Гадание по телеграфным проводам

    От автора
    Описанные события частично имели место быть, частично плод авторского воображения.               

                1

    Она выглядела дьявольски восхитительно, чертовски обаятельно и инфернально красиво!
    Я и Марина сидели у неё дома на кухне; родители затеяли очередной летний косметический ремонт всей квартиры, бросили на полпути и свалили по-тихому на дачу, взвалив на дочь строительные заботы и контроль за бригадой ремонтников.
    Мы сидели друг против друга. Нас разделяла стеклянная столешница хрустальной прозрачности; чайная пара с остывающим напитком, печенье на блюдце, брусничное варенье в вазочке на высокой ножке остались нетронутыми.
    Наша встреча была запланирована задолго до нашего первого знакомства.
    На тот момент я был благополучно женат, - так оптимистично сам считал, - и являлся счастливым отцом полугодовалого сына.   
    Марина в тот год окончила первый курс медфака и готовилась выйти замуж за бывшего одноклассника, будущего офицера МВД, он гордился тем, что пошёл по стопам деда, отца и старшего брата.
    Итак, суммируем имеющееся: я живу в славном шахтёрском городе Макеевке, он расположен на юго-востоке советской Украины. Марина грызёт сухой гранит медицинской науки в городе Якутске, автономной республике Якутии, входящей в состав СССР, где озёр и живности, в них обитающей, а также зверья в тайге настолько много, что приходится около сотни единиц на одного жителя из всего населения.
    Меня и Марину разделяет невообразимое тысячекилометровое территориальное пространство с великим множеством климатических зон; велико их разнообразие: и ручьи, и реки, и озёра с болотами, овраги со степями, низменности с холмами. Скромно промолчу про длиннейший Уральский хребет.
    Находясь в неведенье о существовании друг друга, жили мы по раздельности счастливо; случались изредка грозовые порывы, переходящие в мирное любовное согласие; ничто не предвещало того, о чём категорически думать запрещаешь, пока оно не постучится в ворота. Вот и в нашем случае, кто-то очень умный, весьма догадливый, крайне сообразительный вдруг решил, после плотного ужина пия кофе с молоком и ликёром и нещадно дымя сигарой, читая вечернюю газету «Вселенский вестник», что в наш, - мой и Марины, - сбалансированный и гармоничный внутренний и внешний мир необходимо до духоты летнего полдня внести некий атональный диссонанс, просто так, чтобы, - как не зря бают в народе, - жизнь мёдом не казалась.
    Тот, Кто Сидит Наверху, и наши жизни тасует, словно колоду карт, Создание с юмором. Он решает познакомить нас, сведя для этого в одну географическую точку. Что же Он предпринимает? Взять, например, меня за шиворот и перенести прямо под дверь квартиры Марины — это просто и скучно и как-то не по Его Великому Статусу. Он решает усложнить задачу. И поступает до беспринципности просто. Дело вот в чём: моя жена случайно, - иначе ничего не происходит, - возвращалась от сестры через всю Макеевку из одного района в другой на троллейбусе с двумя пересадками, на трамвае и автобусе и встречает одноклассника, в которого была тайно влюблена почти с первого класса. Честно говоря, он был давно не тот инфантильный вьюнош с чёрными вьющимися волосами и томным взором жгуче-карих глаз, без разбора сорящим своим семенем, щедро разливая его в открытые рты и влагалища. Безусловно этот тип, назовём его Жорик, в те прыщаво-юношеские годы на мою супружницу, а тогда четырнадцатилетнюю соплюшку не обращал своего благосклонного внимания. Хватало и без неё прелестниц, желающих с бесстыдством отдаться нахлынувшему чувству в кабинке женского туалета во время перемены или испить нектар любви, бьющий фонтаном из сыро-напряжённой соломинки, расположенной ниже пупка Жорика с восхитительным овально-заострённым навершием.
    Каким образом моя жена села именно в тот автобус, в котором ехал в плотно-селёдочной массе пассажиров Жорик, не вполне понятно; видимо Тот, Кто Сидит Наверху, что-то где-то притормозил, ускорил, добавил реагентов для катализации и случилось то, что случилось: жена, вздрогнув, заметила Жорика, он наткнулся ленивым взором на неё… Через салон автобуса проскочила электрическая искра… И вот они ломанулись через бетонно-рассольную связку пространственного межатомного расстояния близко прижатых ароматно-потных тел пассажиров, пропуская мимо ушей мат и ощутительные толчки, сошлись в некоей точке и в унисон вымолвили, глядя восторженно-восхитительными взорами друг на друга и жарко дыша: - Как ты…
    Да, после нескольких секунд замешательства, Жорик признал, что моя жена не соплюшка, а расцветшая дивной красотой дама с солидным размером груди и привлекательными бёдрами. Моя жена тотчас срисовала, что и Жорик не тот, что раньше был, на подсознательном уровне считала, теперь он не юнец с бьющей через расширенный мочевой канал спермой, а немного иной перец: налицо видны перемены. Потрепала жизнь Жорика изрядно и за чубец, и за конец. Будучи трижды женато-разведённым, он влачил скучно-мастурбирующую холостяцкую жизнь, с жуткой тоской эротического маньяка поглядывая на хорошеньких девиц, вспоминая быстро проскочившую на вороных жеребцах развесёлую юность, и был наполнен фатальным разочарованием, очень точно замеченным в одной песенке: «Никак не ожидал он такого вот конца».   
    Недоступным для бесчувственных тупоголовых мужчин, неким, чисто женским эмоционально-антропогенным чувством моя жена поняла, что вот оно счастье, не надо другого. Также и Жорик, - но конкретно мужским анализатором, свисающим в нерабочем положении вниз и чутьём изголодавшегося по бабам холостяка, - понял, это его счастливый билет в жизнь, полную бесплатно-семейно-благополучно-развратного секса.
    Услышав от Жорика благодарственный спич, в коем он, захлёбываясь словами от распирающего чувства радости сообщил, что безумно рад встрече, что, признаваясь честно также тайком мечтал о ней, моей супружнице, и, распинаясь в благодарностях, также выдал, что безумно благодарен мне, - её мужу, - что сохранил для него этот волшебно-небесный цветок, - таким вот эпитетом Жорик обозвал мою пока ещё не бывшую, - и долго-долго заливал окружающее пространство словесной диареей, махая экспрессивно руками, двигая ногами, шевеля ушами и выпячивая в охватившем раже глаза.
   
                2

    Выслушав дома от жены сей экспромт, собрал вещи и отбыл…
    Здесь необходимо уточнить, входило ли это в планы Того, Кто Сидит Наверху, но я десять дней находился в городе, стены родильного отделения которого в последнее воскресенье ноября огласил своим рассерженно-сдержанным криком и облегчился в больничные пелёнки.
    Май всюду май. Что в Советской Украине, где созрела ранняя черешня и жители собрали первый урожай ране-спелого картофеля, что в северной столице суровой земли – Якутске. Природа здесь иная, черешня не растёт и картофель в силу особенностей вегетативного периода созревания подобных культур созревает к концу августа. Есть небольшая разница между этими двумя континентально-территориальными республиками – шесть часовых поясов. Эти пояса – огромное пространство, на коем разлеглись привольно степи и лесостепи, тайга и горные кряжи и прочие природные сюрпризы.
    При всём своём желании, хоть основываясь на творческом полёте фантазии, хоть на чём-то ещё, как обстояло дело у Марины, не знаю. Можно лишь прибегнуть к помощи ворожей, гадающих на картах, либо на кофейной гуще или более оригинально и экзистенциально, по пригнутой ветром осенней жухлой траве или по провисшим, тревожно колеблемым порывами ветра телеграфным проводам.
    Замечу, Тот, Кто Сидит Наверху, всё предусмотрел. Он так хитро изогнул векторные направления не одной моей судьбы и Марины, а также активно переплёл в арабскую вязь всех, кто принимал деятельное участие в деле знакомства незнакомых и абсолютно безразличных для них, что тогда, что после, что, характерно, и сейчас, по прошествии трёх десятков лет, меня и Марины.
    Но тогда, шановное панство, тогда события разворачивались с кинематографическим ускорением.
    Без каких-либо предчувствий, - интуиция частенько выступает в оппозиции, - я летел в край северных оленей из аэропорта Домодедово рейсом Москва-Якутск.   
    Марина, в геометрической прогрессии сексуальной раскрепощённости, щедро почерпнутой из заграничных фильмов «Греческая смоковница» и «Эммануэль», просмотренных на видеокассетах жуткого качества записи, отдавалась своему будущему мужу, будущему офицеру доблестной советской милиции, в высокой траве, среди алых цветков иван-чая, густо росшей между хаотично построенных автомобильных металлических гаражей и сараев, ахами и охами пугая сидящих в траве зелёненьких кузнечиков и летающих в воздухе прозрачно-крылатых стрекоз.
    И всё равно, до нашей встречи на кухне у Марины, когда она будет сидеть напротив меня, и нас, с нашими рвущимися наружу неподконтрольными чувствами разделяет стол с прозрачной, как слеза хрусталя столешницей, остаётся чуть более семисот тридцати дней. Сколько-то часов, минут и, весьма вероятно, стремительно летящих со свистом пуль у виска секунд.
    Эти дни с прочим мелким багажом времени каждым из нас индивидуально будет заполнен исходя из личных предпочтений, разными событиями, которые неясным образом вели каждого из нас к этой встрече, во всей квартире царил строительный беспорядок, где Марина принимала меня в коротком халатике из тонкого ситца с оборками. Он аппетитно оголял Маринкины розовые коленки, и даже сквозь прозрачную материю рентгеном своих глаз рассмотрел её упругие груди, роскошные две полусферы с острыми вершинами коричневых сосков, не стеснённых антигуманным пленом бюстгальтера. Груди двигались при каждом движении тела, соски вычерчивали замысловатые геометрические фигуры и синусоиды и готовы были разодрать ткань, стараясь вырваться наружу и предстать во всей природно-обнажённой привлекательности пред моим взором. Груди вытворяли с моей психикой невыразимые кульбиты, вследствие чего мои брюки с каждым мгновением становились уже в тазу.
    Марина сидела на стуле в той привлекательной позе Шерон Стоун, прославившей последнюю в фильме «Основной инстинкт», его посмотрели не один раз множество мужиков из-за одного-единственного эпизода, где Шерон крутила ногами перед камерой и заставляла затаить дыхание не только актёров, но и зрителей.
    Также, как и Шерон, Марина перекладывала ногу на ногу, больше, чем нужно, разводя их в стороны и магнетизирую меня своим коварным взглядом. Она не скрывала наготу юного сексапильного тела и это не бросало меня в безумно-пульсирующую сексуальную пропасть. Наоборот, только удерживало на краю и от бездонности страсти кружилась голова и в ней крутилась одна строка из песни: «Девочка ждёт. Мальчик не идёт. Плохо…»
    Но до этого эпохально-рокового дня нужно было ещё прожить в нерегулярно-систематических поисках эротическо-пьяных приключений, убегать от мужа-рогоносца или от спущенной на тебя питающей гуманные чувства немецкой овчарки, пару раз спускаться по связанным простыням зимой в трусах, будучи застигнутым в любовном алькове тем, кто должен был ещё три дня находиться в командировке. Очень много событий выпало на те два с небольшим года, их можно было с успехом растянуть на полтора десятка лет, но Тот, Кто Сидит Наверху решил иначе: он сжал не только время, он спрессовал события, они буквально наслаивались одно на другое, не успевало окончиться предыдущее, как начиналось следующее. А ещё мне иногда казалось, особенно, в редкие минуты одиночества, что моих приключений могло хватить не на одну, на несколько жизней. Но люди, - увы, - столько не живут.
    Однако, я, мои друзья, подружки, Марина, - как не упомянуть её, - прожили это бурное время, с успехом справились с трудностями, выжили в сложных ситуациях и вышли из них и даже…
    Стоп! Не будем бежать впереди паровоза жизни в раздражающе-красной майке события без трусов…
    Гадая на провисших телеграфных проводах, можно заглянуть в ближайшее будущее; из него легко просматривается прошлое. Возможно всё и многое: и заглянуть, и увидеть, единственное, что совершенно нельзя, это хоть что-то изменить, подкорректировать, исправить.
    Я запрыгнул в отъезжающий автобус буквально в последнее мгновение. Дверь с ужасным металлическим лязгом захлопнулась за моей спиной. Будь у меня крылья, они бы летели вслед за автобусом, осыпая белыми перьями человеческой чистоты замусоренную дорогу и заплёванный тротуар.
    Но крылья, - это фантазия, - реальность, это много круче. Я уткнулся лицом в восхитительную, шикарную, - не могу отказаться от гипербол, - упругую грудь, живущую своей отдельной жизнью от хозяйки, стянутую плотным материалом футболки с фривольным рисунком колобка, высунувшим нахально красный длинный язык.
    Язык колобка я увидел в последний момент своего добровольно-принудительного холостяцкого прозябания под жарким северным солнцем Якутии.
    Следом ощутил упругость груди, исходящий от неё аромат чистого тела, слегка приукрашенный запахом дезодоранта, втянул глубоко носом и услышал, - это показалось мне чем-то сверхъестественным, - точнее, расслышал на периферии сознания и слуха приятный девичий голос и сказанное с лёгким смешком: - Алё, дорогой! Такие бонусы за просто так никому не раздаются.
   
                3

    Излишне говорить, это была та самая Марина… Да-да-да, та самая. У которой я сейчас сижу на кухне. Но исходя из реалий, до нашей настоящей встречи осталось более семисот дней с часами и минутами. И мне, - по прошествии многих лет, как и тогда, казалось и очень хотелось верить, что земные часы наших жизней кем-то точно синхронизированы с Вселенским хронометром или, надеясь на волшебное чудо гравитации мысли и духа, невидимыми механизмами – зубчатыми колёсиками и прочими сложно-упрощёнными передаточными устройствами, - через кротовьи норы и чёрные дыры, - соединило нас…
    Очень хотелось верить, что это случится именно сейчас, а не в какой-то разветвлённо-векторной перспективе раскинувшегося вширь и ввысь пространства.
    Из холостяцки-эротических сладких медитаций меня вернул в своё эго прокуренный мужской голос, смешливо посоветовавший: - Ты, паря, не теряйся, не только носом, и руками крепче хватайся за мощные баллоны!
    Автобус взорвался от мощного взрыва хохота. Понеслись дельные советы с юморком и наставлением подсобить, если сам не справлюсь. Открылись двери на очередной остановке. Масса желающих выйти выплеснула меня из парфюмерной духоты автобуса на свежий воздух прожаренного солнцем дня. Двери быстро захлопнулись и автобус, пыхтя сизым дымом, насыщенным октановыми числами, махнул мне хвостом.
    Некоторое время я пребывал под гипнозом груди незнакомки. Налетевший бриз от реки Лены отмахнул прохладной ладошкой с моей восприимчивой ауры приклеившиеся, флюиды и эманации посторонних и чужих людей, а также магический флёр незнакомки с упруго-восхитительной грудью. Вздрогнув, тяжело вздохнул. Повёл плечами, аки сказочно-мифический богатырь, посмотрел свежим, незамутнённым взором по сторонам. Вспомнил цель похода по городу. Насвистывая пришедшую на ум мелодию, направился к конечной цели маршрута.
    На тот момент я и понятия не имел, какие последствия последуют после этой встречи с загадочной незнакомкой, обладательницей роскошной груди в обычном рейсовом автобусе.
    Как ни хочется, однако к теме гадания придётся возвращаться не раз. И это, - говоря честно, без гипербол и прочих мудрствований, - основная нить повествования в жизни любого человека, даже духом не подозревающего о существовании сего интересного факта в судьбе любого индивидуума.
    Это был временной отсыл в параллельно-вербальную реальность. Нечто сродни нескольким глубоким вдохам перед затяжным погружением в водную стихию.
 
                4

    - Ты портретно похож, Мэт, на одного человека…
    Пришёл час представиться. Нарекли меня именем одного из авторов евангелий Матвеем, подозреваю с подачи бабушек с обеих сторон. Ну, нарекли и нарекли. Матвей ничуть не хуже Эраста, для примера. Мэтом я стал позже, во время срочной службы в ВМФ СССР. Один из моих сослуживцев призвался с третьего курса иностранных языков, где изучал интенсивно аглицкий язык и литературу. Вот он-то и сказал, знакомясь, мол, моему типу лица, очень близкому к европейским народам, больше подходит Мэт, как и для краткости при общении, или Мэтью. За эту маленькую коррекцию мне впоследствии за три года службы икалось не раз, порой до спонтанной нервной диареи. Это вскользь – глубже не вникаю.
    - … но это совершенно невозможно, - Марина приподнялась над табуретом, и я мысленно дорисовал овалы её розовых аппетитных ягодиц, прогнувшись по-кошачьи телом, видимо показать гибкость своего безупречного молодого тела, она встала и пошла в зал, как бы ненароком задрав спинку халата так, чтобы я внимательно рассмотрел её сладкую попку с щелкой между упругих ягодиц.
    Если бы меня могли увидеть со стороны герои древних мифов и преданий, они оценили бы в полной мере мои усилия по подавлении эрекции. Вжимаясь пятой точкой в стул, сдерживал желание сорваться с места, чтобы не ринуться вслед за Мариной, не завалить её на пол и не надругаться немножко, разрывая руками халатик, сгрызая пуговички зубами, брызжа слюной и заламывая ей руки, оглохнув от страсти, дабы не слушать сбивчивых речей и испуганно-артистического недоумения, вызванного моим поведением.
    Пару минут спустя она вернулась с семейным фотоальбомом, не подозревая, как я с нею мысленно вступаю в грубый секс. Выставила перед собой на вытянутых руках распухший от снимков альбом, вот, мол, история нашего рода.
    Старательно обходя тему гадания, поневоле приходиться к ней возвращаться, так как она вынесена в названии произведения, поэтому вокруг неё, как вокруг оси, крутятся события моего повествования.
    Выступающие на стороне гадания или оппонирующие им персоны, всегда сходятся в одном: сам факт гадания и его правдоподобие окутывает человека и формирует его дальнейшую судьбу с момента зачатия. Всех гложет интерес: «Кто будет, мальчик или девочка?», «Двойня?!», «Что с ними делать буду!» И те же вопросы, только в другом направлении будут сопутствовать всю жизнь до последнего мига, пока перед затухающим взором… Живые никогда не узнают, что там проносится перед затухающим взором. У кого развитое воображение и богатая фантазия, придумают что-нибудь ярко-красочное и замысловато-неестественное. А ушедшие за горизонт сознания не поделятся с нами своими знаниями. Увы и сто раз подряд – увы! Пока не изобрели прямого способа прямого общения. Ежели и существует, то строго засекреченный и одноканальный, действует в одном направлении. Например, в случае с гаданием.
    С настоящей гадалкой, не участницей шоу «Битва экстрасенсов» или прочих около мистических мероприятий, наводнивших теле-эфиры, довелось встретиться во вполне зрелом возрасте.

                5

    Дело было весной. Установилась тёплая и солнечная погода, свойственная украинской весне. С вечера бабушка предупредила, мол, пойду к подруге, бабе Клаве. Гадалке. Очень хочется узнать, что ждёт меня в ближайшее время. К тому времени я дважды прошёл воинскую медицинскую комиссию и ждал повестки из военкомата, в которой мне будет приказано явиться во столько-то и тогда-то для прохождения воинской службы, почётной обязанности каждого мужчины СССР.
    Хоть кол на голове теши или лоб об пол мраморный бей, никак не получается моё повествование логическим, прямым, как учительская указка!
    Всё дело в том, что моя рука с пером, так возвышенно называю шариковую ручку, управляется подсознанием. Априори будучи более раскрепощённым, нежели сознание, чётко контролирующее себя, и по этой причине прекрасно знает, что думают, как, где и когда оба мозговых полушария. В отличие от рук, ну, вы понимаете, правой похеру, чем занята левая.
    И снова обо мне, сиречь, аглицком варианте имени. Застал как-то своего сослуживца Андрея Жовнера за чтением какой-то брошюры в укромном месте. Таких мест в казарме изначально не предусмотрено, но, если постараться… Так вот, очень удивился его испугу, каждый глаз с баскетбольный мяч, фейс лица бледнее бледного, рука с брошюрой тонко треморит. С шуточкой обращаюсь к нему: «Что, Дрюня, обосрался от страха?» - и вынимаю книжицу из его руки. Обложка простенькая. Но надписи на ней на мове потенциального противника. Листаю странички. Текст сплошь на латинице. Школьный курс аглицкого полностью не выветрился. Кое-какие слова узнаю, складываю в предложения. Потихоньку врубаюсь, чем мой товарищ по боевому оружию балуется: читает библию. Да ладно бы на русском, так нет же, на английском! А за такие литературно-изящные вольности свободно можно было лишиться свободы, - каков каламбурчик, а? оцените! – и после недолгих процессуальных процедур оказаться в заведении с крайне строгой воинской дисциплиной. И уже там без видимых причин прятаться от товарищей, читать, вероятно, вслух на родном литературном языке, к коему приложили длани Кирилл и Мефодий, воинские уставы или, к примеру, глубоко-нравственные произведения классиков русской и советской литературы.
    Дрюня онемел. Только подрагивает рука с классово-враждебной книжечкой.
    - Матвей, - наконец произносит он, сильно заикаясь. – Матвей, верни, Христом молю! Верни! Ты же носишь имя одного из авторов Евангелий!
    Довод, безусловно, железобетонный.
    - Матвей, верни, поаылуйста!
    Просмотрел брошюру, перелистал листочки со строчками. В голове складывается мозаика.
    - На русском, Дрюня, Евангелия не нашлось, что ли?
    Дрюня выдохнул. Лицо медленно розовеет.
    - Взял, какое было. Я – верующий. Мне больше хлеба нужно слово Божие.
    Сажусь на банку (табурет); книжечку использую вместо веера; в комнатушке жарковато.
    - Как удалось утаить в учебке?
    - С божьей помощью! – вышло у Андрея это так, будто бросил вызов всему человечеству, погрязшему в грехах и неверии.
    Машу рукой.
    - Знаю эту помощь. Имя ей разгильдяйство и похеризм.
    Дрюня пожимает поникшими плечами.
    - Ты в курсе, застукай тебя с этим вот божьим словом на английском наш особист, - трясу перед его носом книжицей и горячо шепчу прямо в лицо, - какие далеко не небесные, вполне земные и скорые кары обрушились бы на твою бестолковую голову?!
    Дрюня пунцовее девки, потерявшей невинность.
    - Попадись кому другому на глаза…
    - Но ведь попался тебе, Мэт!..
    Во мне что-то стало поперёк груди.
    - Как… как ты сказал? Повтори…
    - Мэт. Мэтью. Матвей. Автор…
    - Не повторяйся.
    Дрюня внезапно заплакал. Тихо, беззвучно. По лицу покатились слёзы.
    Бросился его успокаивать:
    - Брось, Дрюня… Обошлось…
    Влажными глазами он смотрит на меня.
    - Это бог послал мне тебя… - он шмыгнул носом. – Десница божья направила тебя… В каждом поступке есть частица бога… - и уже спокойнее: - Твой визит – деяние божье, сила его и правда.
    Перебиваю его:
    - Выполнишь просьбу?
    Лицо Андрея оживилось:
    - Какую?
    - Почитай мне.
    На лице его недоумение.
    - Что именно?
    - Евангелие.
    - Какое? – Дрюня не вполне вникает в мои слова.
    - То, что ты читал.
    Андрей улыбается:
    - Так бы сразу и сказал. Читаю?
    Движением руки поторапливаю:
    - Давай, давай…
    Поначалу голос его звучал сипло. Он прокашлялся и заговорил чище. Вибрации в его речи напомнили мне проповедь батюшки в церкви.
    - Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, сына Авраамова.
    - Стоп! – прерываю Дрюню. – Ты что делаешь?
    - Читаю евангелие. Сам же попросил.
    - Верно, - соглашаюсь с ним. – Попросил, но не по-русски.
    - А на каком?
    Наклоняюсь лицом к лицу Дрюни.
    - Дурака не валяй. Твоё Евангелие на каком?
    - English.
    - Вот и шпарь на английском. Я весь во внимании.
    Андрей растерялся.
    - Не уверен, Мэт, что ты поймёшь.
    - Ты читай, - говорю ему. – Сомневаться в моей уверенности позволь мне самому.
    Андрей снова пожимает плечами, всем видом говоря, мол, как знаешь, Мэт.
    - The book of the genealogy of Jesus Christ, the son of David, the son of Abraham…
    К чему я всё это? К вопросу о непоследовательности моего повествования. Кто хочет, читает. Кому не нраву – забросьте, забейте на него и углубитесь в детские сказки. В них-то логика и последовательность идут от начала и до конца, как любовь и разлука завсегда шарятся по белу свету, осчастливливая всех подряд.
               
