Образованность, красота и показушная доброта тиранов скрывают всегда звериное нутро...
Прямо напротив центрального выхода на арену на первом ярусе располагалась императорская ложа, в которой несколько мужчин в белых тогах вели неторопливые разговоры, медленно и важно жестикулируя руками. Они периодически меняли позы, давая плебсу полюбоваться собой. Это были сенаторы, и их мало интересовали крики и вопли простолюдинов, сотрясающие стены Колизея. Вельможи Рима были пресыщены всем: властью, деньгами и удовольствиями. В них постоянно жило лишь одно сильное чувство – страх потерять всё, что имели. И все-таки, они нет-нет, да поглядывали с любопытством на арену. Привезенные в повозке были варварами, доселе невиданными римской публикой.
В центре ложи находился трон, предназначавшийся для самого главного зрителя - императора Рима. Его ждали с нетерпеливым волнением. Калестис и Мариус стояли по обе стороны колымаги, изнывая от жары. У Мариуса из-под шлема вдоль носа текла тоненькая струйка пота. Он думал о задерживающемся императоре и костерил его различными нехорошими словами. А может, рассматривал изнывание от жары, как испытание и жертву ради великих завоеваний империи. Дронов молчал и вытирал лицо платочком, но пиджак и галстук так и не снял. Как ни верти, ни крути, а следовало соблюсти дресс-код при ожидании встречи с властелином половины мира. Беркутов сидел на краю телеги, положив локти на колени и свесив безвольно кисти рук. Глубокие морщины на его лбу свидетельствовали о тяжелой умственной работе, производимой мозгом.
- Не знаешь, - обратился он к Леониду. - Сколько золота в одном сестерции?
- Зачем это тебе сейчас то?
- Хочу вычислить обменный курс сестерция к доллару.
Леониду ничего не оставалось, как только в недоумении покачать головой.
* Коммод (161 - 192) - римский император. Почти не занимался государственными делами, предпочитая им развлечения и разврат.
Вронец продолжала про себя зубрить отрывок из какой-то только ей известной драмы, или поэмы, искоса поглядывая на Калестиса. Все-таки он вел себя по отношению к ней почти по-джентельменски. Её не покидало ощущение, что сейчас начнут открывать занавес, и главреж шепнет ей на ухо: «Пора, Нина. Удачи!».
Николай со свойственной ему рабочей смекалкой оценивал возможности боевого применения припрятанных булыжников. В качестве первой жертвы он выбрал Мариуса, к которому испытывал наибольшую неприязнь. Мариус напоминал ему чем-то того самого охранника заводоуправления, который отнесся к нему в прошлой жизни по-скотски, не пустив к Беркутову.
Сидя рядом на телеге Стас и Роман с недоумением наблюдали беснующихся зрителей, пытаясь представить, какими они бывают в кругу семьи. В их головах не укладывалось, что каждый из этих сумасшедших мог быть вполне приличным семьянином. Но здесь все они становились настоящими вурдалаками. Наверное для того, чтобы, выплеснув часть своей звериной натуры, вернуться домой и вновь стать нежными и заботливыми родителями, мужьями и женами, а, может, даже и детьми.
Внезапно буцины смолкли. Публика вмиг утихомирилась и расселась по своим местам. В наступившей тишине чуть слышно было затаенное дыхание десятков тысяч людей, предвкушавших начало нового акта спектакля, будоражащего кровь. Прямо напротив императорской ложи открылись ворота, из которых выбежало около полусотни преторианцев**, позвякивающих доспехами. Они равномерно растеклись по периметру арены и, широко расставив ноги, обратились лицом к публике, поставив перед собой красные щиты, расписанные серебристыми изображениями звезд. Их амуниция разительно отличалась от той, что была на Калестисе и Мариусе. Короткие мечи покоились в кожаных ножнах, украшенных отливающими золотом металлическими пластинками. На ногах были одеты онучи и сандалии на толстой подошве. Грудь защищала кольчуга поверх белой короткой туники. На плечах, как крылья, развевались красные плащи, придавая преторианцам ощущение стремительной легкости. Но самым главным отличием были шлемы, оборудованные нащечниками и украшенные шикарными белыми перьями, колеблющимися на сквознячке, разгуливающим по арене.
