Глава 1-я: 1979-й год
********
- Вот вы говорите, чудес не бывает. А я вам, друзья мои, расскажу историю, не имеющую никакого здравого смысла, логики, но поражающую своей таинственностью и жутковатостью, времён молодости моих родителей.
Семёнович уселся удобнее, затянулся почти затухшей сигаретой, поправил на носу очки, подкинул дров в буржуйку и продолжил:
- Байкал… Правду говорят – загадка для простого смертного: чужого к себе не пускает, весь окутан тайнами, сверхъестественными силами, а побывавший там однажды, навсегда запомнит его до сих пор непроходимые леса, реки, болота, таящие в себе немало жуткого и коварного.
Семёновичу было чуть за пятьдесят, и он в бригаде считался самым старшим.
- Всё равно придётся Мишку ждать с его манипулятором, - донёсся голос Женьки из противоположного угла вагончика, который бригада переделала и расширила на свой вкус и сообразно своим потребностям.
- Ну, раз придётся ждать Мишку и его манипулятор, тогда слушайте. Сразу оговорюсь: всё, что я сейчас намерен донести до ваших умов – правда. Начиная с первого слова моего рассказа - всё происходило на самом деле и всё это подтверждено научно, подкреплено фактами, и даже кое-где описано в старых советских журналах «Техника молодёжи» и «Наука и жизнь», может лишь за несколькими исключениями. Всё, что я сейчас буду рассказывать о Байкале, касается так же и другой аномальной зоны на нашей планете, а именно - мексиканской, уникальной в своём роде территории под названием: Zona Del Silensio, или в переводе на наш язык - Зона молчания.
- А что там? – спросила Нина, выставляя посуду. Все уже сидели полукругом за столом и начинали внимательно прислушиваться к повествованию своего старшего друга.
- То же самое, что и в нашей истории о Байкале, - ответил Семёнович. – Я специально заранее провожу две параллели перед вами между этими двумя зонами, чтобы вы поняли, в чём будет суть моего рассказа. Когда я буду упоминать Байкал, сразу мысленно проводите для себя аналогию с этой зоной отчуждения в Мексике. Итак…
Семёнович обвёл всех взглядом, убедился, что все его принялись внимательно слушать, и начал, собственно, с самого начала.
- Есть в сердце Мексики место, во всех отношениях уникальное, аномальное, получившее название, как я уже говорил – Zona Del Silensio , а некоторые альтернативные исследователи величают его ни больше, ни меньше как «Воротами во Вселенную» – например, бельгийский уфолог Эрих фон Деникен или наш начальник геологического «Космопоиска» Вадим Чернобров. Находится эта будоражащая воображение зона на стыке трёх мексиканских штатов с центром в Вёрис-де-Трино.
- Откуда такая точность в памяти? – хмыкнул скептически недоверчивый Женька, но на него шикнули, и он предпочёл замолчать до поры до времени.
- Он правильно спросил, - ответил рассказчик. – После того, как с моим отцом случилось на Байкале то, о чём я хочу рассказать, я стал интересоваться нечто подобным по всему миру, и не раз натыкался в газетах, научных журналах, в передачах по телевизору, да и просто в интернете. Стал проводить для себя альтернативную аналогию с нашим российским озером – вот и запомнил некоторую информацию. Да мало ли ещё таких подобных зон на планете? Мохенджо-Даро в долине реки Инд, Новая Швабия в Антарктиде, пустыня Наска в Перу, бездна Челленджера в Тихом океане, участок сибирской тайги Подкаменной Тунгуски – кстати, тоже недалеко от Байкала, - и прочее, прочее, прочее. Если все эти аномалии планеты сейчас упоминать, то мы отвлечёмся от темы надолго. Остановимся пока на одной, аналогичной - мексиканской.
- Есть ещё Курская магнитная аномалия, - вставил неугомонный Женька, и тут же получив прилетевшим ботинком, спрятался под одеяло (он уже успел разуться и привалиться, лёжа боком к спинке своей кровати).
- Много чего есть, я об этом и говорю,- ответил Семёнович, нисколько не обидевшись, что его перебили таким бесцеремонным образом. Кинувшая ботинок Нина восстановила равновесие.
- Но самое похожее место именно там, в Мексике. Там даже есть озеро, правда небольшое, по сравнению с Байкалом - просто лужа на дороге. Тем не менее любой любознательный турист не найдёт здесь сегодня никаких достопримечательностей для своего фотоальбома: тут нет остовов древних городищ, развалин храмов, знаменитых ацтекских пирамид или геоглифов, типа того же плато Наски: нет и каких- либо геологических формаций или экзотической растительности. Просто кусок пустыни, причём очень дикой, с маленьким озерцом – лужей, вдали от хоть какой-то цивилизации. Единственное отличие от аномальной зоны Байкала: там леса и болота, здесь - песок и кактусы. Зато принцип поведения природы, порою необъяснимые, одинаковы. Чтобы вы поняли, о чём пойдёт речь, я по памяти приведу выдержку из книги «Зона Молчания» американского писателя Томаса Пинчона, которая мне когда-то попалась на глаза. Вот что он писал: «Внутри зоны вы не услышите разговоров других людей: это место, где совершают посадки НЛО и здесь можно встретить вдруг очень высоких гуманоидов, облачённых в плотно облегающие серебристые костюмы. Это одна из малознакомых энергетических точек Земли: здесь часто можно видеть «свет сфер» – с наступлением сумерек в небе над Зоной Молчания вспыхивает яркое свечение в виде огромных колец, которые, то беспорядочно мечутся над пустыней, то группируясь, принимают в небе правильные геометрические фигуры. В этой пустыне по непонятным причинам вдруг отключается в машинах радио, останавливаются часы, а стрелки компасов начинают бешено вращаться в разные стороны. У людей, забравшихся сюда, начинались проблемы с сердцем, желудком, головой. Сердце учащает свой ритм, желудок сводит парализующими спазмами, а головной мозг выдаёт галлюцинации похуже тех, если бы вы объелись грибов или попробовали мескалина. И в то же время есть в Зоне участки с противоположными свойствами, где легко дышится, где можно так направить антенну, что даже ваш маломощный приёмник оживёт и вдруг начнёт принимать станции с другого конца земного шара, например, из Японии или Китая…» И так далее, - закончил Семёнович. – Суть вы поняли. Как по мне, то эта таинственная Зона – некий своеобразный магнит: она притягивает к себе метеориты из поднебесья, – обломки космических странников до нашествия туристов можно было видеть повсюду. Затем люди из НАСА разогнали всех любителей экстремала и установили за Зоной контроль. Но это сейчас.
Он затянулся и пустил струю дыма в приоткрытую форточку. За стенами вагончика темнело, внутри было уютно, и стояла благостная тишина: все обратились в слух, - настолько начало рассказа было для всех интересным, что даже Женька высунул голову из-под одеяла.
********
Для Нины в вагончике был отведён свой собственный спальный уголок за перегородкой: кровать, тумбочка, зеркало на стене, шкаф – как раз возле одного из трёх окон, выходящих на противоположную бетонную стену, ограждающую базу со всех сторон. Семёнович приделал полочку над оконцем, и на ней, с чисто женской щепетильностью были расставлены какие-то скляночки, статуэтки, маленькие горшочки с цветами. На стене висели приклеенные, вырезанные из журналов фотографии любимых актёров, а рядом с кроватью в том же шкафу находился весь гардероб девушки,- всё, что позволяли условия проживания на большой строительной базе, которых вокруг посёлка было как грибов после обильного дождя.
Нина временно не работала. Все ждали, когда, наконец, хозяин базы Гамлет Назарович - чистокровный добрый армянин - начнёт строительство новой столовой для рабочих. В старой маленькой столовой работали только две девушки и кормили лишь с десяток желающих – остальные предпочитали питаться самостоятельно, делая еженедельные коллективные выезды за продуктами либо в поселковую ярмарку, либо в супермаркет, расположенный недалеко от посёлка по шоссе. Но база постепенно расширялась, и требовалось новое, более обширное помещение. Кому было лень готовить самим, тот питался в старой столовой, но за давностью лет, её оборудование поизносилось и изжило себя: все строители питались у себя в вагончиках, впрочем, как и приезжающие наёмные рабочие, в числе которых был и Михаил, водитель манипулятора, член описываемой бригады. Две девушки справлялись сами, а Нине, как шеф-повару приходилось ждать, когда Гамлет Назарович затеет новую постройку. И строить её должны как раз две такие бригады, как бригада Юрия Николаевича.
В ожидании запуска объекта скучать не приходилось; Юрий Николаевич каждый день находил какую-либо работу. Вчера бордюры вкапывали, сегодня траншею для труб прокладывали, завтра вагончики манипулятором переставляли, послезавтра асфальт вокруг базы; через день – в посёлке колодец при церквушке копали. Много дней - много дел.
Нина так же числилась в бригаде, но на мужские работы по понятным причинам не выходила. Из полученных зарплат, с молчаливого уговора, каждый из бригады вносил свою часть в «общий котёл», и всё это отдавалось Нине на ведение хозяйства. На проживание, продукты, на маленькие женские радости в виде колготок, помад, белья, одежды. А если предстояло что-то грандиозное в виде туфелек или зимней недорогой шубки, каждый добавлял не раздумывая, поскольку девушку любили и оберегали (что Женьке было даже на руку – меньше затрат в конфетно-букетный период ухаживания).
Она же в свою очередь всячески помогала друзьям в их быте: штопала, стирала, подшивала, гладила, готовила, - в общем, была неким центром, вокруг которого и крутилась жизнь всей бригады.
Семёнович был потомственным приамурцем из Хабаровска, Михаил местным, живущим вне территории базы, Юрий Николаевич обитал до базы в Белоруссии, ну а Нина с Женькой были выходцами из Донецкой области. Иными словами, полный интернационал.
********
Манипулятор должен был приехать к десяти вечера, и Михаил остался бы ночевать до утра в вагончике, затем, утром в пятницу, они все вместе должны были переставить через стропила вагончик на новое место, отведённое, судя по плану Гамлета Назаровича, для новой бригады. Как раз все и подумали, что подобная суета в пятницу касается именно столовой. Новой столовой.
Из гаража Миша не выехал. Неохота в пятницу перед выходными переться через всё шоссе к чёрту на кулички: дорожный патруль того и гляди тормознёт. И доказывай потом, что ты не пьян.
Он набрал по мобильному телефону номер бригадира Юрия Николаевича и сказал ему, что на базу выезжать не хочет: ждите, мол, понедельника.
Юрий Николаевич был человеком понятливым и не обиделся: понедельник – так понедельник. А сам подумал: «Схожу-ка я обрадую ребят. Всё же пятница, вечер, завтра суббота – банный день, а там и воскресенье. Три вечера выходных. Вот обрадуются…». Любил он свою бригаду, что тут сказать. И прихватив бутылочку коньяка с апельсинами для Нины, двинул через всю базу к противоположной оградительной стене, где стоял их вагончик.
Бухнув в дверь, вошёл, и нарочито серьёзно гаркнул:
- Кухня!
- Тута кухня! – выросла перед ним (руки по швам) Нина.
- Работы отменяются. До понедельника. Не слышу оваций!
- Ура-а! – раздалось со всех сторон. Женька подскочил, выхватил из рук бригадира коньяк, накинул на руку полотенце, как у официанта в ресторане, взял под локотки и широким жестом указал:
- Просим к столу, барин! Селёдочки, водочки-с, красной икорочки? Не желаете-с, ваше сиятельство?
Юрий Николаевич хмуро, как и подобает барину, отмахнулся, и величественно прошёл к уже накрытому столу.
- Сейчас пельмени будут, - оповестила всех Нина. (Электрическая плита стояла рядом с умывальником, сразу у входа в вагончик). Там же располагались полочки со всякой кухонной утварью, и рядом с плитой, чуть сбоку примостился довольно внушительный холодильник: на четверых обитателей вагончика вполне хватало, если в нём останавливался иногда Миша. Спальные кровати с прикроватными тумбочками располагались по периметру жилого помещения вдоль стен; стол стоял в середине, телевизор-плазма висел на одной из стен, чтобы было видно с любой кровати. Плюс маленькие шкафчики для каждого, где висела на плечиках одежда для выхода и поездок в город.
Коньяк уже разлили, пельмени, пышущие заманчивым запахом, разложили по тарелкам, все уселись за стол, и наступило весёлое настроение. Никто бригадира не стеснялся, он был для всех лучшим другом и товарищем по работе, разве что Женька частенько прятался от него на территории базы, подальше от начальства.
Таков был общий портрет бригады – дружной, интернациональной, и немного весёлой, но, разумеется, в меру.
********
База сама по себе была довольно приличных размеров. В боксах шили костюмы, изготовляли бинокли, микроскопы, курительные трубки, гитары, маски, детские игрушки. Одним словом, всё, что шло на продажу. Сто человек из разных мест и областей жили и трудились на этой базе, зарабатывая себе свой нехитрый капитал, чтобы вернуться домой, будучи по местным понятиям уже относительно состоятельными людьми.
Гамлет Назарович, директор базы, не мешал подобным начинаниям своих подопечных. Сто человек на него работали, базу строили, на территории жили, зарплату получали и были обоюдно довольны друг другом. Он обитал на недосягаемом Олимпе греческих богов в виде двухэтажного особняка в центре базы и полностью доверялся бригадирам, особо не вникая ни в схему строек, ни в частную жизнь строителей – для этого существовали Юрии Николаевичи и прочие начальники бригад. За это его и лю-били. Уважали. Не будь его, не было бы жилья, работы, зарплаты. В отличие от иных нерадивых работодателей, этот начальник был на порядок честнее, дружелюбнее, щедрее, и самое главное – был в плане денег предельно порядочен. У него не голодали. У него жили. У него работали. И не пьянствовали как на иных объектах. Дисциплина была железная.
Юрий Николаевич по случаю свободного вечера остался в вагончике слушать рассказ Семёновича о пропавшей на Байкале экспедиции. Пельмени были поданы, рюмки налиты. Нина была довольна.
И Семёнович, взяв в руку рюмку с коньяком, начал своё повествование.
- Давно это было, ребятки мои. Мне было в ту пору одиннадцать лет, когда моего отца занесло на Байкал в ходе очередной экспедиции (он был геологом-геодезистом), и поскольку мы с мамой путешествовали вместе с ним, то и там мы оказались вместе – я чуть позже расскажу о наших странствиях вслед за отцом. Сейчас речь пойдёт именно о Байкале.
Семёнович подмигнул всем и в ожидании уставился на Женьку, поскольку каждый знал, что неугомонный философ обязательно сейчас вставит что-то своё, научное, невзирая на подлетающий ботинок.
Так и произошло.
Сейчас же выдалась Женькина справка:
- Байкал. Можно? – он с запозданием бросил взгляд на своего старшего друга и тот кивнул: «Валяй. Что с тебя возьмёшь, с эрудита нашего».
Женька кинулся листать свой походный блокнот: все знали, что он почему-то никогда не пользовался ни планшетом, ни ноутбуком.
- Глубина 1620 метров. Впадает более 300 рек и мелких речушек с протоками, а вытекает одна – Ангара. Имеет 27 островов; из них самый крупный – Ольхон. Замерзает Байкал в январе; в мае месяце вскрывается, и начинается судоходство. Сплав леса, рыболовство, охота на кольчатых нерп, близких по виду к нерпам каспийским. Что ещё? – полистал страницы. - Ах да… вот, нашёл, всё касаемо Байкала. Пресноводное озеро, расположенное на высоте 456 метров и окружённое горными хребтами. Площадь тридцать одна с половиной тысяч квадратных километров, - он всплеснул руками, - вот где лохнесское чудовище должно плавать, а не где–то там, в помойной луже. Живи, размножайся: и слова никто не скажет.
- Всё? – зевнул Юрий Николаевич, явно показывая философу, что пора закругляться со своей статистикой.
- Нет. Ещё впадают реки Селенга, Баргузин и так далее – уже более мелкие. Флора и фауна включает в себя более 1800 видов, из которых большее число эндемиков.
- Это кто? – спросила Нина, протирая стол.
- Это те виды, которые присутствуют только в данном ареале обитания и нигде более. Например, как лемуры на Мадагаскаре или кенгуру в Австралии. Подобью факты: байкальский тюлень, бычки, живородящая рыба голомянка. Промысел – омуль, хариус, таймень и прочее. Дальше, из географического: Байкало–Амурская железная дорога, или если быть ближе к народу – БАМ (наряду с Транссибирской магистралью). Тында – Волочаевка – Комсомольск. Кстати, Семёныч, ты в своём рассказе намерен проходить населённые пункты? Чтоб я ориентировался…
- Намерен, - Семёнович снисходительно кивнул, соглашаясь с теперь уже всем, что доводил до окружающих его всесторонне знающий друг.
- Ага, - воспрянул духом тот: - Тогда ещё Байкальск, Усть-Баргузин, Нижнеангарск… Иркутск, естественно. Где-то рядом на карте Улан-Удэ. Целлюлозные заводы на побережье. Охотничьи угодья, комбинаты, лесопилки, егерьные клубы, баржи, лесосплавные цеха, даже катакомбы подземные, а так же знаменитый Баргузинский заповедник.
Женька прищурился и бросил взгляд на молчавшего пока рассказчика:
- Не о нём ли пойдёт речь?
- О нём, - кивнул Семёнович.
- Ого! Стало быть, будет очень интересно, друзья мои, - он обвёл всех взглядом. – Баргузинский треугольник - это вам…
- А ботинком не хочешь? – перебила его Нина.
- Ладно,- нисколько не обиделся тот. – Из полезных ископаемых – залежи руды, а посему и куча рудников с приисками, раскопки и добыча изумруда, берилла, а то и алмаза в некоторых местах – бери, не хочу: массив-то огромнейший! И при всём при этом, несметное количество больших и малых аномальных магнитных зон вдоль - если смотреть по карте – всего Байкала с любой его стороны, точно та-ких же или похожих, как обрисовал нам Семёныч мексиканскую зону отчуждения. А ведь Прибайкалье обширное! Если взять всю его территорию по карте атласа, то она будет соизмерима с любым средним государством Европы: Австрией, например, или Венгрией, а то и бывшей Югославией. Народ там проживает – коренные буряты, либо частично эвенки. Чуть ниже, ближе к Улан-Удэ идут уже монголы, а возле Читы вдоль Яблонового хребта обитают выселенные когда-то при Сталине немцы Поволжья, осевшие в этих местах, и пустившие корни своих семей. Что ещё, Семёныч? Я всю вводную сделал? Всё огласил?
- Всё – всё! – послышалось оживлённо со всех сторон.
Женька подскочил и принялся суетиться вокруг бригадира:
- Коньячок пожалуйте-с. Селёдочки, не угодно ли, барин? Байкальская, если что…
- Наливай, - барским жестом разрешил тот.
Семёнович между тем продолжил:
- Отец мой, Семён Борисович, будучи геологом и окончив Ростовский институт геодезии, в силу обстоятельств в возрасте 33-х лет попал на Байкал. Занесло его туда, минуя все необъятные просторы тогда ещё Советского Союза, вместе уже с семьёй: мною и мамой. Мне было тогда одиннадцать лет, и он за эти годы успел потаскать нас с собой, начиная от Приамурья (где, собственно я и родился под Хабаровском), от Якутии и Коми АССР, до Среднесибирского плоскогорья где-то в горах Алтая. Будучи геодезистом-топографом, где он только не бывал, оставляя нас с мамой в каком-нибудь очередном посёлке, сначала для того, чтобы я ходил в садик, а затем и в школу. Каждый новый учебный год я начинал в новой школе, а заканчивал его уже в другой, за сотню километров от предыдущей. С моей мамой он познакомился в Хабаровском крае, куда приехал после института по распределению практиковаться в качестве геодезиста. Там я и родился. А затем началась наша с мамой эпопея покорения советских просторов в качестве сопровождающих моего отца, куда его бы не заносило. Мальчишкой, я, образно говоря, прошёл с ним от Амура до Волги, от Енисея до Днепра, от Саянских хребтов до низменностей центральной полосы России. В детстве я катался и на оленьих упряжках, ездил и на гусеничных вездеходах, и на снегоходах «Буран», летал почти на всех грузовых и пассажирских самолётах, начиная от Ан-22 и кончая Ил-86, а уж о вертолётах и упоминать не буду.
Он отмахнулся рукой, видимо откидывая воспоминания, как сейчас ненужные. Проверил, слушают ли его, и продолжил. В вагончике установилась подобающая повествованию тишина.
- Это всё отступления, чтоб вы поняли, каким образом я с мамой в 1979 году оказался у подножия хребта Хамар-Дабан, а затем уже и в пределах самого озера Байкал, куда в очередную экспедицию занесло моего отца.
За окном наступала ночь, внутри было тихо и спать никому не хотелось. Как сказал бы Женька – надвигалось нечто интересное.
- Отец поселил нас с мамой в небольшом тогда ещё городе Нижнеангарске, в "бамовском" блочном доме на четыре семьи: однокомнатная квартира с небольшой кухонькой досталась и нам. Мама тут же определила меня переводом в школу, в четвёртый класс, а сама (как всегда временно, пока отец будет в экспедиции) устроилась на работу в какое-то строительно-монтажное управление по своей специальности. Здесь же, в Нижнеангарске и должна была сформироваться очередная папина группа геологов, оснащая себя всем необходимым для дальнего похода: ждали только прилёта из столицы видного учёного, руководителя экспедиции и специалиста по Прибайкальскому краю. Остальных должны были подобрать здесь же, кроме одного, который должен был прибыть откуда-то из Сибири.
На отце пока лежала обязанность подборки амуниции; остальное – по прибытии профессора. Ночевал отец дома, но каждое утро, по вполне понятным причинам уходил на весь день, и возвращался только к ночи: уставший, голодный, но всегда воодушевлённый предстоящим походом в неизвестность. Такой шанс выпадает один раз в жизни, и одному на миллион желающих. Омрачало лишь то, что экспедиция подразумевала в себе чистый энтузиазм, и на правительственном уровне не спонсировалась. Неизвестный мне тогда профессор черпал финансовые источники из неких загадочных научных фондов – чтоб полностью обеспечить байкальский поход и снарядить всем необходимым будущую команду изыскателей, в надежде на то, что уж после них-то, в случае положительного результата организуется уже вторая экспедиция, поддержанная на высшем государственном уровне. Да и цель-то была проста: выявить аномальные магнитные отклонения от существующей нормы всего байкальского региона. Описать и сфотографировать новые, открытые ими формы жизни в Баргузинской зоне отчуждения – как растений, так и животных, - поскольку дело, не забывайте, происходило в 1979 году, в разгар всех геологических открытий страны под названием Советский Союз. Всё это я узнал гораздо позже. Вы ж понимаете, мне было тогда чуть больше десяти лет, и о каких - таких научных экспедициях я мог соображать в таком возрасте? Перелетаем – переезжаем с места на место, да и ладно. Новая школа? Новые знакомые? – неудобно конечно, но что поделаешь – ПАПА! У него работа такая. А для меня романтика. Кто ещё из моих сверстников может похвастаться такими широкомасштабными перемещениями по стране от Амура до Чёрного моря, от Хабаровска до Ялты или от Уренгоя до Одессы? У меня были маски и бубны шаманов, ритуальные чётки, фигурки вождей, глиняные и деревянные небольшие идолы и тотемы всевозможных божков; иногда отец привозил предметы мелкого обихода той или иной народности: посуду, свистульки, ожерелья из зубов хищников – в зависимости от того региона, где он в то время проходил с экспедицией. Однажды привёз крупный бивень моржа, а ещё когда-то клык саблезубого тигра, откопанного их экспедицией где-то в Обской губе, когда они жили в юртах у местных ненцев-оленеводов. Вот, смотрите, - доставая из тумбочки потёртую тетрадь и вынимая из неё старую чёрно-белую фотографию, молвил Семёнович. – Вот та самая экспедиция, - вздохнул он. – Таскаю её с собой всю жизнь, куда меня бы не заносило. Впервые показываю её вам, раз пошло такое дело.
Фотография, пожелтевшая от времени пошла по кругу. Все поднялись с кроватей и придвинулись к столу. Юрий Николаевич держал в руке снимок, в то время как Семёнович комментировал:
- Последняя прижизненная фотография моего отца перед самым отбытием в поход. Здесь уже все. Профессор уже прилетел и взял, так сказать, правление в свои руки. Фотограф экспедиции – тот самый, из Сибири (отец его не знал до этого) тоже тут, на этом снимке. Видимо, они тогда только что познакомились. Позже мама мне охарактеризовала каждого участника так, как рассказывал ей отец. Перед походом он часто закрывался с ней на кухне, и о чём они там беседовали, я не знал. Да и не интересно, собственно, было. А уже позже, когда отца не стало, она показывала на этом снимке, кто есть кто. Итак…
Март месяц. 29-е число. 1979-й год. Нижнеангарск. Через неделю они отправятся в свою последнюю экспедицию. Переверните, если любопытно: там ещё сохранились подписи всех участников команды.
