Наш "Боинг" шёл низко над морем, будто садился на воду. Но вдруг выскочил в иллюминаторе бетон посадочной полосы, грохнуло шасси, и салон взорвался аплодисментами.
Перед тем как пересесть в автобус, я успел только принюхаться к этому новому для меня миру. "Греция как зеркало. Сначала она будет вас мучить. Потом вы привыкнете. – предупреждал меня в буфете Клуба литераторов знакомый поэт, щуплый как Ганди. Он уже не раз «бросал свои кости» по путёвке в писательском пансионате здесь на острове Родос, куда теперь прилетел и я.
Ничем особенным не пахло. Как будто только лавандой. И разглядеть толком мало что удалось - окна в автобусе были затемнённые. К морю! К морю! – требовательно звучало во мне. И вот после недолгого пребывание в номере, у моих ног уже плескалось оно, Эгейское море, необычайно прозрачное в сравнении с бутылочной синевой Чёрного, познанного не раз в былые времена.
Я разделся и забрёл в глубину. Вода колыхалась передо мной золотистым стеклом. Я присел. Вода затрепетала под нижними веками и в дали пролегла бесконечной сверкающей массой.
Ещё немного, и море омыло роговицу. Произошёл эффект преломления, изменились все цвета. Я озирал сизый подводный мир. Поверхность моря теперь была как облака. Дно круто уходило вниз. Туда в глубину, будто в древние времена, меня манили видения каких-то амфор, обломки мраморных колонн, туда же вели ступени затонувшего города.
Поражённый и напуганный ясностью подводной картинки, я вынырнул и стоял в недоумении. Не возможно, чтобы столь близко от берега лежали нетронутыми такие сокровища, - думал я. Давно бы должны быть в музее.
Я опять нырнул. И на этот раз ничего не увидел кроме камней, усеянных чёрными морскими ежами.
Подводный мираж объяснил себе бессонной ночью и утомительным перелётом. Я ещё не знал тогда, что это только начало. И что весь этот первый день пребывания на острове мне придётся находиться в некоторым помутнении сознания, и что очередной сеанс начнётся прямо сейчас.
Не выходя из воды я сел на камень и опустил ноги как бы в гигантскую чашу с белым виноградным вином, - других сравнений в голову не приходило.
Когда вода успокоилась, я увидел в ней собственное отражение невероятной чёткости и красоты, будто обработанное в компьютерном приложении Photo lab. Лёгкий загар на лице, никаких морщин, и на голове ни седин, ни залысин. Невозможно было оторваться от рассматривания двойника под водой. Я боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть видение. Чувствовал как сама моя суть перетекает в того, кто глядел на меня из воды. И сначала мы с ним как бы сравнялись в естестве, а потом я стал убывать, а он набирал содержательности, и выглядел всё убедительнее и живее.
Я резко выпрямился, ошеломлённый открытием нарциссизма в себе, хотя и у зеркал-то никогда не застаивался. Походя глянешь, пригладишь лохмы, и дальше по своим делам. А сейчас прямо-таки упивался образом собственного я.
Хотелось скорее покинуть эту бухту, уйти подальше с места своего позора. (Как было тут не вспомнить того легендарного греческого юношу с именем цветка в виде распахнутого глаза. В своё время он подсмеивался над влюблёнными, считал любовь несчастием, а женскую красоту обманом зрения, и какое же получил наказание? Вынужден был прельститься собственной красотой и умереть от неразделённой любви - к себе).
«Что за вздор лезет в голову, - думал я, взбираясь по тропе на обжитое плато. Не может отражение объекта быть краше самого объекта. Законы физики не отменить. Просто «поблазнело», как говорят у нас в северных деревнях, и хватит об этом.
На плато передо мной раскинулась деревня греческая. Два ряда ослепительно белых домов с синими ставнями. В каждом дворике на лужайке - маленький православный храм - макет. На крышах зеркала солнечных панелей, а на задворках машут крыльями ветряки с водяными помпами.
Жизнь здесь не умещалась в стенах жилищ, изобилие вываливалось наружу. Обочины были уснащены столиками с горками яблок на блюдах. И скоро в одной из таких мини-таверн под кустом роз в кадке я уже пил кофе.
Немыслимый, какой-то инопланетный мир, объял меня и погрузил теперь уже в воздушную стихию. Запах роз пьянил, окутывал туманом. Дремоту стряхнуло появление пары молодых смуглых греков, девушки и парня. Они сели за соседний столик.
Девушку облегало короткое белое платье, напоминавшее тунику, а парень был в шортах и майке с одной лямкой, как бы с перевязью через плечо. Меня взяла оторопь теперь уже от их красоты. Совершенство их тел было природное, без каких-либо признаков занятий в тренажерных залах. Инопланетяне да и только. Такие формы вырабатываются разве что в балете. Они были молоды и свежи. Видно было, что кровь кипела в них обоих, два их тела были уже как бы заведомо едины во плоти, но они ещё стеснялись касаться друг друга.
Тут я почувствовал, как стал нагреваться и бурлить котелок с моими знаниями античности. Выпорхнул и замахал крылышками над нашими столиками мальчик с луком и стрелами в колчане. Мы переглянулись с ним как заговорщики и он возложил стрелу на тетиву.