                6

    Новое лыко не в строку; выше упоминал и повторять не намерен.
    - Мэт, ты как увидишь её, сразу и…
    Добавляю с усмешкой:
    - …охренеешь.
    - Типа того, Мэт, - Саню, товарища по работе трудно сбить с мысли. – Зачем сразу – охренеешь? Нет, Мэт, дело твоё. Хочешь, натирай мозоли на ладонях.
    - Имя у неё есть?
    - Она, Мэт, сама сегодня придёт вечером, моя её позвала.
    - Имя, Саня, имя у этой охрененной подруги есть?
    Саня тормознул.
    - Чьё имя?
    - Девушки. Как к ней обращаться?
    Саня пожал плечами, но тут в комнату заскочила его без пяти минут жена Альбина и заявила:
    - У неё самое прекрасное имя, после моего, разумеется – Марина. Что означает – морская.
    Саня обнял девушку.
    - А твоё имя значит белая. – Он поцеловал девушку в щеку. – Но ты у меня истинная брюнетка!
    Альбина тряхнула чёрным водопадом волос.
    - Звучит, как истинная арийка! Но… - она посмотрела на меня и на секунду задумалась, - мы забыли о Матвее…
    Едва открыл рот, чтобы поправить, как Альбина запротестовала, махая руками:
    - Помню, не забыла – Мэт. Так вот, Мэт, Марина – красивое имя.  А уж какая она красавица, естественно после меня… - расхваливания подруги продолжались бессвязно и размыто, пока она не закончила: - Что я тут распинаюсь, Мэт, увидишь её и …
    - … охренеешь, - закончил с усмешкой я. – Слышал. Хватит.
    Альбина прищурила глаза:
    - Сашка, признавайся, лисий хвост, это ты по поводу охренеешь распространился?
    Сашка отрицательно замахал головой.
    - Как можно, Алечка?! Мэт сам догадался. Правда, Мэт?
    Более, чем на час опаздывал я к своим друзьям на смотрины. В голове рисовались очень привлекательные картины знакомства не с какой-нибудь там красивой мамзель, а просто охренительно красивой, такой же не предсказуемой, как море. Опаздывал по веской причине: два собрался переступить порог комнаты, стук в дверь и знакомый голос дежурного водителя:
    - Собирайся, Евангелист, на часок надо смотаться на работу.
    Развожу руками и картинно провожу по себе, наряженному в костюм, рубашку с запонками, галстук.
    - За час, Евангелист, управишься.
    Евангелистом меня прозвали на работе по моей же вине. Кличка приклеилась сразу и те, кто не ушёл в страну вечной охоты на мамонтов и прочую древнюю живность, при встрече обращались так: Евангелист, как дела? Однажды от одного злого на язык шутника услышал: Как, Евангелист, ты ещё жив? Не обиделся и вполне не огорчился, когда месяц спустя узнал об его поспешном уходе на охоту за мамонтами, хотя охотником и рыбаком он был никудышным.
    Евангелист приклеилось не сразу. Месяца через три, когда после зарплаты сидели в гараже и выпивали, хвастаясь кто чем мог, кто хождением по бабам, кто успехами на рыбалке. Выговорившись, уставились на меня. Мучить ожиданием не стал. Сообщил, сексуальными подвигами хвастаться настоящему мужчине несподручно, рыбу ловил и маленькую, и большую, грибы люблю собирать на вилку с тарелки. Так что похвастаться особо нечем. Жизнь только начинается, продолжаю и резюмирую сразу, она только начинает бить ключом.
    - Так-таки совсем нечем похвастаться? – не поверил дядя Веня, самый старый водитель из всего коллектива шоферов.
    - Нет.
    Дядя Веня почесал грудь под рубашкой.
    - Скучно ты живёшь… - задумчиво сказал он, - я в твои годы… - на его лице поселилась мечтательная и глупая улыбка. – Ну, так это ж в мои годы…
    Что-то в тот момент крутилось под потолком в гараже, потянувшее меня за язык.
    - Хотите, Евангелие от Матвея почитаю.
    Произношу и умолкаю; замирают гомонившие шофера.
    - Наизусть? – удивлённо спрашивают все в унисон.
    Киваю, мол, да.
    - Давай, - разрешает дядя Веня, - читай, - и смотрит по сторонам. – Никто не против?
    Тишина ответила согласием.
    Оговорюсь, благодаря Андрею, я выучил наизусть, - от зубов отскакивало, - пять глав Евангелия от Матвея на английском языке. На большее не хватило. Дрюня знал евангелие наизусть полностью. Но время показало, даже знание одной главы цитируемой на английском вполне достаточно, чтобы в осадок восхищения выпала вся протрезвевшая компания в гараже, как двумя годами ранее офицерская компания. Такой же эффект был в последующем, когда я начинал декламировать Евангелие с хорошим произношением, Дрюня на совесть постарался и выучил говорить так, будто я родился в Англии в Кентерберийском аббатстве.
    Заканчиваю чтение первой главы, многозначительно замираю, вопросительно глядя по сторонам, что-то добавить или ограничитесь услышанным.
    - А ты не того… - механик Володя вертит носом, - не свистишь часом?
    Неожиданно за меня вступается практикант рыже-бледный Гена.
    - Хороший английский. Увлекаюсь, - и ко мне: - Матвей, ты родился не в Англии, случайно?
    - На Донбассе.
    Гена цыкает ртом.
    - Очень хороший английский, - смотрит на пустой стакан, - да, очень… очень хороший английский… И произношение… То самое… Только шахтёры по-английски не говорят.
    Свой секрет я никогда не раскрывал. Не раскрыл его и на этот раз. Забыв выпить на посошок, дружная подвыпившая компания разбрелась по домам.
    В понедельник из уст в уста местных сплетниц передавалась информация следующего содержания: - А наш-то Матвейка не так прост, как кажется. Евангелие наизусть на английском шпарит!
    Любая сплетня не обходится без преувеличений. К концу дня знание пяти глав Евангелия от Матвея на английском выросло до объёма всего Нового Завета, к среде, как оказалось, что было удивительным для меня, я знаю наизусть весь Ветхий Завет, к пятнице добавились и деяния апостолов. Этим знанием я сразил и Марину. Позже она призналась, дескать, никогда прежде не слышала такого глубокого знания религиозных книг на не родном языке.
    Это всё позже. А сейчас я мчался на всех парусах к Сашке.
   
                7

    Женщины делятся на две группы: первая – красивые; этих, по верному замечанию Марселя Пруста оставим для мужчин без воображения; и вторая – милые, симпатичные, нежные, очаровательные, трогательные, немного раскрепощённые и в меру вульгарные – они удел для мужчин, не обделённых буйным полётом сексуального воображения и эротической фантазии.
    Ни к одной из этих групп Марина не относилась: стояла особняком.
    Водном оказался прав Сашка: увидев Марину я просто охренел. Стеснительность и скованность пленили меня. Гортань забыла как произносить звуки. Движения стали дёрганными. Желание сострить или сказать что-нибудь в тему терпело фиаско. Да и Марина, если быть справедливым, тоже глупо лыбилась, хлопала ресницами и молчала.
    Альбина, - вот же умница! – врубилась вовремя в ситуацию, видя, что от Сашки проку, как от петуха яиц, хлопнула громко в ладоши и также громогласно сказала:
    - А не присесть ли нам к столу и не бахнуть по рюмашке!
    Атмосфера засверкала искрами и огоньками. Рассыпались на звенья цепи, державшие нас в узде. Будто из ниоткуда, но определённо сверху, оттуда, где синее небо и яркое солнце, пролилось неосязаемое чудо под названием волшебный бальзам. Он излечил всех нас от лишней стыдливости и скромности, - меня-то уж точно, да и Марину, наверняка, - и отворил врата, ведущие в долину раскрепощения.
    Именно этот бальзам излечил меня раз и навсегда теряться в присутствии молоденьких девушек и, впоследствии, опытных женщин любого калибра красоты и градуса привлекательности.
    Далеко за полночь, осиянные светом звёзд, кто-то внезапно предложил, дескать, не пора ли помять подушку. Альбина с таким напором смотрела на меня с Мариной, что мы не дождались предложения и сказали в унисон, что не прочь заночевать у столь гостеприимных хозяев. Но не будем этого делать.
    Уже на улице Марина проявила экспрессивность. Стала жадно целовать меня в губы и в нервной ажитации шептать на ухо, чтобы ловил тачку.
    В комнате, не включая свет, она быстро разоблачилась, расшвыряв по полу платье и нижнее бельё.
    - В моей лодке полно дыр, - заявила она. – Пора их законопатить.
    Мне и раньше предлагали то, о чём никогда не говорят вслух принародно, но предложенное Мариной оказалось новинкой и отказаться было свыше моих сил.
    Не припомню успехов в плотницком деле, однако дыры в Маринкиной лодке конопатил умело.
    Эх, молодость, молодость, молодость!.. всем ты хороша! Много у тебя преимуществ. Много достоинств. Одно плохо – быстро проходишь. И в сухом остатке остаётся…
    Прежде неведомые рефлексии и сомнения, сожаления и переживания, сочувствие и сопереживание, томление и грусть, тоска и печаль, лёгкие уколы под правой лопаткой и резь в мочевом пузыре, бессонница в купе с горьким осознанием, что вот это и это, а также то нужно и можно было исполнить ювелирно и филигранно. Но на то она и молодость, чтобы ни о чём вышеперечисленном не подозревать.
    Иногда, а чем дольше живу, тем чаще, - задаюсь вопросом: ради чего я прожил свою жизнь? И всякий раз, когда смятенье одолевает мной, выхожу на улицу, ищу безлюдное место и начинаю следить за происходящим. В основном, за природой. Гармония или нечто иное входит в меня, начинаю ощущать целостность с природой, с ветром, с травой, с шепотом листьев и медитативным гомоном крон, в них укрывшиеся птицы тревожно щебечут и в этот острый момент единения себя с окружающим миром, внезапно проваливаюсь в некую бездонную щель, образовавшуюся под ногами. Летя с ускорением, вижу пласты земли, геологические вехи развития планеты, успеваю различить корешки трав, коренья кустов и корни деревьев, замечаю пышущие засухой русла высохших рек, на них запечатлевшиеся следы лодок и круги от ударов вёсел, свист ветра выделяется в грунте округлыми окаменелостями, потоки ливня изрезают пласты вдоль и поперёк, иногда слышу рёв диких животных и буйные крики первобытных людей.
    Также внезапно, как началось, это всё неожиданно заканчивается. Утихает ветер прошлых эпох, я стою в настоящем посреди глухой части городского парка посреди небольшой полянки, залитой солнечными косыми лучами света. Происходит это нечасто; в привычку не вошло, чтобы можно было об этом пространственно рассуждать, выпив лафитник-другой крепкой ягодной настойки. Все эти происшествия происходят спонтанно. В этом вся прелесть. Сохраняется щемящее чувство интриги новизны. А также сберегается часть нервной энергии. Она, если верить медикам, как и сами нервы не восполняются и не восстанавливаются. Всё проходит мимо. Мимо нас. Наших друзей и врагов.  Мимо врагов друзей и друзей врагов. Мимо родственников и незнакомых людей. Мимо проходит всё, что нельзя вернуть. А вернуть нельзя ничего: не вернуть прошлое, но о нём можно порассуждать, мол, если бы сделал так, то было бы этак, нельзя вернуть настоящее, оно песком через пальцы ускользает куда-то туда, в направлении тока крупных рек, речушек и ручьёв, нельзя вернуть будущее, потому, что, узнав, что произойдёт, в грядущем, в настоящем жизнь покажется пресной и лишенной прошлого.

                8

    На досуге в дни хмурые и дождливые, когда решительно всё валится из рук и хочется категорически в усмерть напиться, от нечего делать покопался в памяти и вспомнил один интереснейший эпизод из своей короткой части жизни – срочно службы в ВМФ. Из штаба флота, как всегда неожиданно, приехали два типа сурово-мрачной наружности с приклеенными к лицу радостно-застывшими улыбками. Перекинувшись с дежурным офицером, они сразу направились в каюту командира. Затем всюду началась суета: замельтешили матросы дневальные и свободные от нарядов и службы, боцманы принялись оголтело дуть в свои трубки, мичмана с выпученными глазами летать, не касаясь подошвами палубы и трапов.
    Пораскинув мозгами, я решил сразу, что вся эта катавасия из-за Дрюни; либо он сам засветился, открыв кому-нибудь свою душу, либо погорел по неосмотрительности. Голову ломать и выпрямлять извилины ни к чему. Жизнь покажет. Дрюню вызвали к командиру двадцатым по списку. Сурово-мрачные дядечки из особого отдела с радостно-печальными улыбками вели плановые беседы с матросами, недавно пришедшими на службу. Из каюты командира вернулись в кубрики все, кого осчастливили вниманием дядечки особисты. Кроме Дрюни. Никто не знал, даже дневальный, когда по трапу спустились на пирс сурово-мрачные типы, сопровождая Дрюню.
    Следующим утром объявили учебную тревогу и наш легендарный фрегат вышел на боевое дежурство в воды мирового океана.
    И снова, как и прежде, к чему это я пишу? А к тому: всегда нужно быть осмотрительным. Осмотрительность – вот чем руководствовался всегда. Плюс рассудительность. Эти качества не пришли с выходом в мир, оглашённый моим первым криком возмущения, они появились в процессе эволюционирования или позаимствованы у более старших товарищей. Всегда перед принятием решения я, как в пословице, когда мудрость народа советует перед тем, как отрезать, семь раз отмерить, семь раз по семь думал и не всегда говорил, иногда это шло на пользу; чаще молчал, ибо молчание – это золото и, в итоге, мимо меня в очередной раз проезжал катафалк с очередным везунчиком, полезшим поперёд батьки в пекло и только движение ветра от взмахов крыл чёрного ворона лохматило мою шевелюру. Безучастным взором провожал траурную процессию, медленно ползущую по затвердевшим волнам асфальтовой реки. Как ни крути куриные яйца, в профиль и в анфас они одни и те же. И почему бы не поблагодарить китайцев, советовавших упорно сидеть на берегу реки, пока мимо не проплывёт труп врага?
    Несимметричность мышления присуща не одним разумным приматам, предпочитающим всем способам передвижения прямо-хождение на двух конечностях. Сей спорный вывод оставим товарищам учёным, доцентам с кандидатами, специализирующимся на изучении поведения разумных белковых тел, интенсивно сующих нос во все области познания, космос – не исключение.
    И снова задаю себе риторический вопрос – к чему это я веду?
    Да всё к тому – к гаданию. А к нему не всегда легки пути, никто не выпрямит дороги, не построит мосты через реки, не сравняет горы и даже через тернии к звёздам иногда легче добраться, чем дойти к гадалке, живущей на соседней улице, которая является лучшей подругой бабушки. Одним апрельским утром я к ней таки добрался. Тогда неожиданно налетел ледяной ветер, и гололедица сковала дороги и тротуары прочными ледяными наручниками. В минуту нашего с бабушкой выхода из натопленного дома в пронзительный холод внезапно через плотные серые тучи пробилось солнце, залило всё вокруг яркими лучами. Ласковое и весеннее солнце вступило в очередную фазу противоборства с зимой. Лёд на дорогах начал подтаивать. Мы осторожно шагали по набрякшим, словно губка водой, тротуарам к бабе Кате. Не идентичное натуральному апрельское солнце нещадно припекало. Послышалось радостное и звонкое пенье птиц. Во дворах ожили от ледяной лени собаки, зазвенели цепи и послышался беззлобный псиные голоса, они приветствовали проходящих мимо дворов людей. Мяукали кошки, сидя на штакетинах. Исходила паром земля.
    Дом бабы Кати гадалки стоял в глубине двора, как бы дорожа своим уединением и расположением, сторонясь деловой суеты центральных улиц. Приятное, ухоженное строение. Стены белены мелом с добавлением синьки, отчего дом казался как бы парящим над землёй, крыша крыта шифером, по проволоке, протянутой от ворот и до дома бегает на цепи чёрный пёс. Когда мы подошли, он на нас не обратил внимания: увлечённо грыз большой говяжий мосол посреди двора. Грыз с упоением и с не меньшим наслаждением стучал хвостом по земле, бросая взгляд на хозяйку. Баба Катя вышла нас встречать к калитке. В домашнем халате, поверх надета старая выцветшая телогрейка, на голове повязан цветной платок, ноги спрятаны в толстые вязанные носки и чистые галоши.
    - Здравствуй, Катя! – ласково произнесла бабушка.
    - Здравствуйте, - сказал я, разглядывая бабушкину подругу.
    - Здравствуй, Зоя, - улыбнулась Катя и, указав на меня спросила: - А это…
    Бабушка поспешно проговорила:
    - Внучок мой, Матвей.
    Баба Катя покачала головой, затем для чего-то поцокала языком.
    - Вот ведь как оно бывает, - воскликнула она.
    Бабушка вслед подруге тоже кивнула, в глазах было полное непонимание происходящего.
    - Весь в отца видом, - разъяснила и похвалила заодно баба Катя, затем указала рукой на открытую дверь веранды. – Нечего стоять, морозиться, хоть на улице и тепло, да в доме теплее. Печь с утра протопила, настой приготовила, - говорила нам в спину хозяйка.
    Признаюсь, до того дня не представлял, как должен выглядеть снаружи дом гадалки или ворожеи. Воспринимал не точно, как старорусский бревенчатый дом, вросший по стреху в землю. Но и не пряничный домик из англо-саксонских преданий, как дань древним традициям.
    Дом гадалки бабы Кати построен из доступного для всех на момент постройки самана, из того, что всегда под рукой: глина, коровий помёт и солома. Кирпичом облицевал усопший муж бабы Кати позже, когда, по её словам, немного зажили зажиточнее. Из высокой кирпичной трубы струился едва заметный взору бледно-сизый дым. В воздухе ощутимо пахло жжёным углём и чем едва узнаваемым и почему-то так откровенно родным.
    И сейчас, когда нет в живых ни бабушки, ни бабы Кати, дом её пострадал во время обстрела города в тяжёлые дни 2014 года, когда украинские войска засыпали землю Донбасса снарядами, будто вспаханное поле зерном, я до сих пор помню этот момент неземного счастья и хочу вернуть хотя бы на немного то утро, солнце, апрельский ветер…   
    Пять ступеней крыльца ведут к двери частично остеклённой веранды. Прозрачные тюли свисают с низкого потолка белыми полупрозрачными покрывалами, скрывая за мелким плетением узоров чуть мутные стёкла окон.
    Из веранды в сени ведёт двустворчатая крашеная светло-синяя деревянная дверь. Как положено, приветствуя гостей, скрипнули добродушно створки. Лампочка без абажура ярко осветила сени с тремя дверями. Одна, тоже двустворчатая вела в дом, две других в кладовые; на них висели крупные навесные амбарные замки, блестевшие отполированным металлом в местах частого соприкосновения с кожей рук.
    Из сеней вошли в просторную кухню. Через щели в дверце печи виднелись алые угольки, вспыхивающие яркими вспышками. Прямо из кухни широкий проём с тяжёлыми тёмно-зелёными шторами вел в зал. Два нешироких проёма в спальни.
    - Раздевайтесь, гости дорогие, - баба Катя распоряжалась громко, по-хозяйски, - пальто сюда, на вешалку и прямиком в зал. Я поставлю чайник.
    Бабушка всплеснула руками, изображая забывчивость, и быстро полезла в матерчатую сумку.
    - Совсем, Катя, заговорила меня. Мы тут с непустыми руками, с гостинцами.
    Баба Катя ответила из Кухни:
    - Зоя, ставь на стол.
    Снимаю куртку и ловлю на себе пристальный взгляд, аж тошно стало, бабы Кати, смотрит мне в глаза, а сама меняется понемногу в лице…
    На этом моменте должна прозвучать трагическая музыка и не менее продолжительная фермата – основополагающее жанра типа хоррор.
    Глаза хозяйки слегка затуманились. Пальцы рук скрючились. Она поднесла их к моему лицу. Кожа на лице женщины растянулась, пропали морщинки. Тишина испугала и бабушку, она повернулась и застыла с открытым ртом. Баба Катя тем временем беззвучно шевелила губами и руками, с трудом разжимая скорченные пальцы перед моим лицом и делая некие пасы. Затем хозяйка вздрогнула натянутой струной, невзначай задетой пальцем, и произнесла: «Не женись на ней, Мотя!» Я онемел в квадрате, что-то противно защипало в пенисе. Бабушка тихо спросила: «На ком не жениться, Катя?» Баба Катя слегка повернула к ней голову, не сводя с меня взгляда, тихо прошептала с противным горловым скрипом: «На сестре не женись, Мотя, оно и можно, да не нужно. Тебе и ей. Детки могут наро…» Баба Катя замолчала. Исчезла туманная мгла из глаз. Она устало улыбнулась. «Что застыли, гости дорогие? Гоните геть журбу. Прошу в зал. Не стоять же пришли посреди хаты!» Баба Катя рассмеялась. Поставила большой эмалированный чайник, - выставляю исключительно по праздникам или, когда приходят очень дорогие гости! – на печку. Подбросила в топку совок угля. «Зоя, не стой, иди в зал», - снова повторила она застывшей бабушке. На момент культпохода к гадалке я расстался с девушкой, так как разумно полагал, подсказывала интуиция поколений предо мной живших на белом свете, - два года в армии или три года службы на флоте никто ждать не будет. Незачем связывать подругу никчемными обязательствами верности. О какой сестре говорила баба Катя, не понимал. Будущее открылось, ставши настоящим. Разлучали три долгих года срочной службы в ВМФ моей горячо любимой Родины.
    Зала представляла большую комнату с тремя торцевыми небольшими окнами и двумя – по одному на каждой боковине. Окна занавешены чистыми белыми вышитыми занавесками. На простенках в больших рамках под стеклом фото родственников разного размера. Икона Николы-Угодника с лампадой в левом углу, с собранными шторками из белого атласа. Пара икон на телевизоре. Пожалуй, всё убранство. Баба Клава усадила нас за овальный стол, покрытый вязаной скатертью с красивыми воздушными узорами. Принесла чашки, варенье в креманках, печенье и конфеты, запарник и поставила на подставку чайник.
    - Собственно, мы собрались не чай пить, - ловко тасуя колоду старых засаленных карт, бойко заговорила баба Катя. – Ты, Мотя, сейча-ас, - она с хлопком положила на стол передо мной колоду с червовым королём сверху, - ты – это он. – Она снова неуловимо замельтешила картами, что-то бубня под нос неразборчивое и весьма колоритное, приятное на слух и снова плюхнула карты на стол. – Сдвигай! – скомандовала она.
    Аккуратно сдвигаю половину колоды вперёд. Баба Катя снова ловко подхватывает карты и давай их тасовать, приговаривая тем же неразборчивым манером. Внезапно рука с картами зависла в воздухе. Она повертела носом. Вдохнула воздух носом, резко выдохнула. Тряхнула головой и начала расклад, напевая вслух, выкладывая на столешнице карты: - Что было. Что будет. Чем сердце успокоится.
    Всегда с определённой долей скепсиса относился к разным ведунам, прочим мастерам нетрадиционного жанра общения с людьми, ко всему, что они говорят. Почерпнул его из прочитанных книг, но то, что говорила баба Катя точно не было написано на гадальных картах. Узнать информацию от бабушки Зои не могла, она не интересовалась такими мелочами и не любила лезть в душу с разговорами.
    - Ну, не будем бога гневить, - внезапно хрипло произносит баба Катя. – Хорошего понемногу. Закругляемся.
    - Катя, - протянула жалостно бабушка Зоя, - где внучок служить будет?
    Катя насупилась, но карты взяла.
    - Сейчас посмотрим, - с явной неохотой проговорила она. – Знаю, Зоя, сейчас многих ребят с Донбасса отправляют в Афганистан…
    - Ты уж скажи…
    - Скажу, не беспокойся…
    Завороженно смотрю на потемневшую кожу рук бабы Кати, на пальцы с аккуратно подстриженными ногтями. Карты веером летают. Жду. Молчу: ночью приснился сон, видел себя в военно-морской форме. Был уверен попаду служить на флот, как и папа.
    Баба Катя разбросала, - как для меня, то в полном беспорядке карты, - посидела тихо над ними, едва заметно шевеля губами.
    - Ну, что, Катя? – не выдержала бабушка Зоя.
    - Не торопи, Зоя. Карты не кролики.
    Бабушка Зоя послушно сказала:
    - Подожду.
    Минуту спустя баба Катя произносит чётко и разборчиво:
    - Земли не вижу.
    Бабушка Зоя ахнула и переменилась в лице.
    - Совсем, - продолжила гадалка.
    Бабушка Зоя осторожно вздохнула и посмотрела на меня, будто прощалась со мной.   
    - Внука твоего, Зоя, вода позвала.
    Тут уже во весь голос бабушка Зоя запричитала:
    - Это как же, Катя?! Как же так?!
    - Как есть – говорю.
    - Может, лучше посмотришь.
    Такая надежда звучала в голосе, что даже каменное сердце не выдержало бы и расплакалось горючими слезами.
    - Сколько ни смотри, Зоя, - бабушка напряглась лицом.
    Баба Клава повторила:
    - Сколько ни смотри, о ноги твоего внука хлюпает вода.

