Когда все расходятся на рабочие места, кроме Ней, в комнату для совещания просачиваются наши медсёстры. Ней никуда не выходила, и я не слышал объявления по селектору - стало быть, она их призвала, коснувшись волшебной палочкой черепа на запястье, не иначе. Их пятеро: Ли, хаусова Сандра, португалка, строгая и даже немного чопорная Саманта и Дельфия - пышная афроамериканка, уступающая Ней в росте, но не в объёме.
- Доброе утро, девушки, - улыбаюсь им, как на фотографию в "Playboy". - Рассаживайтесь, пожалуйста - ах, в самом деле, можно бы было их рассаживать, как мои розы - уж я бы провел селекцию, вывел гибриды из лучших качеств всех пятерых: и Сандры, и Саманты, и Ли, и даже этой португалки, да ещё с примесью Дельфии - такие, что все медцентры обзавидовались бы. - У меня для вас небольшая порция информации по режиму. Итак, у нас в отделении, где вы работаете, получает послеоперационную реабилитацию переведённый из "ПП" контактный по новой вирусной инфекции, - самого корчит от моего канцелярита, но сейчас так лучше всего.
- У него признаков этого заболевания нет, - продолжаю самым авторитетным тоном, - но мы получили положительный тест. Остальные наши пациенты здоровы. Ну, то есть, они больны, конечно - здесь же больница - но не этим.
Господи, опять "этим", заразен этот эзопов диалект, что ли? Волдемортит - вот это правильное название, правильное... Хаус на высоте, как всегда, пойди он не в мед, а в филологический, был бы гениальный лингвист вместо гениального диагноста. Название классное. Жаль что канцелярит и волдемортит абсолютно не совместимы в одной гортани – я бы пользовался.
- Если кто-то из вас, - продолжаю я, все еще ослепительно улыбаясь и самым дружелюбным тоном, - возьмёт на себя смелость ставить диагноз без отчётливого лабораторного подтверждения и без подтверждения врача, а тем более делать выводы и озвучивать их, она будет немедленно уволена. Мало того, я возьму на себя труд обзвонить все клиники штата и предупредить, чтобы вас не брали на работу, как недисциплинированных паникёрш и сплетниц. А теперь я готов ответить на ваши вопросы - не стесняйтесь, спрашивайте.
Честно говоря, пригрозив увольнением, я никаких особых вопросов не жду и уже готов с облегчённым вздохом отправить их по рабочим местам. Но Саманта вдруг поднимает палец с таким видом, будто подзывает такси.
- Эти люди, с телевидения, они продолжают вести съёмки и покидают свои боксы для этого. И ссылаются на вас. В каком всё-таки статусе они у нас находятся, доктор Уилсон? Это что там у нас, обсервация, карантин или шоу за стеклом?
Бунт на корабле явно набирает силу, и мне нужно отвечать на вопрос, а как мне отвечать, если я сам не знаю ответа. Хауса бы сюда. Хаус нашёл бы слова, но он как ушёл с Тринадцатой, так и не возвращался, и мне нужно самому как-то. ..
– Обсервация, Саманта, - говорю я, стараясь быть сдержанным и безэмоциональным. – По сути обсервация, хотя и выглядит, как шоу «за стеклом». Люди из съёмочной группы предположительно контактны по новой вирусной инфекции, как собственно, мы все, поэтому за ними, с одной стороны, установлено наблюдение в отделении больницы, без их выхода отсюда, с другой, администрация пошла им навстречу, и поскольку съёмочное время очень дорого, а у нас контракт о предоставлении им условий для съемок, им разрешено перемещение по больнице для съёмки и интервью - при условии, что они будут в защитных костюмах. Разрешено по той простой причине, что и все остальные, находящиеся в больнице, по сути, в таком же положении, но мы же сами не сидим в боксах.
– Ну и почему как раз? Почему, если все в равном положении, все остальные не передвигаются по больнице в защитных костюмах? Если все в одном положении, почему персонал после смены уходит домой, а телевизионщики заперты в боксы , и почему они заперты не по одному и могут контактировать со всеми? Половинчатые меры…
- У нас у всех семьи, доктор Уилсон, – вмешивается Дельфия. – Мы хотим быть уверены, что не представляем опасности для родных.