Под воздействием поля древней истории вокруг себя, я стал посылать амурные флюиды в направлении парочки. Делал пассы глазами и пальцами. И каждый раз когда мой взгляд падал на них, они словно бы получали укол стрелы от Эроса, и придвигались ближе друг к другу. В них совершалось что-то великое и таинственное. И к тому времени, когда я допил кофе, они встали и ушли уже обнявшись.
Восхищённый гипнотической силой в себе, (конечно преувеличивая её), я сидел под кустом роз пока не вспомнил, как печально закончилась на этом острове давняя история с Дафной и Аполлоном, тоже получившими в свои бока по стреле с эротическим снадобьем. Дафна возненавидела своего первого любовника, и потом знать его не желала.
Расплатившись с хозяйкой, я двинулся дальше. На выходе из деревни дорога змеилась в скалах. Солнце садилось, а я поднимался всё выше, как бы убегая от тени. Силы были не равными. Тьма настигла меня в глубокой расщелине. Я сел на скамью для туристов чтобы отдохнуть перед спуском.
Предночное небо освещало вершину скалы надо мной. Образовалась в этом свете чёрная точка. Словно падучая звезда она понеслась ко мне, увеличиваясь и превращаясь в птицу. У неё были широкие угловатые крылья и длинная шея. Я невольно вжался в нишу за спиной и оттого оказался незамеченным. Громадный летун угнездился недалеко от меня на выступе и хорошо был виден во всём своём грозном великолепии. Птица издала устрашающий горловой крик, и я, готовый было раскурить сигарету, остановился. Огонёк в зажигалке продолжал гореть, - я смотрел на него как заворожённый. Он показался мне огнём тем самым, прометеевым. И птица с кривым клювом на уступе скалы – тоже той самой, клевавшей когда-то печень легендарного благодетеля человечества.
Меня сковал страх и я долго боролся с собой, прежде чем оставил укрытие и на цыпочках пошёл обратно к деревне, стараясь держаться вплотную к скале. Птица провожала меня своими доисторическими криками. Эхо разносило их по ущелью с многократным повторением. Я побежал, и перевёл дыхание только тогда, когда вдали показались огни деревни.
Оттуда доносилась музыка. В свете софита на веранде под виноградными лозами томный юноша пел и играл на синтезаторе. Усевшись за столик, я залпом выпил бокал вина, не оставив и минуты покоя в душе между треволнениями в горах и обычным лёгким опьянением. Прошло некоторое время, пока я понял, что длинноволосый музыкант играет попурри из оперы Глюка. Он пел под собственный аккомпанемент. Молодой сочный голос озвучивал слёзные страдания Орфея по умершей Эвридике, умолял Аида пустить его в царство мёртвых. И парень добился своего. Усладив слух подземного царя, вернул к жизни свою девушку, но с первыми солнечными лучами её образ, увы, растаял, исчез навеки.
Певец в таверне не скупился на эмоции, страдал неподдельно. Синтезатор неплохо имитировал звуки арфы. Будучи под хмельком, я тоже не пытался сдерживать игру воображения.
Нервы оказались вконец расстроены. Не хватало ещё слёзы лить над мифическими существами, думал я, поспешая в столовую пансионата до закрытия.
Спускаться пришлось по каменным ступеням наощупь, хватаясь за кусты терновника, - в адскую черноту скал. И в самом деле как в царство мёртвых.
Легенды не отпускали.
И ночью приснилась мне тоже какая-то испуганная девушка. В одной реке она держала сжатые колосья ржи, в другой разрезанный гранат. А из мрака, как из преисподней, тянулись к ней могучие мужские руки, хватали и увлекали во тьму.
Проснувшись, я прокрутил в компьютере подборку картин с древнегреческими сюжетами и обнаружил полное сходство моего сна и фигур на полотне Мазетти Корпоране под названием: «Похищение Персефоны». Девушку украли у матери. Смысл картины состоял в перемене судьбы человека. В переходе из девичества к замужеству. Из целомудрия к любодеянию. Из болезни к здоровью. От счастья к горю.
Захлопнув ноутбук, не вылезая из постели, через распахнутое окно в номере я наблюдал появление призрачно-белого светила, словно бы из-под воды выскочившего. И будто от его стремительного появления снизу, с самого дна, разбегались по всему морю мельчайшие волны, блестя на линии пляжа.
А облака, на просвет, долго ещё были напоены ночными тенями, так что я успел поплавать до жары.
Работалось мне там неплохо. Особенно после того, как я понял, что от античности здесь не спрятаться. Прекрасный древний мир был растворён в воздухе, которым я дышал. Так что и в романе моём как-то сама собой стала проявляться линия эллинской старины, текст стал наполняться ароматом окружавших меня роз и крокусов, красками ирисов и фиалок, гиацинтов и, конечно же, нарциссов.
Вечером, взобравшись на вершину скалы, я устраивался в беседке и озирал просторы Средиземноморья. Солнце раскатывало передо мной по морю золотую дорожку. Напоённые дневным жаром облака долго остывали и светили уже вместо солнца, скрывшегося за горизонтом. Море волновалось, накатывало на берег пенными валами, из которых вот-вот должна была появиться Афродита.