                9

    Регламентные работы по конопатке дыр оказались разовыми.
    Судьба развела нас с Мариной. Но совсем о нас не забыла. Иногда от Марины передавали привет: то лоскуток надушенной ткани, то листок тетрадной бумаги с алым оттиском губ, то кусочек материи, запаянный в пластик. Отвечал всегда стандартно: и ей низкий поклон. Мы жили в одном городе. Дышали одним воздухом. Ходили по одними тем же улицам, в одни и те же магазины и в кинотеатрах «Центральный» или «Лена» смотрели фильмы, ездили в автобусах по одним и тем же городским дорогам. С одной большой разницей – у каждого из нас были разные маршруты.   
    Намеренно или непреднамеренно, Тот, Кто Сидит Наверху, помимо благ и несчастий раздаёт дозированно самое драгоценное в жизни им одариваемых – любовь. Тут дело простое, обычная психическая эмоция, замешанная на неких табуированных химических препаратах, распределяется скупо. Вот почему любить по-настоящему, чтобы от глубины чувств пятки инеем покрывались в адскую летнюю жару можно только раз. Единственный в жизни. А влюбляться, - это несколько в ином направлении проявление симпатии и эмпатии, - можно сколько угодно. Хоть десять раз в день, хоть сто. Помните, как легко с губ срывается: «Ах, я влюбилась в него с первого взгляда!» Влюбилась – но не полюбила. Влюбчивость – первый шаг к любви. Не стоит ставить знак равенства между редькой и хреном.
   Провенанс любого события, не его художественная составляющая, всё-таки событие не шедевр кисти неизвестного художника, мастерски овладевшего навыками работы кистью или мастихином. Провенанс события, вернёмся к Тому, Кто Сидит Наверху, и с присущим только его возвышенной сущности с открытым цинизмом и нескрываемым юмором, мимолетен. Незначительные шаги и поступки лишь служат катком, массивным событийным катком, ровняющим дорогу для настоящего происшествия. Как со знаком плюс и минус, соответственно.
    Нельзя отказать в дальнозоркости Тому, Кто Сидит Наверху. Будь он близорук и халатен, всё бы у него валилось из рук и на подвластной территории творился нескончаемый бардак, в итоге приведший к какому-нибудь результату. Имея в своём арсенале такие мощные средства воздействия на поведение подконтрольных Тому, Кто Сидит Наверху, - дальше будем писать аббревиатурой ТКСН, - для лёгкости восприятия и экономии ресурса письма, - как время и что там у него ещё имеется, ТКСН ловко и умело манипулирует ими: то разбросает по длине жизни жемчужины событий так, что к концу своего бренного существования определённый индивидуум замучается нанизывать на нить лет. А то так плотно сожмёт время, что от скученности эпизодов зарябит в глазах; одно не просто будет в ускоренном темпе следовать за другим, оно будет накладываться на другое, третье и так далее.
    Со мной в тот злополучный памятный одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой год для всего человечества и граждан конкретной страны, когда атомная энергия на Чернобыльской АЭС решила, что ей узки и малы объёмы, в коих она пребывает, подумала и вышла в цветущий май, случилось последнее. От налетевших стаей событий устал отбиваться, как от надоедливых мух.
    Что-то пошло в планах ТКСН не так или то был его высокий промысел, но облако радиоактивных элементов полетело мимо Донецкой области. Нас экстренно собрали в техникуме. Обрисовали сложную ситуацию, о ЧП в Чернобыле не знал только глухой, и сообщили, наша производственная практика начнётся не через месяц, будет проходить в городе Славяногорск.
    Сборы были не долги, как поётся в одной песне. Следующим утром отобранные студенты, я в том числе, отправились к месту прохождения практики на зафрахтованном автобусе.
    Расписывать в подробностях, это размазывать крем будней по бисквиту праздности. Отметаю лишнее в пользу повествованию, для того, чтобы вкусная сладкая вода искусно подобранных слов не превратилась в горький напиток.
    Любая смена местопребывания само по себе приятное событие. Вот и наша группа после пару-тройки дней притирания к местности вошла в новый курс новой жизни. Днём работали на кухне, обслуживали отдыхающих на базе отдыха, в свободное время отдыхали.
    Ах, каким был июнь того года! Романтичный и солнечный! Лето выдалось не в меру жаркое и в меру дождливое. От обжигающих солнечных лучей и духоты спасали прохладные воды реки Северный Донец и густые кроны старых тополей и ив, а также высоких кустарников.
    В дождливые дни, когда дождь, похожий на серо-зелёный чай разливал по окнам свои картины и стучался прозрачными пальцами в стёкла, барабанил по крыше, свободные от работы сидели в вагончиках для обслуживающего персонала и самостоятельно искали развлечения в ожидании скорого прекращения ненастья.
    Несомненным превосходством отличались вечера. На Украине, - донецкая область входила в состав Украинской ССР, - темнеет рано. Сумерки проносятся быстро и опускается тёмная украинская ночь, воспетая русским классиком, гением литературы Николаем Гоголем. До невозможности романтичны жаркие, даже несколько душные летние ночи, что хочется выпрыгнуть из одежды и нагишом отправиться на прогулку. Но, сами понимаете, никто не поймёт этой эскапады, - в самом деле, голый молодой человек, разгуливающий в одних солнцезащитных очках – это несколько экстравагантно смотрится что на улицах курортного городка, что в летнем кинотеатре, что на танцплощадке санатория «Зелёная роща»; излюбленном месте проведения времени у большинства горожан и отдыхающих; не в плане индивидуальной обнажённости, что ещё прокатило бы на тусовке нудистов, а в недальновидности и узости мышления других посетителей, решивших размять косточки и мышцы под бойкую музыку модной группы «Модерн токинг», забойных песен Сандры и прочих музыкальных новинок.
    Почти как украинская, тихая, летняя ночь были черны стоявшие обособленной группой человек десять-двенадцать возле перил танцплощадки санатория, огораживающих саму арену модных танцев. Между работниками и отдыхающими, пришедших с других баз отдыха второй день гуляли возбуждённо-экспрессивные слухи, что в санаторий «Зелёная роща» заселились негры. Событие рядовое для Донецкой области, в институтах и техникумах, коренных аборигенов из Африки училось достаточно. Они не только постигали науки и грызли гранит знаний и довольно успешно размножались. Но не почкованием, как это может показаться некоторым необразованным натурам, а способом «пестик-тычинка». В связи с этим, некоторые аборигенки Донецкой области, вдохновлённые межрасовыми контактами, приносили в подоле из роддомов шоколадно-кремовых метисов. Они заполняли популяционные пустоты в исконно шахтёрских городах, будто сами шахты и добываемый уголь напоминали, с чем дело имеешь от того и добреешь. Надо отдать должное справедливости: те чернокожие птенцы, вырвавшиеся из родных пальмовых хижин и улетевшие получать качественное образование в других цивилизованных странах, а также неразумно разбазаривавшие родной континентально-африканский семенной фонд среди местного белого населения принимающей стороны, дающей право бесплатно учиться, были до безобразия диковаты. Не отличалось культурой их поведение в первые дни пребывания вдали от родных хижин, не было оно лучше и в конце. Всегда эти маслянисто-чёрные, белозубые хлопчики с выпученными карими глазами выделялись поведением, будто бросали вызов обществу.
    Но в нашем случае эти шоколадные индивидуумы качественно отличались от своих когдатошних континентально-племенных собратьев. Чувствовалась у этих ребят культура и сдержанность. Окружала их некая печать волнующей ум и сердце таинственности незримой аурой.
    Загадка раскрылась быстро: тайну раскрыла работница санатория, техничка, те необходимо-незаменимые люди кто всегда владеет полной информацией. Таинственные негроиды оказались кубинцами-студентами. Выросшие и созревшие, как ананасы и бананы, под щедрым кубинско-карибским солнцем, они, словно инопланетяне, притягивали к себе общее внимание: ни с кем не заводили знакомств, держались друг друга и всюду ходили одной дружной компанией.
      
                10

    Живя в любой местности, пусть и малонаселённой, быть свободным полностью от встреч с населением нельзя. Тонкие нити связывают души, сознание, сердца и тела.
    - Мэт, спорим, не пригласишь кубинку на танец? – подкатила с провокационным вопросом Света, однокурсница, острая на язык в повседневности и даже во сне.
    - Какую? – включился Игорь, то же однокурсник.
    - Вон ту, - поддерживает разговор Галя, обычно слово из неё тянуть надо, а тут разговорилась. – Ту, пришедшую в красочном платье.
    И впрямь, среди своих товарищей, одетых в джинсы и яркие футболки, выделялась она девушка. Давно заметил, ничто не делает девушку привлекательней в сексуальном плане, как платье. Не фальшь обтягивающих ноги брюк и узкая кофточка или футболка, дабы чётче подчеркнуть природные девичьи прелести. Эта кубинка выделялась платьем с узкими бретельками на загорелых плечах и цветом волос. Я внимательно присмотрелся к девушке, перевёл взгляд на её сопровождающих. Лица хлопчиков напряглись: они почувствовали, разговор идёт о них. Снова перевожу взгляд на кубинку в платье. Она почувствовала его и мило улыбнулась. Поправила правой рукой бретельку. Жест её вызвал отклик в моём молодом организме, что-то внутри всколыхнулось. Я наклонил голову и приложил правую руку к сердцу.
    - Ты гляди, Мэт, - сообразила Света, всегда соображающая быстро и не всегда к месту, - она тебе даже знак дала! Заметил? – Светка обернулась на нашу группу. – Все видели?
    Незаметно приблизился Женька, неотразимый красавец и ловелас, что подтверждалось исключительно его словами.
    - Идёшь навстречу судьбе, Матвей? Или я таки испытаю удачу.
    Протягиваю руку в сторону кубинской компании.
    - Испытай.
    Вклинилась Галя:
    - Что, так сразу и сдался, да, Мэт.
    Пожимаю равнодушно плечами, следя за кубинкой в платье.
    Галя расплылась в улыбке.
    - Женя, дерзай! – подначивает его Галя, - покажи нам всем каков ты на самом деле, а то одни байки сыплешь нам в уши.
    Женьку начали подзадоривать все наши скопом, мол, чего ждёшь, рви молнии и ширинку на брюках. Женька ретировался не сразу, он самовлюблённым фавном покрасовался и произнёс:
    - Я вчера познакомился с одной девочкой, просто мицес! Фигурка, талия, груди!
    Я рассмеялся.
    - Не свисти.
    Женька улыбнулся.
    - Откажет кубиночка тебе, так и быть, я попытаю счастья. Посмотрим на чьей стороне богиня любви.
    Вмешивается Светка.
    - Эта та, чьим именем назвали интересные болезни? Жень, ты хвастался, что…
    - Вранье! – открестился Женька. – Завистники болтают всякое. Матвей, идёшь?
    Ещё ничего для себя не решил. Не отвечаю, человека узнают по поступкам. Молоть языком – привилегия Женьки. Он сам говорит: языком чесать не мешки ворочать. 
    Преодолевая слабость в ногах, они будто стали ватными и коленки перестали сгибаться, иду к группе кубинцев. Подхожу к той, что своим платьем слепила меня издалека и лишила сил. Площадка для танцев небольшая, метров двадцати диаметром. Это расстояние, показалось, я прошёл так долго, мне всё время чудилось она только увеличивается в плоскости. Да ещё доски будто магнитом притягивают ноги, не позволяют переставлять свободно туфли, держа подошву крепким хватом. И скрипели доски изрядно, скрипом нещадно перекрывая рвущуюся из крупных колонок музыку.
     Всё-таки ТКСН большой выдумщик, проказник и организатор каверз; пока я на негнущихся ногах шёл по крашеным в коричневую краску доскам, он сидел в кресле, сучил ножками от радости, тёр ладошками, хихикал от удовольствия.
    Цель достигнута: стою перед кубинкой и понимаю – ослеп. Образно. Стою и не вижу никого вокруг, кроме неё, не видел, как танцующие пары прекратили кривляться под музыку и уставились на нас. Помимо зрения, пропал слух: пропала музыка, голоса; в моих ушах импульсивно отсчитывался пульс биенья сердца. Наверное, я выглядел глупо.
    Кубинка глазами янтарно-медового цвета смотрит на меня. Глаза широко раскрыты. На лице застыла радостная улыбка.
    Всегда ругаю себя за нерешительность в первые минуты общения с незнакомой девушкой; необъяснимо почему, всегда говорю первые фразы на немецком языке. Я не знаток языка Гёте и Шиллера, в школе изучал аглицкий. Немецкий изучал по самоучителю. Прочитав в школе «Фауста» в переводе Пастернака загорелся прочесть это полюбившееся произведение на языке оригинала. Далеко продвинуться в изучении не удалось, поэтому перечитываю поэму Гёте на языке Пушкина и Толстого, родного и любимого.
    Так и на этот раз. Всё по плану ТКСН.
    - Извините, либен фройляйн, мы тут с друзьями… - начинаю и прерываюсь, видя округлившиеся красивые глаза кубинки.
    Привычным жестом хлопаю себя по лбу и продолжаю по-польски:
    - Пшепрашам, пани! Я…
    Сыграть на скрипке чувств свою партию не вышло. Кубинка обрывает меня, обволакивая бархатным голосом:
    - Извините, я прилично говорю по-русски.
    - Надо же, какая удача! – восклицаю в ответ, - я тоже сносно говорю по-русски!
    Мы рассмеялись. Послышался смех товарищей кубинки. Мы смотрели с девушкой друг на друга, будто были знакомы Вечность.
    - Анна! – протягивает руку девушка.
    Беру нежно пальцами тёплую ладошку, подношу к губам и целую.
    - Матвей. Можно Мэт.
    В дальновидности ТКСН нельзя отказать. Машинально пожимаю руки друзьям Анны и представляюсь:
    - Матвей! Можно Мэт…
    - Аня, - обращаюсь к девушке. – Можно пригласить вас танец?
    Неловкость первых минут исчезла. Пропала скованность.
    - Можно, Матвей.
    Аня берёт меня за руку. Выходим на площадку. Под обстрелом глаз танцующих стоим и острые стрелы взглядов летят в нас и отскакивают от радости, пленившей нас.
    - Почему – Аня?
    - Родители преподают русский язык дома. Учились в Москве. Назвали Анной, - Аня замолчала. – Наверно в честь Анны Карениной. Родителям сильно нравится творчество Льва Толстого.
    - Ты хочешь погибнуть под колёсами поезда? – шутливо интересуюсь у Ани.
    - Наоборот, хочу прожить долго. Имя Анна мне самой очень нравится.
    - Оно тебе очень идёт.
    - Спасибо!
    Аня улыбается той самой улыбкой, от которой всегда мало в груди воздуха.
    - За нами наблюдают, Матвей.
    - Чувствую спиной, - признаюсь и говорю: - Уши горят, просто не высказать как.
    Аня помолчала.
    - Почему назвался вторым именем – Мэт?
    Прижимаю Аню ближе, музыка из бойкой зазвучала немного медленнее.
    - Есть евангелист Матвей. По-английски – Мэтью.
    Аня удивляется.
    - При чём тут английский?
    - Будет время, расскажу.
    - Обязательно будет, - уверенно обещает Аня.
    Зазвучала медленная композиция «Скорпионс». Аня закинула руки мне на плечи, прижалась, положила голову на плечо. Закрыла глаза. Топтание на месте сложно назвать танцем, но тогда всё именно так и называлось. Смотрю на её симпатичное лицо, любуюсь его чертами. В какой-то момент дерзнул, - думаю, поторопил событие ТКСН, - коснулся губами носа Ани. Она открывает глаза и подставляет губы.
    - Так лучше…
    Никогда не целовал иностранок. Ни до, ни после. Так сложилась жизнь. Аня была первой и последней, потому так и осталась сидеть в сердце эта заноза ещё по одной причине. Позже раскрою тайну. А в ту минуту мы не танцевали. Целовались. Послышался свист и хлопки. Мы с трудом оторвались друг от друга.
    - Пойдём! – азартно вскрикивает Аня, хватаем за руку и тащит за собой.
    - Пойдём! – следую за ней.
    Один умный человек не без подсказки ТКСН однажды произнёс: - В жизни происходят те события, которые должны случиться.
    Случилось, что должно было быть.
 
                11

    Мы углубились в загадочную ночную темень, в ней ветер шептался с вечностью и звёздами в кронах деревьев. Там взволнованно шумела побеспокоенная листва, там травы под нашими телами были мягче пуховых перин.
    Безусловно, ТКСН предусмотрел многие мелочи: пение сверчков и ночных птиц, еле слышную перекличку далёких поездов, движимые ветерком ветви, звёзд, заинтересованно подглядывающих за нами, доносившуюся в тёмную даль музыку с танцплощадки из «Зелёной рощи».   
    С упоением, взасос мы целовались в пути, пропуская мимо себя окружающее нас. Полянка под дубом отыскалась сама по себе, это тоже предусмотрел ТКСН, вывел на неё и уложил на низкий бархат ковра зелёной травы.
    Друг против друга, - не соперники, пока не любовники, - лежали и тяжело дышали.
    - Прошу, Матвей, без спешки, - просит Аня. – Побережём себя.
    Затем моментально пробежалась пальцами по пуговицам спереди платья. Оно колоколом опустилось на траву. Нагие груди Ани цвета светлой охры блестели, приковав мой взгляд. Аня тихо улыбалась, свободно опустив руки по бокам. «Всё же она разбавленная мулатка. Сильно разбавленная европейской кровью, - пролетело в моей голове, поднималось всё, что можно, и давление, вслед за ним естество, и росло движение крови. – И очень аппетитная». Маленький белый треугольник ткани спереди едва прикрывал самое притягательное место на её теле. Тоненькие резинки обнимали смуглое тело. Аня положила руку на белый треугольник.
    - Помоги снять.
    Помимо чего-то неуловимого присутствовало что-то ещё, необъяснимое человеческим языком, то чего нет ни в русском, ни в испанском языках.
    Опускаюсь на колени, внутри бушует вулкан, готовый взорваться, брюки ниже пояса давно малы и тесны, приближаю лицо к девичьему животу, трусь им, едва прикасаясь к телу губами. Аня что-то шепчет на испанском. Завожу пальцы под резинку трусиков. Пальцы подрагивают, медленно опускаю резинку ниже колен. Аня вздрагивает. Кладёт руки мне на затылок. Прижимает голову к лону.
    Понимаю ТКСН, сверху всегда удобно в любом деле: ты контролируешь ситуацию – валю Аню на траву. Она крепко обхватывает меня ногами и крепко сжимает. Полными горячими губами Аня сосёт мою мочку, дышит носом, горячий щекочет ухо. Вхожу в горячее тело. Аня выгибается спиной, экспрессивно шепчет по-испански. Затем продолжает по-русски:
    - Ещё, Матиас, ещё… Томате ту тьемпо… Не спеши… 

                12

    Также страстно шептала и Марина, когда свела нас на квартире у друзей. «Ещё… Не спеши… Ещё… Пусть слышат… Ещё…» Много было сказано «Ещё». Не одна Марина говорила: «Не спеши…» Жизнь похожа на корабельный верёвочный трап: поднимаешься, он норовит ускользнуть, опускаешься, перекладина уходит в сторону.
    В гонке страсти первым к финишу приходит кто-то один из двух.
    Мы с Аней пришли вместе, зависнув сознанием где-то между небом и землёй, повиснув над засыпающей поверхностью, касаясь телами верхушек травы, вздрагивая от прикосновения листьев.
    - Не уходи, Матиас! – глухо вскрикнула Аня в самое ухо, - дьябло, не уходи! – с силой вдавила меня в себя, крепче сжав ниже ягодиц скрещённые ноги, заработала мышцами вагины. Желание росло пропорционально экстренно принимаемыми Аней спасательными манипуляциями.
    Оседлав быстроногих скакунов желания, мы снова неслись в бешеной скачке по тайге или по лесу, или как там называются лесу Кубы. Хлестали по лицу огромные пальмовые листья, шлепки сыпались по обнажённым телам. Тонкие стебли травы щекотали мне ятра и мне яростно хотелось расхохотаться от нарастающего желания разрядиться. К финишу снова пришли вместе.
    - Молодец, - похвалила Аня.
    – У тебя хорошо получается.
    - Говорить по-русски? – насмешливо интересуется девушка. – Положение обязывает. Как-никак родители преподают русский язык в Гаване.
    Восстанавливаем дыхание.
    - Немного не об этом, - шепчу ей в ухо.
    Аня тихонечко захохотала. Горячий воздух волной окатил мне лицо. Покрываю её губы своими.
    - Это рекорд, - откинувшись, проговорила Аня, едва дыша. – Три раза прийти к финишу вдвоём. Ты не ревнуешь? – вскинулась она, устремив встревоженный взгляд красивых глаз на меня.
    - К кому?
    - Как к кому?! Или ты сейчас…
    - Или я сейчас один… но вместе заканчивали врозь…
    - У меня та же история… Нет, это восхитительно!
    Время шло. Мы с упоением целовались.
    - Матиас, твоя белая страна пронзила моё черное сердце.
    Аня всхлипнула. Прикасаюсь к её глазам. Чувствую соль её слёз.
    - Мне просто радостно… Забываю русский, Матиас…
    Снова целуемся.
    - Завтра, - вдруг говорит Аня.
    - Что намечается на завтра?
    - Ты хотел спросить: когда увидимся снова. Я ответила: завтра. Точнее – сегодня. – Аня задумалась. – В два поло… Полу… Дьябло! Не могу вспомнить это слово!
    - В два часа пополудни.
    Аня горячо поцеловала меня в нос.
    - Да! В два часа пополудни! Знаешь, где прокат лодок?
    Дверь всё же запела несмазанными петлями. Женька и Игорь приподнялись на кроватях.


                13

    - Ну? – направил на меня вопросительный взгляд Игорь.
    - Подковы хером гну.
    - Вставил? – Женьку трясло от желания узнать подробности. 
    - Нет.
    - Как так? – не поверили друзья.
    - Вот так, - усталость внезапно навалилась на меня. Скинув одежду, плюхаюсь на кровать.
    - Не верю, - потрясенно произносит Женька. – Не может быть, Мотька.
    - Может, - проваливаюсь в дрёму и отвечаю откуда-то оттуда.
    - Чем занимались? – не унимается Игорь.
    - Целовались.
    - И всё?! – друзья не верят моим словам.
    - Так точно.
    - Плохо просил, - замечает Игорь.
    Поворачиваюсь к ним лицом.
    - Бывает.
    Женька цокает языком и произносит с видом знатока:
    - Ха, не в моих руках была!
    Игоря распирает интрига:
    - А то что, Жэка?
    Отворачиваюсь под пение металлической сетки кровати.
    - Не ушла бы не… ну, понимаете, - вальяжно, немного развязно цедит Женька через губу.
    Дружный храп совпал со слаженным трио пения сеток кроватей. Морфей одолел нас и унёс в свою страну причудливых сновидений на невесомых крыльях сна.
   