Леонид посмотрел на Калестиса и Мариуса. На их лицах была изображена гримаса откровенно нескрываемой зависти и неприязни к гвардейцам императора. Вечная, как мир, история отношения простых солдат к элитарным частям армии. И Рим не был исключением.
** Преторианцы - личные телохранители императоров римской империи
Тревожная тишина, воцарившаяся в Колизее, нарушалась только отдаленным свистом ласточек, носящихся высоко в небе. Колизей замер в ожидании. Калестис и Мариус чуть – чуть подались вперед. Их ноздри еле заметно шевелились, как у охотничьих собак, взявших след.
- Что сейчас будет? – совсем неслышно спросил Стас.
- Смотри, - ответил Леонид. – Это императорская ложа. Ждут его самого, наверное. Без него не начинается главная часть представления.
- То есть, скоро наш выход? – Роман хотел еще что-то продолжить, но столкнулся с суровым взглядом Мариуса и замолчал.
- По-моему, звучит какая-то музыка, - почти неслышно прошептал Стас и посмотрел на Дронова, который приложил палец к губам.
И на самом деле, негромкий и нежный звук флейты витал над ареной. Он доносился откуда-то сверху, как будто был продолжением пения ласточек. Невидимый музыкант был чрезвычайно искусен и завораживал руладами пасторальной мелодии. Звук потихонечку нарастал, и взоры всех зрителей обратились к флейтисту, неторопливо спускавшемуся с самого верхнего яруса по проходу прямо к ложе императора. Мужчина был великолепно сложён. На нем была только набедренная повязка, подчеркивающая красоту совершенного тела, предназначенного исключительно для восторженного любования. На голову флейтиста была одета львиная морда с открытой пастью. Из - под необычного головного убора выбивались белокурые вьющиеся волосы.
Музыкант играл, очевидно, знакомую всем мелодию, так что те ряды, которые он проходил, начинали подпевать. Когда флейтист спустился к ложе, пел уже весь амфитеатр. Калестис, Мариус и преторианцы на арене были похожи на каменных истуканов с острова Пасхи и не участвовали в массовом песнопении. Скорее всего, это им запрещалось по уставу. Только запряженный в телегу вол скосил свои рога в сторону царственной ложи и негромко замычал в унисон с поющей публикой.
Музыкант вошел в императорскую ложу и уже оттуда выдал заключительную трель. Колизей ответил восторженными аплодисментами, а важные мужчины в тогах склонили головы перед флейтистом, который подошел к каждому из них, слегка приобнял и поцеловал в щеку в знак своего божественного благоволения. Потом огромных размеров мавр помог императору снять головной убор и переодеться в пурпурную легкую тунику, подпоясав её тонким кожаным ремешком. Довольный собой император по-хозяйски взгромоздился на трон и произнес с застенчивой улыбкой:
- А где же моя корона?
- Здесь, мой повелитель!
С этими словами в ложу вошла молодая статная женщина, одетая в розовую столу – разновидность длинного до пят платья без рукавов, подхваченного пояском намного выше талии. Женщина подошла к императору, с достоинством поклонилась и протянула ему золотую диадему, украшенную рубинами. Коммод бережно принял корону, водрузил на голову и, как опытный актер, знающий, что надо зрителям именно в данный момент, царственно произнес:
- Марция, ты настоящая богиня! Только ты можешь превратить простого пастушка с флейтой в императора!
Коммод взял Марцию за руку и заботливо помог усесться рядом. Теперь все смогли по достоинству оценить величественную красоту возлюбленной императора Рима. Даже Вронец оценила красоту Марции и отпустила комплимент:
- Она так похожа на меня в молодости!
- Ты случайно не их кровей? - пошутил Леонид. - Тогда скажи им, пусть нас хоть накормят перед аутодафе,
- Такая женщина сведет с ума любого, - внезапно вставил Роман, хотя до этого находился в чрезвычайно подавленном состоянии.