Бригадир перевернул снимок, и все увидели почти прозрачные выцветшие фиолетовые чернила, размашисто расписанные по всей задней стороне. Всё было в разводах и пятнах, но почерки просматривались. Пять подписей…разных…давно забытых, утраченных, поглощённых временем, уже давно не живых. Пять росчерков, канувших в Лету.
Нина протяжно вздохнула, и бригадир вновь перевернул снимок лицевой стороной. Было видно, как он переживает – рука слегка дрожала. Тишина у стола была полная: появись сейчас муха – её жужжание походило бы на громкий рокот пролетающего бомбардировщика. Время, казалось, в вагончике вдруг остановилось.
- Баргузинская зона отчуждения. Ни в одном атласе, ни на одной географической карте страны такого названия естественно не существовало. Так назвали этот байкальский регион местные жители, уже будучи более-менее подвержены цивилизации, а буряты за много поколений до описываемых событий окрестили эту зону долиной Восьми Духов. Почему – поймёте позже. А ведь этот регион Байкала был ничем иным, как огромнейшей территорией аномальных магнитных залежей руды неизвестной природы создания, может быть даже внеземных, поскольку ни одна экспедиция оттуда не вернулась, и люди пребывали в неведении. Вот как раз эта экспедиция и должна была восполнить пробелы, касаемые Баргузинского треугольника, причём, основываясь лишь на обычном энтузиазме (в случае успеха – только тогда они бы стали знаменитыми и приобрели славу). Видите этих улыбающихся людей на снимке? Какие все весёлые, жизнерадостные, полные надежд, и в предвкушении какого-либо грандиозного открытия – не важно, какого: загадок и тайн в аномальной зоне хватает всегда – вспомните братьев Стругацких и фильм «Сталкер». Вот и они так думали. Видите, на фоне бочек, бульдозеров и вагончиков стоят мои родители и я между ними? Слева, самый крайний – отец; посередине сорванец – это я, и держит меня за руку мама. Все смеёмся, все радостные, все счастливые. Дальше рядом – Людочка (как все её называли) - единственная девушка в группе. Чуть позже я охарактеризую всех членов экспедиции, как когда-то характеризовала их мне мама, ссылаясь на слова отца перед самым его отходом. Рядом, справа от Люды стоит сам профессор, начальник экспедиции Василий Михайлович, выглядит бодрячком, а ему, заметьте, уже под шестьдесят. Далее рядом, тот, что нахмуренный и единственный, кто не улыбается – Николай Губа, тот самый фотограф из Сибири, неизвестно каким образом затесавшийся в команду. Но о нём позже. А вот в ногах у всех, на земле, на переднем плане и подперев голову рукой, прилёг на миг Санёк или Саша, кто как его величал, - душа парень, весельчак и балагур… прям как наш Женька, - Семёнович бросил снисходительный взгляд на встрепенувшегося друга, - правда, чуток умнее.
- Но- но… - попытался было запротестовать Евгений, но получив от Нины шлепок по затылку, сразу притих. Семёнович тем временем продолжил:
- Упряжка с лошадьми – это средство передвижения в первые, начальные дни похода, чтобы несли амуницию, оборудование и провизию, а рядом два брата бурята – это проводники, тоже участники экспедиции, которых нанял Василий Михайлович. Плюс собаки. О проводниках я тоже расскажу позже. Вот и вся команда. Не считая нас с мамой на снимке – всего семь человек. Пятеро и два проводника. Ещё вон тот вертолёт на заднем плане. Он должен сопровождать в воздухе первые дни похода, а потом связь с миром переходила к рациям, и когда группа углубится в непроходимую тайгу Байкала, вертолёт не будет их видеть. Геологи оставят лошадей у последней охотничьей заимки, где их позже подберут охотники или рыбаки, а сами, уже без сопровождения с воздуха попытаются войти на территорию Зоны отчуждения, куда по поверьям никто не забредал (не считая тех бедолаг, что бесследно сгинули в аномальном треугольнике).
Семёнович потянулся, бросил взгляд на часы и закончил:
- На сегодня, пожалуй, хватит. Дождёмся Михаила, тогда и продолжим.
С тем и уснули, расположившись на кроватях сообразно своим спальным местам, за исключением Юрия Николаевича, который отправился отдыхать в своё собственное помещение.
********
Беседа продолжилась следующим вечером, когда в расположение базы приехал Михаил. Все снова собрались за ужином, и Семёнович, отдав в руки Михаила фотографию, продолжил, предварительно рассказав ему в двух словах начало вчерашней истории.
- За отца я буду рассказывать на протяжении всего повествования, поскольку мама и я лишь второстепенные персонажи. Поэтому, упомяну, что мы должны были оставаться в Нижнеангарске дожидаться возращения отца из похода через три месяца. Именно столько, с неким запасом, планировали провести в изысканиях члены экспедиции. Пройти до Зоны отчуждения, войти в неё, обследовать, занести на карту мелкие детали и масштабы открытий, обнаружить новые, неизвестные виды животного и растительного биома, выявить степень радиации и магнитных излучений. А затем вернуться назад с фотографиями, записями показаний приборов, чтобы, наконец, понять и передать людям, что же собой представляет этот пресловутый Баргузинский треугольник. Добавлю лишь, что данная экспедиция была в жизни Василия Михайловича если не двадцатой по счёту, то уж пятнадцатой точно. Где он только не бывал и куда его только не заносило! Им действительно был исхожен весь Советский Союз вдоль и поперёк. На тот момент не было вероятно ни одного археолога или геолога, который смог бы с ним сравниться по количеству проведённых экспедиций со времён Леонида Кулика, - того самого, кто исследовал так называемый Тунгусский феномен. Василия Михайловича знали во всех крупных географических обществах; он был вхож во всевозможные министерства страны, имел кучу степеней и регалий: поговаривали даже, что ему вот-вот присвоят звание академика наряду с Капицей, с которым, по словам отца, они были очень дружны. Василий Михайлович вёл переписку с Жаком Ив Кусто и американским астрономом Карлом Саганом, а уж с Туром Хейердалом вообще был на короткой ноге, поскольку дружили ещё с юношества, так же, как впрочем, и с Юрием Сенкевичем. Одним словом, отцу очень повезло, что начальником их экспедиции был такой замечательный и знаменитый в учёных кругах человек. Папа восхищался им.
Семёнович обвёл всех взглядом: все глаза были устремлены на него, движений в вагончике не ощущалось.
- Чего не скажешь о последнем участнике экспедиции, - уже не так воодушевлённо молвил их старший товарищ. – О проводниках я упомяну отдельно – они не члены команды. Просто два брата бурята, которых Василий Михайлович нанял в одном из поселений близ Нижнеангарска. С ними мы ещё увидимся в рассказе, и не раз. – А вот Николай Губа… - он вздохнул. – Я до сих пор задаюсь вопросом, как он мог попасть в эту экспедицию? Кто его рекомендовал профессору? Как он мог затесаться в доверие к Василию Михайловичу, и какую преследовал цель, сорвавшись из Сибири и примчавшийся через полстраны, аккурат за несколько дней до их выхода в поход? Папа предполагал, что здесь не обошлось без вездесущих органов КГБ: вероятнее всего этот человек попросту был навязан профессору, был ушами и глазами особистов в нашей описываемой экспедиции, был засекреченным агентом в группе геологов (по всей видимости, КГБ имело какие-то свои, только им известные планы касательно исхода изысканий). Может ТАМ знали нечто такое, что было скрыто от учёных и всего человечества в целом. Уже много позже я узнал, что отец был прав. Но к этому мы ещё вернёмся по ходу повествования. Пока же скажу, что за ту неделю, что отец общался с ним в Нижнеангарске перед походом, он маме говорил на кухне: «Мрачен, нелюдим, не любит общения, не верит ни в сон, ни чох, ни в птичий грай, - в прошлом вероятно судовой радист, теперь якобы аэролог – изучает верхние слои атмосферы, но я в это не верю. Василий Михайлович молчит, и на наши с Сашей вопросы лишь виновато разводит руками, означающее: навязали, придётся терпеть». - Семёнович снова вздохнул: - Эх, знал бы папа, чем обернётся им потом это, с позволения сказать, «терпение»… А мама спрашивала на кухне: - Сколько ему? Отец отвечал, что лет на десять старше его самого, стало быть, где-то 43, может 44 года. Взгляд всегда беспокойный, с подозрением к окружающему миру, глаза тёмные, без зрачков, прищуренные, словно у лисицы в курятнике. В первый же день, увидев Люду, он стал буквально пожирать её глазами: похоть так и пёрла из него наружу. «Чувствует моё сердце, натерпимся мы с ним бед в нашем походе. С таким в разведку ходить – себе дороже» - говорил отец, и как в воду глядел.
Семёнович, по привычке обвёл всех слушателей взглядом и, вздохнув, с расстановкой произнёс:
- Это началось на восьмой день экспедиции, после полуночи.
…Слово восьмой он произнёс с особым ударением.
********
Глава 2-я: 1979 год. Первый лётчик. Экспедиция.
********
Это случилось на восьмой день экспедиции после полуночи.
Николай Губа почувствовал, как холодом дохнуло в затылок; волосы на голове поднялись и вытянулись, словно струны на гитаре. Он был уверен, что ощущает статическое напряжение каждой клеткой своего тела. Где-то рядом пронёсся шквал ветра и унёс с собой кусок брезента, оторванного от их палатки, что стояла неподалёку в лагере.
Электричество, подумал Губа, сейчас шарахнет током, - и с диким воплем бросился подниматься вверх по пригорку, перебирая руками и цепляясь за корни торчащих из развороченной земли кустов. Навстречу как раз пробирался, пригибаясь, Семён; Губа, забыв обо всём кроме страха и ужаса перед необъяснимым явлением, едва не бросился в объятия тому, кого больше всего ненавидел.
- Что это? – выкрикнул он каким-то свистящим звуком, и нервные спазмы сдавили ему горло, как тиски крепёжную деталь в цеху завода. – Что это? Что произошло? Это конец?
- Я знаю не больше вашего, - хмуро ответил Семён. – Успокойтесь. Неужели грозы боитесь?
- Но ведь… - голос у Губы дрожал. – Это ведь гроза необычная! Таких гроз не бывает!
- Не знаю. Сверкнула молния, затем прогремел гром, я услышал какой-то жуткий вой или рёв и, наконец, ваш крик. Наскоро одевшись, выскочил из палатки, добежал сюда, увидел вас всего трясущегося. Что вас напугало? Молния?
Луна, каким-то ярким красноватым светом освещала часть опушки. Пострадавшая после первого шквала грозы правая сторона оврага съехала всей массой в сторону и погрузилась в бурлящий рыжий поток, превратившись в слизистую глину. Земля в этом месте бурлила и выдавала в пространство неприятные квакающие звуки.
Губа, выбравшись, остался стоять наверху, наблюдая, как Семён спускается по оврагу вниз, на уцелевший участок сухой земли.
- Странно… спуститесь сюда, Губа, не будьте трусом!
- Ничего, мне и здесь хорошо, - дрожа всем телом, ответил тот. – Почему нет туч? Откуда молнии? И эти странные разряды электричества?
- Николай, это вы кричали? – послышался встревоженный голос в темноте. – Что случилось? Где Семён?
- Люда, не подходи ближе, может случиться оползень! – крикнул Семён, но Люда не услышала: снова громыхнуло так, что заложило уши, по небу прочертились зигзаги светящегося зеленоватого фейерверка; две змеевидные молнии возникли друг за другом ниоткуда и, перекрещивая свои собственные линии трассы, вонзились в ближайшее дерево. Раздался треск, и дерево превратилось в пылающий факел. Стало светлее. Всё чёрное небо было усыпано звёздами, и Млечный путь свисал над лесом своим величественным покрывалом.
Облако мокрой пыли из брызг ещё долго висело над оврагом, потом завернулось в столб, и понёсся он, раскидывая комки грязи и глины вокруг себя, пугая Губу, Люду и Семёна.
Девушка спустилась к другу и прижалась. Он успокаивающе прокричал ей в самое ухо:
- Говорят, что если в такой бродячий вихрь бросить ножом, то столб рассыплется, а на ноже останется капелька крови.
Следом за девушкой в овраг спустился и Губа. Присутствие Люды его успокоило.
- Полюбуйтесь! На небе ни одной тучи или облака, а гроза разразилась неимоверная. Ниоткуда. Да ещё и этот вихрь – я подобного никогда не видел. - Ему стало неловко, что его обозвали трусом в присутствии девушки. Слышала ли она?
- Посмотрите туда, - указал рукой Семён.
В ярком свете Луны опушка вся блестела как на ладони, и на этом фоне чётко виднелись тёмные продольные пятна, похожие на громадные следы, будто какое-то колоссальное по своим размерам существо вползло на опушку, сделало полукруг и свалилось, поражённое молнией в овраг, сломав при этом как соломинку стоящее рядом дерево.
- Обратите внимание: это похоже на некий след от тяжёлого брюха, которое волочилось по земле, - предположил Семён. – По бокам, видите, следы каких-то щупалец?
Семён пожалел, что впопыхах не захватил с собой фонарик, но необычная гроза налетела так внезапно, что он даже не успел предупредить остальных, – да он их в первый момент и не увидел. Громыхнуло, полоснуло ярчайшей вспышкой света, рвануло что есть мочи ветром, и тут же дикий, то ли вой, то ли рёв, а потом испуганный крик Губы, - тут уж было не до фонарика. Сразу кинулся к оврагу, и хорошо, что не разделся в палатке перед сном, а то стоял бы сейчас перед Людой в одних трусах. Услышав крик фотографа (теперь он так его называл), Семён выскочил из палатки и был неприятно удивлён накалившейся от электричества окружающей его атмосферой. Первое, что пришло в голову – магнитная буря, да ещё такого небывалого электрического напряжения. Вторая мысль – почему сверкают молнии и по всей долине гуляют разряды тока, а на небе ни облаков, ни туч… Странно всё это. И теперь вот этот непонятный огромный след от чего-то, а точнее от кого-то – гигантского, мощного, колоссального по своим размерам. Хорошо, что хоть Люда не затерялась в темноте.
- Нас посетило какое-то неизвестное чудовище, - констатировал он, обращаясь скорее к себе, нежели к стоящим рядом.
- Да-да… я вижу, - вскрикнул Губа, выбивая зубами дробь. – И тот рёв был, по-видимому, от него. Только где оно теперь?
Семён, мягко отстранив Люду и шепнув ей на ухо что-то успокаивающее, принялся осматривать покатый склон оврага, благо Луна сейчас светила ярко и позволяла видеть хоть какие-то значительные детали. – Посмотрите, Губа. Хорошо видны эти широкие полосы, как будто здесь волочились огромные ласты. Видите?
- Вижу-вижу. Пойдёмте уже скорее в палатку! – только присутствие Люды сдерживало фотографа от немедленного желания пуститься прочь из жуткого оврага. Он совершенно не помнил, каким образом он в нём оказался, и от этого ему становилось ещё страшнее. По природе он был трусоватым человеком, хоть и вёл себя в экспедиции надменно и обособленно.
- Напрасно спешите, - неприязненно откликнулся Семён. – Пока не узнаем, кто нас посетил, не вернёмся. Нужно хорошо осмотреться: а вдруг оно ещё где-то здесь, рядом. Неспроста же оно появилось в пределах нашего лагеря. Может запах учуяло. Нам нужно непременно знать, с кем или чем имеем дело, и позаботиться о своей безопасности – не забывайте, что среди нас девушка. Он взглянул на Люду. Та стояла теперь спокойно и держалась молодцом.
- Тогда я сбегаю за ружьями и фонариками, заодно и других позову.
- Ну, зачем же вы именно? – усмехнулся Семён. – У нас Людочка есть на этот случай. Она, кстати, не в пример вам совершенно спокойна, а вы трясётесь как осиновый лист. К тому же ей как женщине находиться сейчас здесь крайне не желательно. Вот и пусть сбегает за фонариками, заодно и Василия Михайловича приведёт – данные следы как раз по его части.
Семён уже не кричал: вихрь унёсся куда-то в середину долины, молнии прекратились, и раскаты грома ушли далеко на север. Люда пошла к лагерю оповестить профессора, что всё в порядке и Семён зовёт его к оврагу.
- А это что за сор? Жгуты какие-то или ошмётки плоти, - наклонился Семён, разглядывая нечто на земле, не поддающееся анализу. Осторожно поднял странную студенистую массу, похожую на желе, которая кусками начала просачиваться между пальцами и противно падать на ботинки. С руки свисали нити извилистых прозрачных сухожилий, напоминающие морские водоросли. Такие бесформенные куски валялись повсюду: создавалось впечатление, что гигантская тварь, побывавшая здесь, разлагалась по мере своего перемещения по оврагу, оставляя части своего организма. Семёну вспомнились рассказы про зомби: именно так в книжках разлагались эти ходячие мертвецы: то рука отвалится, то нога отпадёт. Чудовище, видимо, получив разряд молнии, завыло и хаотично попыталось отползти в какое-либо безопасное место – вот и свалилось в овраг. Потом оно ползло, разлагаясь на ходу и оставляя ошмётки плоти, похожие на куски губки. А потом… А что потом? Вставало сразу два вопроса: откуда оно вообще могло здесь появиться, и куда оно затем пропало. Ещё назрел вопрос третий: что оно вообще такое, и что, главным образом, из себя представляло? След обрывался. И без фонарика было неплохо видно, что Семён стоял сейчас у последнего сгустка и последней полосы на земле, оставленной брюхом, ластами и хвостом. Дальше лунный свет озарял нетронутую почву: существо исчезло. Не уползло, не скатилось, не врылось в землю. Просто исчезло. Сгинуло. Испарилось.
Бред какой-то. Как оно могло испариться? – констатировал про себя Семён. И тут же сам себе: А как оно вообще могло возникнуть ниоткуда? Следы ведь только внутри оврага, ни до, ни после него ничего похожего не наблюдается. Как нечто невидимое взяло и щёлкнуло пальцами – раз! – и монстр появился. Молния, гром, щелчок пальцами – два! – и чудище исчезло в мгновение ока.
«То ли ещё будет,- недобро подумал Семён. – А мы ведь только начинаем входить в эту аномальную зону. Семь дней относительного спокойствия, и теперь вот на тебе: восьмой день принёс первый жуткий сюрприз в виде смерча, грозы и неизвестной твари ниоткуда. Что последует далее»?
Семён бросил взгляд на всё ещё оторопевшего Губу, затем глянул на небо. Что-то показалось ему странным. Такой большой Луны он не видел ни разу в жизни, да ещё и цвет какой-то зловещий. Может некий атмосферный мираж, возникший после непонятной грозы?
В этот момент послышался голос Саши. Где-то вдалеке, в стороне от лагеря он кричал, призывая на помощь. Этого ещё не хватало! Семён кинулся к Губе, (тут уж было не до сантиментов).
- Дело принимает нежелательный оборот. Скорее в лагерь, вы ведь этого хотели? Там явно что-то случилось!
Едва поспевая за геодезистом, Губа принялся карабкаться вверх, царапая пальцы и обрывая одежду о торчащие корни вывороченного кустарника.
«Понесла меня нелёгкая в эту чёртову экспедицию, подумал он в это время. И профессор чокнутый, и топограф этот всё время смотрит на меня с презрением, будто я пряник у него украл. Теперь и девка будет считать меня трусом. Губа выругался и сплюнул кусок глины, застрявший во рту. А всё этот полковник КГБ. Смотри, мол, наблюдай, фотографируй, подслушивай – потом, как вернёшься, награда будет. И девку эту за тебя сосватаем – не переживай, у нас и не такие соглашались. С ней проблем не будет: станет хорошей тебе женой». Что эти особисты нашли в этой экспедиции? Наблюдать за кем? Фотографировать что? Какие тайны планировали они извлечь из этого похода в Зону отчуждения? Зачем следить за профессором и всеми остальными? Фотоаппаратом миниатюрным снабдили как у шпионов…»
Подбежав следом за Семёном к разметавшимся углям костра (всё, что осталось после вихря), Губа нос к носу столкнулся с начальником экспедиции. Тут же была и девушка: вдвоём с Василием Михайловичем они пытались собрать всё, что осталось разбросанным по всей поляне после шквала. Одну из трёх палаток разорвало в клочья, и обрывки брезента унесло куда-то к деревьям, где они и запутались в ветвях; коробки и ящики с оборудованием разметало и расщепило во все стороны – разберись теперь, где линза, где окуляр, где анемометр, а где теодолит в разобранном виде. Тут же валялись и кассеты с фотоплёнками – разбитые, скорее всего засвеченные молниями. По всей лужайке валялась посуда, банки с консервами, разорванные пакеты с высыпавшимися крупами и макаронами. Разгром был ката-строфическим.
Люда, увидев Семёна, обрадовалась, что теперь не нужно возвращаться к нему с оружием и фонариками.
Подскочив к Василию Михайловичу, Семён крикнул:
- Санёк звал на помощь, слышали? Где он?
Профессор успокаивающе предупредил все немедленные действия своего друга:
- Не беспокойся. Это он кричал, чтоб ты помог ему с лошадьми. После первых вспышек молний они обезумели от испуга и кинулись, кто куда, по всей долине, оборвав привязи. Вот он и помчался их ловить, - да много ли их насобираешь в такой катавасии. А мы вот тут подбираем, что осталось после шквала. Люда сказала, что ты слышал какой-то вой и обнаружил в овраге что-то, напоминающее огромные следы?
Семён, немного успокоившись за Сашу, тут же рассказал вкратце, увиденное им.
- И ничего больше, - закончил он. – Как испарилось…
- Мда… - заключил профессор. – На досуге надо будет поразмыслить над этим… феноменом. Сейчас некогда. Ты уверен, что мы пока в относительной безопасности?
- Относительно твари – да. За остальное… - он лишь пожал плечами. – Сами видите, что творится.
- Да уж… вижу, - согласился профессор. – Рации не работают, отключились все. Даже вертолёт теперь вызвать нечем. Придётся как-то самим выкручиваться.
- Как, отключились? Все сразу?
- Да. И не в батарейках суть: батарейки как раз в норме. Саша, выбегая из палатки к лошадям, успел крикнуть, что и его рация тоже вышла из строя. Вот теперь и думай, может ли такое быть на самом деле?
- И что? – дребезжащим голосом выпалил Губа. – Помощи не будет? Вертолёт не прилетит?
Профессор смерил Губу недобрым взглядом (за последнюю неделю он тоже стал недолюбливать этого подозрительного типа).
- По всей видимости, нет, - ответил он нехотя. Уж больно не хотелось сеять панику, да ещё и в присутствии девушки.- Последние наши координаты мы передали три дня назад, когда выходили с группой сопровождения на связь. С тех пор мы довольно далеко продвинулись вглубь зоны, и они не знают, в каком направлении мы движемся. Как раз утром мы должны были выйти на связь, но вот – как сами видите.
- И что? Нас не будут искать?
- Искать будут в том случае, если мы не выйдем в эфир два раза подряд, а это почти неделя.
Василий Михайлович бросил беспокойный взгляд на Люду, но та продолжала молчаливо собирать разбросанные вещи и инструменты, ничем не выдавая своей растерянности. Вот кто заслуживает награды, подумал начальник экспедиции. Геройская девушка, умница: не то, что этот трусливый нытик.
- Так давайте повернём назад, пока не поздно! – Губа уже прошёл стадию испуга и теперь пытался навязать свои условия. – Оборудование пришло в негодность, провизия наполовину испорчена оползнем и растерялась, лошади разбежались по долине, а мы даже до озера ещё не добрались. Что будет дальше?
- Прекратите! – осадил его профессор.- Вот потому мы и не повернём назад, поскольку не дошли даже до прибрежной зоны озера. Не для того мы собирали и готовили нашу геологическую группу, чтобы при первой же неудаче, бросив всё, поворачивать назад. Я не хочу повторять неудавшуюся попытку экспедиции Кулика проникнуть в Зону, - уж больно много мы вложили средств и времени в подготовку. Я прав? – он посмотрел на Семёна и Люду. Семён хмуро кивнул, а девушка только пожала плечами, собирая развороченную аптечку.
… И в этот самый момент начало происходить нечто необъяснимое.
В пылу сборов и объяснений никто не обратил внимания на последние несколько минут в небе. Молнии и гром закончились, шквал ушёл в долину, и чёрное небо отсвечивалось россыпями звёзд, но что-то, всё же, переменилось.