                14

    Я задыхался в резиновой капсуле противогаза, сдавившей с ожесточением лицо, сжав кожу. Кто-то невидимый крепко держал за руки. Второй перегнул шланг. Задыхаюсь, бью ногами в воздух. Дёргаюсь по сторонам. Резкие удары сыплются по телу. После очередного крепкого удара чем-то твёрдым по лицу мир взрывается перед моим взором. Острые осколки стекла в кровь режут лицо. Я проваливаюсь… Лечу… Тошнит… прихожу в себя в воде. Грудь давит, хочется открыть рот, вдохнуть. Судорога лицевая не даёт захлебнуться водой и продолжить существование в мире рыб и водных растений. Противный визг останавливает на месте. Оглядываюсь в поисках звука. Смотрю вверх: косые лучи света режут подвижный пирог речной воды.
    Сухие уключины фальшиво поют в гнёздах. Нерадивый хозяин жалеет масло. Работаю вёслами медленно. С интересом наблюдаю за водой, стекающей струйками с лопасти. Аня смотрит по сторонам, на проплывающие береговые пейзажи, склонившие в воду ивы полощут длинные ветви, трепещет под камыш. Вниз по реке устремляется наш челн. Остались позади виды старого моста, разрушенного в годы войны, виды мелового монастыря и церковные постройки.
    - Матвей, - заговорила Аня, прервав созерцание мира, - мне не нравится это Мэт. Матвей для тебя подходящее имя, - наклоняется за борт, набирает воды в ладошку и плещет в меня, рассмеявшись.
    Вытираю лицо. Резко наклоняюсь, зачерпываю воду и плескаю в Аню. Радостно, легко и счастливо смеётся она. Не хочу верить, что она иностранка, не могу поверить, что нам не быть вдвоём.
    - Матвей.
    - Угу.
    - Всю ночь не спала. Думала о тебе.
    - Аня.
    - Да.
    - Аня, я не так романтичен. Всю ночь продрых без задних ног.
    Аня насторожилась.
    - Без чего продрых? – последнее слово она произнесла с некоторой задержкой.
    - Без задних ног – идиома.
    Аня рассмеялась, откинувшись телом назад.
    - Поняла, Матвей! Всё-таки я не так хорошо знаю по-русски, как ты.
    Поправляю осторожно, чтобы не обидеть девушку:
    - Правильно: понимаю, по-русски.
    Аня рассмеялась, запрокинула голову, подставив лицо летнему солнцу и легкому ветерку, развевавшему её локоны. Отвела назад руки, упёрлась ладонями на планширь лодки.
    - Здорово!
    - Кто бы сомневался, - отвечаю ей, - один везёт, второй отдыхает.
    - Предлагаю поменяться, - говорит Аня, не меняя позы. Она понимает, этого ей не позволят; я хоть не джентльмен, эти субъекты нехай в Англии своим миссис оказывают знаки внимания, но не лишён исконно славянской галантности и уважения к женщине.
    - Забудь про эмансипацию, Аннушка, мужские дела должно исполнять мужчине. В данном случае править лодкой и сидеть на вёслах.
    - Красиво сказал – Аннушка, - романтично произносит Аня. – Мне нравится. Ты служил в армии, Матвей?
    - На флоте. Военно-морском.
    - Ты моряк?
    - Матрос запаса.
    Аня поджала губки и покачала головой.
    - Вот откуда умение идти на вёслах. Когда служил, не одну сотню миль прошёл на вёслах по морям и океанам.
    - Нет, Анечка, сотнями миль ходят корабли, лодки используют для каботажа.
    - Это как?
    - Это когда лодка или мелкое судно ходит в пределах видимости с берега, прибрежные маршруты, простым словом. От порта к порту.
    Внезапно Аня закричала:
    - Ой! Ой! Ой!
    - Ты чего, Ань?
    Аня указывает рукой на что-то невдалеке.
    - Видишь?
    Оборачиваюсь через плечо.
    - Нет.
    - Остров! – радостно кричит Аня, - остров, причаливай быстрей, позагораем на нём.
    От Славяногорска мы удалились прилично. Никто из посторонних, даже случайных помешать нам не мог; отдыхающие на лодках катаются в пределах лодочной станции.
    - И – раз! И – два! И – три! – отдаёт команды старшина первой статьи Гаврилов шестерым матросам, сидящим в шлюпке на вёслах. Споро идёт лодка по Пине, пригодная для передвижения на лодках или шлюпках. – Вёсла – табань!
    Лодка сбавляет ход. Врезается килем в прибрежный песок. Баста – прибыли!
    Аня падает на меня; специально встала раньше времени; провоцировать внезапное проявление чувств у неё отлично получается; обнимаю её за талию, валюсь на спину. Целуемся. Запускаю руки под её рубашку; сегодня она в плотных просторных светлых шортах без нижнего белья и в синей рубашке навыпуск.
    - Сегодня без лишнего на теле, - заметив моё слегка наигранное удивление объясняет она. – Зачем терять время, морозить голову, когда внезапно нахлынет, как в парке? Правда, Матвей?
    - Морочить голову, - поправляю Аню, целуя в шею, впитывая аромат нежной девичьей кожи, пропитанный солнцем и речной влагой.
    Аня шутливо хмурится. Легонько прикасается подушечками пальцев руки к моим губам.
    - Молчи, несносный!
    - Молчу, противная!
    Первым выпрыгиваю из лодки. Подаю руку Ане. Она покачнулась и мы барахтаемся в воде, поднимая песок со дна. Успокоившись, сидим в воде, лицом к берегу. Береговая линия песка не более двух метров, в глубь острова уходит поросшая высокой травой возвышенность, виднеются густые кроны деревьев.
    Аня потягивается. Поднимает руки.
    - Красота какая, Матвей! Просто не верится.
    Поднимаемся, выходим на песок. Он жжёт приятно ступни; нагрелся от жаркого солнца.
    - У тебя на родине также красиво, Аня?
    - Красиво, да, по-своему красиво. У нас немного иначе. Другой климат. Растительность. Другое небо: прозрачнее и выше и другое солнце, более яркое. У нас хорошо! – в голосе Ани послышалась грустная нотка. Приближаю к себе, обнимаю за плечи, купаюсь в волосах лицом и забываю обо всём на этом свете, хотя можно ли обо всём забыть.
    - У нас, Аня, говорят: везде хорошо, где нас нет. По другому поводу.
    - И всё равно, здесь красиво. Ты что делаешь, Матвей?
    Я вытащил лодку на берег более чем на половину корпуса.
    - Меньше шансов унести течением, пока будем изображать ловушки.
    - Что мы будем ловить?
    - Обнажёнными телами солнечное тепло.
    Сидя, Аня подняла руки.
    - Согласна! Снимай рубашку через голову!
    Флагом капитуляции расплескалась кляксой на песке синяя рубашка.
    - Ты смелая, Аня.
    - Ты не боязлив, Матвей.
    Стоим обнажённые друг против друга. Ждём, что решится первым на шаг. Руки соприкоснулись, вслед за ними тела, сошлись в поцелуе губы. прикасаюсь к шее. Кожа дрогнула.
    - Ещё…
    Губами исследую плечо. Опускаюсь вниз. Вожу языком по груди, беру в рот сосок, втягиваю его губами, тереблю языком. Аня подрагивает.
    - Надо лежать… - Аня произносит несколько фраз на испанском, пальцами рук ероша волосы у меня на затылке. – Матвей, будет удобно… если лечь…
    Поднимаемся на берег, в траву. Аня расстилает покрывало. Становится на колени. Протягивает ко мне руки. Глаза полны влажной истомы и нежной грусти.
    - Бен аки… Иди ко мне, Матвей!..
    Снова находящийся сверху подчиняется лежащему внизу: Аня свела ноги ниже моих ягодиц и пятками вдавила меня в себя; она любит контролировать процесс.
    Снова три этапа затяжного амурного марафона. Финишируем вместе каждый раз, зубами выгрызая финишную ленточку у строптивого Амура. И смеялись по-детски: беззаботно и радостно.
    Высказываюсь о посетившем меня озарении.
    - Да, люблю руководить любым процессом. Не важно в какой области. – Признаётся Аня, нежно целуя меня в губы.
    - И в любой ситуации?
    - Зависит от тонкостей.
    - Держишь эмоции в узде? – спрашиваю с подковыркой. – В этом только что три раза подряд удивился.
    Аня становится на колени. Наклоняется надо мной.
    - Сомневаешься?
    Интересуюсь:
    - Звучит как угроза.
    - Догоняй! – кричит Аня и бросается в воду.
    Не спешу зачем? С высоты любуюсь Анечкой, этой чертовски привлекательной светло-шоколадной нимфой, стоящей по колени в воде. Она грациозно наклоняется, чтобы смог рассмотреть все прелести при виде сзади, округлые бёдра, стройные ноги, резко выпрямляется и бросает вверх пригоршни воды – капли горят солнечными искрами. Глядя на девушку тяжело вздыхаю. Тяжёлые думы не оставляют наедине с собой. Аня прекращает игру. Поворачивается к берегу. Кожа влажно блестит под солнцем.
    - Матвей, что случилось?
    - Почему-то взгрустнулось, Анечка.
    - Причина во мне? – женским сердцем она поняла мою грусть-печаль. Вышла из воды. Села рядом, пахнущая солнцем и счастьем. Прижала к себе мою голову, начала гладить.
    - Не знаю, - честно признаюсь, оно так и было, не знал точную причину, подспудно чувствовалось нечто на уровне интуиции, не обретая точной формы.
    Просто удивительно, мы на острове три часа, сверялся с часами, и нас никто не потревожил, ни одна лодка не прошла вниз или вверх по течению. Аня сбегает в воду.
    - Иди ко мне, Матвей! Ну же, не вредничай! Вода просто лече каленте… О, дьябло! Горячее молоко!
    «Чего накручиваю сам себя, - думаю, глядя на барахтающуюся в воде девушку. – надо брать то, что само идёт в руки!»
    - Аня! – кричу, - ты видела, как спускают на воду тяжёлые корабли?
    - Ни разу в жизни!   
    - Сейчас увидишь! – обещаю ей и несусь в воду, поднимая каскад брызг, разрезая телом плотную водную стихию. Ухожу с головой под воду. Выныриваю где-то посередине реки и медленно плыву назад. Приплыв к Ане, хватаю её за руки и увлекаю под воду.

                15

    Который раз вот так вот, сидя напротив своей пассии, думал, а ведь это когда-то было. Несправедливо давно. Допускаю, в прошлой моей жизни. В моей новой реинкарнации будет ожидать то же самое. Не точь-в-точь. Сюжетные линии разнообразятся. Даже мысли об одном и том же приходят разные.  С небольшими вариациями и исполнением. Но было, ведь… и в воду плюхались нагими, и уединялись для сладких утех в зарослях тальника. Только самый первый раз отпечатался и оттиснулся на скрижали памяти отчётливо и ничем его не стереть воспоминания.
    Аня кричит, вырывается из рук. Она красива, речная кубинская наяда. Ослабляю хватку. Она легко выскальзывает сквозь кольцо рук. Отплывает. Машет рукой. Зовёт за собой.
    - Аня, хоть и служил на флоте, плаваю не очень хорошо, - кричу ей.
    Она повертелась тюленем в воде, подставляя солнцу то спину, то грудь, то один бок, то другой. Возвращается. Становимся на дно реки. Песок щекочет ступни. Вода плещется возле подбородков. Струи воды покачивают тела. Мы пошатываемся. Аня целует меня в губы и сразу проверяет мою боеготовность. «Ты в норме», - хвалит она; «Не захвали», - отвечаю, дыша ускоренно. Аня сжимает пальцами мой стилос, смотрит в глаза; взор серьёзный, но вижу смешинки в нём. Горят золотом глаза кубинки. Горят чёрным пламенем волосы. Горят, искрятся капельки воды на плечах.
    - Никогда не делала этого в воде. Честно-честно. Мне повернуться спиной?
    Прижимаю девушку к себе. Руки её обнимают мои плечи, ноги – талию. Поворочавшись, Анечка насаживает флаг своего тела на мой флагшток…
    - Инкрейблементе, Матвей!.. Невероятно…
    Нам-таки приходится выбираться на сушу. В какой-то момент потеряли ориентацию и с головой ушли под воду…  Смеясь, выбираемся на берег. Аня напевает какую-то испанскую песенку. Я прыгаю на одной ноге, одной рукой давлю на ухо, освобождаю от воды.
    - Матвей! – кричит Аня и прыгает на меня; ловлю девушку и осторожно опускаю на покрывало. На берегу реки мы с головой ушли в горячие волны солнечного света и долго не возвращались.
    Мелкие, щекочущие поцелуи возвращают меня из плена грёз в солнечную реальность. Аня едва заметно касается губами моей груди.
    - Матвей, в дрёме ты что-то декламировал на английском. Я уловила имя – Иисус Христос.
    - Помнишь, Аннушка…
    - Ты меня так называл. Помню. Континуа, пор фавор…
    - Обещал поведать историю происхождения моего имени на английский лад.
    Аня наклонила голову.
    - В общих чертах.
    Вкратце излагаю историю о сослуживце; о том, как с его помощью выучил наизусть пять глав Евангелия от Матфея.
    Безмятежная пора юношества! Живёшь одним днём. Дышишь вольготно. Руки не связаны путами обязательств. Если и заглядываешь в столь интригующее своей неизвестное грядущее, то непосредственно во сне; они, как известно, зеркальное отражение действительности и сплошь и рядом исключительно пророческими; когда последние сбываются, то с облегчением говорят: «Сон в руку». Не всегда рука лежит на пульсе времени, бьющимся с ним в такт; чаще рукой управляет посторонний.
    Клянусь, развлекаясь на берегу Северного Донца я и не подозревал о грядущих переменах. В мои планы не входила поездка в далёкую Якутию. Равно не предполагал о роковой встрече с фам фаталь Мариной, разбившей на части моё сердце и растоптавшей затем осколки в пыль. Большая и дружная страна Советов жила по намеченному плану, и никто из граждан Советского Союза не намечал в своей жизни крутых перемен. Хотя, кого из сильных мира сего интересует мнение охлоса? На пене волны неких деструктивных явлений в универсуме, вынесло в руководители нашей необъятной могучей Советской Родины никчемного сверх говорливого карлика, мелкого и слабого духом, с дьявольской отметиной на лбу. Однажды он посовещался с не менее дьявольской супружницей и решил… Была одна страна из пятнадцати дружных республик. В итоге стало пятнадцать слабеньких, независимых. Забились народы по пятнадцати углам собственно-национальной гордости и желанной свободы, надышались за ночь аж до изжоги, а утром оказалось, большое корыто счастья и спокойствия разбито и куда-то испарилось счастье и исчезло спокойствие.
    Даром ничего в нашем мире не происходит. вот он, ТКСН, не зря жуёт свой засохший, заплесневелый сухарь и запивает замутнённой родниковой водой из козлиного копытца. Ворошит-перебирает, путает-сплетает нити наших судеб. Связывает порванные. И ткёт дальше бесконечное покрывало Жизни.
    По глазам Ани вижу, не верит ни одному моему слову. Как бы сам отреагировал, скажи кто, что, не зная толком иностранного языка может декламировать тексты без ошибок и наизусть из священной христианской книги.
    - Не тот я человек, Аннушка, ради доказательств не буду клясться на крови и стучать в грудь кулаком. Не веришь, твоё личное дело.
    - Мне жертвы не нужны.
    Аня подвигала плечами. Солнце зашло за тучу. Подул западный ветерок. Запели листвой деревья и кусты, вспомнили давнюю песню. Ощутимо посвежело. Аня устроилась на покрывале, обмоталась полотенцем, поджала ноги.
    - Сможешь прочитать? – спросила скорее для проформы, так как в голосе чувствовалось сомнение.
    Встаю. Читаю в глазах вопрос: что делаешь?
    - Буду декламировать стоя. Так привычнее. Как священник с амвона.
    Аня кивает. Янтарно-медовые глаза странным горят огнём, щёки пунцовеют. Она отчего-то нервничает. По идее, волноваться нужно мне. Кашлянул в кулак. Улыбнулся Ане и моргнул.
    - The book of the genealogy of Jesus Christ, the son of David, the son of Abraham…   
 
                16

    Произношу последние слова и умолкаю. Во время декламации смотрел поверх головы Ани на покачивающуюся ветку куста. Колебание настраивало на определённый ритм.
    - Невероятно! – прервала молчание Аня после минутной паузы, - симплементе конмосионадо… Просто потрясена… Даже я, верующая католичка, не знаю не то что одной главы из Евангелия… - сбивчивая речь выдаёт экспресивное состояние девушки. – Разумеется, кроме молитв, - и спрашивает: - Почему не выучил всё Евангелие?
     Так и не понял, помогло ли моё объяснение Ане прийти к какому-либо выводу. После моих слов она задумчиво посмотрела погрустневшим взглядом на реку, на течение воды. Солнце пробивалось сквозь наплывшие облака тонкими лезвиями лучей и освещало местами погружённый в лёгкий летний сумрак ландшафт. В некоем размышлении Аня просидела около пяти минут. И заговорила внезапно. От неожиданности я даже вздрогнул.
    - Ты веришь, Матвей, веришь в бога. Искренне, сам того не подозревая.
    Женская психика весьма подвижна: то она грустна и весь мир видит в чёрно-белых тонах, то настроение быстро меняет знак, и она вновь весела, радостна и беспечна.   
     Настроение Аня меняется. Янтарно-медовые глаза вспыхивают игривым огнём. Хандра умчалась прочь. Аня вскакивает. Полотенце слетает с плеч, обнажая привлекательную фигурку.
    - Будет очень хорошо, Матвей, замечательно, - она хватает мою правую руку и прижимает ладонью к своему животу. – Будет очень хорошо, когда я рожу от тебя ребёнка!
    Её неподдельная радость по невидимым нитям передаётся мне.
    - Что, Аннушка? Повтори, что ты сказала!
    Девушка прижимается ко мне, обнимает за шею. Смотрит в глаза пылающим взором.
    - Тебе нечего бояться, Матвей, мой прекрасный Матвей Евангелист! Мой восхитительный Матвей Евангелист!
    - Погоди, Аня, ничего не понимаю. Чего не нужно бояться?
    - Ребёнка.
    - Чьего ребёнка?
    - Ребёнок, Матвей, у меня будет твой ребёнок.
    - Погоди, Аня! – стараюсь мыслить рационально и трезво, - у нас было всего-то…
    - Матвей! – Аня гладит меня по голове. – Евангелист ты мой бесподобный! Для зачатия не надо спариваться, извини за простоту, десятки раз. Достаточно одного раза, если мужчина и женщина гармонично подходят…
    - Ты хочешь сказать…
    - Уже говорю, Матвей, мы две половинки одного целого!
    - Откуда эта уверенность?
    Аня разбрасывает руки по сторонам.
    - Оттуда, Матвей! Оттуда!
    Что-то сжимает горло.
    - Я… Аня, я… точно буду отцом?..
    Аня ничего не говорит. Просто смотрит на меня так, что мои коленки задрожали, как в тот вечер, когда шёл приглашать её на танец.
    Она снова прижимает мою руку к животу.
    - Я чувствую, ребёнок уже здесь.
    Ничего не понимаю, голова идёт кругом. Задаю тот же глупый вопрос:
    - Откуда уверенность, Аня?
    - Предчувствие или предвидение передалось от моей прапрабабки, сильной колдуньи. Она лечила людей, предсказывала будущее. Лечила скот. Она была негритянкой. В процессе смешанных браков появилась такая вот я красивая на этот свет. Дар колдовства передаётся по женской линии. Прабабка и бабушка занимались тем же, что и их предшественницы. Мама тоже чем-то таким владеет, но категорически не хочет этого признавать. Молит бога, переживает, чтобы этот дар не проснулся у меня. – А он, - Аня задорно улыбается, - проснулся! Ещё в детстве. Просто никому не говорила. Зачем зря давать надежду бабушкам и нервировать маму. Я знала ещё до поездки в Советский Союз, что со мной произойдёт здесь что-то сверхъестественное! Не могу иначе объяснить, Матвей. Не выйдет. Чувства иногда сложно передать словами. Но я жила ожиданием. Прошёл безрезультатно год. Думала, ошиблась. И вот мы приезжаем в Славяногорск. Здесь меня накрыло нечто такое, что… Волнением трудно назвать моё состояние… И когда вечером на танцплощадке увидела тебя, знала, ты тот, кто мне предназначен небом.
    - Да уж, - усмехаюсь, вспомнив своё состояние, как двигался будто робот на негнущихся ногах.
    - Ты был несмел.
    - Признаю сей факт. За то мой друг Женька бился об заклад…
    - Он болтун и хвастун. Сразу его вычислила.
    - Есть такое у него свойство.
    - Как у вас говорят: мастер чесать под языком.
    - Чесать языком, - поправляю Аню. – Да если его послушать, через его пылкие объятия прошли все женщины Донецкой области.
    - Так уж и все.
    - Кроме подростков и старушек.
    Аня улыбнулась и как-то по-свойски цыкнула углом рта.
    - Мужчины всюду одинаковы: набивают себе цену, а доходит до дела, сразу в кусты. Что дома, что здесь.
    Прижимаю к себе Аню и шепчу на ухо:
    - Поделюсь с тобой секретом: по правде говоря, женщины то же те ещё болтушки, что здесь, что у тебя дома.
    Внезапно Аня всхлипывает, уткнувшись мне в плечо.
    - Ты хороший, Матвей. Добрый. Не умеешь притворяться. Пока не научился. Позже научишься. Жизнь заставит. А пока всё хорошо: наша встреча, эта река, солнце.
    - Что же плохо?
    - Ты никогда не увидишь нашего ребёнка.
    - Стоп, Аня… Что за ерунда… Как понимать, никогда не увижу…
    Аня успокаивается, насколько может.
    - Матвей, это суровая правда и ты, как мужчина, должен мужественно смотреть ей в глаза. Но не это важно, важно, что мы чувствуем в эту минуту…

                17

    Из нынешнего двадцать первого века, происходившее тогда на реке Северный Донец кажется призрачным, нереальным, не имевшим места в жизни. Так далеко отстоят те события от волнений современности.
    Снова противно скрипят уключины, с вёсел стекает прозрачная шаль речной воды и горят капли в воздухе ярким огнём реквиема по уходящей радости.
    - Я так рада, Матвей! Рада встрече с тобой. Отцом моего ребёнка. Матвей…
    - Да, - тревожное ощущение оккупировало мои думы, сплошной туман и неясности не дают сосредоточиться на чём-то одном и важном.
    - Меня одно смущает.
    Перестаю грести. Течение сносит лодку назад.
    - Что, Аня?
    - Как я объясню будущему мужу и всей общей родне цвет синих глаз дочери.
    - Дочери? – направляю лодку к берегу.
    - Верно, - подтверждает Аня. – Я унаследовала цвет глаз моей прабабки. Наша дочь унаследует цвет твоих глаз.
    - Стоп, Аня. Ты выходишь замуж?
    - Иногда с девушками это случается, вынужденно или по доброй воле они выходят замуж. Наша группа скоро возвращается на Кубу.
    - Когда? Впрочем, не это беспокоит. Как ты объяснишь беременность родне?
    - Очень просто, мой жених приезжал в Донецк по делам и у нас с ним были отношения.
    - Не понимаю.
    - Что тут понимать: месяцем раньше, месяцем позже. Он любит меня. А уезжаем осенью.
    - Осенью! – вскрикиваю и бросаю вёсла. – Осень долгая бывает.
    - Осень – замечательное время.
    - Аня, не забивай баки.
    Аня кивком указала на вёсла.
    - Не отлынивай, греби. Не то до вечера до Славяногорска не доберёмся.
    Крякаю и налегаю на вёсла.
    - Работаю в меру сил.
    Некоторое время слежу за курсом. Аня молча смотрит по сторонам. Она о чём-то думает. Очень хочется залезть в её голову, узнать мысли.
    - Не журись, Матвей! – Аня вдруг треплет меня по плечу и слово «печалься» произносит по-украински. – Нам, как ни крути, так у вас говорят, кажется, если не ошибаюсь…
    - Не ошибаешься.
    - Матвей, не судьба нам вместе. Дьябло! Пойми, - кричит Аня, - мы маленькие пешки на большой доске игры. От нас мало что зависит.
    - Я что-нибудь придумаю.
    Аня успокаивается.
    - Глупости, Матвей. Что ты придумаешь? Мы взрослые люди, должны понимать, в нашем случае придумать ничего нельзя. Тебе разрешат брак с иностранкой? Пусть она даже из соцлагеря?
    Пожимаю плечами, правота в словах Ани есть неопровержимая.
    - И мне… - она останавливается, помолчав, продолжает: - Не разрешат. Никак. Нас разделяет не только океан, границы, законы, правила, семейные устои… Всё против нас.
    Возразить нечем. Она права. Молчу. Говорят, сетуя, уключины. Что я мог придумать? Что мы могли придумать? Ничего! Мы беззащитны перед обстоятельствами! Всё было против нас в тот эпохальный для страны год, год аварии Чернобыльской АЭС, когда меня и Аню, студентку с Кубы, свёл случай. Наверняка он был предусмотрен затейником ТКСН, чтобы в наши короткие годы жизни, полные печали и уныния, внести маленький эпизод радости и счастья.
    Утром следующего дня, с красными от бессонницы глазами, ночью как назло, выл ветер, лил ливень, да и не он был причиной бессонницы, прибегаю в санаторий «Зелёная роща». Меня возле корпуса, где жили кубинские студенты встречает дежурная. Её слова огорошили меня:
    - Уехала твоя кубинская краля, упорхнула зазноба вместе с друзьями. Ранним утром за ними приехал автобус. Укатили прямо в ливень. А он…
    Далее женщину не слушал. Онемев от нахлынувших эмоций, медленно побрёл к себе на базу отдыха. После обеда начиналась моя смена. Нужно хоть немного отдохнуть перед работой.
    Как знать, может этот или другой случай, произошедший месяцем позже повлиял на моё решение связать жизнь…
    В общем, не буду бежать впереди телеги.
    Иногда спрашиваю ТКСН, - он, ясное дело, никогда не отвечает, ответь один-единственный раз и услышь я его голос, это смахивало бы на шизофрению чистой воды, а так он обилен на знаки и щедр на знамения, но толковать их можно двояко. В зависимости от времени года или от нахлынувшей ностальгии, вариантов развития множество, - что ты сделал с мной? Что ты сделал с моим Мартом? Что ты сделал с моей Весной? Что ты сделал с моим жарким Августом? Что ты сделал с моим звёздным Летом? Что ты сделал с моей Осенью, той, когда в последнее воскресенье последнего её месяца мой крик в белых стенах роддома нарушил хрупкое равновесие во Вселенной? Что ты сделал с моей Зимой, той, врезавшейся в память экстремально снежной и чудовищно холодной, когда снежные заносы перегородили дорожные артерии между населёнными пунктами и успокаивали белой индифферентностью хрупкие, тонкие нервы железных дорог?
    Зачем Ты это сделал? Испытывал меня? Хотел узнать, как их перенесу? Стойко и с юмором? Я не просил о таком достойном одолжении – халява, она и есть халява. Впрочем, так уж искони повелось, Ты никогда никого не спрашиваешь, не интересуешься мнением. Зачем слону проблемы муравьёв? Просто Ты поступаешь так, как тебе заблагорассудится. Вздуматься тебе может, что угодно. Скупая фантазия – разговор не про Тебя.
    Может, в этом и кроется Твой высокий замысел?
      