Возможно, в смертельной опасности красивые женщины вселяют отвагу в сердца даже слабых духом мужчин.
- Но, она ему не жена, - выдал результат своего наблюдения Стас. – По-моему, он гладит её коленку. Им потихоньку начинает овладевать желание. И он не намерен ничего скрывать даже на людях.
- А кто ему запре…, - Леонид не успел договорить, как какой – то невидимый глашатай закричал истошным голосом:
- Слава императору Коммоду!
И в ответ десятки тысяч ртов империи сотрясли стены Колизея восторженными воплями:
- Слава императору Коммоду!
Как только раскатистые громы восхвалений стихли, Дронов восторженно воскликнул:
- Вот это пиар, черт возьми!
Здесь снова закричал глашатай:
- Император предлагает продолжить представление! – глашатай сделал небольшую паузу и продолжил. - Сегодня гражданам Рима представляют невиданных доселе варваров. Никто не знает, кто они и откуда. Боги сами послали их к нам. Они перед вами на арене. Смотрите и запоминайте, римляне! Возможно, вы их больше никогда не увидете.
Леонид сжался от сковавшего его страха. Роман, наоборот, приободрился. Он все время глаз не сводил с Марции.
- Граждане Рима! - продолжал с воодушевлением орать глашатай. – Император сам хочет принять участие в представлении! Приветствуйте своего властелина и героя!
Колизей содрогнулся от истошного рева и аплодисментов.
Неожиданно для всех Коммод, перемахнув через парапет ложи, спрыгнул прямо на арену. Его походка была легка, как поступь бога. Лицо светилось доброжелательностью и почти детским любопытством. Император остановился в трех шагах от повозки с узниками, поднял правую руку, и мгновенно амфитеатр погрузился в напряженную тишину.
- Постройте их передо мной, - приказал Коммод Калестису и Мариусу .
Легионеры энергичными толчками в спину принялись выталкивать людей из колымаги, но император урезонил их чрезмерное старание:
- Полегче, легионеры! Они не пленные, а гости Рима.
И тут же добавил с леденящей душу лукавинкой:
- Пока!
Первым в шеренге стоял Дронов, в своем стильном костюмчике, слегка бледный от ощущения испытываемого унижения. Он даже в страшном сне не мог представить такую степень собственного внезапного падения. Его слегка познабливало, но, как ни странно, большого страха Дронов не испытывал. Безнадежность ситуации всегда способствует укреплению отваги. Жалко только, что в тот самый момент, когда сделать что-либо уже поздно.
Коммод обошел строй, внимательно оглядев каждого с головы до пят. На некоторое время он задержался около Вронец, а потом вернулся к Дронову и спросил:
- Как тебя звать, чужеземец?
- Алексей Дронов.
- Имя Алексей мне знакомо. А что такое Дронов?
- Это имя моего рода, - Дронов на ходу перестроился под понятия римлянина.
- Похоже, как и у нас. Я - Коммод из династии Антонинов. Мне будет проще звать тебя Дроном. Скорее всего, ты их командир? – Коммод точно вычислил статус Дронова. - Откуда ты?
Вопрос был не так прост, как могло показаться. В те времена Руси еще не существовало. Поэтому Дронов ответил весьма туманно:
- Далеко отсюда на Север.
- Дальше, чем живут германцы?
- Намного.
- Наверное, у вас там очень холодно? – Коммод обхватил себя за плечи и слегка попрыгал на месте, словно ему захотелось согреться. - Поэтому у тебя такая странная одежда, Дрон? И что это за петля, висящая на шее. Ты случайно не сбежал с виселицы?
- Это костюм, император. А петля – это галстук. Украшение мужского гардероба.
Дронов говорил с императором почти на равных.
Коммод осторожно пощупал лацкан дроновского пиджака:
- И кто же шьет такую одежду?
- Многие, но лучше всех итальянцы.
- Кто такие итальянцы? – в голосе Коммода прозвучал неподдельный интерес.