А произошло вот что…
Луна, до этого светившая и без того уже каким-то неприемлемым для глаза фантастическим светом в бездонном небе, за минуту-две вдруг начала раздуваться в размерах, превращаясь буквально на глазах в кроваво-красный шар, заполонявший теперь едва ли не четверть неба. Только сейчас все подняли головы и обратили внимание на этот жуткий, пробирающий до дрожи феномен. Люда вскрикнула, и чуть не упала от страха на руки Семёна. Все остолбенели и, открыв рты, не знали что предпринять. Гигантский красный шар с отчётливо виденными на нём кратерами то раздувался, то сдувался в размерах, иными словами, пульсировал. Такого жуткого зрелища никто из наблюдавших путешественников в жизни не видел, поскольку такого вообще не должно было существовать в природе! Ещё несколько минут назад это была обычная Луна, какой её привыкли все видеть; сейчас же это кровавый шар заполнил едва ли не половину неба и закрыл собою основные созвездия, продолжая словно «дышать» и пульсировать. Губа охнул и присел на корточки как нашкодивший ребёнок, когда его тащат в угол. Семён, держа под руку девушку, переводил изумлённый взгляд с раздувшейся аномалии на профессора и назад. Василий Михайлович сам стоял с вытянутым лицом и не знал, что в таких случаях предпринять, поскольку, собственно, и предпринимать тут было нечего – природа уже сама за них всё предприняла.
Послышалось далёкое испуганное ржание лошадей.
- Лошади! – первой пришла в себя Люда. – Там же где-то Саша,- и схватив фонарик, кинулась в направлении долины. Семён ринулся за ней, при этом невольно подумав: «Странно, рации не работают, а фонарики светят, хотя и там и там батарейки».
Но, не сделав и пары шагов, внезапно остановились как вкопанные, будто напоролись на некую невидимую стену. Прямо у них над головами, в центре зенита сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее начала раскручиваться гигантская спираль, полыхая всеми цветами спектра. Виток за витком она раскидывала то одну, то другую свою лопасть, словно колоссальный громадный пропеллер, издавая при этом жуткий вой, от которого закладывало уши. Именно этот вой, заставивший его выскочить из палатки, слышал Семён: теперь же огромная спираль переливалась фантастическими нереальными цветами. Рукава спирали бешено вращались вокруг своей оси, разбрасывая в стороны сгустки плазменных образований, похожих на солнечные протуберанцы. Теперь она заняла всю площадь неба, закрыв собою даже огромную Луну, вращаясь в круговороте против часовой стрелки как в центрифуге.
Всё смешалось вокруг: и ужасающий вой спирали, и возгласы людей, и далёкое испуганное ржание лошадей, и внезапный рёв налетевшего ветра – почти такого же, что бушевал до этого. Всё повторялось, только вместо ниоткуда взявшихся молний, небо низвергалось сейчас этой нереальной вселенской аномалией, приводящей всё живое в округе в неописуемый ужас. Приходилось делать глотки и затыкать пальцами уши и рот во избежание перепадов давления. Семён схватил в охапку девушку и повалился с ней на землю, прикрывая сверху своим телом: как на войне, мелькнуло у него на миг. Василий Михайлович тщетно пытался удержать в руках края уцелевшей палатки, которые тоже готовы были сорваться и улететь в кружащуюся воронку смерча. Рядом с ним пролетела и шлёпнулась о ствол алюминиевая миска, превратившаяся в плоскую лепёшку, а чуть левее уха в дерево встряла зубьями вперёд столовая вилка. Ещё немного ближе, и вонзилась бы в висок. Спираль вращалась и выла как стон раненого медведя; ветер разносил всё вокруг по кусочкам, и если бы Губа не обхватил корень дерева – его унесло бы вместе с другими вывернутыми из земли растениями.
Вот и всё.
Вой прекратился; спираль свернулась в первоначальную точку сингулярности, и бушевавший до этого ветер стих так же внезапно, как и налетел. Вся эта аномальная вакханалия длилась не более двух – трёх минут. Моментально наступившая тишина врезалась в уши своим безмолвием. Так происходит, когда в тихой комнате внезапно выключаешь вентилятор. Раз! – и тишина. Ни ветерка, ни стрёкота сверчков, ни уханья ночной совы, ни кваканья проснувшихся от шума лягушек. Полное безмолвие. Вакуум.
Семён поднял голову и огляделся. Приподнявшись на локтях, взглянул сверху на сжавшуюся под ним Люду, смотрящую на него расширенными от испуга глазами. Он подмигнул ей и поднялся: испуг, это хорошо, он быстро проходит. Гораздо хуже – страх: тот, если взялся за тебя – не отпускает долго, вплоть до паники.
Прислушавшись к окружающей тишине, он помог подняться девушке, обтряхивая её со всех сторон.
Во рту пересохло, страшно хотелось пить, да ещё и это непонятное давление в окружающем пространстве: в висках стучало, словно по голове били десятки молотков. Глаза слезились от пыли и сухой глины, которая попала в рот, уши и забилась комками в одежду. Люда надрывно прокашливалась и осматривалась кругом, успев глазами поблагодарить своего спасителя. Оба одновременно посмотрели на небо и непонимающим взглядом уставились друг на друга. Чёрт знает, что такое… Луна как луна. Будто и не было минуту назад этого страшного кровавого шара, пульсирующего в половину неба. Безмятежная, ласковая, она светила сейчас своим тихим светом: именно такую луну любят влюблённые, сидя где-нибудь в парке на лавочке под её манящем притяжении; как раз под такую луну у поэтов рождаются лирические стихи, которые они посвящают возлюбленным. Естественный спутник Земли парил в небе, как ни в чём не бывало.
Надо будет записать в дневник, рассудил Семён: Восьмой день – вошли в Зону отчуждения.
До этого у них пропали собаки одна за другой, но проводники предположили, что собаки ночью отправились назад в охотничью заимку, каким-то своим внутренним чутьём не желая далее продвигаться вглубь аномальной зоны. Кто их знает этих животных: может у них сработал природный рефлекс или степень собственной безопасности, в отличие от них, от людей. Получается, собаки умнее нас, констатировал Семён, ища глазами Василия Михайловича. Люда уже оправилась от испуга и звала профессора, перемещаясь по лужайке с опаской свернуть себе ногу. Вокруг, в радиусе километра валялись тут и там поваленные деревца, вырванные с корнями связки кустарников, коряги, ветви, куски глины, и везде, где только останавливался взгляд - камни, извилистые потоки оползней и обрывов, осевших в рыжую, бурлящую воду. Тут же обнаружилась ещё одна деталь, довольно неприятная глазу. Кругом, насколько позволял обзор, валялись трупы всевозможных животных – мелких и величиной с собаку: грызунов, хищников, травоядных. Затопленных, утонувших в коричневых потоках оползней, разорванных смерчем, раздавленных и размозжённых о деревья, перебитых и засыпанных камнями, без голов, без конечностей, с вывернутыми внутренностями, с остекленевшими глазами и вздутыми брюхами – они были повсюду. Будто невидимая коса смерти прошлась над долиной, губя всё без разбора и опустошая окрестность. Кроты, выдры, луговые собачки, горностаи, куницы, даже росомахи и застрявшая в ветвях дерева байкальская рысь, куда её швырнуло смерчем и размозжило голову о толстый ствол дерева. Смерть была повальной. Семён с Людой поспешили назад к лагерю. Приходилось переступать, переползать, пробираться сквозь наваленный бурелом и утихающие оползни – везде пузырилось, булькало, лопалось и трещало – это были единственные звуки, которые после тишины навалились на них все сразу.
…А на горизонте соединения долины с тёмным небосводом уже разгоралась утренняя заря.
********
Вскоре к развороченной лужайке, прихрамывая, подошёл и Губа. Василий Михайлович, чудом уцелевший сам, и сохранивший присущее ему спокойствие, уже складывал последнюю уцелевшую палатку, когда увидев Люду, кинулся к ней в объятия.
- Цела, дочка?
- Да, - радостно ответила та. – Семёну спасибо, прикрыл своим телом. И вы в порядке?
- Как видишь. Валун спас. Меня в него впечатало так, что я на время отключился, но вот, пришёл в себя, а тут и вы.
Все принялись заново собирать то, что смогло уцелеть во второй раз в этом безумном круговороте. Сразу стало ясно, что о фотоаппаратах можно забыть, как, впрочем, и о другой аппаратуре, испорченной ещё в первый порыв смерча с грозой.
- Надо же, - прокомментировал за всех профессор. – Никогда в жизни не встречал ничего подобного, чтобы один за другим прошли два смертоносных смерча: один с ливнем и грозой, причём, ниоткуда, а следом сразу другой – ещё более мощный.
- Это нас Байкал так встречает, - хмуро ответил Губа, но его никто не слушал, занимаясь сбором упакованных пластиковых контейнеров с крупой, сахаром, сушёным картофелем, луком, приправами. Хорошо хоть консервы сохранились – тушёнка, фрикадельки, сосиски в банках. На радость профессора, сохранилась и банка кофе. Фляга со спиртом тоже не пострадала: спирт был, скорее, предназначен для медицинских целей, нежели для внутреннего употребления, поскольку в команде, за исключением Губы никто не пил.
Пока собирали пожитки, разбросанные в радиусе двухсот метров, никого не покидали тревожные мысли о Саше, но идти на его поиски сейчас не представлялось возможностей, пока над долиной не взойдёт солнце. Первый душевный порыв Люды был нецелесообразен, поскольку было ещё темно, а провалиться в яму или оползень можно было, не отходя и пары шагов от лагеря – фонарики здесь были бесполезны. Пропали лошади, пропал и Саша. Последний его крик, и последнее ржание лошадей они слышали ещё до возникновения этой чёртовой гигантской спирали в небе – потом тишина. Как ни кричали, как ни осматривали долину сквозь уцелевший один окуляр бинокля, всё было напрасно. Как в воду канул, и он, и лошади. Ко всем неприятностям исчезли ещё и проводники: те два брата бурята, что сопровождали их с первого дня похода и провели группу по лесным массивам вплоть до сегодняшнего дня, когда изыскатели, вероятно, пересекли границу аномальной Зоны отчуждения. Профессор лично отобрал этих местных старожилов в поход, хотя, впрочем, и не удивительно: Василий Михайлович, сам, будучи, не из трусливых, - и то немного струхнул перед таким Величием природы.
Складывая в одну кучу рюкзаки, спальные мешки, разбухшие от воды одеяла, инструменты, одежду, посуду и остальную необходимую уцелевшую мелочь, каждый поглядывал на небо, в ожидании восхода солнца, поскольку часы ни у кого не работали, и определить точное время можно было только с натяжкой. Алькаид, Мицар, Алиот, Мегрец, Фекда, Мерак и Дубхе – все звёзды Большого Ковша уже исчезли с небосвода. Особо радовало, что в большом целлофановом пакете сохранились десять блоков сигарет, а так же насыпной табак в банке, но радость эта была не столь уж весёлой. Все, за исключением, пожалуй, только Губы, были готовы выйти на поиски Саши – пусть даже и без лошадей, для чего уже снарядились отдельно – Василий Михайлович и Семён. Люда, по понятным причинам, оставалась в развороченном лагере приводить в порядок уцелевшие вещи; с ней должен был остаться и Николай Губа: развести потухший костёр и сварить обед из более-менее подходящей к использованию дичи, а так же просмотреть разорванную палатку и, ремонтируя её, ждать возвращения уже троих путешественников. В том, что Саша найдётся, никто не сомневался. Удручало другое: оставлять Люду наедине с этим подозрительным типом или нет? Но выбирать теперь не приходилось. Если с Сашей что-либо случилось, то кроме Семёна и Василия Михайловича помочь было некому. Оставалось надеяться, что в случае какой-либо опасности девушка сможет постоять за себя – ружьё у неё было заряжено, и Семён недвусмысленно предупредил фотографа о грядущих последствиях, если он обидит чем-то Люду.
- Так или иначе, ждите нас к вечеру, - предупредил начальник экспедиции.- Оружие мы вам оставляем и собой тоже возьмём ружья. Пригодятся на всякий случай и ракетницы – периодически будем стрелять в небо, чтобы вы примерно представляли наш маршрут. Вы же, - сделал ударение профессор, - воспользуетесь ракетницей только в случае настоящей опасности. Мы будем постоянно оглядываться, и если заметим в небе сигнал, тотчас бросимся назад к вам в лагерь. Всё ясно? – последние слова были адресованы фотографу: - Надеюсь на вашу порядочность, Николай. Люда мне как дочка. Защитите её, пожалуйста, в случае беды. Это ваш долг, как члена нашей команды.
И не оглядываясь, чтобы не видеть глаз девушки, они перевернули ружья стволами вниз, вскинули на плечи рюкзаки и быстрыми шагами стали спускаться в долину. Перед тем как последовать за профессором, Семён ещё раз подошёл вплотную к фотографу и спокойно без злобы произнёс:
- Губа, вы меня уже, надеюсь, узнали за эти восемь дней. Если Люда мне пожалуется на вас – считайте, что на всю оставшуюся жизнь вы остались без зубов. Я не шучу. Уж больно мне не нравится, как вы посматриваете своим похотливым взглядом в её сторону. Считайте ваше с ней здесь кратковременное пребывание без нас своеобразным психологическим барьером: перешагнёте его – и вам конец. В прямом и переносном смысле. Усекли?
И не дождавшись ответа, бросился догонять своего начальника.
Люда осталась стоять, опустив руки.
Постепенно светало, и рассвет довольно быстро – намного быстрее обычного природного времени заполнял всю долину – от широкого извилистого оврага с оползнями, до подножия далёкого, еле заметного в очертаниях острозубого хребта на горизонте. Там в долине где-то должны были быть уцелевшие лошади; там должен был быть Саша; туда же и ушли Василий Михайлович с Семёном.
Люда порывисто вздохнула.
Насколько она знала, их маршрут должен был проходить вдоль извилистых изломов побережья озера: между ним и такой же извилистой, быстрой и полноводной рекой Куминой, оставляя в стороне такие населённые пункты, как Кумора, Курумкан и Баргузин. Как уже упоминалось, географическое и геологическое положение Зоны отчуждения представляло собой некий природный треугольник с его вершиной к югу – там, где река соединяется с озером, и конечным пунктом экспедиции был населённый пункт Усть-Баргузин, расположенный уже за вершиной данного геологического треугольника, сотворённого самой матушкой–природой и вмещавшего в себя всю природу Байкала. Таёжные массивы лесов, долины, притоки рек, бесчисленные болота, большие и малые каскады озёр, входящие в водный масштаб Великого озера, в которых водились десятки видов рыб, пресмыкающихся и земноводных. Люда знала, что в конце их маршрута – если они пройдут всю Зону целиком – им придётся форсировать последний участок Кумины, чтобы затем добраться до цивилизации, посёлка Усть-Баргузин. Там их должны были встречать, ждать друзья и вертолёт, который затем должен перенести их в сторожку к бурятам с лошадьми. А оттуда уже назад в Нижнеангарск.
Люда выпрямилась и бросила взгляд на Губу. Тот молчаливо разжигал костёр и, похоже, совсем не интересовался происходящим вокруг. Он думал. Он размышлял.
Такой был расклад всех дел и происшествий в экспедиции на утро восьмого дня их пребывания в Зоне отчуждения. Байкал уже вобрал в себя всех её участников. Назад пути не было, и кто знает, поверни они сейчас назад, смогли бы они вновь выйти к цивилизации?
Хозяин Байкала уже взял их к себе. Поглотил, привлёк, растворил и сделал частицей своей природы.
Но никто об этом пока не знал.
********
- Что-то здесь не так, Василий Михайлович. Сами попробуйте, - констатировал удивлённо Семён, отдёргивая руку. Он только что наткнулся на нечто непонятное и доселе неведомое.
Время было около двух часов пополудни, и всё это время они продвигались по долине, делая десятиминутные перерывы и пуская в небо ракеты. Кричали, звали Сашу, оглядывались в сторону лагеря, который, собственно давно уже исчез из виду, но там, похоже, всё пока оставалось спокойно, раз в небо не взлетела ракета. Так и шли. Так и искали Сашу, впрочем, пока безрезультатно.
В долине всё было разрушено от урагана: кругом валялись тушки вздувшихся от затопления животных, вывороченные смерчем деревья и кустарники, вырытые оползнями овраги; приходилось двигаться с осторожностью, переступая на каждом шагу через бесчисленные препятствия и идти наугад по направлению к маячившему на горизонте хребту. О каких-либо следах не могло быть и речи – всё было изрыто, вспахано, изрезано воронками и оползнями, будто над долиной промчалась сама Смерть с её жуткой и острой косой.
Семён шёл впереди и внезапно наткнулся на какую-то преграду, не позволяющую продвигаться далее. Нечто тягучее и плотное, невидимое человеческому глазу, не пускало его дальше. Вытянув руку и пытаясь пощупать неведомое, он тут же её отдёрнул.
- Что-то плотное, как какой-то кисель или английский пудинг. Дотроньтесь, Василий Михайлович, это довольно любопытно, - уже без опаски протянул руку Семён.
Профессор подошёл вплотную к своему младшему другу и попробовал непонятную субстанцию наощупь. Рука скользнула вниз, и только тут оба путешественника заметили едва различимые волны вибрации, растекающиеся во все стороны от точки соприкосновения. Прозрачность невидимой стены чуть помутнела, вибрация перешла в мелкое содрогание, будто «пудинг» ткнули пальцем. Всё, что они наблюдали сквозь дымчатую плёнку – деревья, траву, ручьи и облака на небе - всё вдруг зарябило и заколыхалось, покрывая плёнку едва заметной паутиной.
- Всё ясно, Сёма. Мы наткнулись на участок границы, так называемого энергетического купола или сферы, как хочешь это называй; я нечто подобное предполагал после этих, посетивших нас аномалий. Полагаю, что высота данного невидимого барьера не менее пятидесяти метров, иначе наш вертолёт мог бы опуститься ниже. Они мне по рации передавали, что их не пускает вниз какая-то гравитационная сила: всё время отталкивает вверх, и потому они нас не видят. Я полагаю, что все мы, включая Люду, Губу, Сашу, бурятов и лошадей, находимся сейчас как раз внутри этого купола, иными словами – в самом что ни на есть логове Зоны отчуждения. Шесть дней назад, мы незаметно вошли в этот энергетический купол, сегодня с тобой прошли долину, и вот теперь наткнулись на одну из его границ. Мы, друг мой, под колпаком, как сказал бы Мюллер дружище Штирлицу.
Профессор что- то прикинул в уме и, подняв палец вверх, молвил:
- По моим подсчётам, радиус этой неведомой нам сферы составляет никак не меньше четырёхсот, а то и пятисот километров в поперечнике.
- Ого! – вырвалось у Семёна.
- Да. Не меньше. Вот тебе и аномальная зона. Да ещё и магнитная. Вертолёт что-то же должно было отталкивать вверх, не так ли? И если бы мы, допустим, с тобой пошли в разные стороны вдоль этой невидимой границы, то встретились бы на противоположной стороне месяца через четыре, учитывая скорость продвижения по тайге и всевозможные задержки в виде привалов и ночлегов. Вот, судя по всему, какого размера данная территория под аномальным покрытием. Как теперь не поверить бурятам? Хозяин Байкала отныне не намерен нас выпускать из своих владений. Взял к себе – добро пожаловать. А назад? Уж теперь и не знаю…
Семён тоже пытался просунуть руку сквозь дрожавшую от вибрации прозрачную субстанцию, даже пробовал с разбегу прорваться наружу, но каждый раз мягко отбрасывался назад неведомой силой, словно мячик от колыхавшегося надувного матраса. Раз прыгнул, два прыгнул, поднял с земли толстую заострённую ветку и попытался проткнуть – всё бесполезно; ветка натыкалась на невидимое препятствие, а желеобразная масса только колыхалась подобно холодцу в тарелке, и через секунду-другую приобретала первоначальную форму.
- Вот что, Сёма… давай разойдёмся вдоль этой стены и прощупаем её хотя бы с пару километров – ты в одну сторону, я в другую, по километру на каждого. Будем кричать друг другу и так же продолжать звать Сашу. Ружья у нас есть. Сколько у тебя ракет осталось?
- Четыре.
- У меня тоже. Попытаемся нащупать хоть какой-либо пробел в этой стене. Какую-нибудь дыру, прореху или что там ещё применимо к ней… Одним словом, что-то похожее на выход. Спустя час, когда уже не будем слышать друг друга, выпустим по ракете, чтоб знать, что всё в порядке, и если эта субстанция сплошная и ничего не изменилось, вернёмся сюда назад. Согласен?
- Конечно. А в случае опасности – выстрел в воздух из ружья. Тогда бросаемся друг к другу.
- Да. В любом случае, придётся возвращаться затем в лагерь, даже если не найдём Сашу; там же Людочка с этим Губой. А я ему уже не особенно-то и доверяю.
Василий Михайлович подмигнул, делая пробный шаг в сторону своего обхода:
- Минифотоаппарат видел у него? С микроплёнкой…
- Нет, - с удивлением поднял брови Семён.
- А я видел. Хоть он его и прячет. К слову, это теперь наша единственная уцелевшая после грозы камера. На неё мы должны снимать все доказательства аномалий, которые будут с нами происходить. В противном случае нам просто не поверят. Луну и спираль мы уже прозевали, но уверен, это только начало. Вернёмся в лагерь, я потребую миникамеру в общее пользование. Ты мне поможешь?
- Не сомневайтесь,- хмуро ответил Семён и, вскинув винтовки на плечи, оба друга, согласно уговору, начали расходиться в разные стороны вдоль прозрачной стены.
- Как там дела? – перекрикивались они, пока позволяли голосовые связки.
- Чувствую какое-то электричество в воздухе. Руки и ноги покалывают…
- Я тоже чувствую нечто подобное. Странные ощущения… к чему бы это?
Голоса всё удалялись, пока не пропали вовсе. Дальше продвигались молча, поскольку докричаться друг до друга уже не представлялось возможным.
Семён шёл вдоль границы сферы и держал постоянно руку на поверхности – гладкой как стекло и немного податливой под его нажимами. Временами он поглядывал на часы, и в который уже раз удивлялся: они у него были не на батарейках. Они были механические. Но, как и рации, как и компасы, они также вышли из строя, а ведь он заводил их вчера вечером. Впрочем, подумал он, после спирали и пульсирующей в небе луны можно было ожидать чего угодно. Механика, так механика. Чёрт их знает эти магнитные поля, да ещё и в аномальной зоне. По его подсчётам можно было уже возвращаться назад – километр он точно осилил. Материал субстанции шёл сплошным слоем без каких-либо изъянов. Сквозь него видны были деревья, ручьи, болота, но дотянуться до них не представлялось никакой возможности.
Тут всё и произошло…
********
Василий Михайлович, выпустив час назад ракету и увидев ответную, уже подходил к месту встречи: он также не обнаружил ничего похожего на то, как им выбраться из этого замкнутого, по всей видимости, пространства. Сквозь преграду были видны начинающиеся холмы перед подножием хребта, ручьи, деревья, не тронутые ураганом, птицы, парящие в небе; сразу рядом – протяни, казалось руку, – и на соседнем дереве за невидимой преградой прыгает белка, а чуть дальше пробежал бурундук. Профессор уже догадался, что ураган промчался только внутри купола. Снаружи природа и не думала буйствовать: всё жило, ползало, летало.
И тем более теперь было странным, что наклонившись над очередным вывороченным кустом в надежде обнаружить источник природного магнетизма, он внезапно от неожиданности отпрянул. Странность заключалась в том, что на него с земли… смотрели глаза.
Огромные, величиной с чайные блюдца, с неподвижными зрачками, плоские, зелёные, сливающиеся своим цветом с травой и немигающие – они смотрели прямо на него и наблюдали за ним с осмысленным интересом.
Профессора прошиб холодный пот. Такого безотчётного ужаса он не испытывал с раннего детства, даже в самых страшных своих снах. Что-то неведомое, неизвестное ему и науке лежало сейчас в траве и наблюдало за ним. Глаза, казалось, изучали его и просвечивали насквозь, будто сканировали его мозг. Они были разумными.
Горизонтальные зрачки как у мифического сатира в козлином обличии настороженно следили за всеми движениями путешественника, непонятно каким образом, оказавшемся на их пути. Василий Михайлович на миг даже почувствовал себя под окуляром микроскопа, словно его кто-то изучает в качестве подопытной бактерии неизвестного вируса. Несомненно, взгляд, направленный на профессора, излучал… интеллект.
От этой твари, лежащей в траве и смотрящей на него, шёл омерзительный трупный запах, будто только что открыли какой-то мясоперерабатывающий завод с хранилищем протухших внутренностей. Смрад возник ниоткуда. Только что воздух был чист и даже в какой-то мере стерилен от электричества – как вдруг наполнился непереносимой вонью, способной свалить с ног кого угодно.
Профессор отскочил на шаг в сторону и, прикрывая нос рукой, дёрнул плечом, чтоб скинуть винтов-ку. Что делать? Стрелять?