                18

    Угнетает тишина. Вроде успокоишься, перекипишь. Спадёт нервный накал. Снова возвращаешься к исходному рубежу, от которого приходится заново танцевать, - задавать вопросы.
    Это игра в одни ворота: задавать вопросы ТКСН. И особенная – почти садомазохистская – прелесть не получать ответов.
    Кто бы мог подумать – самая большая оплошность в жизни человека, это не совершаемые им ошибки, а сам факт его появления на этом свете.
    И кого в этом винить? Родителей, встретившихся случайно на внезапно пересечённых параллельных линиях, или доказательство парности чисел, - мы с Тамарой ходим парой, - когда за одним упавшим с дерева яблоком с соседнего дерева дождём осыпаются недозрелые абрикосы. Едва соприкоснувшись с землёй, они превращаются в тонкие огранённые алмазы льда, тающие под низким хмурым осенним небом.
    И снова – или опять? – или, как там будет правильно по правилам грамматики – и снова опять предстоит сделать трудный выбор между гаданием на кофейной гуще…
    Галя, - моя знакомая, хозяйка кафе, - предупредила загодя, при разговоре с гадалкой, - эта специфическая особа, считывающая информацию с дискет небесного компьютера – приехала из самого сердца Средней Азии – нужно вести себя корректно. «Мэт, - Галя просила, что практически противоестественно её натуре, любящей приказывать, - она твои приколы просто не поймёт. Понимаешь, огромный культурный разрыв между вами». С удовольствием соглашаюсь с условием Гали. Почему бы не поугарать над очередной шарлатанкой. Клятвенно божусь не блистать умом и образованием перед гением ворожбы из самого сердца Средней Азии. Вычеркнуть из жизни учёбу в школе, забыть, что закон Бойля-Мариотта или третий закон Ньютона продолжают существовать и благополучно действовать в мире оккультных наук и сам мир, если и изменился, то не настолько, чтобы трансформации коснулись всех параметров и направлений жизни.
    От калитки из потемневших досок с табличкой «Во дворе злая собака» к крыльцу дома из серого лиственничного кругляка шла дорожка-тротуар из оструганного и ошкуренного горбыля, уложенного на настеленные поперёк длинные поленья. В длинной очереди узнать своё неземное счастье мы не были первыми. Кое-кто топтался на морозе, ожидая очереди войти в тёплые сени, удачливые находились внутри дома. «Каковы шансы попасть на приём?» - интересуюсь у Гали. – «Всё обговорено и оплачено. Не бойся», - успокаивает Галя, цепляя на лицо глупо-грустную улыбку побитой жизнью женщины, как старая вещь траченая молью. И точно, из сеней выскакивает неопределённого возраста толстая тётка в новом байковом бардовом халате, в цветастом платке, повязанном вокруг головы и рыщет взглядом по толпе. Натыкается глазами на Галю, подбегает, хватает за руку, волочит за собой, тараторя всякую ерунду. «Мэт, за мной», - едва успевает крикнуть Галя, исчезая за дверью. Через просторные сени с лавками возле стен Галя едва поспевает за тёткой. Лампа «двухсотка» под потолком освещает лица посетителей, в основном женщин средних лет. Каждая держит в руках сумки и узелки. И ясен пень, все эти дамы, жаждущие чуда откровения от уникума гадания из центра Средней Азии, уставляются на нас с Галей ядовито-уничтожающими взглядами. Проворная тётка-толстуха в халате по сторонам не смотрит, лишь замечает веско и важно, бросая через плечо: «По особой записи! Без очереди!»
    Дамы сжирали нас глазами и мило улыбались. Чем не пожертвуешь, окромя денег, ради маленького счастья узнать, что было, что есть, что будет от великой ворожеи и прорицательницы, для которой не существует тайн. Которая совершила тяжёлый переезд из центра Средней Азии, - почти из варяг в греки, - то бишь, из шумеров в Гиперборею.
    Тётка, Галя и я в молчаливом восхищении замираем перед дверьми, ведущими в апартаменты гадалки. Сноровистая тётка-толстуха осторожно протиснулась в щель между дверью и косяком. Из комнаты тотчас потянуло сладковато-терпким ароматом восточных курений, и чудовищная волна запаха трав ударила в лицо. Смотрю на Галю, мол, подвоха не чувствуешь, чуешь, говорю, как травкой пахнет. Галя шикает, дескать, чепуха какая и повторяет, чтобы молчал и ничего лишнего не говорил. «Мэт, прошу, помолчи, ради моего…» - «Счастья», - заканчиваю и умолкаю.
    Толстуха протискивается назад.
    - Входите, уважаемая Патима вас ждёт! – улыбка во всю толстую жирную лоснящуюся харю и мина величайшего удовольствия от возложенной на неё миссии. Произносит и кланяется почти в пояс. Не удерживаюсь, кланяюсь в ответ.
    - Спасибо, мать благодетельница!
    Галя дёргает меня за рукав куртки. Толстуха широким жестом открывает не менее широкую дощатую дверь, крашеную синей краской и лаком. Дверные петли громко и чинно скрипят мелодично…
    
                19

    Женька орёт, выдёргивая из сладкого гипноза сна: «Рота подъём! Встать смирно, любитель чернокожих и мулаток! Тебя какая-то Оксана зовёт. Представляешь – она беленькая!» с Оксаной познакомился тремя днями ранее на той же танцплощадке «Зелёной рощи». Она приехала с сестрой погостить к бабушке и грелась в тепле солнечной Украины отходя от лютого холода Уренгоя.
    «Думала, забыл меня». – «Тебя забудешь! – не лгу, Ксюха дивчина яркая и видная, - даже если захочешь». – «Мне напели, ты закрутил с какой-то негритянкой». – «Лгут, завистники». – «Не оправдывайся, Матвей» - «Не пытаюсь. Во-первых, не снял, что за пошлость. Прекрати! – Ксюха лезет целоваться, уворачиваюсь безуспешно, если захотела, обязательно добьётся. – Во-вторых, она даже не мулатка, больше на европейку похожа, - с Ксюхой приходится целоваться и отвечать, в перерывах, когда нужен глоток воздуха. – И в-третьих, никогда не верь лжецам». – «А я и не верю! – заявляет Ксюха, - люблю только тебя!»
    Не такая уж горькая, но неприятная правда об Оксане дошла от знакомых парней из Славяногорска: дивчиной она оказалась лёгкой на секс и её за глаза называли спермокопилка; даюсь диву, как не подцепил от неё букет венерических заболеваний. Думаю, это не входило в планы ТКСН сделать из меня лабораторного кролика, на котором врачи-венерологи испытывают прогрессивные методики лечения и незапатентованные экспериментальные препараты. От одного уберегая, ТКСН готовил к угрозе серьёзнее. Что бьёт в самое сердце без пристрела. Бах! – и душа в пятки и иней по периметру стоп с характерным белым цветом.
    Многое уже не вспомнить. Не раз корил себя за лень, а ведь как бы своевременно пригодились бы пусть и незначительные записи, как конспекты, о событиях прожитого дня, отображённые в дневнике, маленькие подробности и ощущения. Ан нет. Приходится по крупицам собирать мозаику воспоминаний, окунаться в прорубь памяти, имея шансов на точно-приблизительный результат категорический ноль.
    А если бы и знал, где бы тогда хранилась и сохранилась бы – ещё тот много-значимый вопрос – та заповедная тетрадь или тетради? Бог весть. Вот и получается, нет худа без добра. Уже по собственному опыту знаю, литература дело такое, начнёшь писать, никакой ширины бумажного листа не хватит изложить мысли. Допустим, сунул бы тетрадочки в «дипломат» да забыл до часа Х. Забыл так, что в нужный час не вспомнить, куда спрятал. А может, и не нужно вспоминать? Он давно уже сгнил, пропал, его выпотрошили и сожгли с содержимым. К чему ворошить прошлое, коли в настоящем нет возможности разобраться? И вот снова – уже стало такой традицией – подвожу к теме гадания. Ворожи хоть на чём, хоть на кофейной гуще, хоть по полёту стрижей, по писку будильника, по овечьим шарикам или по колышущимся под ветром телеграфным проводам, можно ли стопроцентно узнать будущее, заглядывая в него из настоящего, опираясь на базу прошлого? Как всегда, в таком случае наступаешь на обычные грабли. Грабли неожиданности.
    Отстраняю Галю.
    - Кудой прёшь поперёд батька в пекло! – хрипит сипло с характерным хохлацким акцентом гадалка Патима из самого центра Средней Азии.
 
                20


    - Товарищ матрос, что вам угодно?
    Капитан-лейтенант Качук, отличный мужик и офицер, отрывает глаза от чтения документов. Взгляд тёмно-серых глаз сосредоточенный. Мускул правой щеки еле заметно подрагивает.
    - Хотел спросить…
    - Кто будет спрашивать разрешения, товарищ матрос? Забыли устав?
    Теряюсь, забыл с чем хотел обратиться. Сразу бросает в жар.
    - Выйдите и…

                21

    - … не тебя, хлопец, жду. Га-алочка-а… - тянет нараспев Патима, будто выступает солистом с хором, - душечка моя, входи, моя золотая! А я уж тебя заждалась… Ой, как заждалась… Сердце ноет, жду не просто так, сама понимаешь, дело твоё первоочерёдное для меня… Принесла, зозулечка моя голосистая, что говорила?
    Гале хочется показать, что делает она всё с достоинством и не спеша, на деле спешно в сумочку. На свет белый появляется из тьмы атласной ткани пухленький конверт с деньгами. Хохлуша Патима, потомственная гадалка из центра Средней Азии довольно улыбаясь, прямо как кот на сметану, простите за вульгарность, затем кивает. Галя следом кладёт на столешницу, застеленную бархатной тяжёлой тёмно-зелёной тканью шарф дочери Юльки. Патима с пониманием цокает языком. Затем Галя раздумывает, сунув руку в сумку. Патима не торопит, в её деле поспешишь, без денег останешься и себя насмешишь. Галя решает и кладёт на стол массивный потемневший серебряный кулон на длинной цепи старинного плетения из крупных звеньев с подвесками.

                22

    - Так с чем пожаловали, Матвей? Не молчите. Или вы попросту зря тратите моё время и ваше. Кстати, вы вахтенный сегодня?
    Мнусь у входа в помещение КП.
    - Так точно, вахтенный.
    - И… Что привело? Решительнее. Я вас не съем.
    - У меня очень странный вопрос, товарищ капитан-лейтенант.
    - Для того и существуют офицеры, чтобы давать ответы на любые вопросы.
    Закусываю нижнюю губу.
    - Вы верите в гадания?
    Качук как-то подозрительно посмотрел на меня и на закрытую дверь за моей спиной.
    - Цыганки у вокзала… - он массирует пальцами руки подбородок и усмехается. – Попался однажды на одну их уловку. Молодой был, зелёный. Первый курс училища окончил.
    - Я про другие.
    - Это какие же другие? По ладони…

                23

    Замысловатые фигуры выписывает мелок памяти на грифельной доске воспоминаний. Пробуешь воспроизвести одно, - не в деталях, в общих чертах, - на деле выходит совершенно другое. То, о чём и думать забыл или оно казалось, - вполне справедливо, всяко бывает, - чистым вымыслом. А по сути, ещё один листик, припорошенный пылью событий. Одно накатывает на другое, будто речная волна, опережая предыдущую, спешит налететь на берег, налетает и стирает следы и, кажется, ничего не остаётся: только ровный песчаный влажный берег, лист чистой бумаги, готовый принять на себя очередное чернильное варварство или безумство какого-нибудь полуграмотного неумехи. Или как рука накрывает руку и тогда в голове роится пчелиный рой мыслей; они говорят – жужжат до надоедливого свиста в ушах и тупой саднящей боли в голове, будто спрут, оплетающий и сжимающий щупальцами лоб, виски, затылок. В эти невыносимые минуты пароксизма боли приходит страх: вдруг это никогда не закончится? Стоит уйти одному недугу, приходит другое лихо: в правильности или неправильности сказанного и сделанного. Слово не воробей, назад не воротишь. Сделанное заново не переделать и не исправить. Остаётся один способ – разрушить. Часто приходилось слышать от знакомых и друзей: «У меня был шанс. Им не воспользовался. Вот, если бы…» И тотчас в черепушке скребёт коготками мыслишка, подленькая али правильная: «А был ли у меня этот самый шанс? Если – да. Какой? Воспользовался бы им или нет, появись возможность повтора? Ответа не нахожу».
 
                24

    - По телеграфным проводам, - выпаливаю и, чувствую, сил нет произнести хотя бы слово.
    Качук заинтересованно смотрит на меня и удивлённо хмыкает, снова потирая подбородок пальцем.
    - Озадачили вы меня, матрос Матвей. Я правильно произнёс имя, не ошибся? Ага. Впрочем, не об этом сейчас.
    - О чём же, товарищ капитан-лейтенант? И чем вас озадачил, интересно узнать.
    Качук разворачивается и поднимается из-за стола. Слегка пожал плечами.
    - Я наслышан, Мэт, об ауспиции, - увидев на моём лице растерянность, пояснил: - Гадание по полёту птиц, по-научному ауспиция, практиковалась жрецами-авгурами в Древнем Риме. – Качук останавливается и, помедлив, спрашивает: - Есть вопрос, матрос?
    Отвечаю:
    - Из школьного кура истории древнего мира помню, что гадали по полёту птиц, только забыл, как оно правильно называется.
    Качук усмехается в густые пышные усы.
    - Забыл или не знал?
    Усмехаюсь про себя и виду не подаю, усов нет, даже жиденьких, не положены матросу на ранних этапах службы, это перед дембелем можно отрастить то, что гусара украшает, чем улицу метут, чем титьки подпирают и за что по морде бьют.
    - Оба варианта верны, товарищ…
    Качук машет рукой, слегка скривившись.
    - Василий Васильевич… Наедине разрешаю обращаться так.
    - Слушаюсь, Василий Васильевич. И лишним будет напоминание, что без всякого амикошонства.
    На лице Качука застывает смесь эмоций.
    - Не вписываетесь вы, товарищ матрос, в общую массу сослуживцев.
    - Каким образом?
    - Тем самым, товарищ матрос, тем самым, отличающим начитанного и образованного человека из общей массы, упрощающих метод общения. Например, уверен, не каждый матрос в части даже знает это слово – амикошонство.
    - Наверняка знают – панибратство.
    Качук усмехается.
    - Сомневаюсь и по этому поводу. Вот и интересуюсь, в чём причина?
    - В том вина папы.
    Качук, постояв, садится за стол.
    - Скорее, заслуга отца.
    - Да. Он любил читать. Его тяга перешла ко мне, в некотором роде, он был примером. Часто за ним читал книги из взрослой библиотеки.
    Качук кивает, постукивая подушечками пальцев по столешнице.
    - Да-да… Знакомая ситуация. Мне книги приносил старший брат. Но вернёмся к нашим мутонам. Своим вопросом о гадании по телеграфным проводам вы, Матвей, поставили меня…
    Говорю, не дослушав:
    - В тупик.
    Насмешка сползает с лица капитан-лейтенанта. Оно строгое, аж жуть.
    - Товарищ матрос, запомните или зарубите себе на носу, как удобнее, советского офицера, тем более советского военно-морского офицера не может поставить в тупик или в неловкое положение даже самый умный вопрос рядового или матроса. Априори!
    Чувствую пятой точкой – перегнул маленько. Естественно, вытягиваюсь «смирно», грудь колесом, глаза в потолок.
    - Так точно! – рявкаю, что есть мочи, - расслабился, задумался. Прошу прощения, товарищ капитан-лейтенант.
    Качук скорчил кислую мину и покрутил головой.
    - Вот этого не надо, Матвей. Театральные жесты, показушность ни к чему.
    - Я вас понял.
    Благорасположение возвращается к Качуку.
    - Вот и хорошо. Вернёмся к проводам. О таком гадании прежде не слышал. Хотя моя бабка по материнской линии активно занималась этим ремеслом, ворожила лихо. Почти со всей Белоруссии к ней приезжали. Если бы… - он замолчал и продолжил: - Если мне оно неизвестно, это не повод отрицать его существование. Может кто и гадает, допускаю, по проводам, когда они свободно провисают, колеблются ветром, когда на них расселись птицы. Абстрактно допускается многое. Но ты, Матвей, советский человек, сейчас частичка большого военно-морского флота Родины, надёжного щита от врагов, и вера как таковая… Государством религия отделена от управления делами.
    - Понимаю, советский человек атеист.
    - Ограничимся следующим, не верит ни во что, даже в самые распрекрасные и нелепые гадания и в вещие сны.
    - Не согласен, - возражаю ему. – Мне перед службой приснился сон…
    Качук разминает пальцы и кивает согласно.
    - Как же, вещий сон! Всё, что привиделось, исполнилось до последней мелочи и мельчайшего штриха. Матвей, вынужден провести нечто вроде религиозного ликбеза: всему есть научное объяснение.
    Кручу в воздухе кистями рук.
    - А если на некоторые… объяснения нет?
    - В этом случае, Матвей, на отсутствие научного объяснения есть-таки тоже обоснованное научное объяснение.
    Признаюсь, объяснения, научно-обоснованные на научно-необоснованные, произвели впечатление и сильно запутали.   
    - Не мудрено, - довольный собой, констатирует Качук. – И, всё же, ещё раз убеждаюсь, Матвей, личность ты неординарная. Сколько человек в части личного состава? Но никто не поинтересовался у офицера или мичмана вообще о гадании. Ты же обратился.
    - А если обращались?
    - Нет. Думаешь, это осталось бы неизвестным? Офицеры делятся между собой информацией о своих подчинённых.
    Неопределённо пожимаю плечами.
    - Тебе, Матвей, в самый раз поступить после службы в институт. На филфак или истфак. Быть ближе к науке.
    Объясняю невозможность этого тем, что учусь в техникуме на технолога приготовления пищи. Объяснение не произвело на Качука никакого впечатления.
    - Тем более странно.
    - Почему?
    - Среда общения формирует образ мышления, модус вивенди. То, что я вижу не укладывается в эти рамки. Какое отношение имеет торговля к тебе, к тому, как ты воспринимаешь окружающий мир.
    Пускаюсь в обширное объяснение: почти вся родня работники сферы обслуживания, торговля и общепит. Вот и пошёл по проторенным тропам.
    - Вот это и странно, - Качук упорно стоит на своём. – Из торговой среды выйдет отличный торгаш, но никак не мыслитель, как ты.
    - Я пока не мыслитель, Василий Васильевич.
    - Задатки есть. Погоди, забыл про отца. Кто он по профессии?
    - Художник-оформитель.
    Громкий вскрик, Качук хлопает в ладоши. Вскакивает и начинает расхаживать от стола к стене и обратно.
    - Вот она… - он смеётся довольный открытием, - вот она объясняющая всё странность! Как сам не догадался! В семье обязательно должен быть творчески мыслящий человек! Дай угадаю: он ещё играет на каком-нибудь музыкальном инструменте? Да?
    - На баяне. И меня учил игре.
    В настроении капитан-лейтенанта что-то неуловимо меняется. Он сидит на стуле и задумчиво смотрит на мня.
    - Разрешите идти, товарищ капитан-лейтенант?
    - Что? – спрашивает Качук.
    - Разрешите идти?
    - А! – вскрикивает Качук. – Конечно, идите. Спасибо за интересную беседу.
    Не успеваю развернуться, окрик в спину:
    - Матвей!
    Разворачиваюсь лицом к Качуку и жду.
    - Слушал вас и думал, кого вы мне напоминаете. И манера говорить и прочее. Вспомнил: был у меня сябар в детстве. Генка Новосельцев. Сябры с ним были, не разлей вода. Часа не могли прожить друг без друга. Крепко, очень крепко дружили. – Качук замолкает. – К чему это я?
    Пожимаю плечами, мол, мне-то откуда знать.
    - Есть почти уловимое и неуловимое сходство с ним. Был он…
    На полуслове Качук обрывает рассказ.
    - Почему был? Что с ним случилось?
    Качук машет рукой.
    - История давняя. Личная. Идите, Матвей. Свободны.
       
                25

    Как поёт любимый мной бард в одной песне: «Судьба людей бросает, как котят».
    Кто-то живёт, составляет планы, идёт в фарватере событий, держит нос по ветру, старается влиться в струю, из кожи вон лезет, чтобы попасть в узкий круг избранных, идёт по головам, калечит чьи-то судьбы, рядится в несвойственные ему одежды. В один прекрасный день, когда кажется, что, вот оно счастье, не нужно другого, не надо терпеть и унижаться, теперь другие будут подобострастно гнуться и до земли прогибаться, просить с заискиванием о чём-то, неся гостинцы в бумажном толстом конверте. Как вдруг громкая, длинная трель дверного звонка на мелкие кусочки разбивает красивый витраж действительности. Тревога зреет в сердце. Холод скапливается в груди. Тремор в коленках и руках. Хочется искренне верить, ошиблись адресом, не по мою душу. Отворяется с пением петель, смазанных щедро маслом дверь. За нею серьёзные дяди в форме при погонах. Сзади парочка завистливых соседей по подъезду. Субъекты в форме натянуто-вежливо интересуются: такой-то и, такой-то. Желаешь крикнуть, вас обманули, это не я! Голос куда-то пропадает.
    И снова как в песне любимого мной барда: «Оденься, говорят, и выходи…»

                26

    Еще с порога обиталище ворожеи показалось подозрительным. Мистическая составляющая и прочая атрибутика напрочь отсутствовали. Бросились в глаза книжные стеллажи во всю ширину помещения. На полках соседствовали старинные фолианты непомерной толщины и современные женские ироничные детективы, кипы журналов, сдавший в аренду ворожее хозяин дома по всей видимости был любителем чтения; были и собрания сочинений, в полном беспорядке расставленные на полках; самые верхние, почти под потолком, полки заполнены медицинскими учебниками по психологии и психиатрии русских, советских и заграничных авторов, любительскими книгами, выпускавшимися обществом «Знание», полдюжины томов по НЛП-технологии, а также труды немецких философов, ,как же без них-то, без оных никуда, прочитал на корешках знакомые имена Зигмунта Фрейда, Артура Шопенгауэра и Иммануила Канта. Рассмотрев сие литературное богатство, сразу стала понятна популярность среди женщин Якутска потомственной ворожеи из центра Средней Азии. Увиденные книги говорили за неё, кричали о медицинском профильном, перестать мне спать днём после обеда, образовании психиатра. Даже допустил владение гипнозом, не профессионально, на уровне цыганок, оккупирующих улицы города весной и летом и пристающих к горожанам с предложением погадать, рассказать всю правду, что было и не было. Всё это сложилось в голове в красивую понятную картинку, когда Галя подозрительно долго шарила рукой в маленькой сумочке в поисках серебряного браслета. Однажды она показала его и добавила, он потомственный, приносит счастье, передаётся по наследству, перейти должен Юльке, дочери, и ни под каким предлогом его нельзя передавать в другие руки или продать. И вот те на, Галя решила расстаться с такой редкой потомственной вещью, с историей рода. Что же такого должно было произойти, коли она решилась пойти на такой решительный шаг?!   
    В этот момент произошло следующее: зеркало реальности треснуло, длинные кривые линии усыпали поверхность, предметы и люди, отразившиеся в нём, преломились, изображения исказились, поломались…
    Намертво прибитая крупными гвоздями над дверью потемневшая подкова слетела на пол.  Со стоном и дребезжанием покатились по широким доскам круглые шляпки и забились в щели.
     Не одни радостные и скорбные воспоминания осаждают разум, тиранят остротой и незамутненностью, они не потеряли актуальность и ныне.
     В тёмном помещении на некоей возвышенности снова стою; страшно и неопределённо; протягиваю руку, она упирается в темноту, проваливается в неё; она свободна. Обвожу ею вокруг себя. Препятствий нет. Исследую ладонями поверхность, на которой стою на коленях. Она невелика. Кругла, как стол. На ощупь похожа на завитки бараньей шерсти. Внезапно темноту прорезает тонкий яркий луч, исходящий откуда-то и куда-то исчезающий. Всматриваюсь в него до рези в глазах и вижу рой танцующих пылинок и даже слышу весёлую музыку, звучащую в гулком отдалении.
    Некая чудовищная сила, обжигающая и леденящая одновременно, охватывает Патиму. Она отдёргивает руку от браслета. Встревоженным взглядом смотрит по сторонам, ничего не понимая, затем останавливается на мне и на место крепления подковы над дверью. Внезапно дом приходит в движение; бревенчатые стены скрипят могильными голосами; из пазов между брёвен в комнату летят тонкие струи пыли. Воздух наполняется гнилостными запахами, плесенью забродивших останков. Лампочка под потолком часто моргает, пока не гаснет. Книги с полок валятся. Разбиваются на дощечки иконы, с чавкающим звуком ударяясь о пол. Розовощёкая Патима бледнеет. Из глаз ползут тонкие белые черви, вращая чёрными маленькими головками; из открытого рта валит клубами багрово-чёрный дым; с черепа облезают прядями белые локоны тотчас превращаясь в маслянистую густую жидкость и растекаясь по провалившейся груди землисто- бледными змейками.
    Галя превращается в каменный истукан; одни глаза бешено вытаращены и уставлены в одну точку.
    - Извини, Галочка, - говорит севшим голосом Патима, - не имею права не то, что прикоснуться к нему, но и взять платой. И уходи, Галочка, Христом-богом прошу, уходи с моих глаз подальше и никогда не показывайся и своего… вот этого товарища уводи, пока он мне тут не устроил повторение Помпеи.
    В ожидании такси Галя не могла найти места, топталась, мороз пощипывал через тонкие колготки и тихо материлась, вспоминая всех, кого помнила, не забывая обо мне.
    - Мэт, я просила, давай без твоих заумностей. Просила?
    - Просила.
    - Говорила тебе, держи рот на замке?
    - Говорила.
    - Говорила, этот визит крайне важен для меня?
    Не отвечаю, ей нужно высказаться и свалить вину за своё невежество на ближнего. Она прикуривает от фильтра новую сигарету и в несколько длинных затяжек расправляется с ней.
    - Ты специально это подстроил?
    - Что это? – восклицаю на её вопрос.
    - Этот фокус подковой! – почти выкрикивает Галя.
    - Окстись, Галя, - говорю ей, - как мог что-то подстроить, когда о существовании этого адреса узнал от тебя за час до поездки к супервеликой гадалке. Ерунда, ведь. Правда? И сама понимаешь…
    Она перебивает:
    - Погоди, подкова как-то же слетела!
    - Плохо прибили. Этого не допускаешь?
    - Нельзя её прибить плохо.
    - Не убиваемый аргумент – нельзя прибить плохо, - меня просто разрывает от смеха. – Скажи, что я в сговоре с гадалкой.
    Галя поперхнулась дымом и закашлялась.
    - Ещё довод о вреде курения, - подначиваю знакомую.
    Галя прокашлялась, стоит распаренная.
    - Не скажу, Мэт, не стану возводить напраслину на Патиму, не буду утверждать, но я сразу почувствовала…
    - Гвоздь в попе?
    - Я серьёзно, - карие глаза Гали полезли на лоб.
    - Замётано, - стараюсь держаться серьёзным. – Ты сразу почувствовала… Что?
    Галя сложила пальцы шаром.
    - Неудобство? – стараюсь помочь ей.
    - Да, неудобство, посвятив тебя в планы поездки, - Галя разворачивается с размахом, полы шубы лисьей взлетают рыжим пламенем над землёй. – Где это долбанное такси! Выкурю ещё сигаретку…
    Пых-пых-пых… Быстро истлела сигарета. Галины лёгкие сильны, ей можно самосадом пыхтеть, а она тренирует их слабенькими «Детройт». Выкурила. Немного ус покоилась. И за своё.
    - Надо было одной ехать. Как чувствовала, не надо брать тебя, не надо. Взяла на свою голову. Лучше бы попросила Стасика сопроводить. Вот он точно сидел бы как мышка в углу, рот набрав и ждал, когда освобожусь. Мэт, понимаешь, я ведь многого так и не узнала.
    Машина подъехала вовремя, Галя переключилась на водителя, начав ему клевать мозг, почему она так долго ждала. Я не узнал, чего такого «многого» она от гадалки не узнала. Может, оно и к лучшему, может, ТКСН распорядился в тот день, чтобы эта в принципе хорошая баба не рассталась с деньгами по глупости, выбросив их на ветер. Теперь не узнать.
    Галя дымила всю дорогу, испросив разрешения у водителя. Тот согласился, лишь бы она чем-то заняла рот и не приставала с расспросами женат ли он, есть ли дети, дружит ли с тёщей.
    Дома Галя накрыла стол. Поставила бутылку безалкогольной водки. Сидя за рюмкой, мне снова пришлось выслушать монолог Наташи Ростовой в авторском прочтении Гали применимо к нынешней ситуации.
    Чем больше Галя пригубливала рюмку, тем неотразимее на неё действовала безалкогольная водка; она сильнее хмелела, говорила, теряя нить повествования    и перескакивала с одного на другое со скоростью блохи, не забывая обвинять меня во всех своих бедах и злоключениях.
    В итоге пришлось немного полицедействовать, изобразил рассерженного, на слегка повышенных тонах кое-что объяснил. Раскрыть глаза на волшебство хохлушки Патимы. Аргументированно растолковать наличие книг по психиатрии и психологии. О соседстве с этими интересными учебниками книг по НЛП-технологии, учащими управлять людьми, выведывая их тайные наклонности и недостатки. Под конец, размазывая тушь по лицу, Галя привела последний довод: «Как ты объяснишь, если ещё в первое посещение Патима рассказала о всех моих печалях, что муж ушёл, что дочери не повезло в первом браке, что…» Перебивать человека – моветон, особенно женщину, можно нажить врага. Случай с Галей особенный. Грубо крикнув, заявляю: «Гипноз, вот моё тебе объяснение всех способностей Патимы! Она ввела тебя в лёгкий транс. Дала выпить чаю». – «Воды. Жарко было в комнате». – «Вот. Ты выпиваешь воду. Лёгкий трёп ни о чём и сразу вопрос в лоб, ты готова отвечать. Что и делаешь с большим успехом, посвящая гадалку во все тайны. А уж она, водя пальцем по ладони, нарассказала тебе с три короба, будто увидела всё на пересечении линий судьбы».