- Люди, которые будут жить здесь через тысячу лет на этом самом месте.
Дронов, конечно, перегнул палку со своим ответом, который прозвучал, как вызов бессмертию империи.
- Ты хочешь сказать, что Рим не вечен? – глаза Коммода мгновенно потемнели и сверкнули недобрым огоньком.
- Рим останется, только сменится народ. Много событий проистечет до того момента. Придут варвары, перемешаются с римлянами, христианство ниспровергнет языческих богов и скрепит новую нацию.
Дронов демонстрировал неплохие знания истории, но на грани фола, испытывая императорское терпение. Он явно вошел во вкус своей новой роли отважного прорицателя: очень опасное амплуа в отношениях с властителями во все времена.
- Вот даже как?! – Коммод почти вплотную приблизился к Дронову, сверля его взглядом. - А, знаешь ли, Дрон, что христиане уже бродят по моей империи и потихонечку расшатывают её устои? Значит, я должен опередить и пресечь любыми способами их деятельность во имя будущего империи! Слышишь, Марция! - Коммод обернулся в сторону императорской ложи. – Я всегда говорил, что последователи Иисуса лукавы в своей проповеди вечной любви. Они несут нам, римлянам, разорение и хотят отнять власть над миром.
Амфитеатр возмущенно загудел, но быстро затих, прислушиваясь.
Марция встала со своего царственного кресла, подошла к краю ложи и послала воздушный поцелуй в сторону возлюбленного:
- О, мой божественный Коммод, мы видим этих людей в первый раз. Разве можно верить в то, что они говорят? Спроси их, каким богам они поклоняются?
- Моя несравненная Марция, как всегда, права, – снова обратился Коммод к Дронову. - Кто твой верховный бог?
Дронов медлил с ответом. Признать себя христианином в Римской Империи второго века было смерти подобно: распятие на кресте, или отдание на растерзание оголодавшим хищникам гарантировалось.
- Скорее всего, святая Троица, - попытался славировать Дронов.
- Троица? Странное имя у твоего бога. Хотя чую, что ты на самом деле христианин, как и твои товарищи. Скажи, Дрон, кто ты у себя на родине?
- Губернатор провинции, - не без гордости ответил Дронов.
- Почти как прокуратор Понтий Пилат, распявший Христа двести лет назад! А теперь ты, христианин, стал прокуратором!? Уверен, что у вас есть, кого распинать. Да и у нас очередь не убывает! - Коммод громко рассмеялся. Ему явно понравилась собственная шутка.
Коммод еще немного постоял около Дронова, прислушиваясь к угодливо - восторженной реакции зрителей на его слова, и перешел к Беркутову:
- А кто ты? Судя по всему, твой вид говорит, что ты человек не нуждающийся.
- Меня звать Владимир Беркутов. Я бизнесмен.
- Бизнесмен? Я не знаю такого занятия, – Коммод сделал озадаченное лицо. – Поясни.
- Я делаю деньги.
- Очень интересно! Значит, у тебя много золота и серебра для чеканки монет?
- Там, откуда я, монеты давно не чеканят.
- А как же вы обходитесь без монет?
- Мы используем бумажные деньги.
Беркутов вынул из кармана брюк пачку сто долларовых купюр и протянул императору. Коммод с интересом повертел пачку в руках.
- Кто этот человек? – Коммод указал пальцем на изображение Бенджамина Франклина на стодолларовой купюре.
- Американский политик, - неуверенно ответил Беркутов, так как сам никогда не задавался подобным вопросом. Его больше интересовали номинации купюр и их количество. – Есть такая страна Америка. Далеко отсюда, - пояснил он.
- Что-то очень много стран, где еще не побывали мои легионы, - глаза Коммода на секунду потемнели, и он продолжил. - И вот на эти маленькие свитки у вас можно что-то купить?
- Всё, что угодно.
- И даже саму жизнь? Не уверен. У тебя будет возможность сегодня проверить то, что ты говоришь. В гладиаторском бою.