Тут он, собственно и увидел это нечто целиком…
То, что он раньше принимал за участок уже зеленеющей весенней травы – всё это вдруг пришло в движение, вздулось конвульсиями, и… поползло в ближайшие кусты. Скорее, даже не поползло, а поплыло (так уместнее будет). Существо было похоже на постельное одеяло – такой же формы и толщины, когда ты укрываешься им ночью от холода: оно стлалось по земле, обволакивая собой каждую выпуклость, каждый камень, каждый торчащий из почвы сучок, пригорок, впадину, ямку. Так под водой на дне океана скользят над рифами и кораллами осьминоги, скаты и морские звёзды, обволакивая их своими телами и повторяя их очертания. Волнообразными движениями, эта противная и леденящая кровь тварюка, медленно, не спуская глаз с профессора, поползла, поплыла в сторону, где и затерялась вскоре в кустах. Однако запах разложения всё же остался.
Василий Михайлович стоял в оцепенении и не смел шевельнуться. Костяшки пальцев, сжимавшие ружьё, побелели и онемели, до такой степени он обхватил ствол винтовки.
Что ЭТО было?
Метров шесть длиной и столько же шириной, словно правильный геометрический четырёхугольник в ученической тетради: зелёное, пульсирующее, волнообразное, обволакивающее своей тонкой плотью любые препятствия, как какое-то покрывало на пикнике – с глазами, подобными блюдцам чайной церемонии, и горизонтальными зрачками с определённой степенью разума в них. Профессор ущипнул себя за руку.
И только тут закричал. Закричал и выстрелил в воздух, справедливо полагая, что такое создание здесь могло быть не одно.
И был прав.
Сразу за упавшим деревом, снесённым ураганом, начинался огромных размеров котлован, образовавшийся, очевидно, пронёсшимся смерчем. Глина и земля были разворочены, куски почвы и груды камней валялись по всему периметру ямы, как вокруг воронки при взрыве снаряда. И вот к этому-то котловану и стремились со всех сторон подобные твари, увиденные профессором. Всё ещё наблюдая за ним своими поперечными зрачками, первая тварь подползла к краю ямы, обволокла своей плотью насыпь, перевалилась, и плюхнулась на дно, издав при этом что-то похожее на уханье ночной таёжной совы. Из-за насыпи Василию Михайловичу ничего не было видно и, превозмогая тошноту (прикрывая рукой нос и рот), он осторожно пододвинулся к краю воронки, дабы узреть происходящее внутри.
Весь котлован кишел мерзкими созданиями: они сползали со всех сторон, сваливались друг на друга, и издавали при этом хлюпающие звуки, словно удары ладонью по воде. Вся эта масса зелёной, бугристой, похожей на огромную пористую губку бурлила, вздыхала, поднималась и опускалась в такт одной им известной и неразличимой для человеческого уха мелодии. Омерзительный запах вызывал приступы рвоты. Дышать было просто невыносимо, и Василий Михайлович отшатнулся, пытаясь прийти в себя, но его тут же вырвало прямо под ноги. Сознание начало мутиться. Отступая шаг за шагом, не видя, что твориться за его спиной, он споткнулся о вывороченную корягу, упал, и со всего размаху ударился затылком о торчащий из земли сук: сантиметров на восемь ниже – и этот сук вошёл бы ему между шейными позвонками, вызвав паралич на всю оставшуюся жизнь. В глазах потемнело, и последнее, что выдал его мозг своему сознанию, это кишащая, пульсирующая и смотрящая на него сотнями глаз зелёная масса, будто просящая: «Вытяни нас отсюда… вытяни. Освободи».
Профессор впал в небытие и начал бредить.
Семён, уже подходивший к месту их встречи, услышал выстрел метрах в ста от себя и с обнадёживающим криком бросился через кустарник на помощь. По их обоюдной договорённости выстрел в воздух означал крайнюю опасность. Следовательно, с его начальником что-то случилось. Профессор в беде.
Подскочив к нему, он проверил пульс, плеснул в лицо воды из фляги… и только тут ощутил вокруг себя трупный и гнилостный запах, исходивший, казалось, отовсюду. Семён закашлялся, и слезящимися глазами посмотрел на вздрагивающие веки профессора.
- Как это вас угораздило, Василий Михайлович? Второй раз.
- Да? – профессор поморщился и приподнялся, привалившись к торчащему суку. – А первый когда?
- Первый при урагане. Забыли?
Начальник экспедиции кивнул и потрогал сзади затылок. Крови, похоже, не было, и это хоть как-то бодрило.
- Идти сможете? Я вас подхвачу под мышки – нужно поскорее убраться от этого смердящего трупного запаха, а то нас ненароком вывернет наружу.
Спустя несколько секунд они уже ковыляли вдвоём, покидая эту негостеприимную территорию. Поддерживаемый другом профессор, тут же рассказал Семёну и за котлован, и за кишащих в нём тварей, и за свой обморок.
- Вы выстрелили в это исчадие ада?
- Нет. Не хватило духу. Стрелял в воздух. Глаза, Сёма. Глаза! Они светились разумом, чёрт бы их подрал! Такие глаза могут быть только у существ с развитым интеллектом. Но…
Они присели на короткое время: запаха как такового уже не было, и можно было вздохнуть свобод-нее.
- Но, - повторил профессор. - Ты много знаешь существ на Земле, которые могут смотреть человеку в глаза и показывать, что понимают тебя?
- Ну, - замялся Семён, вспоминая в уме. – Собака, обезьяна, дельфин…
- Да. Но даже их, в какой-то степени разумный взгляд, не идёт ни в какое сравнение с тем, что я видел. Когда это «одеяло» смотрело на меня, мне чудилось, что меня рассматривают словно под микроскопом, а когда я заглянул внутрь воронки и увидел сотни их глаз, то почувствовал как бы их просящую помощь: «Вытащи нас отсюда… помоги нам…». Вот тогда-то я и оступился, ударившись, видимо, затылком о торчащий сук за спиной. Мы, Сёма, открыли с тобой новую форму жизни, доселе неизвестную науке! Соображаешь? Я видел в их глазах другой, иной интеллект, определённо непохожий на собак и обезьян. Он был… разумнее!
Профессор досадливо махнул рукой куда-то в сторону: - Второй раз уже жалею, что не потребовал фотоаппарат у Губы. Первый, когда крутилась спираль и пульсировала Луна. Какие бы кадры теперь были у нас! Какие доказательства аномалии! И сейчас вот эта неизвестная жизнь. Целый обособленный биом! И где? Здесь, на Байкале! Представляешь, какая сенсация в мире науки?
Оба сидели и обдумывали сложившуюся ситуацию, рассказывая впечатления от их разведки.
По их подсчётам и по карте маршрута, они должны были увидеть побережье Байкала к вечеру следующего дня, если конечно не помешают новые сюрпризы. Одна мысль, что Саша исчез, сгинул неизвестно куда, рушила все их планы и весь свой маршрут намеченный ещё в Нижнеангарске. Семён, независимо от профессора, вёл свою картографию и обозначал на своей карте продвижение экспедиции. Однако на карте Баргузинский треугольник представлял пустую местность, никем ранее не изученную, заповедник, куда не захаживали даже местные охотники и рыболовы, – наверное, последнее белое пятно, куда не ступала ещё нога учёного человека, естествоиспытателя, геолога или изыскателя. Поэтому, занеся на свою карту примерную границу купола и обозначив место котлована, оба друга поспешили к оставленному лагерю, выстрелив предварительно в небо по ракете, чтобы Люда знала, что они возвращаются.
Возвращаются без Саши.
Что они ей скажут?
Двое путешественников прибавляли шаг, и к вечеру вышли в поле видимости своего лагеря.
Но тут что-то было не так…
********
Подходя к поляне, оба друга поняли, то здесь что-то произошло: костёр не горел, ужин не готовился, вещи и разбросанное оборудование так и валялось никем не прибранное. Всё оставалось именно так, как они покидали поляну рано утром. Ни Люды, ни фотографа…
Казалось, что территория у оврага покинута давно и в полной спешке.
Мало того, подойдя почти вплотную к палатке, путешественники внезапно почувствовали резкий перепад температуры, словно из натопленной бани термометр сразу вынесли на мороз. Если в начале лужайки тёплый апрельский ветерок ещё обдувал их лица, то теперь же, чем ближе они подходили к центру поляны, тем больше, шаг за шагом, становилось всё холоднее и холоднее. Если в начале поляны температура держалась в пределах нормы, где-то на уровне пятнадцати градусов по Цельсию, то уже у самой палатки чувствовалось резкое её понижение сразу градусов на десять.
Приблизившись к растяжке, Семён откинул один из пологов палатки и заглянул внутрь. Так и есть: пусто. Василий Михайлович тоже подошёл. Это была их палатка – Люды и профессора.
Увы. Аптечка лежала раскрытой и на покрывале были разбросаны медикаменты, будто их вначале собирали, а затем по какой-то причине бросили всё впопыхах и забыли. Тут же валялись наспех вываленные из сумок тёплые вещи, его и Люды: свитер, вязаная шапка, строительные утеплённые рукавицы, ватная куртка и штаны, в которых профессор ещё выходил из Нижнеангарска. Девушкин тёплый комбинезон валялся раскрытый с наполовину расстёгнутой молнией: создавалось впечатление, что Люда хотела его быстро надеть, судорожно просовывая ноги в штанины, но ей что-то помешало, и она бросила его, так и не успев надеть полностью. Бросила, а затем исчезла.
Семён сделал обход вокруг палатки и выпустил в небо ещё одну ракету, продолжая кричать и звать девушку. Разбрызгивая искры, оранжевый снарядик медленно спускался в вечернем небе на маленьком парашюте. Всё дышало тишиной и спокойствием, если не считать необычного перепада температуры и отсутствия каких-либо звуков. Природа, казалось, замерла в некоем ожидании чего-то не-известного и неподвластного разуму. Оба уже отошли от костра и палатки, продолжая чувствовать непонятное понижение температуры.
- Не вижу винтовки и револьвера Люды.
- Взяли с собой?
- Похоже на то. Почему же не стреляли ракетницей? И откуда этот собачий холод?
Профессор слегка поёжился: определённо, чем дальше от палатки они кружили в поисках следов, тем становилось холоднее, а когда приближались, температура возвращалась в норму.
- Чувствуешь?
- Похоже, там за палаткой будет ещё сильнее пробирать. Гляньте на деревья, Василий Михайлович. В пятидесяти метрах от нас, они уже покрыты инеем…
И у того, и у другого изо рта уже густо вырывался пар, руки озябли и щёки покрылись румянцем; в пятидесяти каких-то метрах от центра лагеря температура понижалась, едва ли не до минус пяти граду-сов по Цельсию, а дальше от палатки, возможно, и ещё ниже.
- Холодно-то как, - наклонился Семён и потрогал рукой слегка подмёрзшую землю. Василий Михайлович остановился рядом, и только тут понял, почему его друг поднял руку.
В двадцати шагах от пригорка, на котором они остановились, на земле, покрытой инеем, отчётливо вырисовывались очертания правильных геометрических кругов, словно выведенных на бумаге ученическим циркулем. Как будто гигантская бритва прошлась вокруг, сбрив начисто всю весеннюю растительность, успевшую прорасти с начала апреля. Круги шли один внутри другого по мере убывания, постепенно уменьшаясь в диаметре, и имея расстояние в несколько метров: так центробежно расходятся круговые волны, когда в воду падает камень. Семён с профессором подошли ближе. Внешняя окружность, начинающаяся теперь прямо перед их ногами, охватывала своим диаметром довольно объёмную территорию, внутри которой располагались такие же окружности меньшей площадью. В центре кругов ничего не было: ни травинки, ни куста, ни большого или малого дерева. Всё было голо. Как корова языком слизала, невольно подумалось Семёну. Он подошёл вплотную к границе первого круга и поддел ногой кусок бесформенного замёрзшего вещества красновато-бурого цвета, похожего на губку. Где-то он уже видел нечто подобное, и, причём недавно. Такие ошмётки валялись повсюду.
- Старый знакомый, - констатировал он и посмотрел вокруг себя. – Ночной гость. Это существо разлагается, что называется, на глазах, если бы мы имели шанс его наблюдать.
- Ты об овраге у нашего лагеря?
- Да. Во время бури. Там тоже кругом валялись такие же куски разлагающейся плоти. И снова это создание мы не видим. Интересно, что эта тварь представляет собой? Гигантскую миногу? Подобие тех глазастых одеял в котловане?
- Судя по структуре кусков, что-то пористое, как сгустки полимерного поролона. Не находишь?
Следы Люды и Губы перед внешней окружностью резко сворачивали в сторону леса. Следы же бурятов, выходящие из того же леса с другой стороны, напротив, резко обрывались у её границы. Последний отпечаток был наполовину срезан круговой линией; задняя часть подошвы, она же пятка оленьего пима, находилась снаружи, и… всё. Ни продолжения, ни носка внутри: как при заступе на беговой до-рожке стадиона.
- Вот это да! – резко выпрямился Семён.- След словно лазером срезанный. Такое впечатление, что проводники сломя голову кинулись в этот заколдованный многоярусный круговорот, или ту же спираль, как хотите. И… пропали. Исчезли. Испарились.
- Как когда-то наши собаки, - добавил профессор. – Тут никакая наука не поможет.
Семён только развёл руками. Холод начал основательно пробирать обоих. Пора было вернуться в палатку и что-нибудь надеть на себя.
Всё это время они продолжали выкрикивать имена, но ответа не получали. Звали и Сашу, и Люду, и бурятов. Даже Губу Василий Михайлович выкрикивал по имени. Всё напрасно. Кругом стояла всё та же могильная тишина, будто они находились среди древнего погоста. Уже повернувшись к лагерю, чтобы сбегать и быстро натянуть на себя свитера и куртки, оба внезапно замерли на месте.
- Что за… - оборвался Семён на полуслове, поскольку в этот момент, в этот миг, произошло сразу два события.
Первое – изнутри циклопических кругов, откуда-то из самого их центра послышался слабый отдалённый крик помощи, заглушенный немалым расстоянием. Кричал кто-то из бурятов.
И тут же сразу второе – над верхушками деревьев, далеко в глубине леса, чертя светящуюся пунктирную линию, к небу вверх взмыла оранжевая ракета.
…И то и другое произошло одновременно.
********
Пробираясь сквозь поваленные бурей деревья, путешественники вскоре выскочили на небольшую поляну, откуда, видимо и была выпущена ракета. Всё это время они не переставали кричать, призывая Люду и фотографа оставаться на месте. Здесь было уже теплее: температура держалась в обычном режиме, как будто и не было того леденящего холода внутри концентрических кругов. По ветвям прыгали белки, в воздухе летали птицы, из-под ног разбегались мелкие грызуны, – весь лес жил обычной байкальской жизнью, готовясь к ночи. Всё шуршало, всё шелестело, где-то покрикивали совы, слышался даже отдалённый рык байкальской рыси, вышедшей на охоту – не было только Люды с Губой.
… Но было что-то другое, не совсем понятное для выскочивших на поляну двух озабоченных путешественников.
Быстрым взглядом они окинули местность и заметили, что у противоположного края неровной с кочками поляны раскинулось болото. Кустарник там уже поредел и переходил в болотистые камыши, встававшие за деревьями сплошной стеной.
И вот там-то, на одной из кочек…
Лежало тело.
У обоих друзей едва не оборвалось сердце: вдруг Люда?
В начинающемся болоте, среди камышей и мха, на одной из кочек распростёрлось тело молодого на вид человека в шлемофоне и лётной куртке пилота. Голова лежала немного вывернутой в сторону, будто он перед кончиной пытался рассмотреть местность вокруг себя. Руки со скрюченными от судорог пальцами вцепились в ближайший куст, а за сапогами-унтами виднелся неровный след: лётчик несомненно пытался ползти, но непонятная смерть настигла его на середине пути. Ещё немного, и он бы выбрался на поляну. Хотя, с другой стороны, ему и на кочке ничто не угрожало, - так, во всяком случае, показалось обоим путешественникам. Куда же он в таком случае полз? Одна сторона его лица была уткнута в землю, а на другой, повёрнутой в сторону, в небо уставился остекленевший глаз неприкрытый веком. Русые волосы выбивались из шлема, ко рту из наушников был проведён ларингофон, на руках были перчатки. На левом запястье часы-компас… разумеется, неработающие. Что ещё?
Профессор присмотрелся более внимательно.
Так и есть. Всё обмундирование: куртка, шлем, унты, ларингофон, часы – всё было времён второй мировой войны. Выпуска сороковых годов.
Он выпрямился и бросил удивлённый взгляд на Семёна.
- Ты что-либо понимаешь?
Семён тоже стоял в замешательстве.
- Понимаю только то, что перед нами мёртвый лётчик, непонятно каким образом здесь взявшийся, и принадлежащий к эпохе Великой Отечественной войны.
- Да. И почти как живой, вот что интересно. Ни трупного разложения, ни смрадного запаха, ни окоченения, в конце концов. Будто он вот только сейчас, в эту самую минуту умер, перед этим пытаясь ползти сквозь кустарник, чтобы выбраться на поляну. Что его могло так внезапно убить? Ни крови, ни ран…
Семён в свою очередь наклонился и осторожно пощупал пульс на шейной артерии.
- Пульса нет, - констатировал он и, выпрямившись, почесал кончик носа. - Откуда здесь на Байкале мог объявиться лётчик времён второй мировой войны, если немцы даже до Урала не доходили? Насколько я знаю, боевые действия здесь не велись. Смотрите! – он указал пальцем вниз. – У него из-под живота что-то виднеется.
Только теперь они перевернули тело и осмотрели присыпанное почвой лицо лётчика полностью.
Молодой, чуть старше Санька, подумал Семён. Погоны младшего лейтенанта, а если погоны, то это уже сорок третий год – их как раз перед этим ввели. Тут же лежал и офицерский планшет, коричневый, кожаный, замеченный Семёном.
Так! – решил профессор. – Тело пока оставляем, никуда не денется. Берём планшет и двигаемся дальше. Люду-то мы до сих пор не нашли. Найдём, вернёмся и все вместе уже более детально его осмотрим: в карманах покопаемся, может, документы какие найдём. Заодно и похороним по-человечески. Но это позже. Не будем забывать, что там внутри кругов кричал кто-то из бурятов, очевидно, зовя на помощь. Вот ситуация! – грозно осмотрел он поляну. – Хоть разрывайся! Сейчас главное – дочка.
И как бы в подтверждение этому, из-за отдалённого от них дерева раздался радостный крик.
На поляну выбежала Люда и кинулась в объятия профессора, бросив ружьё тут же под ноги. Следом за ней вышел угрюмый фотограф, явно не особо обрадованный встречей.
- Господи! – восклицал радостно начальник экспедиции, целуя в щёки счастливую девушку. – Жива! Цела, невредима!
В течение нескольких минут путешественники закидывали друг друга вопросами и наперебой рассказывали события.
- Ни парашюта рядом, ни обломков самолёта, так? – профессор посмотрел на обоих.
И Губа и Люда отрицательно мотнули головой.
- Ни следов крушения в радиусе километра, ни пропаханной фюзеляжем колеи или следов шасси.
- Кусков парусины и обрывков строп тоже нет, - добавил Семён.
Все уже быстрым шагом направлялись в сторону загадочных кругов, и весь этот разговор происходил на ходу.
– Тогда каким образом он здесь оказался? И почему без документов?
Увы. Ответов пока не было.
Возле кругов ничего не изменилось. Вот и следы. Теперь было отчётливо видно, что их четыре пары – в первый раз двое путешественников особо их не различили.
- Видишь, дочка, почему Семён спрашивал вас за следы и крики? Одни отпечатки ваши, другие проводников. Сашиных нет. И раз вы, пробегая здесь, их не заметили, то они появились после вас, иными словами, после того, как вы с Николаем углубились в лес. И один из отпечатков, последний, обрывается посередине, будто, как Семён заметил, лазером срезанный. Впрочем, к чему гадать. Ты, дочка оставайся здесь, - у профессора уже вырывался пар изо рта, - а мы тем временем войдём внутрь этих кругов и попытаемся спасти братьев.
Семён сложил ладони рупором и прокричал в сторону центра окружностей. Прислушались. Никакого ответа. Прокричал снова. Тишина.
- У нас осталась ещё одна ракета, - вспомнила Люда.
Через пару секунд вверх с шипением и хлопком унеслась оранжевая точка, где достигнув конца границы прозрачной сферы, рассыпалась на сотни маленьких искорок. Дальше оставаться без действия было невозможно. Холод пробирал всё тело, руки начинало пощипывать: Семён наклонился, подобрал камень и швырнул внутрь первой окружности. Пролетев несколько метров, он упал внутри первого круга, моментально покрывшийся едва заметным инеем.
- Потрясающе! – воскликнул профессор. – Температура-то, вовсе и не шуточная! Градусов двадцать сразу будет.
Следующий камень, запущенный уже более сильно, долетел до второго круга, пересёк его и упал, превратившись в ледышку. Люда от удивления вскрикнула. Все недоумённо переглянулись.
Всё ясно, - сделал заключение Василий Михайлович. – Хотя ни черта тут не ясно. Чем дальше вглубь кругов, тем холоднее температура. Такого физического явления, я в природе не встречал нигде на планете. Очередная аномалия Баргузинской зоны отчуждения. Если в первом круге температура где-то минус пятнадцать, во втором минус двадцать, в третьем минус, предположим, тридцать, то в четвёртом ещё холоднее, пока в центре, в самом маленьком круге не будет градусов шестьдесят, а то и того ниже.
- И там где-то в одном из кругов наши буряты, - дрожа от холода, добавила девушка. - И мы даже не знаем, каково общее количество этих кругов.
Профессор уже принял решение.
Где-то далеко, внутри кругов послышался еле различимый то ли всхлип, то ли стон. Потом через несколько секунд тихий призывный крик. Сомнений быть не могло: кричал человек.
- Скидывай куртку! - велел он Николаю. – Я иду им навстречу. Они пробыли во внутренних кругах не менее часа. Я пошёл, - он сделал первый шаг внутрь концентрированных окружностей, но тут Губа невольно вскрикнул, показывая за спину профессора. Тот обернулся, готовясь к новым неприятностям.
В туманной дымке, клубившейся над инеем, где-то в тридцати метрах от них, начали обозначаться какие-то смутные движения, словно пляшущие тени в молочной пелене тумана. Слитые очертания фигур двигались медленно, то припадая к земле, то вновь вырастая, становясь больше из-за оптического преломления лучей.
Василий Михайлович перепрыгнул первую окружность и кинулся внутрь. В глазах сразу зарябило, выступили слёзы, в нос и рот ударили потоки морозного воздуха. На одном дыхании промчавшись сквозь первый внешний круг, он тут же перемахнул во второй. Пальцы рук сразу онемели, куртка Губы съёжилась и превратилась замёрзший кокон. Полминуты – и вот уже третий круг. Теперь отчётливее стали видны силуэты: один лежащий и другой, наклонившийся над ним. Спотыкаясь и ловя открытым ртом ледяной воздух – даже через тряпицу вдыхать стало мучительно больно – профессор перескочил в четвёртый внутренний круг. В пятом уже были проводники, теперь профессор видел их отчётливо: брат пытался тянуть по земле своего брата.
Если вступлю в пятый круг – рукам конец, мелькнула невесёлая мысль, - все покроются волдырями и уши отпадут. Там не меньше шестидесяти градусов, если учесть, что здесь в четвёртом уже за сорок.
Мысль мелькнула и тут же улетучилась в глубине непослушного тела. Не до сантиментов сейчас. Он уже было занёс ногу над границей пятого круга, как почувствовал рывок; кто-то с силой отбросил его назад.
… А дальше было как в том же молочном тумане, что окружал его со всех сторон.
Семён с Губой, одетые и защищённые одеялами с ног до головы, тут же бросились в пятый круг, свалили на еловые настилы обоих братьев, вытянули хвойные полозья, схватили его самого, кинули сверху, как куль с песком и, не оглядываясь, потащили полозья назад, впрягшись в верёвки, словно лошади в телегу. Всё произошло за каких-то две минуты… и вот уже профессор сидит за первой внешней границей окружности, не чувствуя пальцев в тёплых строительных рукавицах. Рядом на настиле лежат братья, укутанные бесформенной грудой одеял. Василий Михайлович кашляет сухим приступом – видимо нахватался обжигающего ледяного воздуха. Только теперь он, наконец, начинает распознавать слова, обращённые к нему. Уши постепенно оттаивают, и слух вновь возвращается к его сознанию: во-время помог глоток спирта.
- Идти сможете, начальник? – донёсся голос Губы откуда-то из пустоты.
- Смогу… кажется, - прохрипел в ответ профессор. – Живые? – он повернул голову и посмотрел на груду одеял, над которыми возился Семён.
- Один точно жив, - ответил тот.- Тянул по земле за собой брата. У второго пульс еле прощупывается.- Голос Семёна отдавал печалью и скорбью. – Не дотянет. Оба обморожены, все незащищённые части тела в волдырях. Носы и уши белые, хорошо ещё, что у них рукавицы были про запас и ноги в оленьих пимах. Однако и то и другое так же обморожено.