                27

    Пару дней старательно пытался не попадаться на глаза Качуку. Мимолетные встречи в штабе, в казарме и на плацу во время утреннего развода не в счёт. Просился у командира в наряд на камбуз или на работу в подсобном хозяйстве, лишь бы снова не попасть на вахту в одно несение с дежурством Качука. Почему шхерился, не могу объяснить и сейчас, по прошествии стольких лет. Боялся чего-то? Нет. Некое неосознанное Нечто становилось преградой. Мне и самому было легче в уединении, пусть и связанном с тяжёлой работой. Как ни ловчись, от Судьбы не уйти.
    - Товарищ матрос, вижу ваше усердное старание избегать со мной встречи, - останавливает Качук, говорит, глядя в глаза.
    - Никак нет, товарищ капитан-лейтенант. Занят.
    - Очень хорошо, что занят. Избыток свободного времени у матроса вызывает приступ ребячества в поступках.
    - Какое ребячество? Не понимаю.
    Качук не отвечает на мой вопрос.
    - Нужно кое-что обсудить. Обратился к вашему командиру, чтобы он поставил вас в график несения вахты в один день с моим дежурством.
    Возразить хочется, пятки индевеют.
    - В моём поступке что-то не нравится, Матвей? Или как тебя ещё называют – Евангелист?
    Популярность – вещь заразная. Особенно внутри небольшого коллектива, каким является воинская часть. Но в ту минуту я готов был… Собственно, что «готов был»? провалиться под землю? Испариться? Нет. Поэтому, слегка стушевался или сделал вид, и сказал, мол, буду очень рад и тому подобное.
    Два дня пролетели незаметно: репетиции в клубе, намечалось торжество, в часть собирались приехать подшефные из колхоза с культурно-развлекательной программой, командир дал задание подготовиться по высшему разряду, дабы не ударить в грязь лицом. В ускоренном темпе среди личного состава отыскались добровольцы, имеющие задатки к творчеству. На следующий день после приказа командира в клубе под присмотром завклубом мичмана Егора Шубейко группа матросов лихо отплясывала матросский танец «Яблочко», этакий военно-морской аналог гражданской «Цыганочки». Имеющие отдалённые признаки вокальных данных разучивали свой репертуар под аккомпанемент на гитаре, умельцы исполняли так называемые песни собственного сочинения, следующие обладатели творческого потенциала репетировали популярные песни в составе ВИА «Матросская песня». Поговорив с завклубом, исполнив ему на баяне, что помню, - вальс «Дунайские волны» и «К Элизе» Бетховена, я сосредоточился на их исполнении.
    Первые часы вахты сплошной радиообмен. Эфир поёт от трелей морзянки. Телефоны будто приросли к ушам. Ближе к обеду разболелась голова. Слава Нептуну, он решил, для середины дня достаточно работы и объявил перерыв. Баста. Режим радиомолчания. Отдых.
    С удовольствием стаскиваю с головы телефоны и с облегчением вздыхаю: «Тишина! Можно оставить все прочее на подвахтенного и покурить, не спеша в курилке на свежем воздухе».
    О решающем факторе влияния ТКСН в моей жизни разве забудешь, даже если захочешь. Не упоминаю его, не значит, он забыл о моём существовании. Он помнит, этот всевидящий и всезнающий ТКСН. Если необдуманно решу сделать шаг влево и вправо, он тотчас даст знать: «Не шали!»
    С Качуком сталкиваюсь нос к носу в коридоре.
    - На ловца и зверь бежит, Матвей. Куда идёшь?
    - В курилку.
    - Подождёт. Идём со мной.
    - Но как же… - сопротивляться бессмысленно, подчиняюсь старшему по званию.
    Заходим в помещение дежурного офицера.
    - Курение, Матвей, вредит здоровью.
    - Три часа был прикован к эфиру.
    Качук приглашает сесть за стол.
    - Три часа не три года. Слушаю тебя.
    - Забыл, Василий Васильевич.   
    - Ничто не забывается, Матвей. Запоминается – всё. До мельчайших подробностей с первого вдоха до последнего взгляда.
    - Так широко на жизнь пока не смотрю.
    - Хорошо, - произносит Качук. – Исповедуйся, как стал Евангелистом.
    - История долгая.
    - Времени вагон и маленькая чайная ложка. Слушаю.
    Стараясь излагать кратко, всё равно ударялся в подробности из студенческой жизни, из школьных лет. По этой причине рассказ занял более часу.
    - По этой причине тебя перевели в нашу часть?
    - Нет, Василий Васильевич. Распределили в учебке. Должны были группу отправить в Анголу. Сделали прививки, говорили, будем служить в зарубежной стране с жарким климатом, где много всякой заразы, опасной белому человеку. Для меня зарубежной страной стала Киргизия.
    - Переживаешь?
    - Ничуть.
    - Правильно. Плюсы есть в любом исходе дела. Не думай, Матвей Евангелист (мне послышалось в его речи приятное для меня располагающее внимание, так разговаривают с посвящёнными в тайну людьми), что Судьба распорядилась тобой несправедливо.
    - После драки что махать кулаками.
    - Нельзя, Матвей, предусмотреть и предсказать движение творческой мысли Судьбы.
    - Какое отношение имеет творческая мысль ко мне? – мне совсем непонятно это сравнение. – Прикажете похвалить её за это?
    Качук улыбается. Как раз вовремя или нет, зазвонил телефон. Качук снимает трубку. Разговор короток. Обмен «да», «никак нет», «так точно» и «будет исполнено». Минуту помолчав, Василий Васильевич продолжил.
    - Судьба, Матвей, сама по себе есть творческое составляющее. Чтобы она ни делала, делает с творческим подходом, подходит к решению оригинально. Ясно?
    - Да.
    - И зря не скупись на похвалы жизни и Судьбе, когда умрёшь, вспомнить нечего будет. Теперь, вот что сделай.
    Застываю в напряжении. Сделать можно что угодно. И тут же расслабляюсь: Качук протягивает сигареты. Отказываюсь, курить личному составу срочной службы в помещении нельзя. Положив на столешницу между мной и собой пачку, Василий Васильевич ставит изготовленную из панциря небольшой черепахи пепельницу.
    - Кури. Разрешаю. Сюда никто без разрешения не зайдёт. Следовательно, никто не узнает о твоём негласном нарушении. И сам тебе составлю компанию. Кури же, Матвей! Один умный человек сказал, что курение одно из величайших и дешёвых удовольствий в этой жизни. 
    Курим молча. Дым уходит под сводчатый потолок, где удаляется вытяжной вентиляцией.
    - Теперь, Матвей, прочитай мне несколько стихов Евангелия от Матфея.
    - На английском?
    - Ты помнишь его на русском?
    - Нет, на английском, как научил друг Дрюня.
    - Читай. Поторопись. Времени много, но не бесконечно.
    - Нужно настроиться.
    Качук не отвечает, откидывается на спинку кресла, закрывает глаза. Делает жест рукой – начинай.
    - The book of the genealogy of Jesus Christ, the son of David, the son of Abraham…
    Увлёкшись, продекламировал несколько больше, чем просил Качук.
    - Молодец, - хвалит Василь Васильевич. – Произношение на уровне. Говорю как знаток. После школы мечтал о карьере дипломата. Усиленно учил английский, брал уроки, ходил на дополнительные занятия. Соседка-учительница давала уроки французского, она утверждала, язык дипломатии – язык Вольтера и Рэмбо.
    - Что помешало стать дипломатом, Василий Васильевич?
    Качук закуривает, медленно курит, затяжки неторопливые, огонёк сигареты вспыхивает как бы с одолжением, не хочу, но надо.
    - Что помешало… Что помешало… Выбрал военную профессию. Помнишь, как в фильме «Офицеры»: - Есть такая профессия Родину защищать.
    Чувствую некую недосказанность.
    - Правильно понимаю, это не основная причина? – ищу подтверждение своим подозрениям. – Побудительная причина иная, да?
    - In principio creavit Deus caelum et terram. Terra autem erat inanis et vacua, et tenebrae super faciem abyssi, et spiritus Dei felebatur super aquas. 
    Никаких объяснений мне больше не понадобилось.
    - Мои родные дядья ксёндзы. Один, Марек Качук, живёт в Минске, второй – Игнатий Качук в Варшаве.

                28

    Многие со мной согласятся, романтические отношения в коктейле с бурной интимной близостью быстро не забываются. Куда прикажете девать остаточные явления проявившихся чувств и эмоций, то щемящее ощущение в груди и приятно-мазохистский холодок в сердце, когда воскресает пред взором истирающийся из памяти милый образ?
    Будучи человеком, которому ничто человеческое не чуждо, долго, - три дня, на большее не хватило внутренних эмоционально-индивидуальных ресурсов организма, - весьма успешно рефлексировал. И удивился на следующий день прозрения факт исчезновения из памяти милого облика кубинки Анны. Впустую напрягал память: «Аня-Анечка, явись!» Пустота и всё тут. Помню экзотический вкус полных губ, возбуждающе-эротический аромат смуглого тела, упругую кожу персей и бархатную ланит. Помню восторженное эйфоричное состояние перед близостью и звонко-опустошающее после, когда два тела слились в одно. Прошло в неясной неге и томности три дня. Родилось решение проведать родных. Пару дней отгула приурочил к двум выходным и вечером навострил лыжи на железнодорожный вокзал Славяногорска. Ночная свежесть бодрила пряными ароматами лета, горячим металлом рельс и промасленных шпал. Звёзды густо, будто вишни, усыпали небо, хоть бери ведёрко и собирай звёздный урожай. Сон из очей ушёл. До прибытия поезда Харьков-Донецк оставались считанные интимные мгновения соединения с природой в поздний романтический час.
    Вокзальные часы визуально уснули. Одна секундная стрелка мгновений многих жизней пассажиров, - едущих в переполненных вагонах на нижних и верхних полках плацкарта, купе и СВ, и ожидающих прибытия составов на жёстких, неудобных лавках в гулких, высоких залах ожидания, где в самых-самых потолочных высях спряталось полутора-столетнее эхо, - вершила свой беспримерный подвиг, скользя по замкнутому кругу Времени.
     Три часа, - не так уж долго, - простоял в тамбуре вагона. Спать не хотелось. Курил в одиночестве, наблюдая в дверное окно за природой и мелькающим ландшафтом родины. Незаметно ранний рассвет раскинул алые крылья. Встрепенулись от сна кроны дерев. Загорелись окна в частных домах.
    Из прокуренного тамбура выскочил в утренний гам Донецкого ж-д-вокзала, в свист гудков, окунулся в голоса диспетчеров, шум и крики пассажиров и встречающих-провожающих, будто с новым днём родился заново, очистился от грязи и наслоений дня прошедшего.
    На привокзальной площади уселся в троллейбус, следующий до Южного автовокзала и сразу выпал на некоторое время из реальности. В плену грёз мнилось всякое разное, спасался бегством от преследования незримой фигуры Ани, в уши вползали вкрадчиво её слова о голубых глазах дочери вперемешку с криками грузчиков, разгоняющих на перроне людскую толпу, следом откуда-то сзади она горячо зашептала о мечте снова посетить Донецк, встретить меня, познакомить с взрослой дочерью и снова вмешался крик паровозного гудка, разгоняющий навязчивый морок чар пространства, контролируемый ТКСН. Он, как это делал всегда, следил за каждым моим шагом, настраивал на позитивны мысли, готовил к решительным действиям. Спасибо тебе, Тот Кто Сидит Наверху, за заботу о твоём непослушном чаде!
          
                29

    Меня тянул, манил этот неизвестный океан города, где мне были рады все трещины на тротуарах и трава на газонах, где мне были знакомы пусть не все, но самые главные, центральные улицы. Автобусные остановки с расписанием движения; маленькие неудобные будки-киоски с киоскёрами, торгующими билетами на общественный транспорт; дребезжащие неповторимо только в нём, в городе, вагоны трамваев, стёклами окон бросающие длинные блики, проезжая по солнечным местам; сыплющиеся электрические искры с контактов троллейбусов, схожие с искрами бенгальских огней; восхитительная мелодия шуршащих шин снующих автомобилей. Ему, городу тогдашнего молодого меня не были знакомы тромбы дорожных заторов, останавливающих жизнь его улиц и проспектов. Этот город тогдашнего юного меня разительно отличается от самого себя нынешнего. Повсюду видны зияющие раны рекламных растяжек, раскрытые в крике рты рекламных объявлений, неутомимые зазывалы пихают в руки прохожим рекламные буклеты. На каждом шагу твой шаг нынче контролируют не моргающие глазки камер видеонаблюдения. Наблюдая это, ловишь себя на мысли, не сотворил ли ты что-нибудь противоправное. Хочется тотчас остановиться и излить горькие воды признаний, очистить душу до первоначальной чистоты того себя, каким был в первые минуты появления в мир. Движимый рефлексами, неожиданно хочешь совершить спонтанный акт покаяния, отбросить всё и вернуться туда, где заботливый ТКСН потчует тебя утренней яичницей с салом, заботливо приготовленной бабушкой и кружкой парного молока утреннего надоя. Хочется перечеркнуть и начать всё заново. Начать сначала, с первых шагов в манеже и первых слов, произнесённых неосознанно вслух за кем-то.
    Я любил этот город, как и город моего детства.
    Я люблю этот город, как и город моего детства.
    Буду любить их, пока горит свет в моих глазах.
   
                30

    Шально улыбался последний августовский день весёлой мордочкой, позолоченной солнечным вареньем.
    Игривое, шутливое настроение не покидало с момента пробуждения.
    Утренняя зарядка на свежем воздухе, хранящем возбуждающие нотки ночной прохлады только прибавила сил. Ощущал себя батарейкой с вечной зарядкой. Хотелось действовать, творить, созидать немедленно, не сходя с места и не отвлекаясь на пустяки, наблюдать за происходящими изменениями. Образ кубинской дивчины Анны оттеснили впечатления встречи с родными. Прогула в парке, где под каждым кустом и в каждой вечерней тени виделось что-то необыкновенное, отчего меж лопаток пробегал нервный озноб. Аня не ушла совсем, она перестала держать прочно. Молодость, с присущей ей энергией, требовала движения вперёд. Ветряные мельницы фантазий, воздушные замки иллюзий, химеры крепостей из песка – это можно смело отнести к положительным и отрицательным чертам молодости. Не всегда возникало желание бежать среди стоящих, равно как и среди безостановочно бегущих остановиться. Искать золотую середину представлялось банально и пошло, сродни позору за малейший проступок, не совершённый тобой.
    Час с гаком в пути от Комсомольска до Донецка пролетел быстро. Убранные, вспаханные поля. Зелёный плед лета кое-где позолотила осень, вплетя незначительно багряных тонов. В воздухе звучали затаённые осенние мотивы, летали серебряные паутинки, цепляясь к прозрачным хрусталикам тающих улыбок и растворяясь в море счастья без огорчений.
    Донецк встретил шумом, приятным городским гамом, специфическими звуками, слившимися в смешную какофонию, но от этого не ставшими хуже, в симфонии города они звучали гармонично и свежо, сродни полотнам кубистов на общем фоне академического искусства, взбалмошно пели трели клаксонов, баламутя невидимую угольную пыль над строениями, однако явно осязаемую, форшлагами выбивая картавый перезвон из открытых окон, диминуэндо шло в паре с крещендо и всё вместо это было изумительное скерцо, скерцо продолжающейся жизни города с его саманными халупами на окраине и кирпичными высотками в самом его сердце – в центре.
    Те же багряно-золотистые вкрапления в зелёную драпировку деревьев, клумб и скверов, то же, что и далеко от города. Осенние полутона ненавязчиво намекали на сиюминутность отпущенных для радости и печали мгновений, призывали к терпимости и осторожности и как бы наставляли на размеренный, неспешный ход. А секундные стрелки наручных часов и настольных, шли наперекор этим мудрым и, отчасти, анахроничным наставлениям и советам и своим заполошным бегом стремились доказать своё.
    Штадтпунктом наметил универсам «Белый лебедь», конкретной цели не ставил, решил побродить по открытым торговым площадкам и оттуда возвращаться пешком на Южный автовокзал; прелесть пешей прогулки заключается в настройке организма на положительный лад и определённый воодушевлённый настрой. Сейчас упомяну, что именно заставило поступить именно так: подъезжая к границе между Старобешевским районом и Донецком внезапно ощутил знакомое нервное беспокойство в груди; сердце неожиданно забилось сильнее обычного и по мере приближения к автовокзалу эти ощущения росли. Сердце уже не учащённо билось, оно ходуном ходило в груди; я скосил глаз на соседку, заметила ли она моё изменившееся состояние; она же преспокойно себе дремала, мандибула с толстой нижней губой отвисли и мелко тряслись вместе с автобусом на ухабах.
     Вот с таким набором ощущений я добрался до «Белого лебедя» и спокойно вздохнул: порывы ветерка сдули с меня всякую чушь и состояние блаженного покоя накрыло с головой. Возле киоска съел шампур кебаба с хлебной лепёшкой и зеленью за рупь и десять копеек, выпил два стакана сладкого напитка из автомата. Пять минут медленно курил «Лигерос», то ныряя в Нирвану, то возвращаясь в реальность. Несколько раз беспокоили любители посмолить тютюн за чужой счёт, но увидев протянутую пачку кубинских сигарет бело-синего цвета с белым корабликом, гадливо морщились, с неким брезгливым уничижением интересовались, мол, браток, есть ли советское родное и привычное курево. Кивком головы указывал в сторону киоска «Союз-табак», витрины которого плотно уставлены и заполнены табачной продукцией на любой вкус и кошелёк.
    Путешествуя среди торговых точек и лотков-полок с выносной торговли с первого этажа на четвёртый, считал обязанным остановиться в буфете, выпить стакан «Тархуна» или «Дюшеса», съесть порцию-другую мороженого, продегустировать с чаем молочный корж, поинтересоваться у буфетчицы, есть ли котлеты по-Донбасски, при наличии заказать парочку и с величайшим удовольствием съесть, кусочком хлеба собирая вылившееся растопленное сливочное масло на тарелку.   
    Нагулявшись по магазину, пошёл по дефиле позднелетних улиц, утопающих в зыбком сумраке листьев клёнов и тополей к автовокзалу. Идя, в какой-то момент поймал на себе чей-то изучающе-настороженный женский взгляд, скользнувший холодной мочалкой по горячей спине. Останавливаюсь и рыщу взглядом по сторонам. Детская площадка не в счёт: мамаши, увлечённые болтовнёй с подругами, детишки усердно роются в песке, ищут одни клады, другие строят замки – не то, у них свои интересы, на кой им неизвестный в летней одежде. Передвижная коляска с мороженым: продавец озабочена продажами, вон как лихо разлетается пломбир на палочке, по две-три порции за раз, покупатели, отягощённые зноем – никто не подходит под определение того, кому нужна моя персона. Далее: продуктовый магазин, перед входом группа наряженных цыганок неопределённого возраста в ярких одеждах с монисто, горят малиновым губы и непонятный гортанный рёв. Им до меня, как мухе до Марса. Интерес проявят, окажись в непосредственной близости.
    И – чу! – снова обжигающий холод по спине, со стороны сквера, на лавочке расселась молодёжь, стоят полукругом, смеются, из приёмника доносятся мотивы популярной группы «Модерн токинг». Снова мимо. Кто? Кто же? Спина скоро начнёт дымиться от устремлённого пристального взгляда. Разворачиваюсь – крест-накрест будто полоснули по груди, лицу, слёзы мешают смотреть… Сердце колотится, со лба на лицо стекает пот, мелко дрожат руки и ноги…
    Внезапно отпускает. Боль и холод исчезают. Приятное тепло от макушки и вниз. Приятно и легко. Незаметное головокружение, чувство близкое к эйфории. Через сетку листьев смотрю на небо. Косые лучи ложатся в сизой дымке. Прозрачные тени, длинные и короткие, похожи одни на людей очертанием и на животных другие. Приятный звон. Можно списать на развитое богатое воображение, чем объясняется непонятная тревога; всегда остаётся известный простор домыслить несуществующее, совершить подмену понятий для упрощения или усложнения, не прибегая к сомнительной помощи абстрактных абсцисс и ординат. Пялюсь на небо. Где-то там притаился ТКСН и наблюдает за мной; прибегаю к гиперболе, не я один такой красавчик и везунчик, за кем нужен глаз да глаз, нас по приблизительным подсчётам порядка восьми миллиардов. Вопрос по существу: как он успевает уследить за всеми сразу?!
    От записанного в книге событий сегодняшнего дня не уйти. Едва перешёл пешеходный переход, как прицепились, будто репьях, цыганки, окружили, галдят, перебивают друг дружку, тактика самая лучшая, сбить человека с толку, потом он полностью в твоих руках. Не старый воробей, на такой мякине меня не проведёшь. Отбиваюсь от уговоров погадать такому красивому и умному, как я, по руке. Меня касаются чужие руки. Меня передёргивает. Замечаю в галдящей толпе молчаливо стоящую поодаль симпатичную девушку, по виду европейка, нет той вызывающей вычурности, которая бесит в женщинах-рома. Одета девушка также, юбка до земли, просторная кофта, монисто, воздушная шаль на плечах, яркий прозрачный платок повязан вокруг головы. Не могу отвести от неё глаз, от милого лица, серых очей, излома губ в улыбке. Цыганки видят мой интерес и сразу галдят сильнее: «Красавчик, давай тебе Зара погадает, лучшая из нас, наследственная гадалка, её знают у мадьяр и румын, молдаванские цыгане прибегают к её помощи…» Отодвигаю галдящих женщин и подхожу к Заре. «Позолоти ручку, дорогой! Всю правду расскажу! Ничего не скрою. От меня нет тайн. Дай ладонь!» Почти поддался гипнозу красивых глаз Зары. Как всегда ТКСН приходит на помощь, бьёт по голове кулаком. Спадает пелена с глаз. «По ладони и я тебе что хочешь нагадаю, Зара. Ты мне лучше погадай по телеграфным проводам. В три раза больше заплачу. Червонец, два не пожалею», - и указываю головой на столб. Цыганки перестают галдеть. Обступили нас с Зарой. Послышался шепоток: «Что он сказал?», «Что он хочет?», «На чём погадать, на проводах?», «На каких проводах?»
    Между мной и Зарой пространство из свиста ветра, зова клаксонов, пенья птиц.
   «Зачем по проводам, дорогой? – в голосе неуверенность, дрожит и срывается на фальцет Зара, - давай по руке. Надёжней будет».
    Из анабиоза межвременья выводит подъехавший троллейбус второго маршрута, идущий до Южного. Срываюсь с места, но что-то удерживает на месте, тянет за ноги. Рвусь из сил, из всех сухожилий… Пассажиры выходят, заходят. Дверь захлопывается перед моим носом… Резко распахивается… Движение придает удар меж лопаток… Лечу по инерции… Запинаюсь, падаю… Вижу подол платья, голые коленки, бьюсь о них лицом, они пахнут розовым мылом… Эти коленки кажутся самыми красивыми женскими коленками во всём мире. Троллейбус тормозит. По инерции лечу вперёд. Боли в носу не замечаю. Мокрое, липкое, горячее струится по губам и подбородку. По инерции охает мозг и выдаёт на гора яркие картинки из параллельного мира. Мужской голос с подковыркой хвалит: «Правильно, хлопец! Так и надо действовать: сразу головой под юбку, чтоб знать…» Ему вторит гнусавый женский крик: «Транспорт ходит регулярно, нечего бросаться головой под колёса!» Подключается обладатель оперного тембра: «Чего набросились на юношу. Видно же, он спешит на свидание». Вибрирующий и визгливый женский голос, любительницы кляузничать: «Чтобы не опаздывать, надо выходить заранее». Кто-то брюзжит по вечной привычке недовольства всем и вся: «Молодёжь совсем от рук отбилась. Вот в наше время…»
    Среди сварливой разноголосицы нашлись те, кто решил помочь делом. Чьи-то заботливые осторожно подняли. Вложили носовой платок в руку. Подбежала женщина-водитель троллейбуса, поинтересовалась, нужна ли медпомощь. Ей ответили, обошлось без сильных травм, а ушибы пройдут быстро. Я что-то благодарное произнёс, обращаясь сразу ко всем. Меня покачивает. Стою, ушибленный, смотрю на девушку, чьи самые красивые коленки в мире пахнут розовым мылом, глупо улыбаюсь. Нежными прикосновениями платочком в руке она вытирает кровь с моего лица. Осторожно пальцами щупает голову, что-то говорит, смысл сказанного не доходит, вижу движение алых губ. И внезапно крупная градина бьёт в незащищённое место в подсознании.
    - Очень больно, Матвей? – пустота в голове пропадает, я слышу самый прекрасный женский голос в мире.
    - Ты Кассандра?
    - Нет.
    - Откуда знаешь моё имя? – интересуюсь у девушки. Готов отдать голову про заклад, что в большом крупном городе, в котором бываешь исключительно наездами по делам-покупкам, не каждый встречный обратится к тебе по имени и назовёт его безошибочно.
    Девушка улыбается, играет бровями, глазки вспыхивают лукавым огоньком.
    - Оттуда, Матвей! – кокетливо звучит ответ.
    - Оттуда? – указываю глазами вверх.
    - Оттуда пока рано. Мы с тобой учимся в одном техникуме. В разных группах, по одной специальности. Я поступила на базе восьми классов. Ты – на базе десяти.
    Хочу прояснить обстановку.
    - Что делаешь здесь?
    - В троллейбусе? Еду.
    - В Донецке.
    - Задавай правильно вопросы. Здесь – можно трактовать расширенно. А здесь встречалась с подружкой. Познакомились на практике.
    - Где?
    На лицо девушки набегает мрачная тучка.
    - Матвей, это допрос?
    Заикаясь, отвечаю, что нет.
    - Просто интересно, да? – тучка с лица девушки сходит.
    - Да.
    - Практику проходили в Славянске. В пионерлагере «Шахтёр», недалеко от Славяногорска.
    Внутри у меня неприятно защемило. Девушка заиграла лукаво глазками.
    - Погоди-ка, дай угадаю… М-м-м… Ты там тоже был. В яблочко?
    - Да с чего бы.
    - Во-первых, у тебя изменилось лицо  при названии города. Во-вторых, на общем собрании в актовом зале объявляли, какую группу куда распределяют на практику. В-третьи…
    - Да, я был на базе отдыха ММЗ в Славяногорске.
    Мне показалось, моя новая знакомая облегчённо выдохнула. На нас обращают внимание.
    - Вот как жизнь устроена, - говорит новая знакомая.
    - Как?
    - Вот так несправедливо. И удивительно: учимся в одном техникуме, были на практике почти в одном месте, живём в одном городе, а встретились почему-то в Донецке. Как это называется, Матвей?
    Стоящий рядом мужчина сказал:
    - Это судьба. Я так со своей Стефанией познакомился. Вы простите, влез бесцеремонно в вашу беседу.
    - Всё хорошо, дяденька, - сказала новая знакомая в ответ ему. – Не беспокойтесь.
    Мужчина вышел на остановке. Нас оттеснили в конец автобуса и впечатали в заднее стекло, - час пик, обеденный перерыв. Сильная давка сильно сблизила нас. Чувствую прикосновение её горячего тела, упругость груди. Знакомая пунцовеет. Мои уши тоже начинают пылать.
    - Куда едешь? – спрашиваю знакомую.
    Она мне отвечает, кладя на грудь согнутую в локте руку, ладошка горячая, аж мороз по спине пробежался и остановился в районе вечной мерзлоты – на макушке:
    - Наташа. Сразу не представилась, деревенщина просто нерасторопная и теряюсь иногда. Еду домой. Ты ведь тоже…
    Киваю согласно.
    - Это меняет дело, Матвей. Мы успеваем на четырнадцать пятьдесят. У мен есть обратный билет.
    - Мне нужно купить.
    Троллейбус остановился на остановке «Парк Щербакова». Вместе с волной выходящих нас выносит в августовскую жару и в той же массе мы плывём к автовокзалу. До отправления нашего автобуса полчаса. Билеты на рейс распроданы. Наташа успокоила. Пообещала помочь. Почему-то ей верю.
    Всю дорогу ехали стоя. Наташа уступила место беременной женщине с двумя шаловливыми мальчуганами. Разговаривали вполголоса. Впрочем, необходимости в этом не было. В салоне стоял уверенный гул: громко беседовали пассажиры, через открытые форточки с улицы залетали звуки проезжающих машин, свист ветра, шелест листьев. Как мне казалось, незаметно изучал Наташу. Мне нравились её серо-зелёные, будто дымчатые глаза, фигура, нравилось, когда, смеясь она откидывала назад голову и приходили тогда в движение длинные локоны волос. Одновременно она казалась и шатенкой, и брюнеткой. В общем, в тот день меня подводило не одно зрение, прочие чувства тоже. Когда мы пересекли границу Комсомольска, я понял, нашим отношениям быть, начались они весьма неожиданно и динамично. И это вдохновляло.
      
