(отрывок из повести «Дембельский аккорд»)
До Москвы добрались без приключений. Пассажирский поезд Жмеринка-Москва прибыл в столицу точно по расписанию.
На Киевском вокзале распрощались с половиной армейских друзей, в метро отсеялись остальные и на Ярославский вокзал прибыли двое: я и Саня Тихонов. Это в Мир - пути широкие и по ним идут толпами, а к крыльцу родного дома – тропинки узкие и у каждого своя.
Сане ехать до Шарьи. Его поезд уходил через два часа, мой - через сорок минут. Состав тоже шел на восток, но по другой ветке, минуя его станцию. Направились в кассу за билетами.
- Паш, не бросай меня одного, поедем вместе одним поездом. Знаешь, состояние как у кутёнка, которого понесли топить, но в последний момент передумали и бросили на берегу: и домой нельзя, и тут страшно.
Я кивнул и, мельком глянув на друга, лишь спросил:
- Водки брать?
- Нет, - отрезал он.
Среди телеграфистов лишь закадычный Санин друг Павел Загребин, знал, что Саша – единственный сын у матери инвалида второй группы. Когда тот учился в училище, их домик вместе с другими в пригороде снесли, освободив землю под какую-то застройку. Матери дали однокомнатную квартиру в неновом доме. Затем в квартире появился отчим - давнишний материн друг, которого Сашка в детстве видел несколько раз. Он то и остался ухаживать за ней, когда парня забрали в армию.
Летом, уже будучи «дедом», в поощрение за отличные показатели в армейских учениях Саня побывал в отпуске. Вернулся молчаливым и озабоченным. Лишь Загребину поведал, что матери установили первую группу инвалидности, она не встает. Да и, наверное, уже не встанет. С отчимом отношения не сложились. А перед самым дембелем Саня получил от него письмо, в котором отчим известил о смерти матери. Из этого же письма следовало, что тут его никто не ждет и возвращаться домой Сашке нет никакой необходимости.
Всё это я узнал от Загребина за день до убытия из части.
* * *
Ефрейтор Александр Тихонов статью и силой вышел богатырской. И, как обычно показывают в кино таких верзил, оказался простодушным и добрым парнем. У него не было врагов ни в своем взводе, ни в роте. Кликали его просто, по-свойски, Саня. В этом не было какой-то снисходительности или оттенка презрения к его добродушию. Это, скорее, считалось знаком уважения к хорошему человеку.
Все приказы и наставления, исходящие из уст командира или просто старшего по званию, неважно в какой форме они высказывались, Саня выслушивал спокойно и безучастно, иногда кивая, словно говоря: «Понимаю и признаю. И не переживайте Вы так сильно, товарищ командир. Сейчас пойду и сделаю все, как скажете». И выслушав все до конца, не меняя выражения лица, шел и делал все, так «как велели».
Единственное дело за весь срок службы, которое он сделал не «как велели», а как посчитал нужным – оборудовал рабочие места телеграфистов в учебном классе в свой дембельский аккорд, руководствуясь только своим опытом. Такую организацию рабочего места по результатам очередной «показухи» признали отличной и рекомендовали к применению на узлах связи всех частей и соединений армии.
В трудные из-за напряженности, а больше из-за бестолковости дни дембельского аккорда Саня показал себя обычным сметливым русским мужичком средней полосы России. Его спокойствие и уверенность в удачном исходе дела передавалась всем, кто сутками работал рядом с ним, и от этого спадали напряжение и психоз аккордной гонки. За высокие показатели в боевой и политической подготовке ему по дембелю присвоили звание младшего сержанта.
* * *
В пассажирском поезде Москва-Хабаровск имелось всего два общих вагона. Мы с Саней залезли во второй. Вагон был полон. Мы подсели к четырем пассажирам в самом ближнем к первому вагону отсеке. Как выяснилось позже, первый вагон оказался полностью занят военными, молодое пополнение которых перевозили из учебки куда-то в Сибирь для прохождения дальнейшей службы. Гражданских пассажиров с двух вагонов поместили в одном.
Мимо прошел сержант. Затем из первого вагона появился молодой лейтенант с шестерыми солдатами и потребовал освободить места.
Поезд уже отошел от московского перрона, люди, обустроившись, не хотели покидать насиженных мест и на требования лейтенанта не реагировали.
- Товарищи сержанты, исполняйте приказ и освободите места, - начал второй заход лейтенант. – И встать, когда со старшим по званию разговариваете.
Показалось, пауза длится вечность.
- Лейтенант, во-первых, не мы с Вами, а Вы с нами разговариваете. А во-вторых, Вы прикажете, мы уйдем. А с гражданскими как быть? Вы их будете силой выталкивать?
- Прекратите демагогию, товарищ младший сержант, и выполняйте приказ.