Семён скептически осмотрел начальника:
- Вы тоже хороши! Без перчаток, в двух куртках, кинулись на помощь. И много вы помогли? Сами едва в ледышку не превратились.
- Я их увидел и бросился. Ты бы не так поступил?
- Так, так. Ладно, нужно срочно их доставить в лагерь, там уж Люда позаботится.
Не теряя ни минуты, вся процессия спасателей стремительным рывком направилась в лагерь.
Круги остались позади.
********
В эту ночь, понятное дело, было не до сна. Спали урывками, прикорнув на полчаса то один, то другой, то третий, прямо в спальных мешках у костра. Люда то и дело меняла повязки обоим братьям, хотя понимала, что первому из них жить оставалось недолго. Степень обморожения была несовместима с жизненными функциями его организма. Весь покрытый волдырями и разлагавшимися теперь от тепла язвами, полученными им при минусовой семидесятиградусной температуре, он практически не приходил в сознание. Незащищённые части лица и тела местами облезли, местами покрылись коростой с начинающимся гноением тканей. Его раздели в палатке, укрыли одеялами, но было видно, что едва ли он протянет следующий день, поскольку руки и ноги были обморожены до самых костей и суставов. Если он даже не умрёт к утру, то будет мучиться всё оставшееся и отведённое ему Богом время. Гангрена уже сейчас запускала свои щупальца в его конечности.
Второму проводнику повезло чуть больше. Почему? Никто пока не знал. Он не только вытащил своего брата из внутренних кругов, но и пострадал значительно меньше. Сейчас он тоже лежал под одеялами и метался в бреду, но меняя ему повязки, Люда была уверена, что он выживет и через время сможет продвигаться дальше. Был бы на связи вертолёт, несомненно, обоих бурятов отправили бы срочно на Большую землю – как с недавних пор стали называть путешественники всё то, что находилось за пределами Баргузинского заповедника.
Что касается Василия Михайловича, то он ещё, на удивление, легко отделался. Если бы Семён его вовремя не выдернул из пятого круга, экспедиция вполне возможно осталась бы без своего начальника.
Люда наложила ему компрессы на нос, уши, щёки, руки – они более других частей тела пострадали, - и он мог уже шевелить пальцами, хотя кисти рук и были основательно перебинтованы. Хорошо помогала стрептоцидовая мазь, антибиотики и два крупных глотка неразбавленного спирта, после которых у него из глаз брызнули слёзы. Страшно было даже подумать, если бы аптечка сгинула в водовороте смерча и все лекарства пришли бы в негодность: вот тогда точно в экспедиции настала бы полная катастрофа. Но к счастью, медикаменты большей частью сохранились, и основную помощь они сейчас оказали.
Настроение в лагере было угнетенно – растерянное. Обстановка тревожная. Сашу так и не нашли, лошади пропали, и никто не знал, что именно преподнесёт им наступающий день. К тому же, появились ещё и тяжело раненые. Поход в неизвестность всё более становился опасным для жизни, и возникла необходимость пересмотреть все свои планы и дальнейшее передвижение по ранее назначен-ному маршруту.
- Как же так у них там получилось, что один обморозился почти до основания, а второй остался не только на ногах, но и смог какое- то время тащить за собой своего брата? – вслух размышлял Семён.
Профессор курил и воспалёнными глазами смотрел на блики огня. Ночь выдалась относительно тёплой и спокойной. Луна уже не пугала своими кровавыми размерами и вместе со спиралью, грозой и смерчем отошла сейчас на вторичный план их обобщающей беседы. Нужно было во всём разобраться и наметить планы на будущий день и на маршрут в целом.
Люда начинала дремать. Николай Губа сидел тут же и доливал в свой кофе спирт. Как всегда молчал.
Профессор думал, а Семён размышлял вслух:
- Семь дней шли нормально, без каких-либо происшествий, если не считать исчезновения собак, но мы до сих пор не знаем причины – может они действительно вернулись назад в сторожку. По подсчётам, на одиннадцатый день должны были выйти к побережью озера. И тут на тебе! Восьмой день принёс первые глобальные сюрпризы. Ураган, спираль, гигантская Луна в небе, неизвестное чудище, оставившее свои куски плоти в овраге. Затем …
- Исчезновение Саши, - сквозь дрёму добавила Люда, и едва не расплакалась: - Саша… Сашка.
- Да, - вздохнул Семён. - И Санька потеряли. Потом эти ужасно воняющие зелёные покрывала с разумными глазами. Прозрачный купол – граница невидимой сферы.
- Если ты перечисляешь все аномалии, затронувшие нас, - усмехнулся профессор, - то не забудь необъяснимые передвижения лошадей в долине, и их ржание то тут, то там, словно они с нами играют в прятки, и мы их только слышим, но почему-то не видим.
Семён кинул ветку в костёр и продолжил свою мысль, кивнув в знак согласия. Люда снова притихла и погрузилась в дремоту.
- А круги эти? Холод такой, что впору ему быть где-то в Антарктиде на станции «Восток» или «Мирный». И кульминация всего нами видимого – этот неизвестный лётчик времён второй мировой войны, без документов… - Семён встрепенулся: - Стоп! А планшет? Мы же за планшет забыли, Василий Михайлович!
В небе бесшумными тенями проносились летучие мыши. Где-то ухнула сова, в ручье недалеко всплеснулась маленькая рыбёшка. Костёр потрескивал хвойными ветками. Четыре пары глаз смотрели на огонь, совсем не замечая игры его пламенных язычков.
Профессор протянул к Семёну руку, и тот отдал ему лейтенантскую сумку.
- Ну что ж… - кашлянул он. – Так или иначе, нам предстоит ознакомиться с содержимым. Может, хоть немного приоткроем завесу тайны. Хотя каким образом – решительно не представляю. В руках у нас есть некий артефакт, так сказать, доказательство, что лётчик не мираж и не групповая галлюцинация. Посмотрим, что там внутри?
Все придвинулись ближе к огню, и Губа подкинул ещё несколько веток. Стало светлее. Люда взглянула на братьев. Те спали. Некоторое время можно было подремать и самим, но любопытство – странное, неведомое и, отчасти жутковатое – взяли своё.
Первым делом профессор осмотрел планшет снаружи.
Он принадлежал той эпохе, о которой они первоначально подумали. Что дальше?
Раскрыв его, все четверо невольно замерли.
Василий Михайлович быстро прошёлся по многочисленным вставкам и кармашкам, но кроме вчетверо сложенной карты и чёрно-белой фотографии ничего не обнаружил. Два карандаша, линейка, транспортир и циркуль – не в счёт, хотя и они заслуживали внимания: как- никак артефакт второй мировой войны.
Интерес сразу вызвала фотография. Всем бросилось в глаза её состояние.
- Будто только что из ателье, - пробормотал Семён, беря из рук профессора снимок и поднося ближе к свету костра. – Как новенькая!
Фотография действительно была прекрасно сохранившейся. Ни пожелтения, ни повреждений от времени – даже эмульсионная плёнка блестела и переливалась в свете огня: всё говорило о том, что снимок был сделан совсем «недавно», в салоне какого-то ателье, коих перед войной было во множестве в любом большом городе Советского государства.
На снимке стоял, опёршись о высокую тумбу, высокий молодой парень в форме лейтенанта ВВС – точная копия лётчика, обнаруженного экспедицией. Сомнений, что это был он, ни у кого не возникало. Рядом у тумбы на фоне декораций горного Кавказа сидела девушка – миловидная, молодая, вся цветущая от счастья. На коленях ребёнок трёх-четырёх лет в костюмчике матроса и маленькой бескозырке. Снимок отдавал теплотой, радостью и благополучием. Всё, казалось, в этой семье было отлично: родители безмерно любили друг друга и лелеяли своего первенца. Наверное, планировали о втором сыне или дочке, но тут нагрянула война, и вот теперь этот счастливый отец и муж лежит здесь мёртвый, непонятно каким образом взявшийся из далёких времён, и как попавший сюда, на Байкал.
Семён перевернул снимок в, надежде хоть на какую-то надпись, печать ателье или подпись владельцев.
Армавир – 1941 год. Лето.
Написано химическим карандашом.
- Итак, - сделал вывод начальник экспедиции. – Лётчик тот же. Судя по всему, здесь он с женой и сыном. Но нам это ничего не даёт, кроме того, что он был женат и имел трёхлетнего ребёнка: мы по-прежнему не знаем кто он такой и откуда родом.
- Или… - Семён глубоко задумался.
- Или, - поддержал его профессор, - он сейчас женат и имеет сына. Ты это хотел сказать?
- Даже не знаю, - откликнулся его младший товарищ. – Трупного запаха нет, разложений нет, форма как новенькая… и ещё эта фотография из ателье. Такое ощущение, что ещё день назад он был жив.
- Я тоже об этом подумал, - согласился начальник. – Его как будто ЧТО-ТО выдернуло из своего, того времени и, собственно из сороковых годов, он каким-то непостижимым для нас образом оказался здесь, в 1979-м году, почти через сорок лет от своей настоящей реальной жизни.
- Вы имеете в виду искривление пространства? Так это называть?
- А как ещё? Парень из сороковых годов внезапно оказывается в конце семидесятых, да ещё и в совсем другой местности, с иным климатом, растительностью, ландшафтом, наконец. Не удивительно, что у него был такой растерянный и испуганный взгляд перед смертью, и он пытался куда-то ползти. Другой вопрос – куда? И как он вообще оказался здесь? Вот и приходят на ум всякие, ещё не доказанные альтернативные гипотезы о временных порталах, червоточинах, туннелях в пространстве и времени. А там где искривление пространства – там недалеко и до параллельного мира или иного измерения: четвёртого, пятого, шестого или двадцатого. И так до бесконечности, пока не упрёмся в горизонтальную восьмёрку, ленту Мёбиуса – символ бесконечности.
Он взял ветку и начертил на земле цифру восемь в горизонтальной плоскости.
- Самолёт, например, - продолжил профессор, - мог исчезнуть, распылившись в пространстве на атомы, а сам лётчик – уж не знаю по какой причине – сохранился, собравшись в свою атомную оболочку заново после перемещения его сюда. И оказавшись в чуждом для него пространстве, умер, опять же, неведомо от чего. Что могло его убить? Так или иначе, это пока только наши с Семёном предположения. Я сейчас не удивлюсь, если развернув карту, мы обнаружим в ней схему или план военных действий какой-нибудь воздушной эскадрильи из десятка наших самолётов во время боевых вылетов. И годы будут от сорок третьего и дальше.
- Почему именно сорок третьего? – спросила Люда.
- Погоны, дочка. Их ввели как раз в сорок третьем.
Он обвёл всех взглядом.
- Ну что, разворачиваем?
Карта представляла собой сложенный вчетверо лист плотной бумаги, покрытый прозрачной плёнкой, на котором были вычерчены контуры местности с полями, оврагами, ручьями и населёнными пунктами. Всевозможные стрелки, линии, пунктиры, обозначения высот и впадин испещряли лист вдоль и поперёк. Циркулем были выведены окружности, надписи показывали расстояния в километрах, треугольные флажки (синим и красным карандашом) указывали месторасположения советских войск и войск вермахта. Сразу бросались в глаза названия Суджа, Обоянь, а чуть ниже их и сама Прохоровка.
- Всё понятно! – воскликнул профессор. – Ты видишь, Сёма?
- Да, – с таким же воодушевлением откликнулся тот. – Курская дуга. Август-сентябрь сорок третьего. Смотрите, есть надписи: Воронежский фронт, Степной фронт, Рокоссовский, Конев…
Семён начал перечислять: Брянский фронт генерала-полковника Попова; Юго-Западный фронт генерала армии Малиновского. Вот и немцы обозначены: войска групп армий Центр и Юг фельдмаршалов Клюге и Манштейна. Стрелки ведут к Прохоровке, пунктиры от неё на северо-запад. Это, несомненно, наступление, Василий Михайлович. Наступление Красной армии!
- Разумеется! – подхватил его радость профессор, будто они оба сейчас участвовали в этих боевых действиях.
- Следовательно, этот лётчик, как мы первоначально и предположили, оказался здесь из конца лета сорок третьего года. Уже легче – теперь хоть время знаем наверняка.
- И место, откуда он прибыл, - добавила Люда.
Они ещё долго рассматривали карту, переворачивая её в руках и так и сяк, строя всевозможные до-гадки и вспоминая историческую битву под Прохоровкой, пока, наконец, Василий Михайлович не объявил перерыв.
Люда проверила спящих братьев, кое-где подправила, и уже через несколько минут все забылись кратковременным сном.
Не спал только второй брат, менее пострадавший в ледяных кругах.
********
Проводник умер утром.
Его брат сидел у изголовья и держал его обмороженную, всю в волдырях руку, похожую на высохший сук дерева и окоченевшую час назад. Раны и повреждения внутренних органов при соприкосновении с такой сверхнизкой температурой были несовместимы с жизнью. Лёгкие были выжжены изнутри, почки и печень при внутреннем обморожении перестали выполнять свои жизненные функции, мышечная масса иссохла и стала похожа на сгустки тонких сухожилий, а кожный покров на 90% покрылся волдырями и гноящимися струпьями. Его брат превратился в мумию.
Так и умер, хоть и в мучениях, но благодаря сильному снотворному, не приходя в сознание.
Проводник сидел и тихо плакал. Плакал и смотрел на брата, когда внезапно где-то за лесом, в расщелине долины послышалось далёкое ржание лошадей, донесённое до лагеря отголоском эха.
- Саша! – встрепенулась Люда, выскакивая из спального мешка. Теперь уже не спал никто. Все стояли и прислушивались.
Семён выстрелил в небо ракетницей. Солнце, взошедшее над горизонтом, приятно и по-весеннему светило, утро казалось безмятежным, и всё располагало к выходу в поход, если бы не известные обстоятельства.
Ржание стихло, так же как и появилось. Василий Михайлович безнадёжно махнул рукой:
- Звуковая волна ходит по кругу в долине. Я начинаю замечать, что это ржание, ни в тональности, ни по образу, ни по содержанию не меняется с первого раза, как мы его услышали, будто записанное на плёнку магнитофона. Точно такие же звуки мы слышали и при спирали, и когда с Семёном ходили к границе купола, и, наконец, там за лесом, словно магнитофон крутит некую кассету от начала до конца, не переставая, и распыляя эти звуки то в одном направлении, то в другом.
Проводник лежал окоченевший и обмороженный, вытянувшись во всю длину своего небольшого тела. Вспухшие веки были закрыты, потрескавшиеся губы плотно сжаты – кто знает, может он перед смертью пришёл в себя, но сдерживался, чтобы не кричать от боли. Мир его праху. Его смерть была отважной. У большой пихты они его и похоронили. Сделали из веток крест. Вырезали из ствола дерева кусок коры, и на внутренней стороне, с согласия брата написали имя и дату смерти.
Оказывается, его звали Василием, как и профессора. А брата – Иваном. Такой вот простецкий народ эти буряты. Даже познакомиться толком не успели за неделю его пребывания в команде.
Никто не хотел думать, что это первая смерть в их экспедиции, и тем более никто не хотел думать, что она не последняя. Ведь оставался ещё Саша. Где он? Что с ним?
… К завтраку никто не прикоснулся: не было ни аппетита, ни чувства голода – пили только кофе.
Второй проводник, Иван, мог уже двигаться самостоятельно и более-менее разговаривать после пережитого. Часы ни у кого не шли, но судя по солнцу, было часов восемь утра.
После долгого молчания, профессор, наконец, решился, обращаясь как можно мягче к буряту, по лицу которого до сих пор стекали тоненькие ручейки слёз, задать вопрос, который его беспокоил с первой минуты их спасения.
- Что случилось внутри кругов, Иван? Как получилось так, что вы оказались не в долине с лошадями, а внутри этой чёртовой аномалии? Сможешь рассказать?
Проводник, вытирая рукавом слёзы, молчаливо кивнул, затем, видимо, собравшись с мыслями, ответил:
- Когда Хозяин Байкала раздул красную луну на небе и раскрутил хоровод духов наших предков (очевидно, он имел в виду спираль), мы с братом как раз привязывали лошадей. Затем налетела буря, всё небо сверкало и гремело, и лошади сорвались, в испуге помчавшись к долине – там где ущелье Двух Камней. Некоторые были ещё не развьючены, и мы с братом кинулись за ними. В это же время подбежал Санька, крича что-то насчёт неработающих раций, и уже втроём мы кинулись за животными. Через время разделились. У Саньки был с собой фонарик. Он предложил нам обогнуть ущелье и ждать лошадей там, среди Двух Камней, а сам, если их найдёт – будет гнать в нашу сторону. Тогда никто из нас и не подумал о возможной опасности: он ведь был один и без оружия. Но так ведь до этого дня ничего и не происходило страшного…
- Как ничего? - невольно вырвалось у Семёна. – А собаки? Они-то на тот момент уже числились нами как пропавшие.
- Да. Был грохот, ливень, молнии. Мы с братом уже позже подумали об этом. В тот момент первыми были мысли о лошадях: потеряв их, наш поход превратился бы в затяжную пытку.
- Как, впрочем, и есть на данный момент, - заметил Семён.
Бурят печально склонил голову.
- Потом мы увидели в небе ракету, но продолжали сидеть у расщелины, ожидая Санька. Так наступило утро, а затем и день. Саньки не было. Тогда мы решили его искать. Выйдя в долину из ущелья Двух Камней, мы услышали далёкое ржание и кинулись на звук. Бежали долго, перепрыгивая через оползни и спускаясь в овраги. Два или три раза вновь впереди себя слышали отдалённое фырканье и топот. Ружья были при нас, и мы несколько раз стреляли в воздух для Саньки. Видели далеко-далеко ракету, но уже не из лагеря, а где-то за долиной
- Правильно, - кивнул Василий Михайлович. – Это мы с Семёном стреляли, когда так же вышли на поиски Саши. Продолжай, пожалуйста.
Бурят на миг повернулся к холмику с крестом и, вздохнув, указал забинтованной рукой в сторону леса.
- С той стороны мы и приблизились к кругам. Казалось, минуту назад мы слышали там топот и ржание, но подойдя к первым деревьям, ничего не обнаружили: ни следов, ни самих животных. Василий мне тогда сказал, что Хозяин Байкала водит нас за нос. Путает, направляет в ложную сторону, пытается разделить нас поодиночке, а потом забрать к себе как лошадей и собак. Брат был уверен, что лошадей уже нет. Я спросил, откуда тогда ржание, и он ответил:
- Это Хозяин Байкала подаёт звуки и заманивает нас.
Мы хоть и близнецы, - пояснил бурят, - но мой брат был более суеверным. Я тоже верю в Хозяина Байкала. Однако также верю и в научные факты. Ничего не поделаешь, пришлось с ним соглашаться. Лошадей мы не нашли, но зато обнаружили Санькины следы, уходящие в лес. Следуя по его отпечаткам, мы прошли весь лес и оказались у границы первого круга, где его следы внезапно обрывались. Поэтому и подумали, что вначале там проходил Санька, а потом уже круги отложились поверх его следов. Брат заметил, что у самих кругов очень уж холодно, но мы вошли в них.
Тут его глаза вновь наполнились скупыми мужскими слезами:
- Дальше я помню только урывками. Было ужасно холодно, из-за пазухи мы достали рукавицы, растительности не было никакой, а ружья превратились уже в замороженные куски железа, поэтому, бросив их просто на землю, мы продвигались дальше через всё уменьшающиеся окружности. Чем дальше, тем становилось холоднее. Поддерживали друг друга, спотыкались, зажимали рот и нос руками, пока вдруг не остановились. Прямо перед нами, метрах в двадцати и, вероятно, в центре последнего круга вертелась и извивалась кольцами огромная, мохнатая, вся в каких-то лопающихся пузырях… гусеница.
Дальше рассказ бурята был сбивчив и перемежался с духами, предсказаниями шаманов, ритуальными поверьями и тому подобным, но путешественники кое-что для себя уловили.
Семён сразу понял, что ошмётки именно этой твари он встречал в овраге и перед кругами, когда он подцепил ногой один из них.
По словам Ивана, гигантская тварь похожая на кокон шелкопряда, величиною в несколько метров и толщиною с хорошую заводскую трубу металась и кружилась вокруг своей оси в центре внутреннего последнего круга, пытаясь отгрызть себе собственный отмороженный хвост. Такого мерзкого и ужасного создания они с братом в жизни не видели, хотя и слышали о нечто подобном от своих предков. По его описанию все представили себе мохнатого монстра, величиною с локомотив, который превращаясь в ледышку, разбрызгивал вокруг себя сгустки какой-то желтоватой субстанции, похожей на кислоту и, сочившуюся из наросших на шершавую кожу пузырей. Раскрытой пастью она пыталась дотянуться до своего хвоста и оторвать его со всеми внутренностями. Разбрызгивая и раскидывая части отмороженной плоти, это кошмарное чудовище шипело, хрипело и выло, пульсируя в предсмертных судорогах. Из её пасти исторгались фонтаны слизи, и один из плевков попал на его брата, обтекая и обволакивая одежду. Слизь тотчас же покрылась ледяной коркой и брат, теряя сознание, закричал от нестерпимой боли.
Наверное, тот крик мы и слышали с профессором, подумал в это время Семён. А гусеница – точно наш ночной гость в овраге.
Рассказ Ивана становился всё более сбивчивым. Далее путешественники поняли только то, что проводник схватил своего брата и потащил назад, когда тот уже был без сознания. Единственное, что он помнил, это как гусеница, перестав крутиться и извиваться, внезапно замерла, затем конвульсивно вытянулась во всю длину, сморщилась, и через секунду, брызнув во все стороны ледяной жёлтой кислотой, рассыпалась на сотни замёрзших фрагментов, как осколки разбитого изваяния.
Как он тянул брата, проводник не помнил. Пришёл в себя уже на самодельных хвойных настилах и понял, что их спасли. Выходит, что они предположительно кинулись спасать Санька, а сами попали в ледяную ловушку.
Он перевёл дыхание и посмотрел на свои перебинтованные пальцы.
Профессор и сам был сбит с толку.
- Вот что, - решил он вслух. – Давайте сворачивать лагерь, и пойдём к лётчику. Семён, отметь на карте расположение этих кругов – сдаётся мне, что мы их больше не увидим, они растворятся в пространстве так же, как и появились.
- Как не увидим? – удивилась Люда. – Мы же сейчас будем их проходить на пути к лесу.
- На пути… - повторил профессор. – Однако если моя догадка и теория верна, то сейчас их там уже нет. Позже объясню, когда лётчика похороним. Как раз в том лесу и переночуем перед тем, как отправиться в ту сторону долины, где мы ещё не искали Сашу. Будем искать, и продвигаться к побережью озера. Как не крути, а от намеченного ранее маршрута нам теперь отклоняться не следует. - Секунду подумал, и добавил: - Особенно, теперь.
Уцелевшую палатку и оборудование пересмотрели, половину отложили как неподходящую далее в походе, взяв только самое необходимое, что отныне могли нести на своих плечах в рюкзаках и сумках. В сумки сложили провизию: кофе, сушёную картошку, тушёнку, консервы, брикеты бульонов и концентрированных супов, копчёное сало в диковинных вакуумных упаковках – видимо из тайных запасников КГБ – всё, что было пригодно после урагана, включая галеты, крупы и макароны. Сигареты и табак тоже уложили в сумки. Отложили и многое не взяли из посуды, оставив лишь одну сковородку, два общих котелка для супов и кипячения воды, миски, кружки, ложки, два примуса на сухом спирте и термосы. Медикаменты собрали все. Многое из вещей и одежды пришлось оставить. Взяли дождевики, по одному свитеру, сапоги, москитные сетки, сменное бельё и всё, что смогли надеть на себя: апрельская погода Байкала ещё была свежа и особой теплотой не баловала. В рюкзаки же сложили верёвки, фонари, ракетницы, спасательные жилеты (об озере никто не забывал с начала формирования экспедиции), инструменты и прочее. Всю мелочёвку рассовали по карманам и прицепили к ремням: ножи, патроны, респираторы, скобы на обувь, походные фляги,- в том числе и со спиртом; даже навесные гамаки перекинули через плечо как скатки шинели во время войны. Вроде всё. Пора.
И, покинув лагерь, все пятеро гуськом двинулись нагруженные вперёд, кругам, к лесу – в неизвестность.
********
Люда, как и бурят, несла сумки полегче, и походная аптечка у неё всегда была под рукой.
Подходя к месту вчерашних кругов, Семён сверялся со своими ощущениями. Так и есть: никакого понижения температуры не наблюдалось – это заметили все. Мало того, как и предполагал Василий Михайлович, дойдя до места, они не обнаружили и самих кругов. Они исчезли. Испарились. Всосались инородным пылесосом и сгинули в ином пространстве. Поляна, поросшая травой, имела вполне приличный вид – даже бурундук пробежал по каким-то своим делам и пропал за бугорком. Все остановились, и Люда, как и следовало ожидать, закидала Василия Михайловича вопросами. Семён в это время объяснил Губе их догадку, а точнее предположение: в разговоре не принимал участия лишь проводник. Он прошёлся по периметру поляны и, вернувшись, сказал одну только фразу:
- Саньку тоже забрал Хозяин Байкала.
