. Дерево экономили, тела швырнули в один гроб. Поэты исхудали, запертые перед смертью в остроге, чтобы сами себе ручонками не навредили. Оба перед смертью возвели на себя напраслину, каковую записали в протокол, но народу не показывали. В гробу еще оставалось место для третьего поэта, если бы таковой вдруг объявился в городе.
Похороны обставили торжественно. Мероприятие проходило на окраине города, у обрыва, за которым простиралась до горизонта свалка. Народ ликовал, в воздух взлетали меховые шапки. Подзаборная шелупонь из Болотной слободы пританцовывала на морозе в предвкушении раздачи пива. Жены и дочери из знатных семей щеголяли в шубах из песца, молодухи нацепили сразу по две, чтоб не ударить в грязь лицом. При этом зады оголили согласно моде. Городская знать прогибалась до земли под тяжестью наград.
Гроб принесли шестеро строгих мужчин в сером. Они застыли, выпучив тусклые глаза в небо. Оркестр хмельных рыбаков зарядил веселенький фокстрот. Приезжие луномордые куроцапы в кислотно-синих костюмах и чёрных пуховиках выстроились в шеренгу, стараясь из приличия не капать жиром на снег.
На автобусе прибыли клоуны цирковых бригад с телевидения. Они смотрелись особенно нарядно. В пестрых одеждах, с бычьими рогами из пенопласта на макушке. Толпу веселили их натренированные годами визги и дудение в горны. Последними на площади появились боевые старухи из городской дружины. Гормоны так и играли в их крови, лязгая вставными челюстями, старухи высоко подпрыгивали, иногда припадали к земле и покусывали друг дружку за икры. За толпой старух кто-то повесил транспарант: «нет правды, кроме власти».
Слухи ходили разные. Один шепелявый бормотун с выбитым глазом развлекал потаскух из швейного училища версией. Мол, раз хоронят, значит нагадили, подлецы. У нас невинных в камерах душить не станут. Ясный пень, что по глупости сгинули. Первый поэт вроде даже ничем городу навредить не успел. Кажется, только сравнил лик Несравненного с солнцем. Польстить хотел или шпионы науськали — кто его поймет. А солнце ведь на западе садится и пятна имеет… Вот второй поэт — тот похуже отчебучил. В одной поэме его нашли слова из разряда особо опасного бреда. Что-то насчет: «прекрасного будущего». Как ни крути, оба предали город, который их породил, вскормил и удерживал силой от дурных влияний. Казнить поэтов, конечно, не стали, оба сами издохли. Следы сапог на их лицах, естественно, к делу отношения не имели и в протокол не попали.
Наконец, оркестр рыбаков примолк. Толпа застыла в минуте молчания. Главный трубадур города достал компас, определил, где запад. С этой стороны площади клоуны нарисовали мелом круг на асфальте. Приезжие куроцапы сделали равнение на трубадура и хором произнесли: «Нас тошнит на запад». Как бы в подтверждение их слов, старухи из дружины столпились у круга и засунули пальцы в раскрытые пасти. Когда блевотина густо залила асфальт, какой-то шустрый паренек в телогрейке подбежал и палочкой вывел в жиже две латинские буквы. Деды в бушлатах на правом фланге одобрительно зарычали. Старухи принялись лупить палками одну из своих за то, что мало наблевала.
Клоуны с такой силой дунули в горны, что от звуковой волны вылетели окна в ближайших домах. Казалось, словно во всем городе разом распахнулись на ржавых петлях двери сараев и сортиров. Воронье от испуга взметнулось в небо с необъятных куч мусора, небо вмиг стало черным. Гроб швырнули вниз. «Избавились наконец!» — выдохнула толпа. Один жирный клоун приспустил штаны и пригнулся. Стоявшие поближе рассмотрели приделанный к его заду паровозный гудок. Раздался оглушительный свист. Толпа завыла от восторга.
Буфетчики начали раздавать черствые пряники и медовый взвар на чистом денатурате. Купец из обедневших подсуетился с аттракционом. Граждане за сотенку бросали кучки подсохшего дерьма по портретам мировых лидеров. Двое в белых фартуках резали свинью на пельмени. Авторитет из Болотной слободы, подтянул треники с красными полосами по бокам, выпил стакан свежей свиной крови, крякнул. Его дергал за рукав сынишка: «Медальку хочу!». Авторитет махнул рукой и услужливые лакеи в полосатых ливреях вынесли пудовую медаль белого золота. Сынишку наградили. От радости тот стал пинать ногами ручного зека, ходившего за ним на цепи. Подбежали две проворные няньки. Одна утерла ребенку сопли, вторая поддержала медаль, чтобы та не давила на шею.
Внизу, к месту, куда упал гроб, сбегались бездомные в лохмотьях, раздирали тела поэтов на куски. Из динамиков грянула популярная песня: «Я тоже из этого города!». Празднество продолжалось.