Император широко улыбнулся и повернулся к Николаю, стоявшему рядом с Беркутовым. Коммод оценивающим взглядом прошелся по крепко скроенной фигуре Николая:
- Ты воин?
- Нет, я пролетарий.
- Пролетариями в Риме называют неимущих, тех, кто ничего не делает, а только производит потомство - будущих граждан империи.
- На что же они живут?
- На подачки, которые я им даю из казны.
- Хорошо устроились, – ухмыльнулся Николай. – А мне приходится всю жизнь трудиться в поте лица своего.
- Ты должен винить в этом своего иудейского бога, которому поклоняешься. Это он выгнал из рая твоих предков Адама и Еву и обрек их потомков на изматывающий труд. Ты сильный и умелый, - Коммод потрогал бицепсы Николая, внимательно рассмотрел кисть его руки и причмокнул от удовольствия. - У тебя рука настоящего легионера! Если тебе сегодня повезет в бою, я возьму тебя в личную гвардию.
Потом Коммод подошел к Вронец.
- Кто ты, женщина?
- Я актриса.
- О! – удивлению Коммода не было предела. – У вас там, на далекой северной родине есть театр?
- Да, и с крышей над головой, и без дырки, - Вронец не без ехидства указала пальцем на отверстие в центре тента, натянутого над ареной.
- Что же вы там играете? - заинтересованно спросил Коммод.
- Медею и прочее
- Можешь прочитать что-нибудь для граждан Рима?
- Если позволишь, император.
И Вронец выдала на латыни шестьдесят шестой сонет Шекспира:
Смерть призываю я - невмоготу
Мне видеть торжество неправой силы,
Достоинство, что ввергли в нищету,
И Веру, что обманом подкосили,
И разодетую до блеска Мразь,
И Глупость, поучающую Знанье,
И Непорочность, втоптанную в грязь,
И Музу в лапах палача-Молчанья,
И Благость, ставшую служанкой Зла,
И Честность, что прослыла простотою,
И Немощь, что над Мощью власть взяла,
И Зло, взлелеянное Добротою -
Смерть призывая, умереть не смею:
Любовь сгублю кончиною своею.
Коммод слушал Вронец, затаив дыхание. Потом спросил:
- И кто же автор этого прекрасного сонета?
К чести Коммода, он правильно определил жанр стихотворения, что свидетельствовало о его высокой степени образованности, чем, кстати, отличались почти все римские императоры.
- Шекспир, Ваше величество! – Вронец продолжала играть роль миссионерки - просветительницы, несущей свет европейской культуры в диковатые головы древних римлян. - Великий поэт!
- Странно, я ничего не слышал о нем! - Коммод покачал головой. - Ты мне о нем расскажешь потом. Я позабочусь о твоем будущем. Оно тебя не огорчит. Марция как раз сейчас занимается театром. Думаю, ты пригодишься.
Коммод подошел к Роману.
- Ну а кто ты?
- Меня звать Роман. Я врач, лекарь, по-вашему.
- Если ты хороший лекарь, то тебя ждет большое будущее в Риме. Мы проверим. У тебя сегодня будет возможность показать свое мастерство. Многим сегодня понадобится помощь лекаря. Думаю, вид отрубленных конечностей тебе привычен, и ты знаешь, что делать. Старайся.
Коммод похлопал по плечу побледневшего Романа и обратился к Стасу:
- Как тебя звать?
- Стас.
- Можно, я пофантазирую, кто ты? - Коммод решил продемонстрировать свои способности. – Ты красив и молод. Женщины от тебя в восторге, не так ли?
Стас смолчал, а Коммод продолжил:
- Знаешь, я думаю, что многие женщины тебя любят по - настоящему, а ты играешь с ними. В этом и есть подспудный смысл твоего существования. И твоего удовольствия. И хотя ты здоров и силен, как Ахиллес, я не буду заставлять тебя сражаться в гладиаторском бою. Тебя ждет более сложное испытание.
- Какое, император? - холодный озноб пробежал по спине Стаса, несмотря на то, что его тело просто пылало от нестерпимой жары.
- Я отдам тебя в мой женский гарем, - Коммод лукаво прищурился, наблюдая за реакцией Стаса.