И пошёл вперёд.
Все последовали за ним, каждый думая о своём.
Лес жил своей обычной жизнью. Проходя через него, путешественники увидели издалека промелькнувшую байкальскую рысь, преследующую какую-то добычу. Вскоре вышли к камышам, где они вчера оставили тело, и оно, к удивлению профессора находилось на месте. Трупоеды и хищники ещё не успели добраться до трупа, и он так и лежал, каким его оставили прошлым днём участники похода. Здесь ничего не изменилось.
- Значит, червоточина ещё не закрылась, - предположил профессор. Во время остановки у кругов, он как мог, объяснил девушке предмет их с Семёном догадок, и она, несомненно, кое-что поняла в физических явлениях природы, – а больше, собственно, и не требовалось.
- Семён, зарисуй позу, в которой лежит лётчик, а вы, Николай, сфотографируйте его миникамерой. Я знаю, что она уцелела после урагана, поскольку находилась всё время в вашем кармане. И поэтому, настаиваю на необходимости передать её мне или Семёну. Отныне она будет в общем пользовании – это единственные теперь наши доказательства исхода экспедиции в целом. Подслушивать и подсматривать за нами вы сможете и другим способом, чтобы затем передать всё своему куратору из органов. Не удивляйтесь, Николай, я всё знаю. Делайте свою работу, однако всю оставшуюся плёнку я теперь буду контролировать лично. Сейчас сделайте два кадра: сверху и сбоку. Таким образом, у нас останутся доказательства существования временного портала, чтобы мы могли позже на Большой земле предъявить их комиссии. Семён зарисует, а я опишу в дневнике все события вчерашнего дня.
Василий Михайлович поделился со всеми своими предположениями относительно «обмена пространствами». Не хватало только последнего доказательства его теории: лётчик должен был исчезнуть, всосаться в раскрывшуюся воронку червоточины, пропасть и раствориться в своём, инородном времени.
Разожгли костёр и ожидали. Если профессор прав, то портал времени должен был раскрыться ещё раньше.
- Может и ночевать придётся, - задумчиво проговорил начальник, посасывая трубку. – Я хочу своими глазами увидеть перемещение тела в параллельное измерение, а если получится, даже сфотографировать.
Семён при этом показал в руке готовый к съёмке фотоаппарат. Все задумчиво смотрели на огонь: костёр развели подальше от тела, чтобы червоточина, появись она внезапно, не смогла захватить их с собой. Хотя, кто его знает, каков будет её радиус действия: может десять метров, а может и все сто. Однако, в любом случае они рисковали, находясь в этом лесу рядом с неизвестным мёртвым пилотом.
- Давайте-ка поспим по очереди, - предложил начальник экспедиции. – Прошлой ночью никто не выспался, а что преподнесёт нам ночь грядущая, одному Богу известно.
Так прошла первая половина дня. Ничего значительного пока не происходило. Вынужденная задержка пошла всем на пользу: путники выспались, отдохнули, привели себя в порядок, пообедали горячим супом, приготовленным Людой из подстреленной бурятом цапли на болоте. Дичь хоть и отдавала тиной, однако в подобных условиях была вполне съедобна и даже по своему вкусной: при первой же возможности теперь приходилось переходить на подножный корм. Консервов оставалось ограниченное количество, и их берегли на чёрный день.
Уже к вечеру решено было остаться на ночёвку, а утром, если ничего не произойдёт, закопать лётчика и двигаться дальше на поиски Саши вглубь ущелий к берегу Байкала. Разговоры, догадки и предположения крутились главным образом вокруг трёх тем: пилота, Саши, и червоточины, способной менять пространства по своему усмотрению. Впервые эту догадку выдвинул Семён, и они с профессором долго обсуждали, каким таким неизвестным им способом портал времени меняет пространства как ему захочется. Так же пересматривали и планы на будущее, внося корректировки во вновь составляемый маршрут продвижения вдоль озера.
Люда кое-что простирнула в ручье, развесила на ближайшие ветки сушиться, затем сделала перевязки проводнику и профессору. Губа строгал палки для ночного капкана – надеялись поймать зайца или небольшого кабанчика, коих вокруг водилось в изобилии, но все далеко, в лесу или в долине. Семён подсел к своему начальнику, который издалека задумчиво смотрел на тело лётчика и посасывал дымящуюся трубку.
А потом это произошло…
********
Сначала дунуло порывом ветра – неуклюжим, вялым и щекочущим, словно природа решила «прощупать» ситуацию. Следом за ветерком, похожим на комнатный сквозняк, зашелестели листья и тревожно забегали белки на чуть качнувшихся ветках ближайших деревьев. И тут же громыхнул разряд электрических возмущений, переплетённых с магнитным импульсом: волосы моментально у всех встали дыбом, по коже прошли слабые волны статического напряжения. Раздался треск; откуда-то сверху на поляну, где лежало тело лётчика, в буквальном смысле слова, свалился кусок расплавленной плазмы, озаряя всё кругом неоновым светом, от которого рябило в глазах как после сварки. За ним второй, третий. Не долетая до поверхности почвы, эти сгустки плазмоидов окружили тело пилота и зависли в метре от земли. Все невольно подняли головы кверху и уставились на колоссальное зрелище, развернувшееся перед их глазами прямо над верхушками деревьев.
Циклопическая воронка, словно чёрная дыра из космоса, с глухим гудением разорвала коническую сферу купола и, подобно гигантскому пылесосу, с огромной скоростью стала всасывать в себя всю прилегающую с лётчиком территорию в радиусе двадцати метров. Все как по команде отпрянули и кинулись в стороны от засасывающего тромба – в лес, в кусты, под защиту деревьев. Отбежав на несколько шагов, они почувствовали притягивающую к себе центробежную силу, поглощающую в себя всё, что находилось в поле её действия: самого пилота, пласты почвы, прошлогоднюю и новую траву, кусты, насекомых и мелких грызунов. Всё было моментально оторвано от земли, поднято вверх и, кружа в круговороте против часовой стрелки, унесено к зениту сферы. Плазмоиды на прощанье покружились, раз-брызгали вокруг себя капли огненной жидкой субстанции и, опалив деревья, скрылись в вышине вслед за воронкой. Червоточина исчезла, купол закрылся, словно затянувшаяся рана, оставив после себя в качестве «подарка» куски падающей грязи, запах озона, кучу пустых гильз от автоматов, сыплющихся из пустоты, словно майский град в весеннюю грозу. Тут же упали несколько касок, а вслед за ними, с грохотом, в грунт плашмя вонзилась порванная гусеница от танка, и последнее, что исторгнула из себя сверху пустота – это обломок развороченной станины пулемёта с покорёженным стволом, загнутым кверху, будто указательный палец. Всё произошло так быстро и стремительно, что путешественники не успели как следует испугаться. Их спасло расстояние. Будь они ближе к телу лётчика или воронка шире в диаметре – их засосало бы наравне с тем, что находилось в радиусе действия притягательной силы – точно так, как собственно, и предполагал Василий Михайлович. Если бы червоточина была не двадцати метров в диаметре, а скажем, сорока, то всасывающий напор воздуха смёл бы в себя и костёр, и оружие, сложенное у дерева, и рюкзаки с сумками, и самих путешественников включительно. Спасло расстояние и предварительные меры безопасности профессора.
Когда последний порыв ветра утих, все озабоченно и с тревогой, граничащей с испугом, начали озирать взглядами поляну, на которой за мгновение до этого лежал лётчик.
Первым из укрытия вышел Василий Михайлович, за ним, как и ожидалось, Семён.
- Поразительно! – выдохнул он. - Я даже успел сделать два кадра! Червоточина только что перед нашими глазами обменялась пространствами, или, если хотите, двумя эпохами: нашей, и сорок третьим годом. Это грандиозно! По своему значению, наше открытие несопоставимо ни с какими другими, доселе существующими на планете! Ни полёт в космос, ни расщепление атома, ни погружение в Марианскую впадину и высадка на Луну – ничего не стоит рядом, поскольку эти действия были предопределены временем, а существование параллельного пространства до сих пор противоречило всем законам и постулатам физики как науки, а мы возьми, и открой это явление!
Профессор бегал по поляне, собирал гильзы, тут же их бросал.
- Видите эти гильзы, эти каски? Их выдернула из того мира наша червоточина, перенеся сюда, в наш реальный мир, а взамен забрала лётчика и нескольких грызунов как подопытных мышей, и теперь где-то там, в сороковых годах, в районе Прохоровки, она выкинет или выплюнет – как хотите это называйте – всё собранное и всосанное здесь своим гигантским «пылесосом». Вот этот трак от гусеницы… явно немецкий по конфигурации, от «тигра» или «пантеры», - для наших танков он слишком широк. И наоборот, - подбежал он к обломкам, - станина пулемёта… наша, ещё недавно стрелявшая. Дуло, видите, как вывернуто? Это от взрыва.
Он по своей привычке поднял палец кверху:
- Ребятки мои, весь этот хлам, сброшенный к нам сверху воронкой, не далее как несколько минут назад был в действии. Заметьте, не тридцать шесть лет назад, а ТОЛЬКО ЧТО. Сейчас! Понимаете? – он главным образом обращался к Людмиле с фотографом. Иными словами, наши две реальности – семьдесят девятого и сорок третьего года идут в настоящий момент параллельно друг другу как рельсы на железнодорожном полотне, и существуют в пространстве одновременно, а червоточина – не знаю уж каким образом – дала им возможность соприкоснуться и пересечь друг друга во временном континууме, словно на стрелке семафора. Чувствуете размах, открытого нами действа природы? Две реальности с промежутком тридцатишестилетней давности соприкоснулись между собой, вызвав временной сдвиг и воронку, которая обменялась пространствами. Вполне возможно, этот пилот, не попади он в воронку времени, был бы через минуту сбит там вражеским истребителем, однако попав на короткое время к нам сюда, он остался там живой, и вернулся к своим обязанностям, даже не заметив, что побывал в совсем ином для него измерении. Очевидно и то, что он, сейчас, в глубокой старости доживает свои последние дни где-нибудь в Курской области, с медалями и прочими наградами, совсем не помня, что в каком-то сорок третьем году его поглощала воронка временного портала. Червоточина открыла соприкосновение двух пространств, и как парадокс – двух временных эпох.
Он перевёл дыхание, всё ещё держа в руках несколько гильз:
- А фотографии? – воскликнула Люда. – Вы же сказали, что успели сфотографировать.
- Сказал, - кивнул он головой. - Но, что, дочка, эти два каких-то снимка, сделанные дрожащими от волнения руками, впопыхах, не наводя резкости, смогут сделать перед вышестоящей комиссией? В лучшем случае, после проявки кадров, на них можно будет рассмотреть лишь кружащийся спиралью смерч – в нём даже тело лётчика, взмывающего вверх, не будет видно, а сгустки плазмы будут похожи на блики от заходящего за деревья солнца. В худшем же случае, учёные мужи увидят размывчатое, конусное, расширяющееся к небу пятно. Как ты поняла, этого сомнительного доказательства для них будет маловато. Не каждый ведь день, увы, человечество открывает параллельные миры.
… На сегодня впечатлений им хватило с избытком. Подобрав всё, что было раскидано по поляне, они расположились у костра и Василий Михайлович принялся классифицировать предметы, пока Люда готовила ужин. Семён помогал профессору, внося в блокнот ту или иную запись, Губа отправился ста-вить капканы, два из которых чудом уцелели и он сберёг их на подобные случаи, а Иван, как всегда ходил среди деревьев, выискивая полезные травы и соцветия для каких-то, одному ему известных целей.
Гильзы и каски не имели никаких следов ржавчины; мало того, гильзы оставляли в руках запах пороха, а фрагмент станины пулемёта имел на себе следы недавней смазки – всё говорило о том, что все эти предметы недавно находились в действии. Что касается гусеничного трака, то и у него между звеньями были видны комки застрявшей свежей глины, словно он только что оторвался от цельной гусеницы «тигра». А ведь именно на Курской дуге, если верить истории, вермахт впервые применил тип этих тяжёлых танков, для которых даже наши «тридцатьчетвёрки» не всегда составляли помеху.
Решили ночевать здесь же, а утром, едва рассветёт, двинуться вниз по долине к выходу на побережье уже самого озера. До Байкала оставалось километров пятнадцать. Ровно день ходу, если ничего не помешает. Близкое присутствие большого природного водоёма чувствовалось уже и здесь: ветерок, нет- нет, да и принесёт с собой свежий запах водной глади огромного величественного озера, самого глубокого на всей планете. За отдыхом и разговорами наступил вечер. Дискуссий и впечатлений было масса, в основном расспрашивала Люда – Семён и профессор отвечали охотно, стараясь по возможности отвлечь девушку от мыслей о Саше. Ужин уже был готов. Бельё высушено. Перевязки сделаны. Костёр потрескивал. Василий Михайлович хотел и дальше продолжать, однако тут произошло обстоятельство, за-ставившее его умолкнуть на полуслове. Все проследили за его изумлённым взглядом и повернули головы к лесу.
Удивлённо открыли рты и замерли.
…Там, среди деревьев стоял Саша.
*********
- Вот вы где! Уже часа четыре вас ищу. Вы знаете, что рации не работают? Лошади куда-то сбежали, и проводники исчезли. Дядя Вася, почему лагерь перенесли с той поляны сюда в лес? Хоть бы записку оставили, где вас искать! Сначала за лошадями погнался. Не нашёл. Хорошо, что в лес забрёл и почувствовал запах дыма. Когда вы успели перетащить сюда вещи? И главное – зачем?
Все эти возмущения их пропавший друг выпалил скороговоркой, подходя к костру и совсем не замечая вконец ошарашенных путешественников.
Саша!
Санёк!
Собственной персоной, целый и невредимый, будто и не пропадал неизвестно где двое суток. И что любопытнее всего – безмятежный как всегда, такой же весёлый и неунывающий.
- Ну, так что? – подсаживаясь к огню и хватая с решётки кусок жарившегося мяса, вопросил он.
– Мне кто-либо объяснит положение, или я должен сам до всего додуматься? А если бы я вас не нашёл? С трёх часов ночи бегаю по долине, с того момента как закружилась эта чёртовая спираль на небе. Хоть бы кто помог. Лошади от испуга сорвались с привязи и умчались к ущелью. Я за ними, но их и след простыл: то там поржут, то там. Кстати, дядя Вася, а что это за спираль недавно была? – с набитым ртом он оглядывал ошарашенных друзей; даже Губа подался вперёд, чтоб посмотреть на призрака. – Да что с вами? Будто привидение из развалин замка увидели…
И тут началось!
Первой бросилась к нему Люда, покрывая поцелуями всё лицо и не замечая его удивлённого взгляда. Следом за ней вскочили и принялись обнимать своего друга Семён и начальник экспедиции. Теперь пришла очередь ошалеть самому Саньку. Ничего не понимая, отчего такая радость, он сам поддался всеобщей радости, тем более девушкины поцелуи привели его пылкое сердце в полный восторг, и уже через минуту вся злость на друзей улетучилась, будто её и не было. Даже бурят заразился все-общим весельем; даже Губа (подумать только!) пробормотал в сторонке: - Чего орать так от радости? Животы у всех пораздувало?
Всеобщий праздник продолжался бы и дальше, вопросы сыпались бы со всех сторон ещё долго, если бы Санёк вдруг не вылез из объятий и не уставился на только что замеченного им бурята.
- О! – обрадовался он. – Проводники здесь! А я вас ищу по всей долине…
И когда первые порывы всеобщей радости улеглись, Василий Михайлович, наконец, получил возможность спросить серьёзно:
- Саша, сколько, по-твоему, сейчас времени, и сколько ты искал лошадей в долине?
- А почему, по-моему? – удивился он. – Сейчас раннее утро, часов семь, может полвосьмого – часы-то не работают, как и рации. – Он взглянул в небо. – Вот только не пойму… такое ощущение, что уже вечереет. Но в долине я пробыл часа три, затем вернулся к лагерю – его нет. Пошёл наугад в лес и учуял запах костра. А если бы я не в лес пошёл? Говорю же – хоть бы знак какой-то оставили, записку чирк-нули…
- Погоди, Сашок, - профессор всё больше хмурился, прикидывая что-то в уме. – Ты думаешь, что провёл в долине три часа?
- Ну да. Потом ещё час блуждал по лесу. Видел вертолёт вдалеке, однако он меня не заметил, сколько я не орал и не махал руками. Потом какой-то небольшой смерч пронёсся мимо меня, но тотчас стих. Вот и вышел к костру, злючий на вас.
- И ты считаешь, что выскочил из палатки часа четыре назад, не более?
- Конечно! Вы же сами видели, что при огромной луне все рации вышли из строя, затем что-то завыло в овраге, в небе начала раскручиваться спираль, Семён выбежал и устремился к оврагу, а я побежал к лошадям. Тут и начался ливень с грозой. Хотел помочь бурятам. А где, кстати, второй брат? Что-то не вижу его.
У костра наступила горестная пауза. Их молодой друг всё ещё сидел с набитым ртом и переводил взгляд с одного на другого, совершенно не врубаясь в ситуацию.
- Да что произошло, в конце концов? Отчего вы все так на меня радостно набросились, будто вечность не видели? Луна раздутая так повлияла? – он посмотрел на притихшую Люду. – Даже поцелуй заработал!
Семён бросил взгляд на профессора и, увидев, что тот кивнул головой в знак согласия, ответил:
- Дело в том, Санёк, что тебя не было с нами… двое суток.
Парень едва не поперхнулся и, удивлённо уставился на всех.
- Ско… сколько???
- Двое суток, - повторил Семён. – Спираль, гроза, раздувшаяся луна и пропажа лошадей - всё это произошло два дня назад: сегодня как раз третий. Мы искали тебя всё это время, считая пропавшим без вести. Второй брат погиб, тоже разыскивая тебя. Поэтому и перенесли лагерь сюда. Ближе к лётчику.
- К какому… лётчику?
Саша продолжал обводить всех непонимающим взглядом.
Профессор подсел вплотную и посмотрел другу прямо в глаза.
- Саша…
- Да?
- ГДЕ ТЫ БЫЛ НА САМОМ ДЕЛЕ?
********
Глава 3-я: 1943 год. Курская дуга.
********
Он лежал на дне глубокой ямы.
Сознание приходило постепенно, медленными толчками высвобождая мозг из потустороннего небытия. Онемевшее тело начинало вновь впитывать в себя циркуляцию крови и становилось осязаемым – так, наверное, чувствуют себя звери, просыпаясь после зимней спячки или побывавшие в том же анабиозном сне.
Первым вернулся слух. Откуда-то сверху, далеко в вышине слышался звук, который только что пробудившийся мозг ещё не был в состоянии классифицировать, однако что-то знакомое было в этом нарастающем гуле, что-то опасное и тревожное, заставившее организм выделить порцию адреналина, прикрыв непослушными руками голову.
В висках сразу запульсировала тупая боль.
Звук нарастал. Страшно хотелось пить. В яме было сумрачно. Противоположные края неровной поверхности едва различались в тумане, который мелкими клубами стекал вниз, обволакивая землянистое дно и застилая вывороченные куски грязи с глиной. Земля подрагивала. При каждой её вибрации с верхних рваных краёв стекали ручейки жидких тонких оползней, и уже через несколько минут под ним образовалась довольно приличная кашеобразная лужа, настолько противная своим месивом, что пришлось осторожно передвинуться в сторону.
И тут же слух донёс отдалённую канонаду.
Саня потряс головой.
Откуда здесь, на Байкале артиллерия? – пронеслось в мозгу. Где все? Где лошади и буряты? Почему отключились рации после этой чёртовой спирали? Почему сейчас сумрачный предвечерний туман, когда должна быть ночь? Куда делась огромная, пульсирующая луна? И, наконец, чёрт возьми, в какой яме он лежит, как он в ней оказался, и почему слышны залпы орудий?
Вся эта вереница вопросов пролетела в мозгу в течении двух секунд, а уже на третью секунду он оглядывал себя, рваные края ямы и думал о Люде: она-то сумела спрятаться от грозы и пронёсшегося над лагерем смерча? Чёрт! Нужно было ему бежать не к лошадям, а прикрывать собой её хрупкое тело.
Одежда была на месте, не порванная, если не считать нескольких грязных пятен.
Снова где-то взрывы. И, похоже, приближаются. Что за чёрт!
При каждом отдалённом грохоте земля под ним вздрагивала, и кашеобразная жижа приходила в движение, словно густой кисель в фарфоровой чашке.
Протерев глаза, Саша, наконец, смог что-то разглядеть у противоположного края ямы.
Разглядел, - и тут же отпрянул, больно ударившись о вывороченный корень какого-то деревца, торчавшего прямо из почвы за его спиной.
Напротив него, присыпанное землёй, в немыслимой изувеченной позе, лежало тело. А точнее, по всей видимости, не всё тело, а только его верхняя половина: ниже поясницы, форменным образом, ничего не существовало – лишь куски вывернутых наружу внутренностей, да месиво раздробленных костей, когда-то бывших ногами.
Сашу вырвало прямо под себя. Только теперь, после прочистки желудка, он, наконец, начал улавливать и запах: тошнотворный, сладковатый, с привкусом горелого мяса. Этот запах, казалось, шёл ото-всюду, стекая вместе с туманом вниз воронки. То, что эта яма представляла воронку, Саша теперь не сомневался. Превозмогая тошноту, он придвинулся вперёд, чтобы лучше разглядеть то, что лежало в развороченной земле перед ним.
А лежала перед ним немецкая каска; тут же рядом зарытый в землю автомат «шмайсер»; чуть в стороне сапог, с ещё сохранившейся частью ноги и свисавшими из него кусками подгнивавшего мяса, вокруг которого копошились навозные мухи.
О, Господи! – Саню снова вырвало.
Да. Это была воронка. А половина трупа перед ним – немецкий солдат времён Второй мировой войны, может даже эсесовец элитных частей, - на воротнике в петлице были изображены два зигзага молний «SS» - такие он видел в военных фильмах у себя дома.
Но как? Эсэсовец? На Байкале? – Саша потряс головой: - Немцы же сюда не доходили!
И как бы в ответ на его вопросы, вверху над воронкой резкими стрелами пронеслись два истребителя, сопровождаемые душераздирающим воем сирен: промелькнули и умчались ввысь, запечатлев на короткий миг в Сашином сознании чёрные кресты на внутренних сторонах крыльев. Следом за ними пронеслись ещё два, а чуть позже – ещё. И на всех были немецкие свастики. Саша даже успел разглядеть мельком чайкообразную выгнутую форму крыльев – сомнений быть не могло: перед ним во всей их жуткой красе промелькнули «юнкерсы», - только они могли издавать тот наводящий ужас вой, от которого волосы вставали дыбом. Над ним только что промчалось звено этих бомбардировщиков, скидывающих бомбы в бреющем полёте. Саше захотелось кричать.
Земля вокруг воронки вздыбилась и заходила ходуном.
Бам! Бам! Бам! – неслось отовсюду.
Первая волна «Ю-87», сбросив бомбы, ушла за горизонт. Туда же вскоре промчались и наши штурмовики «Ил-2», посылая вдогонку трассы пулемётных очередей. В небе разыгрался самый настоящий авиационный бой. Немцы, отбомбившись, улетели и теперь их место заняли истребители «фоке-вульф» ФВ-190, теснимые нашими «илами» и «яками». Пролетели со звёздами на фюзеляжах наши «Лагг-3» и «Ла-5». Захватив в прицел немецкий «Ме-109», они с обеих сторон попеременно прошили его пулемётными трассами, и тот, выпустив из своего чрева клубы дыма, устремился в смертельном пике куда-то за края ямы, где Саша его уже не мог видеть. Небесный бой на время ушёл в сторону от воронки, и на несколько мгновений наступила кратковременная тишина, только где-то вдалеке слышалось ржание лошадей, отчего-то показавшееся Саше до боли знакомым.
Он с сомнением посмотрел на половину развороченного тела.
Превозмогая отвращение и вновь подступившую тошноту, Саша на корточках придвинулся к трупу и прикрыл нос рукой. Вблизи кишки выглядели ещё омерзительнее. Казалось, все семь метров пищевого тракта, что находятся в чреве человека, вывалились наружу, подобно щупальцам глубоководного кальмара, и ждут своего часа, когда их поглотит земля или они растворятся в желудках тошнотворных трупоедов.
Саша уже было потянул тело, чтобы встать на него, как вдруг сверху в яму посыпалась земля, и он услышал над собой голос:
- Эй, лишенец! Ты что, этого фрица жрать собрался? – и голос весело загоготал. – Смотри, Лёха, тут ещё один – похоже, контужен. Набросился на мёртвого немца как гриф на падаль.