"Я тоже больше всего на свете хочу быть в этом уверенным, Дельфия" – мысленно отвечаю я ей. Но Хаус был прав, когда сказал: "никаких гарантий, мы тут не подержанными автомобилями, торгуем"– крылатая фраза, между прочим, разлетелась по двум больницам.
– Не половинчатые, а полуторавинчатые, Саманта, - на ходу придумываю новое числительное. - Защитные костюмы в данном случае – перестраховочное излишество. Но тут вот в чём дело, постарайтесь понять. Съёмочная группа - наша ответственность, заключённый с ними контракт позволил нам дополнительно профинансировать наши исследования, и мы пошли на это, еще не зная, что у нас в программе кто-то заболеет, что в "ПР" объявят карантин, что к нам поступят их пациенты. Теперь мы уже не можем ничего отменить без достаточных оснований. А достаточных оснований для карантина у нас пока нет. Поэтому мы просто, как всегда, делаем свою работу. Эти люди тоже приехали сюда делать свою работу. Но разница в том, что их работа - не медицина, и риск заразиться - не их риск, как и риск заразиться от них для других – не медицинский, не больничный риск, риск, который сопряжён с необходимостью их пребывания и перемещения.
Излишний. Звучит не слишком красиво, но верно. А принятые меры позволяют нам минимизировать эти риски для них и для тех, кто будет с ними в контакте. То есть, минимизировать излишние риски. Излишние риски - излишние меры. Привычные риски, как у нас – и меры тоже привычные. Поэтому персонал домой уходит и форму носит обычную, как делает всегда, а съёмочная группа не уходит в гостиницу и носит защитные костюмы, потому что «всегда» она не находится в больнице, где могут быть инфекции. Если бы мы знали о том, как изменится обстановка, мы бы не заключали этого контракта. Но у меня нет машины времени, и сейчас мы не можем ничего переиграть.
Остается одно: отрабатывать безопасность гостей в полной мере, всеми доступными средствами.И я хочу только одного: чтобы вы все, медики, это отчётливо понимали и не плодили беспочвенные слухи о распространяющейся по больнице инфекции. Ничего у нас пока не распространяется, работаем в обычном режиме повышенной готовности, как всегда при обсервации. Это понятно?
Они не говорят "да" и не кивают – просто смотрят. И это не слишком хороший признак. Но они и не спорят и ничего не спрашивают больше. Вынужденное согласие?
– Девушки, – говорю я, меняя тон. – Ведь Рождество. Почему у нас ни украшений, ни веселых лиц? Сандра, вы будете ответственной за организацию праздничного настроения. Карт-бланш на всё в рамках разумного. Ней, согласуйте графики дежурства и информацию - на доску в приемном. Я хочу, чтобы все работающие в праздник, знали, где и когда они работают. Меня и Хауса включайте смело – мы все равно здесь.
Я совершенно не уверен, что они удовлетворены, но я выдохся, поэтому и перешёл на рождественскую тему. Удачно перешёл, и удачно выбрал ответственное лицо.
- А кого мне можно привлекать? - спрашивает Сандра.
- Всех, кто не занят непосредственно на операции, процедуре или в интенсивном блоке.
- И можно ссылаться на вас?
- Можно.
- А этих ребят, с телевидения?
- С их согласия. Но не Рубинштейн, и не Харта.
- О'кей, - говорит Сандра. - Я их главного напрягу.
- Напрягай, ему полезно. Всё, девочки, работать…. Да! — спохватываюсь я, уставив указательный палец на португалку. - Если в карте больного прописана фиксация, его нужно фиксировать. Когда-то из-за подобной небрежности доктор Чейз получил удар скальпелем в сердце и чуть не умер - спросите, он вам об этом расскажет. Это - второе ваше ннвыполнение назначений, на которое я закрываю глаза. И последнее. Имейте в виду!