- Ты хочешь сделать меня евнухом? - ужаснулся Стас.
- Ни в коем случае. Мы же не восточные варвары, а просвещенные римляне! В гареме много горячих женщин. Очень горячих! И, честное слово, не до всех моя ласка доходит вовремя. Поэтому мои красавицы интригуют и психуют, действуя мне на нервы. Ты сможешь мне помочь.
Коммод посмотрел в сторону императорской ложи, где сидела Марция, и крикнул:
- Ну, как тебе моё поручение, любимая, насчет гарема?
- Не знаю, наверное, соглашусь, - Марция давно свыклась с любовными причудами своего возлюбленного, не пытаясь ни в чем ему противоречить. - Но лично мне, этот варвар не нужен. У меня только один возлюбленный - это ты, Коммод!
- Ну, и отлично, - Коммод послал воздушный поцелуй Марции и, потеряв интерес к Стасу, подошел к Леониду.
- Для христианина ты слишком упитан! Как тебя звать?
- Леонид!
- С греческого переводится, как сын льва. Твои родители ошиблись с именем. Ты больше похож на щекастенького хомячка. Так вот, христианин Леонидас, ты можешь отречься от своего Христа и признать повелителя богов и людей Юпитера. Принеси ему жертву и останешься жить. Не согласишься, будешь распят. Прямо здесь.
- За что ты мне выбрал самое страшное испытание, император?!
- Потому, что ты меньше всего соблюдаешь собственные христианские заповеди. Ты не умерен в еде и объедаешь своих единоверцев! Ты ешь за десятерых! Сколько сирот и больных могла бы спасти та еда, которую ты проглатываешь за раз?
- И за это ты хочешь казнить меня таким способом? - Леонид с ужасом ощутил, как демоны смерти ухмыляясь закружились над его головой, готовые в любой момент привести в исполнение приговор Коммода.
Спасения не было ни в чем: сострадание, снисхождение, пощада - всё это осталось за пределами того безумного мира, в который он попал.
- Да, на кресте ты избавишься от греховной зависимости. И, как награда за страдание, попадешь в свой рай. Мучение стоит того. Ну, выбирай! - Коммод откровенно издевался и совращал.
Леонид ничего не мог ответить. Его губы тряслись от страха.
- Боги были свидетелями, что я предложил тебе два пути! Я понял, что ты выбрал крест. Так тому и быть!
Коммод отвернулся от Леонида и взмахнул рукой, давая начало представлению. Колизей взвыл голосами десятков тысяч обезумевших римлян, жаждущих чужой крови.
Леонида чуть не хватил удар. Всё вокруг поплыло, арена закачалась и перевернулась, как палуба тонущего корабля. Леонид на какое-то время потерял сознание. Когда он очнулся, то увидел, что Коммод, как кошка, взбирается прямо с арены в императорскую ложу. Довольный собой император обнял Марцию и поцеловал в ушко. Возлюбленная нежно прижалась к Коммоду и положила головку на его плечо. Взвыли буцины, и на арену вышли три раба, несущих щиты и короткие мечи. Они положили оружие перед Дроновым и бегом вернулись обратно. Чудовищный спектакль стремительно переходил в свою драматическую часть кровавого финала.
Дронов, Беркутов и Николай стояли в центре арены под испепеляющими лучами полуденного солнца в абсолютной тишине. Публика безмолвствовала, давая бойцам время собраться с мыслями и подготовиться к поединку. Древние прекрасно понимали величие и торжественность момента, когда люди смотрят прямо в глаза бога смерти Орка.
Дронов снял пиджак, одел щит на левую руку и попытался его поднять, как можно выше. Это далось ему с большим трудом. Щит был достаточно тяжел для человека, непривычного к боевым доспехам. В правую руку Дронов взял меч, которым несколько раз энергично рубанул воздух. Казалось, что он остался доволен собой. Потом Дронов повернулся лицом навстречу солнцу и стал что-то шептать. Он обращался за помощью к Всевышнему. Не зная молитвы, не особенно веря, что будет услышан, и, вдобавок, с мечом в руке. Не по-христиански, но искренне и истово.