С краев воронки потекли ручейки сухого песка, и Саша задрал голову. Слух тут же уловил разносторонние звуки лязга железа, скрипов телег, ржания лошадей, грохота моторов – казалось, всё пространство за пределами ямы пришло в движение. В небе вновь промчалась парочка самолётов, однако, говоривший солдат не обратил на них никакого внимания. Наши.
Рыжая голова с лицом в веснушках нагло улыбалась и с интересом рассматривала Санька. Оттопыренные уши мелко вздрагивали при очередном хохоте. Саше явно было не до смеха, но и он отчего-то глупо улыбнулся этому рыжему призраку в пилотке, съехавшей на бок. Потом пролепетал что-то в ответ.
- Слышишь, Лёха, этот лишенец просит его вытянуть. Он что, верёвка, чтоб его тянуть? Разговаривает как-то чудно. Говорю же – контуженный.
Саша уже не помнил от радости что лепетал, лишь бы выбраться из этой ужасной воронки и покинуть соседство с омерзительным трупом – он готов был сейчас даже спеть рыжему песню, если бы тому вздумалось попросить о нечто подобном ради удовольствия.
Рыжий, меж тем, чуть свесил голову к краю ямы, касаясь подбородком того корня, за который Саша перед тем хотел ухватиться, и осмотрелся. Видимо, он лежал на животе и теперь опускал обе руки вниз, командуя другу:
- Лёха, держи меня за ноги, я попытаюсь подхватить этого лишенца, а то он тут от голода все кости немца обглодает. Держишь?
- Держу, - послышалось сверху сопение. – Вытаскивай, давай, меньше болтай, не видишь – парень не в себе…
Совместными усилиями Саня вскоре был поднят вверх, где и свалился, тяжело дыша у ног своих спасителей. Затем сел, а потом и встал, покачиваясь на нетвёрдых ногах. Двое друзей тут же его обступили, удивлённо уставившись на его одежду.
- Глянь-ка, Алексей. Этот лишенец и одет как-то не по-нашему, - присвистнул рыжий. - Я понимаю там пилотка или ремень слетели, потерялись. Но ты глянь на его обмундирование – это что, гимнастёрка? А на ногах, как лётные ботинки какие-то…
Саша и впрямь был одет не по «сезону» и не по уставу Советской Армии сороковых годов. Рыжий боец подошёл вплотную к спасённому и потрогал джинсовую куртку с надписью «БАМ» на спине:
- И материал, как наши палатки в походе, на брезент похожий. Эй, ты, - обратился он к Сане. – Ты не «шпиён» случаем? А то мы тебя быстренько в Особый отдел сдадим. Почему ты в ботинках, а мы все в сапогах? И что это за подразделение такое – БАМ?
Эти ребята, очевидно, не знают что такое Байкало-Амурская Магистраль, догадался Саша. Господи, куда же я в таком случае попал? Неужели действительно в сороковые года, во время войны? Эта мысль уже проскальзывала у него, но теперь краем глаза видя окружающую обстановку, он в этом уверился окончательно. Нужно было что-то срочно ответить, и он выпалил первое, что пришло в голову:
- БАМ, - это Балтийское Авиационное Министерство, товарищи… (слово-то какое вспомнилось!)
Рыжий загоготал, а тот, что был повыше у него за спиной и оказавшийся более серьёзным, уважительно спросил:
- Министерство? Это что-то вроде нашего наркомата?
- Да-да! – ухватился Саша – Я не военный, я гражданский. Отстал от своих, нас тут целая группа…
- С Балтики?
- Да.
- Слыхал, Борька? – повернул он к себе конопатого бойца. – Человек с Балтийского моря, а может даже из самого Ленинграда. А ты пристал к нему со своими ботинками. Теперь понятно, почему он так одет и так разговаривает. На вот, водички хлебни, - протянул Саше флягу тот, что был Алексеем. – А на этого говоруна не обращай внимания. Много мелет языком, но товарищ надёжный: я с ним уже третий год, почитай – с самого начала войны. Борька он, а меня Алексеем зовут.
У Саши закружилась голова.
- Александр. То есть, Саня, - еле промямлил он, запинаясь, и пожал протянутую руку.
Третий год… С начала войны… Яма, взрывы, самолёты, мёртвый немец.
КАКОЙ СЕЙЧАС ГОД?
И ГДЕ ОН, НАКОНЕЦ?
Жадно припав к фляге, Саша, дрожа всем телом, продолжал слушать своих спасителей.
- Мы тебе не спасательная команда, - весело, как ни в чём не бывало, продолжил Борис. – Тебя уже третьего вытаскиваем из воронки, вместо того чтоб своих однополчан догонять. Мы, братец, всё же наступаем – это тебе не сорок первый, когда драпали, что есть мочи. Слыхал, как наши дальнобойки бьют?
- Да, - добавил Алексей, - теперь, наконец-то наступаем! Под Сталинградом немцам дали прикурить, сам Паулюс сдался. Теперь они сами драпают, а мы догоняем.
Сталинград… Паулюс…
Саня бросил взгляд на обмундирование своих спасителей, меж тем как конопатый увлечённо что-то доказывал своему товарищу, размахивая руками.
Погоны. У Алексея сержантские, у Бориса – ефрейторские. Погоны ввели в сорок третьем, однако он уже и без них знал, что он в сорок третьем – нужно было установить, в каком месяце именно, и в каком районе боевых действий он находится. Сапоги кирзачи. Автомат ППШ с круглыми дисками, конструкции Шпагина. Что ещё? Спрашивать бесполезно – либо психом окажешься, либо прямая дорога в Особый отдел, к особистам в СМЕРШ.
Саня проглотил комок, подступивший к горлу. Все его размышления не заняли и нескольких секунд – настолько стремительно пронеслись выводы в его голове: парни даже не успели прервать свой затянувшийся спор, и, казалось, совсем забыли о его существовании, однако это было не так. Алексей время от времени поглядывал на незнакомца, пока Борис с жаром приводил ему какие-то доводы.
Саша отпил из фляги глоток и украдкой оглянулся.
Перед ним предстала грандиозная по своим масштабам панорама.
Огромное пространство степи с пригорками и холмами, до самого горизонта было испещрено взрывными воронками и канавами, настолько частыми и близкими друг к другу, что всё колоссальное шествие, продвигающееся на запад то тут, то там останавливалось, надвигалось друг на друга и, в конце концов, замирало на месте, чтобы затем снова возобновиться. Задние напирали на передних, кругом грохотали моторы, чадили соляркой армейские грузовики, лязгали танки, скрипели повозки, ржали лошади, слышались стоны раненых в лазаретных обозах, и над всем над этим, повсюду слышался смех и весёлые переклички выживших после налёта солдат. Вся эта громадная масса Воронежского фронта двигалась в одном направлении, вздыхая и волнуясь гигантскими волнами, как единый живой организм. Пушки, танки, колонны солдат различных видов войск, над головами которых мчались в вышине звенья истребителей, походные кухни и лазареты, штабные машины и цистерны с топливом, знамёна полков и дивизий – всё это могучее движение, вперемежку с запахами гари, копоти и горелого мяса, создавало картину библейского Исхода.
Красная Армия НАСТУПАЛА.
Саша, сейчас в этот момент, был частицей этого могучего организма, был частью этой грандиозной вехи нашей истории. Подобно таким же тысячам других, он растворился в этой колоссальной массе, стал её участником, вобрал в себя текущие события, и на это время – короткое ли, длинное – превратился из члена экспедиции в наступающую единицу военного механизма, как и тысячи его соплеменников.
Два или три раза, пока он стоял и приходил в себя, его обгоняли вперёд идущие колонны, телеги, лошади, запряжённые в станины пушек. Из одной командирской машины в их сторону что-то прокричал средних лет капитан, указывая рукой на запад. Борис ответил офицеру и довольный повернулся к Алексею:
- Скоро большой привал. На ночёвку. Кухни уже подтягиваются.
Он критически осмотрел Санька.
- С нами пока будешь. Сейчас догоним свою роту, там переночуем в том пролеске, заодно наша медсестра тебя осмотрит. А утром, идя вперёд, попытаемся найти и твоих из минис… как ты там их назвал?
- Министерство, - уже более раздельно, не боясь, ответил Саша. Теперь он хотя бы знал, где и когда он находится. Что касается Бориса, то хоть этот говорун и мёл языком что попало, но явно ему нравился, как, впрочем, и Алексей.
- Значит ты Саня. Так? С Ленинграда, говоришь?
- Да, - улыбнулся Саша, в надежде, что из будущих его знакомых не окажется кого-нибудь оттуда же, поскольку он в Ленинграде сроду не бывал.
- И как там люди? Голодают?
- Уже нет.
-Знаю-знаю. Восемнадцатого января прорвали блокадное кольцо. У моего знакомого из третьей роты там сестра выжила, дождалась прорыва Советских войск. Жаль только, что родители не дожили. – Борис чихнул в пространство. – Умерли от голода, доедая последние обои со стен. Клейстер в них питательный - знал такое?
- Стоп! – остановил его Алексей. - Все вопросы потом. Погнали догонять свою роту, итак уже отстали, от командира нагоняй получим. Если бы не твои спасательные операции, уже давно среди «своих» были бы.
И они двинулись вперёд быстрым шагом, обгоняя колонны, застрявшие грузовики, лафеты с пушками, походные кухни, и обозы с продовольствием,- перепрыгивая через канавы и обходя воронки.
Армия наступала.
Скоро ночной привал, а завтра передовые части Воронежского фронта вновь погонят фашистов на запад. И Санёк будет там, среди наступающих, рвущихся в бой отважных советских солдат. Среди пехотинцев, танкистов, артиллеристов, и просто ополченцев, взявших оружие, чтобы немец уже никогда не смог пройти своим сапогом по нашей матушке-земле, по нашей Родине.
Саша закрутился в круговороте этих грандиозных событий, оставив себе на ночь мучавшие его вопросы: Где мои друзья? Попали сюда вместе со мной, или же остались там, в экспедиции на Байкале? И как, в конце концов, каким образом он здесь оказался, чёрт возьми?
Увы. Он понятия не имел об этом. И исключительно ради того, чтобы предвосхищать Борькины неуместные вопросы, он принялся им рассказывать о Балтике и Ленинграде всё, что знал из книг, истории и своих знакомых там, в своём времени, на своей земле.
Пробираясь через рвы и вывороченные воронки, тут и там останавливаясь чтобы расспросить идущих вперёд бойцов о своей роте, три товарища вскоре нагнали свою часть, которая уже располагалась на ночлег.
Кругом разводили костры, ставили палатки, слышался смех и куплеты фронтовых песен; в протекавшем тут же ручье уже стирались гимнастёрки, а от походной кухни над всем полем распространялся аппетитный запах каши с салом. От всего этого у нашего друга кружилась голова, и он старался не отходить от своих спасителей и вновь приобретённых друзей.
Борьку по прибытии шумно приветствовали, и он принялся рассказывать со всеми прикрасами, как спас троих бедолаг, и один из них – вот он, из Ленинграда, гражданский. Он бы и дальше распространялся о своих подвигах, однако Алексей вовремя прикрыл фонтан его красноречия, сунув кулак тому под нос, и объяснив тем самым, что возможно Сашина миссия здесь секретная и не требует лишнего упоминания. Саша услышал предостережение более разумного товарища и ухватился за эту мысль, напустив на себя некий шлейф загадочности, что на его месте сделал бы любой – лишь бы Борька не чесал языком. А что было делать? Благо, во взводе Алексея не попалось никого из Ленинграда. Тогда бы Саше действительно было не отвертеться: пришлось бы либо врать напропалую, либо рассказывать правду, отчего, по его мнению, была прямая дорога в отдел СМЕРШа.
Впрочем, пока всё обошлось. Но ведь тридцать человек взвода – это ещё не вся рота, и тем более не батальон…
Ну да ладно.
Сашу приняли как своего, правда, иногда с интересом посматривая на его необычную одежду. Тут же накормили, выделили сто грамм «наркомовских», осмотрели в лазарете и уложили отдыхать, оставив все невыясненные вопросы на утро. Напоследок Борька ему шепнул:
- А всё-таки, чудно ты разговариваешь, лишенец.
… И заснул сам.
********
Утром из разговоров Саша узнал число и месяц, куда он попал. 23-е августа 1943-го года. Именно в эти дни советские войска Центрального, Воронежского, Степного, Западного, Брянского и Юго-Западного фронтов под командованием Рокоссовского, Ватутина, Конева, Соколовского, Попова и Малиновского перешли в контрнаступление, сорвав попытку групп армий Центр и Юг фельдмаршалов Клюге и Манштейна вернуть стратегическую инициативу, утраченную ими в Сталинградской битве. И именно середина августа Курского сражения стала решающей в обеспечении коренного перелома в ходе войны. Советская Армия окончательно закрепила за собой стратегическую инициативу отнятую немцами в начале войны. Вермахт предполагал окружить и уничтожить наши войска на Курской дуге, беря реванш за своё поражение под Сталинградом. Но не тут-то было. Гитлер у себя в штабе рвал и метал, бросая в бешенстве в район дуги всё новые и новые части, изымая их из резерва. В Германии началась вначале четвёртая, а за ней и пятая волна всеобщей мобилизации: под ружьё брали даже мужское население непризывного возраста, сродни нашему ополчению, с той лишь разницей, что у нас на фронт шли добровольно, в Германии же это происходило насильно. Дезертиров хватало, однако Гестапо было начеку: не хочешь воевать за фюрера – получай пулю здесь, у себя на родине. Геббельсовская пропаганда трубила во все трубы, что окружение Паулюса под Сталинградом, это его личная стратегическая ошибка, и что фюрер намерен сам лично исправить её при битве на Курской дуге, откуда непобедимые и доблестные войска вермахта вновь начнут своё победоносное наступление по всем фронтам.
Саша находился сейчас в арьергарде наступающих войск, и вместе с Борисом и Алексеем был в расположении частей Юго-Западного фронта, в самом его тыловом конце, под командованием Малиновского. Ему повезло, что судьба распорядилась его жизнью так, а не иначе. Попади он в авангард наступления, к ватутинцам и рокоссовцам – неизвестно, остался он бы живой или нет. Советские войска хоть и наступали, однако ещё по-прежнему несли большие потери и в технике и в людской массе, а значит и в человеческих жизнях.
В то время как 23-го августа передовой эшелон советских частей уже освобождал Харьков, Саша вместе со своими новыми друзьями и остальными войсками только покидал степные поля под Курском и захватывал лишь отголоски тех ожесточённых сражений, что шли впереди него. «Юнкерсы» и «Фокке-Вульфы» продолжали налетать с бомбёжками на подтягивающиеся части советских войск заднего эшелона, но наши бравые лётчики не хуже геринговских «валетных тузов» косили их в небе, не давая тем самым продвигаться вглубь арьергарда. Немцы, в панке отступая, бросали всё: вывороченные овраги, ямы, воронки, которые были заполнены всевозможной техникой и оружием, не представлявшим теперь никакой угрозы. Покидая территорию дуги, немцы даже не успевали минировать те или иные районы, мосты, переправы, дороги – настолько мощно, быстро и грандиозно наступали наши советские войска. Обгорелые остовы хвалёных «тигров» и «пантер», развороченные станины мощных гаубиц «Фердинанд-Порше», обломки сбитых «мессершмиттов», покорёженные дула станковых пулемётов, тысячи продырявленных касок, миллионы отстрелянных гильз трупы, трупы, трупы, - вот что оставляли за собой части групп армий Центр и Юг. Именно здесь Саша услышал от Борьки рассказы о штрафных немецких батальонах, с одним из которых – «девятьсот девяносто девятым» – Борису и Алексею довелось столкнуться в смертельной перестрелке.
Затем он уснул, а утром из разговоров узнал, что сегодня 23-е августа 1943-го года. И что он в составе Юго-Западного фронта под командованием генерала армии Малиновского, в пехотном батальоне мотострелковой дивизии, в арьергарде наступающего эшелона советских войск, которые уже после битвы на Курской дуге как раз покидали курские поля и степи.
Из всего вышеизложенного следует, что, образно говоря, он понятия не имел, каким образом его сюда забросило, и каким способом он затем когда-либо отсюда вернётся назад, к своим друзьям, в своё время, на побережье Байкала.
И вернётся ли вообще.
********
Утром Алексей отослал Борьку к походной кухне занять очередь, а сам, подсев к Саше, участливо спросил:
- Отдохнул?
- Ещё как! Спасибо вам… я бы без вас…
- Погоди. Я не об этом. На нашем месте кто-либо другой вытащил бы тебя. Ты видишь, какая кругом катавасия? Как ты собираешься искать свою группу? Сколько вас было до налёта и бомбёжки?
Саша понял, что теперь придётся врать от начала до конца. Но врать аккуратно, поскольку он не хо-тел терять их дружбу. Одно единственное подозрение могло привести к непоправимым результатам – они ведь его спасли…
- Шестеро нас было, - осторожно, подбирая слова, ответил он. – Старший группы – майор запаса, остальные все гражданские. В штабе дивизии о нас знают (авось не проверит). Когда начался авианалёт, мы кинулись врассыпную, а вот, сколько я пролежал без сознания в воронке, и где потерял документы – не помню. Бомбят-то постоянно. Но моих коллег легко отличить по форме – она такая же, как у меня, с такой же надписью.
Алексей кивал, а Саша рассказывал – точнее врал, что в голову придёт – поскольку, разумеется, знал, что надписи «БАМ» никто тут больше не увидит. Она не из этого времени.
Он поведал Алексею историю о том, что их группу переправили сюда из министерства наблюдать за оставленными коммуникациями отступающих немцев – за мостами, брошенными дзотами, пустой техникой, и прочим инженерным оборудованием. Алексею, по-видимому, этого хватило, и он ободряюще пообещал:
- Позавтракаем, и двинемся на поиски твоих коллег. Отпрошусь у ротного, чтоб выйти вперёд, авось найдём. – Он похлопал Саню по плечу и позвал умываться к ручью. Пронесло, вздохнул Саня. Теперь он, наконец, в свете утреннего солнца, смог спокойно осмотреться.
Передовые части арьергарда эшелона ушли вперёд ещё вчера, и теперь, уже далеко за полями начинала слышаться канонада артподготовки перед утренним наступлением. Воронежский и Степной фронты атаковали, Юго-Западный прикрывал тылы. Группа армий Центр и Юг постоянно терзали наши дивизии с флангов, иногда, в последнем усилии пытаясь вклиниться в тыл танковыми колоннами и авиационным десантом. Малиновцы отражали эти удары, продолжая неустанно продвигаться вперёд за первым атакующим эшелоном. Фронт кипел. Все поля до самого горизонта были усеяны палатками, техникой, обозами, кухнями, штабными машинами, - казалось, со вчерашнего вечера их стало ещё больше, хотя, по всем законам наступления, должно было быть как раз наоборот. Армия проснулась после ночёвки, и готова была двинуться вперёд. У каждой походной кухни стояли с котелками бойцы, весело переговариваясь и шутя по случаю далёкой канонады.
- Сегодня раньше начали.
- А чего фрицу спать, пусть теперь свои кальсоны от испуга сушит.
- Во бьют, рокоссовцы! Слышите, братцы, как наши гаубицы бабахают? Дадут Манштейну прикурить. Это ему не Севастополь в прошлом году. Тут уже его хвалёная «Дора» никак не поможет.
- А ты видал эту самую «Дору»?
- Я-то нет, но мне рассказывали. Почитай, как храм Василия Блаженного высотой. Я сам москвич, потому знаю. Покровский собор у нас самый высокий – вот и эта гаубица вровень с ним. Говорят, что снаряды к ней подвозит, самый что ни на есть локомотив – такая дура, что до небес достанет!
- Эй, куда лезешь без очереди? В ухо хочешь, рыжий?
- Стоп! Это ж Борька!
- Небось, опять кого-то спас? Эй, Борька, сколько немцев вчера отпустил?
Вперёд выступил здоровенный грузин, с длинными, как у Багратиона, бакенбардами:
- Без очереди не пущу! Да ещё и с тремя котелками. Ты, рыжий хитрый, да мы хитрее. Второй котелок понятно – для своего Лёхи. А третий? Неужели какого-нибудь немецкого студента решил подкормить?
-Нет, - огрызнулся Борька.- Для нашего, для гражданского. Ребята, пропустите без очереди, а? Тот гражданский с самой Балтики, с министерства.
- Откуда?
- Я же говорю, с министерства. Лёха кажет, что это сродни нашему наркомату, наверно важная шишка. Жаль, что погонов нет, но форма у него чудная – что есть, то есть, врать не буду.
- И где ты его откопал? – загоготал грузин.
- В жопе! – обозлился Борька. – Слышишь, генацвале, не хочешь пропускать – не надо, других попрошу.
Каша была гречневой, сдобренная маслом и жирными кусками сала. Каждый, получая в котелок свою порцию, тут же уступал место своему товарищу и присоединялся к другой очереди, - к той, что тянулась к старшине. Тот деловито разливал по кружкам из мерного стаканчика чистый спирт, образно говоря, наркомовские сто грамм, выдаваемые перед каждым грандиозным наступлением. Значит, и сегодня будем атаковать, радовались бойцы, поспешно заканчивая завтрак и приводя оружие в боевую готовность.
Трое друзей еле успели доесть кашу, как последовала команда двигаться вперёд. Взвод за взводом, рота за ротой, батальон за батальоном, вся часть двинулась вперёд, через поля, нагоняя впереди идущие колонны. Танки, пушки и грузовики с боеприпасами продвигались по центру рокады, пехота и обозы – по краям. Сашин батальон замыкал арьергард их полка, который в свою очередь замыкал тыловые части дивизии.
Когда выдвигались, Алексей объявил, что комбат разрешил ему поискать Сашину группу, поскольку самому комбату было некогда до каких-то там гражданских.
- Вот-вот! – оживился Борька. Не комбат, так наш ротный. Почему ты, Сань, не хочешь к нашему командиру обратиться? Он со своими связными быстрее и легче нашёл бы твоих «шпиёнов», - Борька за-гоготал, - или кто они там такие…
Саша ждал этого вопроса. Попади он к особистам в СМЕРШ, те в первую очередь это бы и предложили: мол, а почему бы вам, товарищ не обратиться за помощью к командиру роты, к которой вы по пути пристали как банный лист? Или, давайте лучше мы вам поможем. И как потом выкручиваться? Одно дело два бойца, пусть храбрых, но недалёких в плане географических и исторических познаний, и другое дело – штаб батальона. Там разговор был бы уже другой: «министерством» и «коммуникациями» он там просто так не отделался бы. Любой комиссар при батальоне сразу вывел бы его на чистую воду, ибо, как в таких случаях выражался Василий Михайлович, аббревиатуры «БАМ» в 1943- м году попросту не существовало в природе. Это де-факто. И доказывай потом под дулом пистолета, что БАМ – это Байкало-Амурская Магистраль, которая начнёт строиться только в 1974-м году, иными словами, за пять лет до Сашиного, реального времени, или через тридцать один год после его прибытия – «сюда, к вам в штаб». Грохнут у стенки, как пить дать, к тому же ещё без документов. Как там Борька говорит? «Шпи-ён»?
- Нет, ответил он. – К командиру роты не надо. Кто я такой для него? У него своих забот полон рот. Таких как я, отставших и ищущих свои подразделения после налёта, кругом хоть пруд пруди. Все кого-то догоняют, все кого-то ищут. Сами говорите, что частенько спасаете таких же. Доберёмся до следующего привала, и вы останетесь со своими, а я двинусь дальше, авось догоню. Они меня тоже ищут…
А сам подумал: «Конечно, ищут. Только не здесь. Не в 1943-м году, а много позже, через тридцать шесть лет. В тысячах километрах отсюда. Где-то на Байкале».
Саня всхлипнул. Парадокс, да и только.
********
Пока делали большой утренний переход, догоняя авангард армии, пока впереди громыхала канонада залпов, пока шли через нескончаемые поля и наши штурмовики разгоняли в небе немецких асов, пытавшихся сбросить пару-тройку бомб в голову колонны, он, Санёк, всё думал и думал.
Борис умчался куда-то вперёд, в надежде увидеть среди наступающих такую же форму как у Саши, а Алексей, идущий рядом, и видящий, что Саша о чём-то думает, старался не мешать ему, давая тем самым комфортную зону внутреннего пространства.
- Ничего, Санёк, - подбодрил его Алексей. - Если Борька вперёд побежал, то обязательно найдёт твоих коллег. Он у нас сродни следопыту. Однажды, в качестве языка, мы с ним к нашему комбату цельного майора притащили. Ночью сделали вылазку, по-пластунски добрались до их окопов, хлопнули в темечко – и вот вам, пожалуйста, товарищ комбат – майор вермахта с полным портфелем дислокации противника! И вынюхал этого майора наш Борька. Два дня за ним в бинокль следил, когда тот в кусты пойдёт по нужде.
- С портфелем?