На первое я глаз не закрывал, я попытался её уволить, и оставил в обмен на молчание. Сейчас - возврат кредита. Мы оба это понимаем и она кивает покорно:
- Извините, доктор Уилсон, больше не повторится.
Протягиваю руку примирения :
- Я в этом совершенно уверен. Вы бдительны и знаете своё дело – это плюс, и мне бы не хотелось расставаться из-за пустячного недоразумения. Но теперь, действительно, всё. Идёмте работать.
Прохожу через приёмную, где меня окликает Венди: прислали официальное заключение по Байкли. Полиорганная недостаточность, в ведении грубых ошибок не выявлено. Выдыхаю.
В палате Рубинштейн Варга, Колерник, Сабини и - сюрприз - Хаус.
- А если я уже заразилась? - слышу дрожащий голос Рубинштейн.
- Тогда вам тем более нужно делать операцию прямо сейчас, пока вы не заболели, - говорит Хаус. – За то время, за которое пройдёт срок инкубации, пройдёт и ранний послеоперационный период. Для вас это шанс. А если мы сейчас отложим операцию, то заболеете вы или нет, сделать её можно будет по эпидситуации - в лучшем случае через месяц. За месяц рак прогрессирует - он и так на грани - и мы не сможем его остановить ценой одного глаза и одной операции навсегда. Решать, конечно, вам. Это ваш глаз, ваш рак, и даже ваш инкубационный период, но, смотрите: нас тут трое... четверо, - тут же поправляется он, краем глаза заметив меня, - и все, в отличие от вас, так или иначе, заканчивали мед. Никакие выводы не напрашиваются? Ну, в смысле, кто больше в этом понимает?
- Это страх, - говорит Сабини. - Просто страх. Предоперационное волнение. Нежелание потерять глаз. Можно понять.
- Нежелание потерять глаз запоздало, он уже потерян. Там теперь жизнь на очереди.
- Не давите, Доктор Хаус, - просит Варга.
- А кто давит? - деланно возмущается Хаус. - Подписывайте, Рубинштейн, хватит уже ломаться! - впихивает ей в пальцы ручку, и чуть ли сам не водит этой самой ручкой, подписывая стандартный бланк согласия. С нарочитым грубым напором.
И - вот удивительно - это срабатывает: Лайза улыбается короткой слёзной улыбкой и подписывает.
Сабини смотрит на Хауса с осуждением. Но это просто потому, что анестезиолог он от Бога, а в психологии ни черта не понимает.
Колерник, удовлетворённо кивнув, тут же уходит - ей нужно долго настраиваться на операцию, я знаю.
- Удачно складывается, - говорит Варга, - что других операций сегодня нет, С нами будет ещё и доктор Чейз - он лучший хирург. Вы не волнуйтесь, Лайза, мы сохраним всё, что можно будет сохранить, ни одной лишней клеточки не прихватим.
Обещание звучит оптимистично, но неправдоподобно. Зрения они не сохранят, и все, включая Рубинштейн, это знают.
- Что ты ей плёл про инкубационный период? - спрашиваю Хауса, когда мы оказываемся за пределами палаты. – А если она, действительно, успела подхватить вирус?
- А ты на ипподроме никогда не играл? – вопросом на вопрос, в духе моих иудейских предков отвечает он.
- На жизнь?
- Ладно, не на ипподроме - вот тут: в кабинетах, в операционных?
- Даже на деньги, если ты вмешивался, - признаюсь я, чуть усмехнувшись.
- Ну и заткнись, - говорит он беззлобно.
- Нет, ты себе представляешь, как это? Уснуть с двумя глазами, проснуться - с одним... Ты из-за ноги своей так упирался, что чуть на тот свет не отъехал.
- Без ноги нельзя ходить. Без глаза видеть можно. И я правильно упирался – видишь: хожу.
- С тростью. С болью. На протезе тоже ходил бы. Без боли. А может, и без трости.
Он пожимает плечом раздражённо:
- Её глаз всё равно уже не видит. Ну, будет пластиковый - велика разница!