Беркутов не притронулся к оружию. Ему не хотелось торопиться. Он всячески оттягивал момент, после которого отступать будет нельзя. Что происходило в его голове, нетрудно было догадаться. Наверное, он мысленно прощался со всеми, кто ему был дорог в этой жизни. И еще назойливо вертелась простая и ясная мысль: ничто нельзя было отменить, ни за какие деньги. Беркутов достал пачку долларов и швырнул её в сторону императорской ложи. Бесполезные бумажки разлетелись стайкой порхающих бабочек. Одна из них приземлилась прямо перед Беркутовым, и он наступил каблуком на одутловатую физиономию Бенджамина Франклина, вдавив стодолларовую купюру в раскаленный песок. Потом Беркутов не спеша поднял меч и внимательно осмотрел его с обеих сторон. Он еще никогда не чувствовал себя таким свободным от всего, что связывало его в этой жизни. И это ощущение наполнило его сердце отвагой.
Николай разминался, как атлет перед соревнованием. Он делал гимнастические упражнения, махал руками и глубоко дышал, наполняя легкие кислородом, как в молодости учили его делать перед дракой опытные приятели. Предстоящая схватка не особенно пугала Николая. Он даже поторапливал время. Ему хотелось выплеснуть молодецкую удаль, не растраченную на заводе Беркутова. Его только удивляло, что они с Беркутовым сегодня по одну сторону баррикад, плечом к плечу, против общего врага. Размявшись, Николай взял меч, достал припрятанные булыжники и положил их рядом со щитом. Мысленно он уже рассекал противника пополам. От шеи до пояса.
Нина Вронец, все это время стоически сдерживающая эмоции, внезапно обмякла и схватила Романа за руку. Силы почти покинули её.
- Их сейчас убьют? – еле слышно произнесла Вронец.
- Если им повезет, то они погибнут в бою, как воины, - к своему удивлению твердо пояснил Роман. – Надо приготовить перевязочный материал. Стас, снимай пижаму.
- Ах, бросьте с этими не к месту героическими нотками…, - Вронец не договорила и рухнула навзничь.
Леонид и Стас оттащили Вронец в небольшое пятнышко тени, отбрасываемое повозкой.
- У неё обморок от жары, - констатировал Роман.
- И от ужаса, - добавил Стас, стаскивая с себя пижаму.
- Прекрасный материал, - Роман уже раздирал пижаму на лоскуты. - Отлично впитывает пот и кровь.
При слове кровь, Леониду стало тошно.
- Послушайте, - Роман продолжал кратко инструктировать товарищей. – Если придется перевязывать, делайте, что я буду говорить. И не тряситесь от того, что увидите. Главное – остановить кровотечение. Всё остальное потом.
Романа было просто не узнать. Леонид и Стас молча кивнули в знак согласия. За приготовлениями Леонид даже на какое-то время отвлекся от мыслей об обещанном ему распятии. Его очередь ещё не подошла.
Внезапно тишину взорвал гром ударивших с неимоверной силой барабанов. Амфитеатр потонул в реве и улюлюканье публики, которая слишком долго сдерживала первобытные страсти. На арене непонятно откуда появились три гладиатора – ретиария***, одетые в легкие туники, подпоясанные широким кожаным ремнем. Каждый держал в правой руке сеть, а в левой трезубец. Ретиарии двигались мягко и упруго, слегка наклонившись вперед, как пантеры, готовящиеся к прыжку на жертву. В каждом их движении чувствовалась профессиональная выучка и опыт победных схваток. Лица гладиаторов были непроницаемы и не давали никаких шансов противнику на снисхождение. Они готовились убивать, а не умирать. В этом было их сакральное предназначение.
Ретиарии подбирались медленно, как пантеры, беря в кольцо Дронова и его товарищей, выделывая замысловатые па, напоминающие движение танцоров бразильской капоэйры. Чувствовалось, что легкость победы не вызывает у них сомнений.