- Послушайте, товарищ лейтенант, - Сашка поднялся. Между нарами общего вагона ему было тесно, стоять пришлось вполоборота к лейтенанту. – У каждого из нас есть священный долг перед Родиной – служба в родной Советской Армии. Но каждый может выбирать срок его выполнения. Вы решили растянуть долг на двадцать пять лет, а я выполнил его аккордно за два года. Отслужил добросовестно и честно. Я чист перед Родиной, а Вы еще ее должник. Молодых мы тут устроим, не волнуйтесь. Не усложняйте людям жизнь и без того сложную.
Я сидел и обалдело смотрел то на Саню, то на лейтенанта. Мне тоже по Уставу должно бы встать. Но в тесном пространстве это можно было исполнить, только усевшись задом на столик и полусогнувшись, подперев плечом полку второго яруса.
Наш Саня, никогда ни с кем из командиров не споривший и не пререкавшийся - и вдруг такое…
Лейтенант же поразил тем, что слушал молча, не перебивая. В полутемном вагоне выражение его лица не видно. О чем думает офицер, слушая дерзкие, но, в общем-то, правильные слова от солдата срочной службы?
Может, он вспомнил свои курсантские годы и училищные традиции? Такие, например, как начистить кремом сапоги двум каменным солдатам, установленным по обе стороны парадного входа в училище. Сделать это в ночь после выпускного бала, считалось делом чести для каждого выпуска. Командование училища пыталось пресекать подобные действия, поэтому операция разрабатывалась заранее и очень тщательно, по всем законам военного планирования, которое курсанты изучали на занятиях. По той же традиции отмывали сапоги каменным истуканам первокурсники.
Может, чуть ошалел, не ожидая от простого солдата такого убедительного и политически грамотного аргумента.
Или прикидывал, в каком ближайшем городе вызвать патруль, чтобы этому не в меру грамотному младшему сержанту на несколько суток продлить дорогу к родному дому.
Какие эмоции гуляли в лейтенантской голове под новенькой офицерской фуражкой, и какой окажется реакция на такую отповедь?
- Говоришь красиво. А как устраивать будешь, покажи? - лейтенант отошел в проход и с иронией поглядывал на озадаченных дембелей. А им, обрадовавшимся такому исходу дела, удалось уговорить пассажиров трех отсеков снять с верхних багажных полок поклажу и растолкать под полки первого яруса, под головы и за спины спящим. Саня проделал этот трюк с такой непосредственностью, что «гражданское население» на притеснения не жаловалось. Солдатиков разместили на полках третьего яруса. Лейтенант удовлетворенно кивнул и ушел в свой вагон.
Ночью по вагону несколько раз прошелся сержант. На меня, сидящего на нижней полке, он не обращал внимания.
На станцию Шарья поезд должен прибыть утром. На мою станцию – вечером. Поэтому я загнал Сашку на верхнюю «лежачую» полку, где можно спокойно выспаться. Сам остался коротать ночь, сидя внизу, посчитав, что после Шарьи поспать успею, заняв освободившееся место. Очнувшись в очередной раз из-за затекшей руки, услышал, как наверху кто-то не то всхлипывает, не то шмыгает носом.
Кому не спится из-за мечущихся в голове дум, дембелю Сашке или солдату-первогодку на самой верхней полке, я, как ни прислушивался, определить не смог.
* * *
В день отбытия из воинской части, отобедав последний раз в армейской столовой, дембеля собрались в курилке.
Андрюха Морозов, наш боевой замкомвзвода, глядя куда-то вдоль центральной бетонки, тихо так и как-то неопределённо изрёк:
- Парни, а может ну её на хрен эту гражданку? Тут тебя и утром поднимут, и делом озадачат, и накормят вовремя, и спать уложат на все чистое. А дома всё это – твоя забота. А еще и о родных головная боль. Старики, жена, дети…
Примолкли что-то дембеля. Лишь «вредный Витя» озвучил было традиционное в таких случаях «Презрение Андрюхе!», на что остальные, согласно традиции, должны были хором ответить «У-у-у, сука».
Но… смолчали дембеля.
* * *
Андрюха Морозов у столовой, Саня здесь… Видимо, «неизбежный как крах капитализма» дембель не только окрыляет, но и сулит немало проблем. А предстоящая «гражданка» и радует, и тревожит.
Поезд прибыл в Шарью точно по расписанию. Мы простились на перроне, но Саня не уходил. Он дождался, пока я заскочил в вагон, и еще долго стоял с чемоданом в правой руке, салютуя вслед уходящему поезду поднятой и сжатой в кулак левой.
Прибывшие пассажиры уже покинули перрон. А Саня, стоя на платформе, все махал и махал рукой вслед уходящему поезду, словно прощаясь с чем-то и не решаясь сойти с перрона, чтобы вступить в новую, незнакомую и неопределенную для него жизнь.
Станция удалялась. Одинокая фигурка солдата становилась все меньше и меньше пока совсем не растворилась в переплетении железнодорожных путей, станционных столбов и проводов…
Гражданка милая, привет тебе, привет.