- Для стареющей актрисы? А что, рассказ про Питера Фалька сработал? Не похоже. Ты ей здорово руки выкручивал. Я думал, бить начнёшь.
- Я не пойму: тебя что-то не устраивает? – он смотрит на меня, сузив глаза.
- То, что меня не устраивает, в ведении более высокой администрации, - я поднимаю глаза к потолку.
- Ну, и заткнись, - снова повторяет он, уже совсем дружелюбно. - Ничего, попереживает и привыкнет - вопрос нескольких дней адаптации. Приспособиться нельзя только к смерти.
- К смерти, - говорю, - как раз все прекрасно приспосабливаются. Лежат – не возмущаются… Ладно, у меня сейчас обход, и я хочу поскорее отпустить Рагмару. Она едет к родителям.
- Праздновать Рождество в семейном кругу?
-А разве индусы празднуют Рождество? Они же кришнаиты или буддисты или... как там этого, с руками и бивнями?
- Шива. Там и христиан полно, теолог. К тому же, примазаться к чужим праздникам - это так по-человечески. Корвин говорил, что русские уже празднуют самайн - почему бы индусам не праздновать рождество? Но гирляндами они украшают бананы. Ёлок там не растёт.
- Где «там»? Насколько я помню, родители Рагмары в Нью-Йорке живут.
- Ну, в Нью-Йорке ёлок тоже не завались - больше искусственные. А ты, кстати, сам как, не планируешь примазаться? Ханука закончилась ещё неделю назад. Не помню, чтобы ты зажигал что-нибудь кроме конфорки плиты.
- Помнишь даты хануки? Не знал, что ты это отслеживаешь.
- Я - нет, а вот Кадди...
- Ну, ты знаешь, я ничего не имею против выпивки в компании Санты и его оленей.
- Тогда закажем что-нибудь к ужину?
- Ладно, - говорю. - Конечно. Почему нет? Ну, я пошёл на обход...
- А кто будет нести твой шлейф? – спрашивает он. - В принципе, я могу.
Это меня удивляет. Обычай врачебных обходов завёл у нас недоброй памяти Воглер, и Хаус, разумеется, относился к этому начинанию, как и ко всему, исходящему от Воглера. Да и ходить из палаты в палату по всему корпусу с его больной ногой - не лучшая идея... А тут вдруг сам вызвался. Чувствует, что мне нужна его поддержка?
В итоге выдвигаемся представительной группой: главный врач в строгом костюме под халатом и вызывающем галстуке с фак-зажимом; фактический владелец больницы в обтрёпанных джинсах и реликтовом пиджаке на мятую сорочку; аккуратная строгая Рагмара с синей папкой; молодой ассистент Сабини, талантливый и лохматый Дик Блинкен; доктор Кэмерон и чёрная, как рояль, и огромная, как концертный рояль, Ней.
Ах, да! Ещё Бобби - наш санитар, которому приказано на обходах всегда следовать за Ней ради мелких поручений. Бобби – фигура колоритная, нашла его Блавски среди своих амбулаторных олигофренов. Читать и писать он не умеет, но при этом услужлив, исполнителен и с хорошей памятью. Итого семь человек - маленький боеспособный римский отряд.
Начинаем с боксов. А там уже Сандра договаривается с Бичем и Георгисом через стекло. Показывают друг другу что-то на экранах телефонов. Этих осматривать незачем, они оба здоровы, поэтому я ограничиваюсь вопросом, всё ли у них в порядке?
- Нам осталось смонтировать звук, - говорит Георгис. – И снять коридоры и помещения. Но ваша «мамушка», - он кивает в сторону Ней, - нас никуда не выпускает. Мы так не закончим.
- «Закончим»? То есть, вы хотите сказать, что основной материал уже отсняли? – без притворства удивляюсь я. – Да когда же вы успели?