*** Ретиарий - один из видов гладиаторов в Древнем Риме, вооруженный сетью, трезубцем и кинжалом.
Первым вступил в схватку Николай, чем вызвал удивление у ретиариев. Он швырнул со всей силы булыжник в ближайшего противника и угодил ему в кисть левой руки. Гладиатор застонал от боли и выронил трезубец. Николай ринулся на него, но ретиарий успел метнуть сеть, и чуть было не накинул её на Николая.
- Не торопись умирать! - крикнул ретиарий Николаю. – Тяни время! Делай только вид, что бьешься!
В грохоте барабанов и гвалте римлян его слова не мог никто услышать, кроме сражающихся. Николай с недоумением посмотрел на товарищей, которые уже приняли боевые стойки. Два других гладиатора не приближались к ним, сохраняя безопасную дистанцию. Публика свирепела, требуя крови.
- Слышали, что он сказал? – Николай сделал шаг назад, прикрываясь щитом.
- Скорее всего, уловка, - Дронова было нелегко ввести в заблуждение. - Ты, кажется, сломал ему руку. Поздравляю. Они не ожидали такого начала.
- Значит, одним меньше? – Беркутов улыбнулся и приподнял щит на уровень глаз. Его взгляд был насмешливым и холодным. Сейчас он был похож на Бреда Питта в роли Ахиллеса.
- Тогда почему они не нападают, Дрон? - Николай поигрывал очередным булыжником, выцеливая жертву.
- Эй, не знаю, как вас там звать! - Дронов решил вступить в переговоры с гладиаторами. – Или мы сражаемся, или миримся?
Один из ретиариев, видимо старший в группе, приблизился на безопасное расстояние кошачьей походкой к Дронову и на плохом латинском языке прокричал, перекрывая стоящий над ареной гомон:
- Ты сейчас всё поймешь!
И на самом деле, что-то внезапно изменилось вокруг. Послышались гортанные крики мужчин, перемежаемые скрежетом и лязгом металла. Леонид повернулся туда, откуда исходили странные звуки. Невероятная картина предстала перед его глазами. На арену из всех выходов выбегали разъяренные гладиаторы, вооруженные мечами, и сразу вступали в бой с преторианцами, которые не успели принять боевой порядок. На каждого преторианца приходилось по два гладиатора, которые за секунду успевали отправить к праотцам императорского гвардейца. Несомненно, началось восстание гладиаторов.
Несколько восставших сноровисто залезли в императорскую ложу, но Коммода уже и след простыл. Гладиаторы быстро перерезали зазевавшихся патрициев, а их окровавленные тела скинули на арену.
- Смотрите, смотрите! Это Спартак! – Вронец уже отошла от обморока и стояла на повозке в развивающейся ночной рубашке. Рука актрисы была простерта над полем битвы. Вронец была похожа на парящую валькирию.
- Откуда здесь ему взяться! Спартак погиб почти триста лет назад в битве у Силари! – Леонид старался перекричать гвалт, стоящий над Колизеем.
Кстати, никто из зрителей не покидал амфитеатр. Такую массовую резню римляне не помнили на своем веку. Они продолжали бесноваться, воспринимая происходящее, как необычное представление, подаренное щедрыми богами.
Когда с преторианцами было покончено, кто-то властный крикнул:
- Отходим!
Повстанцы начали стремительно откатываться с арены, растворяясь в подземельях Колизея. Общий поток подхватил своим водоворотом и контуберний Дронова. Прохлада катакомб придала людям сил, но вскоре Леонид потерял товарищей в общем хаосе. Все куда-то неслись, таща с собой оружие, корзины, гусей и всякий хозяйственный скарб. На какое-то время бегущая толпа внезапно остановилась. Впереди раздались крики и звон мечей. Через минуту звуки боя смолкли: стража Колизея была вырезана восставшими. Люди снова побежали. Последнее, что увидел Леонид, был легионер Мариус. Он лежал в луже крови, стекающей из-под кинжала, вонзенного прямо в сердце. Сегодня был не его день.
Продолжение следует...