                31

    Первого сентября того памятного одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года стояла тихая солнечная, спокойная погода. Светило ярко, всё ещё по-летнему солнце. Шепталась размеренно листва ив, растущих перед центральным входом в техникум. Круглая клумба посередине небольшой площади радовала глаз раскрывшимися бутонами цветов и летевшими от них сладковатыми ароматами.
    Гомонили небольшие группки молодёжи в ожидании общего собрания, по традиции оно всегда проводилось на улице перед техникумом. Учащиеся и вновь поступившие радостно общались, делились впечатлениями о проведённых каникулах.
    Наталью отыскал с трудом. Она стояла в окружении подруг, говорила и слушала, иногда вытягивала шею и быстро водила головой, рыща взглядом. Один раз нарочно присел, когда почувствовал, вот-вот она наткнётся на меня. Потом прятаться не стал. Наши глаза встретились. Лицо Наташи вспыхнуло. Красивые глаза округлились, брови взлетели вверх, лоб собрался мелкими морщинками. Её волнение, горячее желание встретиться по воздуху волнами передалось и мне. Опять, как и в случае с Анной летом в санатории «Зелёная роща» мною овладело нечто такое, что сорвало с места и неудержимо потянуло к Наталье. Как и на танцплощадке, я шёл на полусогнутых одеревеневших ногах. Не видел ничего вокруг. Одну Наташу. Не слышал вопросов, они сыпались отовсюду от друзей и знакомых, если отвечал – автоматически, коротко и лаконично.
    - Девчонки, познакомьтесь, это Матвей, - представила меня подругам Наташа, когда я подошёл к группе девушек.
    И понеслось тут же:
    - Мы его знаем, это Мэт!
    - Евангелист, привет! Как отдохнулось летом?
    - Привет, Мэт, давненько не виделись!
    - Наташка, он тоже на повара учится. Неужели не знала?!
    И вовсе уж не для всех ушей, кто-то из подруг очень-таки интимно поинтересовался, снизив голос до трагического шепота:
    - Натка, уже успела с ним? Как-что! Как нет?! Ну ты даёшь! Смотри, быстро отобьём!
    О своей популярности догадывался. Но вовсе не подозревал таких огромных масштабов.
   Вопросы и приветствия сыпались со всех сторон, девушки взяли меня в плотное женское кольцо и вскоре голова пошла кругом от вопросов и концентрированного парфюмерного аромата польских духов «Может быть» и очень редких «Пани Валевская». Девичьи лица лучились радостью и не скрытым интересом, в глазах читалось, что же между нами было и чему ещё быть предстоит. Каждая из Натальиных подруг вертелась предо мной, старалась выставить себя в лучшем свете: заманить блеском улыбки, лукаво поиграть глазками, игривым движением бровей изобразить восторг, мимикой или естественным движением руки якобы невзначай поправить волосы, взлохматить чёлку или откинуть назад локоны или косу, повернув немного в профиль лицо.
    Я старался вести себя естественно и дружелюбно, уделить каждой внимание, но в то же время контролировал эмоции, чтобы не переоценить силы и не слыть за умственного калеку, ляпнув чего-нибудь не то, и не потерять Наташу, которая откровенно удивлялась моей известности. Балансировать между крайностями удавалось с трудом. За всей этой каруселью вопросов-ответов я видел немного испуганное и поражённое лицо Наташи, восторженный взгляд и испуг в глазах. 
    Каким способом выстраивается цепь событий? Как предугадать одно, несколько? Это равносильно тому, как посредством циркуля начертить многогранный круг или кубический эллипс. Алгебраическими формулами с помощью простейших математических действий не решить навалившихся задач, ни скопом, ни по одной. Обладай хоть природной проницательностью ума, будь гениальным от природы, имей семь пядей во лбу, не избежать курьёзов, инцидентов и спонтанных пассажей. Человеческая жизнь окружена ими, как небесное тело спутниками и мусором естественного происхождения.
    С навалившимся вниманием не справился. Помогла Наташа.
    - Стоп всем, кому говорю! – скомандовала она и подруги замолчали, не понимая, чем вызвано недовольство. – Мэт, Евангелист, - теперь внимание Натальи приковано ко мне, - Матвей, что я ещё не знаю? С чем мне предстоит познакомиться? Откуда эта твоя бешеная популярность? Девочки? – повела глазами на подруг Наташа и требовательно произнесла: - Жду разъяснений.
    Прозвенел звонок; он пришёл на выручку. Суета на площади начала приобретать упорядоченность. Сформировались группы учащихся с преподавателями. Перед микрофоном стоял профорг техникума Алексей Ильич. Он выждал минуту. Затем поздравил с новым учебным годом преподавателей и студентов. Началось время новых открытий знаний и способностей.
    Захочешь, не забудешь этот день, первое сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Наполненный разлитым солнечным светом, он внушал исключительно радость, надежду на исполнение желаний, счастье и хорошие отношения. Именно этот день часто вспоминал в безысходные и тягостные минуты, когда казалось, что выхода из сложившейся ситуации нет. Как обычно, на помощь спешил ТКСН, он включал резервное питание в памяти. Оттуда лился широким золотым теплом потоком солнечный свет первого сентября и приходило спасение. Отрезвление от опьянения безысходностью сменялось надеждой и из сотен закрытых дверей открывалась та, за которой находился выход.
    Умным стал не сразу. Постепенно приходил опыт, малыми порциями, дозированно, чтобы не случилось перебора. Умнел и мудрее становился с каждым годом. Планировал жизнь, равномерно распределяя требуемое во избежание кризиса. Будущее прогнозировал по совету древних китайцев, для этого чаще заглядывал в прошлое и в уже оконтурившиеся планы вносил новый пункт. Немаловажный, труднореализуемый, но выполнимый.
 
                32

    Когда-нибудь мы выйдем в тираж. При этом жизненный сюжет, обязательный для всех, не изменится. За нами будут идти новые, целеустремлённые, как и мы, поколения. Они пройдут в своём нравственном, духовном и физическом становлении те же этапы, преодолеют те же препятствия и с гордо поднятой головой, совсем как мы, заявят о себе, и продолжат движение. Они увеличат путь, оставшийся им в наследство от предыдущих поколений.
    Уж не знаю, что понарассказывали обо мне Наталье подруги, но встретившись в парке, где в этот день отмечали общегородской день знаний, помимо техникума в городе пять школ и одно ПТУ, Наташа посмотрела мне в глаза серьёзным долгим взглядом и произнесла:
    - Честно говоря, Матвей… Или тебе больше нравится Мэт или Евангелист?.. Не подозревала о знакомстве с человеком такой значимости и популярности. Стоп, не перебивай, Матвей! Сама грешным делом заинтересовалась, как такое случилось. Теперь скажи: что должна о тебе думать.
    Ловко влепил в паузу вопрос:
    - А надо ли?
    Наташа вскинула брови и алые губки, едва тронутые помадой, приоткрылись.
    - Сама в затруднении. С одной стороны… да со всех сторон, откуда ни подойди, ты сплошная загадка. Страшно даже, а с тем ли человеком свела меня Судьба?
    - С каким именно?
    - Нужным мне…
    Снова проявляю чудеса вербальной эквилибристики:
    - Предположим, с тем. Что дальше?
    Наташа решительно продолжила свою прерванную мысль:
    - Повторюсь, со всех сторон, личность ты положительная. Подруги все уши прожужжали, мол, Натаха, как же тебе повезло с тобой.
    - Считаешь наоборот: не повезло?
    - Не поверишь, Матвей… или всё же – Мэт?
    - На твоё усмотрение. Правильным будет любое.
    - Видишь… - вдохновилась Наташа, - видишь, ты сам существуешь в трёх ипостасях, как в религии образ…
    - Тс-с! – прикладываю палец к губам и с таинственным видом смотрю по сторонам. – Не святотатствуй.
    - Да я и…
    Гну свою линию, как будет петься в одной песенке гораздо позже описываемых событий:
    - Не упоминай имя Моё всуе.
    - Твоё… имя?!
    Медленно закидываю голову вверх, в высокое солнечное сентябрьское небо.
    - Его… Имя…
    Не уверен полностью, на неё подействовала магия шёпота и таинственности сказанного. Наталья замирает с приоткрытым ртом. Подбородок слегка дрожит. Во взгляде растерянность. В эту минуту, скорее всего, я у ТКСН заработал не одну тысячу очков. О чём, ясное дело, никогда не узнаю. В аудиенции мне не отказано и согласия не получал.
    Понемногу она приходит в себя.
    - Ты меня окончательно сбил с панталыка, Матвей, - выговаривает Наталья, сохраняя манеру таинственности в голосе, берёт меня под руку. Мы идём не спеша по залитой солнцем аллее. Древесная тень, приятный ветерок, грустно шепчет листва, острые пики елей и округлые туй выписывают замысловатые руны между редких облаков, спокойно светит солнце. – Не могу вспомнить…
    - Примешь помощь, - помогу.
    Наташа доверительно прижимается лицом и трётся щекой о моё плечо.
    - Признать, как положительный ответ?
    Останавливаемся. Она не сводит с меня радостных глаз.
    - Конечно, - отвечает она. Мы снова бредём по аллее к высокой выбеленной арке, служившей в далёком шестидесятом году входом на стадион. В боковых колоннах из четырёх сохранились заложенные кирпичом полукруглые окна: одно – касса, в нём продавались билеты на футбольные матчи; второе служило торговой точкой по продаже на разлив пива и прохладительных напитков во время праздничных мероприятий и выходные дни.    
    - Тебе подруги прожужжали уши о том, как…
    - Вспомнила, вспомнила! – Наташа захлопала в ладоши и запрыгала на месте. – Очень жаль, конечно, - она нахмурилась, - что детство быстро пролетело, - смена темы разговора, вроде защитного барьера, - кажется в те годы всё вокруг было иначе. Или это просто иллюзия, всё осталось тем же, только мы повзрослели и потеряли детскую наивность и веру в сказки, добрые сказки… Как думаешь, Матвей?
    Ответил откровенно, пока над этим не задумывался, незачем искать не потерянное. Вот когда…
    - В эти минуты отчаяния, - продолжает Наташа, не слушая меня, - становится невыносимо грустно. Посмотри на детей, у них ещё всё впереди, перед нами тоже лежать не пройденные дороги, но они короче на количество прожитых лет. Год и десять лет – большой промежуток. Иногда за год происходит столько всего, что и за десять не переживёшь. Скучно рассуждаю, да?
    Отделался пожатием плеч. Как сочла Наташа этот жест, не помню.
    - А подруги… - она улыбнулась, облачко грусти сошло с молодого симпатичного лица, - они просто неугомонные! Столько о тебе выдали, просто ужас! Скажи, это правда, ты хотел стать миссионером, для этого принял католичество и собирался поехать проповедовать в Африку, но тебе что-то помешало?
    Такого поворота точно не ожидал. На выручку пришла в очередной раз фантазия и способность на лету сочинять вполне удобоваримые сказки.
    - Это подруги рассказали?
    - Больше некому. Пока они одни источник информации о тебе. Так правда?
    - Об Африке?
    - О католичестве и миссионерстве!
    - Диву даюсь их осведомлённости. Я не распространялся.
    - Правда?
    - Да. С небольшими исключениями.
    Наташа улыбнулась.
    - Так и думала. А в Африку почему не поехал?
    - Сама сказала: что-то помешало.
    - Помню я! Почему не поехал?
    - Она большая. Куда именно?
    Наташа задумалась.
    - Подруги не рассказали?
    - Девчонки поверхностно прошлись, - говорит Наташа. – Глубоко тему не затронули.
    Ну, думаю, если врать, то красиво.
    - На самом деле вояж в Африку состоялся.
    - Да?! – вспыхнули глаза Наташи. – Говори же! Дальше!
    - Мы были в Анголе.
    - Мы?! – Наташа едва не задыхается от нехватки воздуха. – Папский престол?
    - Бери выше, - говорю ей.
    Наташа зачаровано смотрит на меня.
    - Секретная информация, - напускаю тумана, - разглашению не подлежит.
    - Понимаю… - еле слышно шепчет Наташа. – Девчонки не врали, значит ты что-то вроде агента?
    - Представитель папской миссии, - развивать тему не хочу, легко поймать на лжи вруна, если делишься сведениями дозированно, то легко и контролировать уровень лжи. – Наташа, закрываем тему. Узнают, лопатой не отмашешься.
    - Такое не выдумать, - тянет Наташа. – Девчонки говорили, ты знаешь наизусть Новый Завет наизусть на английском.
    Подтверждаю это, хоть верно утверждение наполовину, всего пять глав. Зачем разрушать миф?
    - Тогда… ты настоящий Евангелист, - она посмаковала на вкус слово и добавила: - Евангелист Матвей! 
    Добавить больше нечего. Приходится выкручиваться и отбиваться от дальнейших расспросов, возведя в ранг искусства. Отвлекаю внимание Наташи на небо, мол, смотри, сколько птиц резвится в нём и, бережно ухватив под руку, увлёк её в дальнейшее плавание по аллеям парка.
    Динамичность в развитии отношений немного пугала меня. Да и Наташа временами реагировала с скрытой нервозностью. И хотя эти сиюминутные угрозы не имели никакой почвы, они вносили разнообразие и наши чувства от просто симпатии начали перерастать в любовь.
    Путь любви тернист и труден. Не каждому достаёт смелости признаться в собственном малодушии, решении свернуть с дороги, вернуться назад, что выбранный способ ошибка; отложить новую попытку реабилитировать отношения до лучших времён; наоборот, продолжаем терзать себя и вторую половинку, истощая и без того строго ограниченный ресурс любви, даденный природой.
    Лучшие времена, показывает опыт, те, что остались позади. Ожидание лучшего впереди, в неведомом манящем грядущем сродни отчаянию, охватывающего смятением неподготовленного или робкого человека, ведь при любом раскладе, то самое лучшее, на что уповаем впереди, неожиданно окажется худшим.
    Доказано, влюблённые испытывают одинаковую гамму чувств, волнуется один, на расстоянии другому передаётся беспокойство, один не находит себе места, другой точно также мечется. Мы с Наташей не являлись исключением. В минуту откровения признались, что эмоции друг друга передаются на расстоянии. Без договорённости встречались в фойе техникума на перемене, или вдруг не сговорясь, встречаемся в одной точке на пересечении улиц или идём на занятия или возвращаемся домой. С обязательной прогулкой по парку.
    Любовь любовью, голову не терял; учёба это одно, симпатии – другое. В одном бокале не смешивал два удовольствия; в аудитории погружался в предмет, во время рандеву – кроме подруги окружающее переставало находиться в одном временном измерении.
   
                33

    Кто помнит то время, в пору уборки урожая, учащиеся школ и иных структур образования в обязательном порядке две недели помогали в подшефном колхозе или совхозе. Собирали морковь, капусту, помидоры, баклажаны.
    За две недели помощи колхозу мы встретились пару раз. И именно тогда признался Наташе о романе с кубинской студенткой Анной. Выложил всё, кое-что приукрасил, добавил сочности и объёма, кое-где в повествовании опустил чрезвычайно пикантные места. Безусловно, готовился к душевному излиянию, репетировал перед зеркалом жесты и эмоции, мимику. Волновался обоснованно. Оказалось, все рефлексии были зря.
    Предупреждённая о моём легкомыслии, именно этот термин больше всего подходил к моему поступку, Наталья выслушала внимательно увлекательный рассказ. Поначалу её лицо походило на вырезанную из дерева маску. Затем оно оживилось в достаточной мере, как описания касались интимной стороны. Потом снова оно задеревенело, стало похоже на карнавальную венецианскую маску, из-за застывшей улыбки, бледность залила щёки. Ближе к середине исповеди напряжение во всём теле прошло. Наташа слушала спокойно, ровно дышала, в момент роковой развязки, когда Анна с друзьями-кубинцами рано утром уехала из пансионата, Наташа полностью раскрепостилась, стала прежней, усмехнулась, села ближе и обняла. Несколько минут сидели молча. Испытывая волнение в первые минуты исповеди, к концу взял себя в руки. И с удовольствием ловил сердцебиение подруги, глядя на подрагивающую под одеждой грудь.
    - Уверена, ждёшь реакции, - тихо заговорила Наташа. – Обрадую, она будет. Не совсем та, которую ожидаешь. Предупрежу сразу: похвастаться бурным летним романом с кубинцем или африканцем не могу, не посчастливилось как-то, это, во-первых. Во-вторых: надеюсь твоя кубинская пассия в будущем не заявит своё законное право на тебя, как отца ребёнка, и мне не придётся по-настоящему волноваться. Наконец, в последующем ты не будешь меня радовать своими экзотическими любовницами и бурными романами с ними и наше будущее не омрачит тучка твоего юношеского безрассудства. Инфантилизм не самое лучшее качество мужчины. По поводу легкомыслия. Матвей, тебе можно приписать любые недостатки, но не это. Ты осознанно подошёл к твоему признанию? Следовательно, заранее обдумал. Надеюсь за кадром осталось вовсе пикантное, не подлежащее огласке. Как умной женщине, мне достаточно услышанного.
    Наташа потянулась ко мне. Едва губы соединилась, она внезапно отклонила голову, во взгляде мелькнул не то испуг, не то что-то отдалённое. Затем она быстро коснулась щеки губами. Мне в поцелуе увиделось нечто искусственное, будто она заставляла себя его сделать, я тут же поинтересовался и сразу же получил ответ, которого никогда не предполагал услышать:
    - Матвей, не в первый раз кажется, что целуюсь с братом. Прежде списывала на волнение, на обман ощущения. Сейчас почувствовала – ты мой брат. Прости, если обидела. Но я решила сказать, что чувствую.
    Вот это финт, мелькнуло в моей голове, оригинально: брат! Знать бы ещё, с какого места! Наташа увидела чувства, с какими я боролся, и бросилась оправдываться, что это конечно же полная ерунда. Не можем мы быть братом и сестрой. Снова попыталась поцеловать меня. Снова поцелуй вышел корявым.
    Погода неожиданно разладилась. Пошёл мелкий дождь. Мы расстались молча. Извинительные улыбки искривили наши лица. Вслед каждому из нас лил слёзы горькие дождь.
    По пути домой я перебирал всех своих родственников, проживающих в Комсомольске, ближних городах области, на хуторах, такие существовали, обоюдное знание, где-то кто-то есть, радовало, мол, мы – не одни. Знание основывалось на фотографиях, семейные альбомы просматривал не раз, всматривался в мутные, пожелтевшие снимки, докучал бабушке.
    Три дня подряд судьба нарочно не сводила нас. Что в этом замешан ТКСН, не сомневался. Сидеть высоко и смотреть далеко его привилегия. Было в этом и рациональное зерно. За три дня многое успел передумать. Как и Наталья, она сама призналась, что три дня не находила себе места. Смеясь, попросила на её ощущения не обращать внимания. В смехе мне почудилась лёгкая натянутость.
    