- Ну, мы старались никому не мешать, - не без самодовольства говорит Бич. – К тому же, съёмки, в основном, студийные, не панорамные, малой аппаратурой. Но теперь нам нужна обзорная панорама. А для этого нужно будет пройти по всей больнице с камерами и светом. Такие штуки на колёсиках, провода… Мы же обговаривали это, доктора!
- Да, конечно, вы всё сможете снять - в защитных костюмах, как договаривались.
- И лучше сегодня, - говорит Хаус. – Если к нам на днях нагрянет ЦКЗ, им не понравятся ни провода, ни колёсики.
- Значит, всё-таки ЦКЗ… - глубокомысленно изрекает Бич и держит паузу, заведя глаза.
- Вы телепрограммы не смотрите, только снимаете? – раздражённо спрашивает Кэмерон.- По телевизору то и дело говорят об эпидобстановке в штате. Мы же не на Юпитере – у нас всё то же самое.
Георгис приникает к стеклу, как заключенный рвущийся на волю, и краем глаза я вижу, как в соседнем боксе встали и подошли тоже послушать Крейфиш и Джесс.
- Я так понимаю, это всё, - говорит Бич, обводя рукой ближнее пространство, - игра только для нас? На самом деле всё серьёзно? У вас больной умер, - это звучит обвиняющее, словно мы что-то скрывали, а он выводит нас на чистую воду.
- Это больница вообще-то, - замечает снова Кэмерон. – Случается, что больные в больницах умирают.
- Но теперь у Леона то же самое – так?
- Нет, не так, - говорю. – Пациент умер от своего хронического заболевания, новая инфекция не при чём. А что у Харта, мы пока не знаем. Анализы не готовы.
- А если у него всё-таки этот вирус? Что тогда?
- Тогда вы останетесь здесь на двадцать один день, - говорит Хаус с непроницаемым лицом. – И поймёте, наконец разницу между шоу и реалити. Сможете обыграть её в следующем сезоне «Карьеры».
- Слушайте, - вдруг воодушевлённо встревает Джесс, повышая голос, чтобы его было слышно. – У меня идея: давайте снимем сюжет, как в больницу Билдинга приехали телевизионщики? Ну, там интересный случай, социальная реклама. И вот они ходят, всё снимают, всем мешаются, а Билдинг…
- Подожди, - останавливает его Бич. – Идея хорошая, надо обдумать, только для её воплощения мы должны вернуться в Эл-Эй, как минимум.
- Сценарий писать можно и тут, - возражает Георгис.
- А Эл-Эй собирается ограничить приём рейсов – слышали? – спрашивает Кэмерон. – Там тоже не всё благополучно.
- Уже есть вакцина, - говорю. – Мы скоро её получим, и Эл-Эй получит, если уже не получил… Джесс, Крейфиш, вы здоровы?
- Да. Но, может, нас лучше по одному распределить? - вдруг предлагает флегматичный Крейфиш. – Или у вас нет места?
- место есть, нужды нет пока. А ваши соседи справа здоровы?
Там в двух палатах те члены съёмочной группы, которые не мелькают на экране, и мы их тоже пока не запомнили, и не дай Бог, потому что верный способ запомниться для них – заболеть. Я знаю звукооператора, он похож на подростка, хотя не молод, и его имя Альварес Демос, а гримёр немного слишком кокетливый парень с волосами до пояса – он их собирает в конский хвост. Зовут его, кажется, Мэтт. Операторов вообще не помню, да и не вижу – они вечно скрыты за своими камерами, а в палате больше спят.
- У меня запор, - уныло заявляет один из них. – Слишком постная пища.
- Для Дона постная любая пища, с которой не течёт по пальцам жир, - смеётся Джесс.
Ней записывает: дать слабительное.
Мы сегодня дойдём до настоящих больных? – спрашивает Кэмерон. Кэмерон раздражена – я это прекрасно вижу, но не знаю, в чём дело. Не исключено, что она попросту недолюбливает «работников объектива и микрофона».
- Да, прямо сейчас и дойдём, - говорю, и мы оказываемся у палаты Айо.
Там сидит Блавски, подробно и очень по-дружески выспрашивая, зачем он пытался съесть пробирку.