                34

    Закончился сентябрь. Октябрь ознаменовался проливными дождями. Городские улицы и дороги затопили осенние воды. Скопились лужи. В их свинцовых поверхностях отражался мокрый серый город, скучные лица бегущих под дождём людей. С неба смотрели равнодушно низкие тяжёлые тучи, раздутые до невероятных размеров, наполненные, как резервуары, водой.
    В первые числа октября как раньше проводить Наташу домой не представлялось возможным. Не совпадало количество пар. Была общественная работа. Меня пригласили в состав профкома. Я согласился. Мне нравились поручения. Их с радостью выполнял. Они отвлекали от хмурых будней и грустных дум. Наташа тоже оказалась вовлечена в круговорот разных поручений. Мы пересекались на заседании профкома и студенческого совета, в составе его она была с первого курса обучения. Оставались также для коротких встреч большие перемены. Мы встречались в фойе техникума. Садились на скамейку и беседовали.
    Слова «целуюсь с братом» не оставили равнодушным. Анализировал, сравнивал ощущения, эмоции до и после сказанного Наташей и не находил тревожных звоночков или неких иных знаков. На всякий случай вечером, просматривая телевизор, завёл разговор с бабушкой. Снова коснулся, как бы нехотя, темы родственников. Бабушку просьба не удивила. Ответила, ждала нечто подобного, так как ей недавно приснилось кое-что. Оно намекало на то-то и то-то. В итоге, она поведала о всех, рассказала, кто и где живёт, о двоюродных и троюродных братьях и сёстрах, тётках и дядьях. Рассказала, всплакнув, о погибших во время немецкой оккупации, кого угробили немцы, кого угнали в Германию, и они не вернулись, и весточки о себе никогда не давали, кто умер от голода. Рассказ её оборвался на полуслове. После непродолжительного молчания, бабушка всё ещё нервным, подрагивающим голосом сказала, это очень хорошо, знать всех своих родственников. И по возможности, поддерживать с ними связь. Больше к этой теме мы с ней никогда не возвращались, вплоть до её смерти. Жалею, не записал бабушкин рассказ, жалею, не вернулся к нему, когда можно было его задокументировать на диктофон, с последующей расшифровкой на бумаге. Человек делает в отведённое ему время жизни то, что должен делать.
    Наташа при встрече едва касалась губами щеки. Хвалила чисто выбритые щёки, говорила, аккуратность в мужчинах ей нравится; нахваливала французский одеколон «One man show», его совершенно случайно купил в одном из отделов крупного магазина в Донецке.
    Произошедшее в парке осталось без последствий. Опасения казались напрасными. Наташа за короткое время сумела вернуться в прежнее радостное состояние. К вернулись прежние раскованность и свобода.
    В середине октября выдалась декада солнечных ясных дней. Стояла осенняя пронзительная прохлада, вечерние туманы наползали на город вечерами, погребали под собой частные дома и многоэтажные постройки; на верхних этажах таинственными и странными светляками горели окна, будто кому-нибудь куда-то в мрачное осеннее далёко отправляя загадочные послания; утром сырая промозглость исчезала под лучами солнца, оседала на оставшихся листьях капельками воды, в которой отражался перевёрнутый мир. Ночью первые лёгкие морозцы били листву; она осыпалась, устилая тротуары сплошным ковром; никли травы, тронутые ледяным дыханием ветра. Огромные лужи почти не высыхали и, подобно зеркалам, отражали траурное настроение природы.
    В один из таких дней Наташа снова выступила с предложением проводить её домой, при условии, если оно не вступит в разногласие с общественными нагрузками. Я с радостью согласился. Поделился с ней сокровенной тайной, что один раз пропущенное выполнение неких обязательств не является криминалом. Радовался и потому, что предыдущие разы она категорически отрезала «нет!» и я чувствовал, за этим что-то пугающее скрывалось.
    Путь домой выбрали самый длинный: от техникума к рынку через автостанцию. Оттуда направились через центр города к мосту через Кальмиус. На мосту постояли немного, полюбовались прибрежными ивами, полощущими в спокойной свинцовой воде свои длинные голые ветви. Настроение Наташи снова заметно изменилось. Улетучились дружелюбие и весёлость. Тень некоей задумчивости легла на чело. Ветер на мосту чувствовался сильнее. Свистел в сетке ограждения и высоко в небе. Попытался заговорить, по Наташа попросила помолчать. Сказала, что хочет услышать печальную песню осени. Мы молчим.
    - Всё, что однажды может случиться, однажды случается, - произносит едва слышно Наташа, глядя на реку. – Что думаешь, Матвей?
    - Фатализмом в самой безапелляционной форме веет от этих слов.
    - Фатализмом, - повторяет задумчиво Наташа. – Он повсюду. Посмотри вниз. Видишь воду? Она тоже подвержена какому-то своему фатализму. Знаешь, почему?
    Пожимаю молча плечами.
    Наташа продолжает, будто и не надеялась услышать от меня ответа:
    - Фатализм реки в её русле. Она течёт, зажатая в рамки берегов, и год, и два, и сотню лет, даже тысячу лет! – голос её взлетает и дрожит пронзительно: - Полное отсутствие свободы в кандалах берегов! Только в половодье есть шанс испытать ощущение раздолья, выйти из берегов и выплеснуть своё мощное гибкое тело… - Наташа замолкает. – Впрочем, это тоже фатализм. Взять, к примеру, нас. В наших отношениях тоже присутствует фатализм. Пока не могу сказать, какой именно. В чём он проявляется или проявится.    
    Начал накрапывать дождь. Поверхность реки покрылась круглыми следами от бомбардирующих капель воды. Мы поспешили домой; снова прошли по центру города. Каштаны роняли последние листья и плоды. Здание городского ДК белой громадой высилось на окружающими строениями. Прошли по парковым аллеям, хранившим следы ушедшего лета и по улице Хмельницкого пошли к её дому на улице Зелёной. Возле музыкальной школы Наташа попросила неуверенно дальше не провожать. Быстро доберусь сама, произнесла она и её фигурка скрылась за мелким водяным занавесом.
    Ночью не мог долго уснуть. Огонь трещал в печи, поедая уголь. Тепло наполняло дом. Думы о фатализме не покидали. Мысленно возвращался к беседе на мосту, на котором в осеннем одиночестве стояли две серые тени. Незаметно погружаясь в сон, внезапно понял, сколько много всего, напоминающего жуткий фатализм вокруг нас, как много по этому поводу сложено в народе пословиц. И они начали всплывать в мозгу одна за другой. Накрывшись с головой, произносил каждую вполслуха, всё более путался в сетях сна и, как загипнотизированный, произносил шепотом: «Чему бывать, того не миновать», «Двум смертям не бывать, а одной не миновать», «От Судьбы не уйдёшь», «Судьба придёт – по рукам свяжет, ничего не изменить».
    С невероятным трудом уснуть удалось под утро. Ночью выпал первый снег, искристый и ярко-белый. Стою на крыльце прищурясь, вдыхаю приятный морозный холодок, из носа вылетают струйки пара, тающие немедленно. Едва выглянуло солнышко, снег начал таять. Засочились капельки с крыши, волнистые края шифера украсились блестящими бисеринками воды. Они стремительно срывались вниз и, со звоном разлетались мелкими брызгами, дробясь о цементное покрытие двора.
    От приготовленного бабушкой завтрака отказался; объяснил, перекушу в Донецке. Предвидя расспросы, поспешил успокоить, мол, не прогуливаю, вчера отпросился, сегодня плановые занятия в производственных мастерских, а так как я в прошлые разы проявил удивительные навыки приготовления блюд, классный руководитель с лёгкой душой отпустила в незапланированную поездку в областную столицу.
    Покачав головой, бабушка Зоя, перекрестила меня. Так она поступала всегда, когда выпадала поездка. И крестила по возвращении. Плакала бабушка Зоя, когда я заявился однажды с повесткой на руках, сияя лицом, и заявил, что иду служить. Всплакнула тихо, перекрестив, встретив меня пороге дома после демобилизации. Думаю, в этот незамысловатый привычный жест, наложении креста, бабушка вкладывала нечто большее, чем хотела; этим она якобы загодя ограждала меня от невзгод и несчастий. И, видимо, прожив долгую и тяжёлую жизнь, на её молодость выпали трудные годы фашистской оккупации и поездка на целину, бабушка научилась интуитивно чувствовать приближение беды. И от неё заслонять крестом.
    «Пришла беда – отворяй ворота».
 
                35

    Ранее упоминал, какое успокаивающее действие оказывал на меня Донецк.
    Вот и в тот раз я приехал успокоиться и исцелиться от мучимых сомнений. Будто в горный поток с волшебной водой я окунулся в городской ритм. Я стал одной из его натянутых, звенящих струн, слагающих гимны этому прекрасному городу-гиганту. Городу тружеников, городу шахтёров, строителей, водителей, работников сферы обслуживания. Городу, который гордится своими великими и мужественными горожанами. Именно они, эти люди, любящие сой шахтёрский край, в благодарность этому исполину всаживали миллион роз. Это было не аллегорией. Это была правда. Розы считались поистине одним из главных его украшений.
    Для восстановления сил и релаксации выбрал простой по прямоте путь: вышел на троллейбусную остановку, купил в киоске билет, дождался троллейбус и поехал на конечную – Аэропорт. Кто помнит, билет на троллейбус – четыре копейки, на трамвай – три. Счастливое время – катайся, пока не надоест!
    В салоне выбрал место возле окна. Во время движения смотрел в него. Старался запечатлеть в памяти увиденное: спешащих по своим делам и прогуливающихся неторопливой походкой горожан, группы студентов, сотрудников милиции, голые деревья с откровенной, вызывающей сочувствие сиротской наготой ветвей, жадно ловил глазами отблески в огромных витринах и окнах государственных учреждений. Природные силы очаровывали своей не передающейся словами красотой.
    Внезапно налетел ветер. Мрачные тучи заволокли небо. Кто-то наверху опрокинул огромный ушат со снегом и вниз полетели огромные хлопья снега, похожие на раздавленные шарики пломбира. Они летели косо, залепляя окна, нависая комьями на карнизах, накапливаясь длинными волнистыми барханами на крышах.
    Принесший ненастье ветер его и смыл с лазури октябрьского неба. Снова, с удвоенной силой засияло солнце. Теплом уравновешивая последствия погодной кратковременной провокации.  Снег на глаза превращался в воду. Сами по себе сложились строки:

                Снег летит. И тут же тает.
                Исчезает… Исчезает…
                На асфальте льда не хуже –
                Лужи-лужи-лужи-лужи…

    Почему-то этот погодный сиюминутный катаклизм вернул хорошее настроение; пропала хандра; как рукой сняло внутреннюю сонливость; выскочивший из подсознания инфантилизм растворился в потоках солнечного света.
    Полчаса или более, бродил по зданию аэропорта. Глядел на улетающих пассажиров, сдающих у стоек регистрации багаж; наблюдал за реакцией встречающих, стоящих обособленными радостно-напряжённо-ожидающими группками; видел радостные лица, фонтанирующие заражающими положительными эмоциями сошедших с борта воздушных лайнеров.
    Словно мантру, дежурная повторяла унылым гнусавым, слегка растягивая гласные, голосом заученные фразы о регистрации билетов и багажа на рейс, просила подойти гражданина К, прибывшего рейсом из Киева к стойке «Информации», сообщала, что группу студентов из Ленинграда ожидают у южного выхода из здания аэропорта.
    Насытившись новыми эмоциями, на аэровокзальной площади сел в подошедший троллейбус и решил проехаться до конечной. Снова сидел возле окна и впитывал глазами происходящее на улицах Донецка.
    Мысли мои вернулись к Наташе. Ещё в школе, читая взрослые романы Бальзака и Флобера, также других авторов, думал о том, какова она, лучшая женщина для мужчины, вызывая впечатлительным воображением описываемые женские персонажи. Ответа не находил. Жизненного опыта было мало.
    После встречи с кубинкой Анной, затем с Наташей, в осеннем троллейбусе погожим деньком вернулся вдруг к этой теме. И завертелось в голове: так, какова она – лучшая женщина в мире? Каков критерий превосходства? Высматривал женщин и девушек в салоне, глазел на идущих по тротуарам, делал сравнения, какие-то выводы. Каждый раз натыкался на стену: а ведь каждая из них – лучшая для своего мужчины! А вот чем? Ответ пришёл, откуда не ждал: в троллейбус вошла молодая семейная пара с двумя девочками-близняшками. Рассматривая их, столкнулся взглядом с отцом близняшек и понял: лучшая женщина в мире та, которая стала тебе женой и матерью твоих детей.
    На обратном пути снова сидел возле окна. Считал это везением этого дня. Мои рассуждения крутились вокруг человека, о прожитых им днях. Не секрет, наши дни протекают не в сырых, мрачных и тёмных подземельях, гротах и пещерах, под высокими сводами которых гаснут любые звуки и тает в пугающей темноте свет. Жизнь человека, - мысли плавно текли одна за другой, за предыдущую цеплялась идущая следом, - протекает размеренно или стремительно летит то под солнцем, то под луной, под стенания ветра или негромкое журчание ручья. Всё время человека кто-то преследует или он гонится за кем-то. То едва ускользает из лап злого рока, то устремляется в погоню за призрачным счастьем.
    Ехал на крейсерской скорости автобус. Его обгоняли автомобили, яростно сигналя, чтобы уступили дорогу. Встречные также сигналили, приветствуя или предупреждая о чём-то.
    Автобус ехал среди убранных и вспаханных полей. Траур белых снежных полотнищ покрывал землю…

                Послесловие   

    - Здравствуй, Матвей! – дружелюбно поздоровалась со мной мама Наташи, Божена Станиславовна. За неделю до обговоренного визита с целью знакомства Наташа проинструктировала меня, поэтому я имел общее представление о будущей тёще и знал её имя-отчество.
    - Здравствуйте, Божена Станиславовна! – ответил я, наклонив слегка голову. – Очень рад нашему знакомству.
    - Ты, Матвей, удивительно похож на своего прадеда Аполлинария Тихоновича, - улыбнулась по-матерински и почти по-родственному Божена Станиславовна. – Вылитый он: та же фигура, лицо, глаза, упрямый взгляд.
    Странное и притягательное очарование дня, околдовавшее с момента пробуждения, улетучилось после слов «вылитый он».
    Мягкой тёплой ладошкой Божена Станиславовна стиснула мою руку.
    - Не ошибусь, если скажу, что ты не любишь вдаваться в подробности о личной жизни, иногда замкнут, реже немногословен, в эти минуты слова у тебя клещами не вытянуть, но в определённые моменты любишь развлечь компанию правдивыми или придуманными историями. 
    «Чёрт возьми, - пронеслось в голове, - такое ощущение, я рос на её глазах!»
    - Не совсем точно, - отвечаю, подумав, - но и доля истины присутствует.
    Божена Станиславовна улыбнулась краешками губ.
    - Не удивляйся, Матвей, моей осведомлённости. Некоторые черты характера и привычки передаются по наследству. Если ты отпустишь бородку, сходство с прадедом будет один в один. У меня сохранились старые фотографии. Будет возможность их рассмотреть.
    Бросаю украдкой взгляд на Наташу, хочу понять, в чём подвох, какой прадед. Наташа смотрит на меня. За спиной в самое ухо некто неразборчиво и ехидно что-то бормочет. Отчего у меня по спине прошёлся нервный озноб.
    - Что же мы стоим в прихожей! – восклицает Наташина мама, разворачивается, указывает на проход в зал. – Проходите, Матвей! Наташа, не стой! Пока развлеки гостя. Тем временем приготовлю чай. Помогать, доченька, не надо. Справлюсь.
    В середине комнаты стоит круглый стол, застеленный вязаной скатертью, длинные кисти свисают почти до пола. Четыре стула покрыты такими же вязанными накидками. Напротив одного лежит раскрытый пухлый семейный фотоальбом. Вот он-то и привлёк моё внимание.
    - Матвей, ровным счётом ничего не понимаю, - оправдывается Наташа.
    - Аналогично, - отвечаю ей, изучая лежащий верхний снимок, на нём запечатлены в военной царской форме группа военнослужащих в три ряда.
    - Матвей, - Наташа пытается отвлечь меня от фотографий, в голосе мольба, руки сложены перед собой ладонь к ладони.
    Кое-что сумел-таки рассмотреть на фото и каким-то внутренним чувством догадался, недавно, месяца два-три тому назад уже видел точно такой же снимок.
    Обнимаю Наташу и утешаю:
    - Не волнуйся! Разберёмся.
    Входит Божена Станиславовна с подносом. Обе женщины быстро расставляют на столе чашки-блюдца, чайник, запарник, розетку с сладостями, две вазочки с домашним вареньем.
    - Аполлинарий Тихонович очень любил сливовое домашнее варенье, - хозяйничая, говорит Божена Станиславовна, на правах хозяйки наливая по чашкам горячий напиток. – Ты, Матвей…
    - Обожаю! – признаюсь и прошу прощения, что перебил, тут я душой не кривил. Бабушка всегда на зиму наготавливала много банок сливового варенья. Иногда до весны его не хватало.
    - Вот и прекрасно, что вкусы совпадают! – улыбается Божена Станиславовна. – Рассаживаемся! В ногах правды нет.
    Чай пьём в звенящей тишине под стук настенных часов и качанье маятника. Сейчас такие экземпляры часового искусства редко встретишь в антикварных магазинах.
    - Именно так, Матвей, я представляла тебя и нашу встречу, - говорит Божена Станиславовна. – Не удивлён?
    Синхронно двигаю вверх бровями и плечами.
    - Не особо.
    - Мы с Наташей иногда секретничаем. Однажды она проговорилась, когда зашла тема о кавалерах, спросила не случайно, сердцем матери чувствовала, у дочери появился молодой человек. Правда, Наташа, именно так и было?
    Наташа густо покраснела, захлопала ресницами и кивнула.
    - Выудила из неё всё о тебе, что она знала. Сегодня приснился сон. Их ошибочно называют вещими. Хотя ничего вещего в них нет. Всё, что обязано случиться, обязательно случается.
    Мать Наташи повторила слова дочери, услышанные мною на мосту неделей ранее и у меня, что-то ёкнуло внутри.
    - Что случилось, Матвей? Ничего плохого в том, что я поинтересовалась у дочери, кто её избранник, не вижу. Не беспокойся, Матвей, материнской любознательностью.
    Божена Станиславовна замолчала. Видимо, ждала моих слов, что думаю.
    - Меня в вашем случае беспокоит другое.
    - Что же! – вскрикиваем в унисон с Наташей.
    - Не буду ходить кругами – вы двоюродные брат и сестра.
    Наташа охнула, закрыв рот ладонью. В сердце мне будто воткнули раскалённую иглу. Я вздрогнул. Мы с Наташей смотрели на Божену Станиславовну не моргая.
    - Вы не знали? – спрашивает она и добавляет: - Хотя, откуда вы могли это знать?! – И тут же взволнованно с обеспокоенностью продолжает: - Надеюсь, дорогие мои, между вами не было… Того, что однажды бывает…
    Пауза затягивалась. Мать Наташи ждала ответа. Наташа была ошарашена не менее меня. Голос мой звучал глухо, будто чужой.
    - Теперь, Наташа, мне понятны твои слова, - обращаюсь уже к своей сестре.
    - Какие слова? – спрашивает Божена Станиславовна.
    - Наташа, скажешь сама?
    Наташа кивает.
    - Такое ощущение, будто целуюсь с братом.
    - Вот, видишь, - успокаиваю сестру, - интуиция предков тебя не подвела.
    Наташа тяжело, задержав дыхание, вздохнула. Её мать решила нас успокоить:       
    - Ребята, ничего страшного не произошло. Сейчас я успокаиваю и вас, и себя сразу. Браки иногда между двоюродными и троюродными родственниками допускаются. Их не поощряют, но, если любовь так велика и отношения зашли далеко, другое дело. У нас в роду этого не было. Вы не теряете друг друга, вы, как брат и сестра, нашли себя. Моё мнение, вам нужно избежать этой ошибки. В первую очередь это продиктовано заботой о здоровом потомстве. Известны фатальные, печальные случаи рождения больных детей с признаками деградации и вырождения в таких браках.
    Взяв себя в руки быстрее Наташи, мысленно соглашаюсь с доводом её матери.
    - Египетская династия фараонов, - спокойно и рассудительно я развиваю тему. – Браки между братьями и сёстрами, чтобы не потерять власть.
    - Правильно, Матвей, - одобряет меня Божена Станиславовна. – Габсбурги – пример необдуманных внутрисемейных связей. Всё из-за того же богатства, власти и причины потерять влияние. Наташа, почему молчишь?
    Только сейчас я и её мама заметили следы слёз на щеках. Я понял, как бессердечно звучат наши рассуждения, когда рушится жизнь конкретного человека.
    - Наташенька, доченька, - заволновалась Божена Станиславовна, встала из-за стола, подошла к дочери, прижала к себе её голову, начала гладить и успокаивать: - Я ведь забочусь о вас, детях. Вы люди взрослые, к любому жизненному вопросу стоит подходить взвешенно. На вас лежит моральная ответственность перед будущим ваших детей. 
    Наташа всхлипнула. Вытерла ладонью слёзы. Увлажнившиеся красивые глаза стали ещё краше и визуально больше.
    - Видишь, Матвей, как мудро распорядилась природа и Судьба. Мне незачем беспокоиться из-за кубинской соперницы.
    Слова Натаи вызвали жуткий интерес у её матери; она слегка приоткрыла рот, услышав то, что никогда не должна была услышать.
    - Твоя кубинская любовь может приехать и забрать с собой тебя, твоё сердце, не заботясь о моём. Впрочем, кто мы друг другу? Я знаю о её существовании, она не догадывается о моём.
    Холод в груди жжёт, палит, ранит ледяными иглами. Перед взором моим будто сдёрнули ширму с некоего окна на стене и в нём увидел на месте города нашей с Наташей любви дымящиеся, выгоревшие руины. Атмосфера в комнате не накалилась, она будто замерла и как-то надо выходить из создавшегося тупика.
    - Божена Станиславовна, расскажите о прадедушке, пожалуйста. Очень интересно о нём послушать.
    Ничего сверхъестественного в обычных словах нет, но они положительно повлияли на общее настроение. Оживилась Наташа. Божена Станиславовна расправила плечи. В глазах женщин зажегся огонёк. Затем произошло следующее: Божена Станиславовна посмотрела в мою сторону заинтересованно и странно:
    - Бабушка Зоя тебе ничего не рассказывала? А бабушка Шура?
    Вопрос о бабушках отпал сразу, жить в одном городе и не знать живущих рядом нонсенс, поэтому осторожно спросил, тщательно подбирая слова, какое к моему прадеду имеют отношение бабушки.
    Божена Станиславовна сделала маленький глоток чая не из желания утолить жажду, чтобы собраться с мыслью. 
    - Думала, Матвей, в вашей семье… Впрочем, теперь-то какая разница… Секреты и скелеты в шкафу обычное явление. Ладно, Матвей, придвинь альбом и рассматривай, я начинаю рассказ. Справишься?
    Развожу руками, мол, конечно, справлюсь. Наташа села ближе. Придвинула альбом. Горько усмехнулась.
    - Теперь нам не стоит бояться близости, она нам не грозит. Правда, брат?
    Об Аполлинарии Тихоновиче Божена Станиславовна рассказывала долго и увлечённо. Иногда казалось, она вместе с повествованием сама переживает события и невзгоды из довольно яркой жизненной книги общего предка.
    Резюмируя услышанное, понял, мой незнакомый доселе прадед был довольно интересной фигурой. Не любил долго сидеть на одном месте, куда-то его постоянно тянуло. Отсюда и моя любовь к перемене мест. Во время первой мировой войны в составе Русского экспедиционного корпуса находился во Франции. Как протекала его служба, предок распространяться не любил, но с удовольствием делился со всеми амурными шашнями с француженками и довольно оптимистично заявлял, мол, парочка-другая наследников, родившихся от не устоявших перед его чарами мамзелей, топочет ножками галльскую землю. Тут я провёл параллель с собой и моим романом с кубинкой Анной. Не только во французской стороне отметился предок романическими похождениями. Весть о революции в России он принял всем сердцем. Решил вернуться домой, принять активное участие в эпохальных переменах в обществе и государстве. Быстро слово сказывается, дело долго делается. Путь домой занял трудных два года. Добирался в Россию окольными путями. Находясь в Алжире, в Стамбуле, он сводил с ума лучших представительниц из дочерей Евы. Покручивая длинный седой ус на старости лет не без сожаления вспоминал арабскую красавицу Мариам, соблазнительницу турчанку Лейлу. Сокрушался, что не может увидеть их и своих отпрысков. Дома Аполлинарий Тихонович в любовном плане развернул бурную активность. Его не смущали узы Гименея, женитьбу считал обязанностью, не долгом. Однажды встретился с чаровницей Гандзей, прабабушкой Наташи.
    Всегда удивлялся переплетениям жизненных историй, родственники живут в одном географическом месте и не подозревают о существовании друг друга. Мой случай – возмутительная несправедливость существующего порядка. Особенно после того, как узнал о своём предке. Божена Станиславовна с горечью заметила, что Аполлинарий Тихонович умер в середине семидесятых.
    Визит мой затянулся до позднего вечера. Дав обещание Божене Станиславовне не забывать новую родню, наведываться и передать лучшие пожелания бабушкам, с теплотой распрощался с нею и Наташей.
    Чёрный хрусталь неба искрился яркими точками звёзд. Приглушённый свет луны окрашивал местность в загадочные тона и вызывал в сердце волны энигматических эмоций и мистических переживаний.
    Ноги привели меня в парк. Усевшись на бортик фонтана, наблюдал за плавающими кленовыми листьями по воде. Тускло светили фонари, неясно рассеивая приближающий ночной мрак.
    Первые капли дождя глухо стучали по плечам, оставляя мокрые следы. Сидел долго, пока дождь не перерос в сильный ледяной ливень. Я стоял под застывающими струями продрогший до букв услышанных историй и не хотел никуда уходить из сурового ночного недоброжелательного пространства.
    Из общего шума струй и бьющихся капель выделился один. Металлический. Жёсткий. Перед моим взором предстала картина: над осенней тёмной рекой летит зловещая птица-Судьба, блестя оледеневшим оперением, задевая поющим тревожно крылом свинцовую воду.

    Всякий раз, глядя на синее высокое небо, испытывая то жуткий страх, то жгучий интерес, пытаюсь отыскать в нём следы моего небесного покровителя. И не нахожу. Не мудрено. Тот, Кто Сидит Наверху не таков простак, чтобы за просто живёшь показываться каждому. Но всё же я верю в Него, верю в Его существование, иначе, чем можно объяснить моё существование, мой временами тернистый и, будто коврами выстланный, путь. Я благодарен Ему за заботу, за то, что отводил беды и направлял на верный путь. Я благодарен Ему за то, что всю мою жизнь меня окружали дорогие моему сердцу люди: родители, бабушки, сёстры и братья. Благодарен Ему за друга Дрюню-Андрея, научившему на английском читать наизусть Евангелие от Матфея, за Василь Васильича Качука, за взбалмошную Галину и наследственную гадалку из центральной средней Азии Патиму с явным хохляцким акцентом, за короткую радость знакомства с кубинской студенткой Анной и последующей роковой встречей с Наташей, оказавшейся моей двоюродной сестрой. И ещё за многих и многих других, с кем если и не съел пуд соли, то точно выпил бочку пива, за тех, кто относился ко мне с добром и оставил после себя приятные воспоминания.
    Частенько глядя на провода, пытаюсь понять, что же они могут мне предсказать. Как суметь подобрать ключ к разгадке предсказаний. Что будет в их откровениях нового? Ведь я сам, водя пальцем по земным скрижалям бытия, писал свою Судьбу. Никакие авгуры или потомственные лже-ведуньи не в состоянии распознать таящееся в моей душе. Сказанное ими остаётся принять как программированную ложь. Совсем как в детском стишке, подслушанном в песочнице, где взявшая на себя роль ведуньи кучерявая девочка с серьёзным лицом водила пухленьким пальчиком по ладошке подружки и забавно говорила:
    - Пальцем по ладони водила – голову людям дурила.
    Вспомню их и усмехнусь.
    В трудные минуты душевного смятения, когда одолевают хандра и тоска, смотрю на небо и сами по себе всплывают в памяти заученные евангельские строки:
    - The book of the genealogy of Jesus Christ, the son of David, the son of Abraham…

                Якутск – Комсомольск – Глебовский, март 2020 – февраль 2024 гг.


Примечания:

Стр. 9 Евангелие от Матфея. Глава первая, стих первый: Родословная Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. – английский язык.

Стр. 51 Первая Книга Моисеева. Бытие. Глава первая, стихи первый и второй: В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. – латинский язык.