- Представь себе!
Саша улыбнулся, а про себя печально осознал: никого Борька не найдёт. Его, Санины друзья, в другом измерении, в другом промежутке времени и за тысячу километров отсюда. Где 43-й год и где 79-й, где Курская дуга и где Баргузинский треугольник...
Саша от безысходности едва не взвыл.
Намечался привал.
Следом за сапёрами останавливались артиллеристы, за ними пехота, инженерные роты, санитарные части, командно-штабные машины, грузовики с топливными цистернами, обозы с продовольствием, телеги с фуражом, и в самом конце – батальон прикрытия всего арьергарда армии, то есть Борькина с Алексеем часть. За ними – никого. Впрочем, если не считать заградительного отряда НКВД. «Эти сволочи, всегда только в тылу пасутся», - как сказал однажды Борька.
Канонада за горизонтом стихла. Немец, даже отступая, был пунктуален в ведении боя: едва близился вечер, как все боевые действия с их стороны прекращались. Ну что ж… нашим солдатам тоже отдых нужен. Война есть война. Сколько не воюй, а организм бойца не вечен, и наши командиры это отлично понимали. Голодный и уставший солдат много не навоюет, а уж если он ещё и наступает, так тем более на сытый желудок врага бить веселее – именно такой точки зрения придерживался Борис.
Раздались команды выставить караулы и располагаться на ночлег. За весь день Саня в составе Воронежского фронта проделал маршем более тридцати километров, всё дальше и дальше удаляясь от той воронки, где он очнулся в чужом для себя времени. Может, стоило вернуться к той яме? Что-то подспудно подсказывало ему, что удаляясь от выкинувшего его из себя портала, он тем самым делает не-поправимую ошибку. Кто знает? Ведь рассказывал же когда-то Василий Михайлович о параллельных пространствах, которые могли каким-то необъяснимым образом перемещать людей из одной эпохи в другую. Что-то там у него проскальзывало насчёт иных измерений, искривлений реальности в каком-то континууме времени…
Стоп! Саша резко остановился, и следом идущим бойцам пришлось обходить его стороной – иные шутили, что парень внезапно вспомнил свою девицу – вот и тронулся умом, в хорошем смысле слова. Алексей Сашиного ступора не заметил.
«А мы где в тот момент были, когда я переместился сюда? Мы же, как раз вошли в Баргузинскую зону отчуждения! Дядя Вася сказал, что мы тогда находились уже внутри магнитной аномалии Байкала. Магнитная аномалия! И здесь, тоже, на Курской дуге существует такая же аномалия, затрагивающая ещё и Белгородскую и Орловскую области».
Он попытался вспомнить то, что в его 1979-м году было известно из газет: как раз перед отбытием экспедиции он читал в «Правде» об открытии двух горнообогатительных комбинатах – Лебединском и Михайловском, как раз на территории Курской магнитной аномалии. Что там было написано? Подземные бурения и магнитные пласты. Какие-то кварциты и залежи гранитоидов докембрийского периода. Метаморфические породы и магнитные возмущения в атмосфере, что-то в этом роде. И что выходит? Саша едва не подпрыгнул на месте от внезапно промелькнувшей в мозгу догадки. Получается, две магнитные зоны – Курская и Баргузинская – пересеклись неким образом между собой и создали временной коллапс (словами дяди Васи) – так что ли? Так может не только его одного сюда швырнуло? Может и остальные здесь? Просто раскидало по разным воронкам, и ищут они сейчас друг друга, мыкаются.
Саша вдруг пришёл в свойственную ему степень неугасающей никогда надежды: чем чёрт не шутит? Действительно – почему, собственно говоря, только он один попал сюда? Нужно срочно дождаться Борьку. Понятно, что куртка с надписью «БАМ» была только на нём самом, однако остальные ведь были в не менее броской для этой эпохи одежде! У дяди Васи импортная стёганая куртка-ветровка, у Люды комбинезон, Семён в экспедиционном обмундировании, далеко не похожем на военную гимнастёрку, у бурятов – вообще унты на ногах… разве не бросается в глаза? К тому же, все как один одеты в тёплую, далеко не летнюю одежду. (О Губе Саша не вспомнил).
В это время к нему подошёл Алексей.
- Вижу, ты повеселел, как на привал встали. Скоро ужин будет. Что-то Борьки давно нет. Ты тут располагайся, а я с котелками к походной кухне наведаюсь, там уже очередь занимают. Заодно за Борьку узнаю, где его черти носят. Костёр видишь, мужики разводят – вот к нему и подсаживайся. Идёт? Я сидоры тут оставлю.
И ушёл. Саша остался раскладывать плащ-палатки.
Если он останется здесь на ночь, то это будет уже вторая ночь в 1943-м году.
А вон и Борька идёт, радостно махая рукой издалека. И, похоже, не один.
У Саши ёкнуло сердце. Неужели нашёл кого?
… Однако это был молодой парень. В лётной форме и с погонами лейтенанта.
Очевидно, познакомились по пути, подумал Саня с сожалением. Ладно, вчетвером будет веселее.
********
Борьку было слышно издалека. Размахивая руками и почёсывая рыжую шевелюру под пилоткой, он что-то увлечённо рассказывал своему новому знакомому. Парень в лётной форме с погонами лейтенанта ВВС держался с Борисом на равных, ничем не выдавая своего офицерского звания. Сейчас при наступлении такое было сплошь и рядом: офицеры младшего командного состава нередко сами хлебали суп из солдатских котелков, вместе со своими подчинёнными курили у костров, травили анекдоты, а то и спали вместе, завернувшись в плащ-палатки. Победа над фрицем сближала офицеров и обыкновенных солдат.
Когда они вдвоём подходили к костру, Саня помахал в ответ, а сам заметил, что лётчик одет не по сезону. Тёплая лётная куртка, сапоги-унты, совсем неуместные в эту довольно тёплую погоду, шлемофон в руке, через плечо офицерский планшет, вероятно с картами боевых действий. Сам лейтенант был едва ли на год-два старше остальных, и казался нормальным парнем: подойдя к Сане, сразу протянул руку без всяких официальных формальностей, крепко пожал и подмигнул:
- Это ты что ли лишенец, как Борька сказал? Не обижайся, он мне по дороге все уши прожужжал, как тебя из воронки вытаскивал. Меня Игорем зовут. Просто Игорь, никаких званий не надо, тем более ты гражданский.
И улыбнулся. Хороший парень.
Саня пожал руку, не сообразив вначале, что и ответить. Перед ним всё же офицер, пусть и не из СМЕРШа, однако, с офицерами Саша вплотную здесь ещё не сталкивался. Лейтенант, это тебе не про-стой сержант или ефрейтор: этот и вопросами закидать может – причём довольно сложными, на которые у Саши и ответов не будет.
Впрочем, к Саниному облегчению особых вопросов не последовало. Возможно, Борька успел предупредить, что его спасённый подопечный слегка не в себе и малость контужен, поэтому не стоит беспокоить парня – вот найдут его товарищей, тогда всё и прояснится. Единственное недоразумение возникало в обоюдном разглядывании обмундирования. Саня смотрел на тёплую куртку и унты лейтенанта, лейтенант в свою очередь разглядывал надпись «БАМ» на Сашиной куртке.
Назревавшие вопросы с обеих сторон пресёк Борька, как всегда беспардонно влезший со своими пояснениями.
-Это, стало быть, Игорь. Северная авиация, прямо из-под Мурманска. Их эскадрилью прикомандировали сюда к нам, на Воронежский фронт, а переодеть не успели. Представляешь? Второй день мается в тёплой одежде. Здесь хоть и жарко, но у них на Баренцевом море уже прохладно – дело к осени идёт как-никак. Ищет интенданта. Я ему говорю: Игорь, переночуешь с нами у костра, а утром найдём комбата, и уже через него интенданта.
Лейтенант в это время оглядывался, видимо выискивая кого-то:
- У меня ребята из эскадрильи пропотели в этой одежде, спасу нет! Жарятся как на сковородке, бедняги, а я второй день не могу сменить им обмундирование. Ваш интендант как сквозь землю про-валился, чтоб ему…
- Это на него похоже, - хохотнул Борька. – Крыса тыловая ещё та. Ни разу не встречал его на передовой.
- А вы что же, - попытался спросить Саня, - сюда прямо на самолётах прилетели? Из Мурманска?
- Да нет, конечно, - усмехнулся Саниной недальновидности лётчик. – Самолёты нам выделят в штабе вашего фронта. Обещали новые штурмовики «Ил-2», летающие крепости. Под Мурманском и Североморском мы всё больше на «Ла-5» летали, но и на них можно «бубновых тузов» геринговских бить – не велика важность.
- Караваны они охраняли с неба, - добавил Борька. – Ленд-лизовские, что к нам союзники посылают. Понятно тебе, лишенец? – Борьку распирало от удовольствия, что он нашёл такого человека – с самого Баренцева моря. Один с Балтики, другой из Северной авиации – вот в роте обзавидуются!
- А что же сюда? Там легче стало? – спросил Саня, лишь бы отвлечь лейтенанта от ненужных вопросов.
- Там, у нас вся Северная авиация обновляется новым составом, а нас, как ветеранов – сюда к вам, в наступление. Завтра к вечеру должны дать новые машины, а я пока с вами переночую, раз Борис предложил. Мои ребята тоже где-то рядом расположились. До этого двое суток по эшелонам скитались с пересадками, пока до вас добрались. Штаб ваш нашли, а переодеться не дали. Забыли. Вот и помогай тут вам – от жары скорее умрём, чем в небе с немцем в бою. – И он рассмеялся, достав из планшета карту. У костра сидели и полулежали бойцы, напевая фронтовые песни: кто курил, кто чистил обмундирование, а кто уже просто дремал – ужин был сытным, и клонило ко сну. Канонада прекратилась полностью, поскольку начинало смеркаться. Вечер был прекрасен. Конец августа в русских полях под Курском, Белгородом и Орлом совершенно отличался от климатической зоны прибайкальских лесов, если учесть, что Саня попал сюда из апреля-месяца (разумеется, в своём времени). У костра было спокойно и уютно. Взрывы стихли до следующего утра. Оба фронта отдыхали. И на войне нужен отдых. Без него солдат – не солдат. Даже, когда наступает.
Игорь показал фотографию, пошедшую по рукам у костра. Жена красавица, дочурка милашка. И он, Игорь, на фоне горного пейзажа. Счастливая семья. Саня пригляделся в свете костра к надписи на снимке: «Арзамас…» - год так и не разглядел. Снимались, видимо, в каком-то ателье. (Фотография вернулась по кругу к Игорю). Он бережно упрятал её в планшет вместе с картами полётов своей эскадрильи: там уже были нанесены предполагаемые цели противника, которые послезавтра начнёт бомбить Игорь. Всё просто: перекинули из-под Мурманска, – воюй теперь здесь, под Курском. Враг везде одинаковый. Жестокий, беспощадный. Враг, которого нужно уничтожать. И не важно, на земле ли, в небесах…
Исходя из этого, можно сделать вывод.
А именно:
… В августе 1943-го года, здесь, в полях Курской, Белгородской и Орловской областях пересеклись два параллельных пространства реальностей: дней Великой Отечественной войны, и дней прохождения экспедиции через байкальские леса.
Здесь Саша и повстречал Игоря – того лётчика, которого обнаружили в это же время Василий Михайлович и его группа.
Пространство, подобно узлу закрутилось внутри себя восьмёркой Мёбиуса, и выдало на-гора двух персонажей нашей книги, которым суждено было здесь встретиться, не зная друг о друге абсолютно ничего, и какую судьбу они преподнесут друг другу. Впрочем, в природе всё взаимосвязано, и, порою, судьба нам подкидывает просто-таки неразрешимые загадки, как в случае с Игорем и Сашей. Они встретились на пересечении двух параллельных миров, словно две половинки ножниц, разрезаемых бумагу. Бумагой в данном случае было пространство-время, как физическая величина. Судьба Саши и Игоря, подобно ножницам, разрезала его пополам, а затем червоточина «склеила» эти две половинки реальностей. Получилось альтернативное, отличающееся от всего измерение, которое зажило своей собственной жизнью.
Вот и парадокс.
********
…А утром начался кромешный ад.
Ещё не взошло солнце над полями, как в небе завыли немецкие «юнкерсы», атакующие авангард армии. Несколько эскадрилий «бубновых тузов» с тяжёлыми минами-чемоданами буквально прорвались сквозь завесу зенитных установок, а потом устремились вглубь фронта себе на погибель, но с чётким приказом Геринга бомбить арьергард, проходящих по случаю частей. Словно осиный рой, они, с противным воем и сиренами заполонили небо, пикируя с высоты подобно ястребам, преследующим свою дичь. Советские штурмовики носились среди этой тучи «смертников», ибо у немцев это была последняя попытка выровнять ситуацию на фронте. Геринг послал их, надеясь на пресловутый «счастливый случай» - кто выживет, тот вернётся. Нет – скидывай бомбы и выкручивайся сам: главное – больше и кучнее бомбить подходящие части арьергардных полков.
Машины с крестами вспыхивали в небе как спички, однако успевали скинуть свои «чемоданы» в виде больших бомб в поля, степи, где располагались части советских войск. Земля стонала и дыбилась. От частых оглушительных разрывов закладывало уши, забивало грязью нос и рот, слепило до слёз глаза. Казалось, немцы сбрасывают бомбы в шахматном порядке – до такой степени они ложились и вгрызались в почву скучено. Всё шло ходунами: деревья, кусты, пригорки моментально вырывало из земли и, подобно груде мусора, вся эта мешанина шмякалась на поверхность, погребая под собой ещё толком не проснувшихся бойцов.
Первым же взрывом разворотило грузовик, стоящий неподалёку от костра, где спали Саша, Борис, Алексей и Игорь. Ударная волна разбросала по сторонам всё, что находилось в их радиусе. Второй взрыв прошёлся по всем спящим друзьям. Третий и четвёртый застали Санька, когда он, оглушённый и полуслепой от пыли, пытался достичь ближайшего дерева, чтоб ухватиться за корень, превратившийся в огрызок древесины. Взрывная волна накрыла его в тот момент, когда он уже успел ухватиться за вывернутые ветки. Подкинув его над землёй, со всего размаха впечатала спиной в развороченную грязь, где он и стукнулся затылком о выступающий сук. В глазах потемнело, и он, полуслепой, потерял способность видеть или ощущать что-либо вокруг себя.
Последнее, что он увидел, была огромная воронка на месте костра, с торчащими из неё обломками сбитого «юнкерса».
«Прямое попадание, - пронеслось в его воспалённом мозгу. – Господи, хоть бы ребята остались живы. Борька… Лёша, Игорь».
Сознание толчками, будто пульсирующим потоком покидало его. Кругом творилось нечто невообразимое. Везде гремело, свистело, завывало, словно тропический тайфун закружил в круговороте песок, траву, деревья, обломки. Земля сотрясалась от взрывов. Толчки сознания выдали вдалеке – может из совсем иного мира - Борькин голос:
- Лёха…
- Что?
- Кажется, я ранен.
- Куда?
- В жопу! – обозлился далёкий голос Борьки. – Первый раз за всю войну. В госпиталь вместе поедем. Ты Санька не видел?
Следующий взрыв заглушил голоса, но Сашино сознание счастливо улыбнулось: живы!
С этой едва различимой ниточкой мысли способность ощущать реальность покинула его окончательно. Сгусток вихря, совсем отличимый по своей природе и происхождению от всего творившегося вокруг, сформировался из дымной пустоты, всосал в себя чьё-то тело и, кружа против часовой стрелки, впитал во внутреннее пространство тромба, растворил в себе, и превратил в желеобразную субстанцию, похожую на рождественский кисель.
Через секунду воронка смерча подхватила и его собственное бренное тело, лишённое какого-либо веса, вопреки всем законам физики.
Две желеобразные массы завращались в круговороте, и понеслись сквозь пространство, сквозь время, навстречу судьбе.
Это были Саша и лётчик.
*******
Глава 4: 1979 год. Второй лётчик. Зона отчуждения.
********
- Сашок…
- Да?
- Где ты был всё это время?
Василий Михайлович сидел напротив своего младшего друга и пристально заглядывал в глаза.
Тут же у костра сидел и Семён, и Люда, держащая Сашу за руку, и Николай Губа, не разделяющий всеобщей радости, и бурят-близнец, недавно похоронивший своего брата.
Смеркалось, и на байкальский лес надвигались сумерки вечернего неба. Луна уже показалась в просветах листвы – нормальная, обыкновенная, ничем не напоминающая ту гигантскую кроваво-красную аномалию, что ещё два дня назад испугала наших путешественников. Костёр мирно потрескивал, в соседнем болотце квакали лягушки, где-то вдалеке, глухо, как в стеклянном стакане, ухала сова. Всё дышало спокойствием и умиротворением. Червоточина, поглотившая лётчика, казалась теперь всем сидящим у костра каким-то эфемерным видением, групповой галлюцинацией. И если бы не гильзы, каски, обломки пулемёта, фрагмент гусеничного трака от немецкого танка и «выбритая», как косой правильная окружность, оставленная на поляне конусообразной воронкой смерча – все бы именно так и считали.
Путешественники сидели внутри гигантской гиперсферы и смотрели на своего, ниоткуда взявшегося вдруг товарища.
Всеобщий восторг от встречи уступил место скептическому анализу последних произошедших событий. Саша с удивлением и растерянностью взирал на своих друзей, забыв даже проглотить последний кусок мяса, который он схватил, подойдя к костру.
- Проводник погиб? – вытаращил он глаза, едва не поперхнувшись.
Люда дала ему глоток разбавленного спирта и, обняв за шею, нежно поцеловала в макушку. Саша переводил взгляд с профессора на Семёна, явно не совсем понимая, о чём идёт речь. Уже во второй раз он пересказал, как кинулся к лошадям, как они втроём разделились у Больших камней, и как он затем потерял из виду и лошадей и самих братьев, однако всё ещё не верил в смерть брата. Заканчивая второй раз, как он вышел в лесу на запах их костра, он обескуражено спросил:
- Но спираль-то в небе была?
- Несомненно, - успокоил его Семён.
- И пульсирующий шар Луны тоже, надеюсь, был?
- Разумеется, - подхватил профессор. – Как и прочие аномалии. Так же как и неработающие рации, как и пропавшие до этого собаки, как и ещё кое-что, обошедшее тебя стороной.
… И Семён поведал Саше те события, что произошли с командой, пока его не было с ними рядом.
Весь вечер они сидели у костра и, дополняя друг друга, рассказывали Саше ту или иную новость за время его отсутствия. Закончил столь длинное повествование Василий Михайлович, пересказав в дета-лях о найденном ими лётчике, о червоточине, поглотившей его буквально перед Сашиным возвращением.
Наступила тишина.
- Вон там, видишь, где граница окружности? – спустя минуту спросил его Семён. – Внутри ничего нет, как корова языком слизала.- Он показал рукой на пустой, идеально круглый участок земли, внутри которого торчала какая-то железка и кое-где валялись ещё не все собранные гильзы.
- Вот там мы этого лётчика и обнаружили: сначала Николай с Людой, затем мы с Василием Михайловичем. Здесь и встретились.
Саша поднялся и подошёл к краю концентрических кругов. Луна светила своим серебристым светом, и предметы, валявшиеся внутри территории, тускло поблёскивали магическим отражением, будто мелкие сокровища в пещере Аладдина.
- Это то, что забросила сюда воронка, после того как поглотила лётчика?
- Да. Остальное мы уже собрали. – Семён подошёл и положил Саше руку на плечо. – Василий Михайлович как раз классифицировал эти предметы войны, когда ты появился внезапно. – Он подал Саше гильзы и каску. – Заметь, всё почти новое. Ни ржавчины, ни распада материала от времени, даже смазка на станине пулемёта кое-где осталась, а гильзы – те вообще пахнут порохом, будто только что стреляли. Пойдём к костру, дядя Вася тебе кое-что покажет.
- Однако… - только и смог выдавить Саша, возвращаясь назад.
Люда протянула ему миску с мясом, и он, будучи всё ещё голодным, сразу накинулся на еду, при этом, не забыв одарить девушку влюблённым взглядом.
- Вот, - протянул ему планшет Семён, когда Саша немного утолил голод. – Видишь карту? – он развернул сгибы и указал на множество стрелок, названия населённых пунктов, изгибы карандашных пометок. Саше сразу же бросилась в глаза надпись «Прохоровка», Степной и Воронежский фронт, немец-кие фамилии Клюге и Манштейн.
- Так это же…
- Да.
- Я прав? – он сглотнул комок в горле. – Курская дуга?
- Она самая. Август 43-го года.
- И эта карта в планшете… была при лётчике?
- Скорее, появилась позже…
- Дядя Вася даже успел сфотографировать воронку смерча, которая унесла в себе пилота, - вставила Люда, делая перевязку молчаливому проводнику.
У Саши вверх поползли брови:
- А разве фотоаппараты уцелели в урагане?
- Один уцелел, - подмигнул профессор. – Правда, Николай? – он лукаво взглянул на фотографа.
Тот нехотя признался и пошёл проверять ближайший капкан.
- Кстати, о фотографиях! – спохватился начальник экспедиции. – Мы же тебе ещё кое-что не показа-ли. Дочка, подай, пожалуйста…
Люда передала профессору, и тот протянул Саше старый, но по всем показателям новый снимок.
- А вот и наш безымянный друг, так сказать собственной персоной, с семьёй, накануне войны.
Саня с интересом, абсолютно ничего не подозревая, взял фотографию, взглянул, и безмятежно выдал на-гора:
- Ну почему же безымянный? Игорем его зовут! Он из-под Мурманска. Позавчера попал к нам на Воронежский фронт из Северной авиации…
И осёкся, будто обжёгся крапивой:
- Ох! – Саню шибануло так, что он вскрикнул от боли, пронёсшейся в его мозгу подобно рою шершней. – Ой! – повторил он и зажмурился. Схватился за виски, покачнулся и сполз на землю.
В лагере наступила внезапная тишина. Все, за исключением отсутствующего Губы, ошарашено открыли рты и застыли на месте – кто как сидел. Люда даже ахнула.
Саша всё ещё держал фотографию и таращился на друзей, ничего не понимая. Сглотнул, словно у него вдруг раздулись миндалины. В первые секунды никто не сообразил о чём идёт речь. Какой такой Игорь? Причём здесь Мурманск, Северная авиация и Воронежский фронт?
У Саши в голове всё перемешалось. Взрывы, самолёты с крестами на фюзеляжах, телеги, грузовики, танки, ржания лошадей. Откуда-то в памяти всплыла воронка, будто это было совсем в другой жизни. Веснушчатое лицо с оттопыренными ушами… Слова «шпиён» и «лишенец»…
В мозгу эхом пронеслись обрывки фраз:
«Погляди! Ни одного ранения!…»
«Лёха, держи меня за ноги, а я потащу его к себе…».
«Каша гречневая с салом…».
«А это Игорь, Санёк. Пилот, стало быть. С нами у костра переночует…»
Саша зажмурился ещё сильнее и снова выдохнул от боли в висках. Люда подскочила, и по-прежнему ничего не понимая, принялась делать холодный компресс на лоб.
Что это? Галлюцинации? Откуда голоса? И откуда он знает, как зовут этого лётчика? – он непонимающим взглядом смотрел на друзей.
Подошёл Губа, держа в руке придушенную капканом выдру.
Саша кашлянул, поперхнулся, сделал глоток воды и, наконец, молвил:
-Я там был.
Никто не перебивал. Семён смотрел на профессора, профессор на Сашу, Люда непонимающе смотрела сразу на всех. Губа в сторонке посмеивался про себя.
- Где «был»? – осторожно спросил Василий Михайлович.
- ТАМ.
- Где «там»?
- На Курской дуге. В 1943-м году.
Теперь пауза затянулась надолго. Если бы это был не Саша, не их добрый и дорогой друг – хохот бы у костра разразился неимоверный – все посчитали бы это шуткой или очередной выдумкой. Однако обстоятельства говорили как раз об обратном. Они уже видели достаточно аномалий: спираль, Луну, «одеяла», лётчика, червоточину. Теперь вот Сашино утверждение, что он побывал на Курской дуге во время боевых действий лета 1943-го года. Тут было, отчего прийти в растерянность, не то, что засмеяться. Хмыкнул один Губа.
- Что вы на меня так смотрите, словно на идиота? – Саша уже окончательно пришёл в себя и, опираясь рукой на Семёна, поднялся.
- Ты был… на Курской дуге? – ахнула Люда.
- Выходит, что так. Иначе, откуда у меня все эти видения? Или откуда я знаю этого лётчика, если здесь я его с вами не видел – только по фотографии узнал.
- Ты видел видения?
- Ага. Только что. И, я вам скажу, что это не галлюцинации – Николай не ухмыляйтесь. Откуда, по-вашему, я знаю, что его зовут Игорем, а не как-то иначе? Говорю вам – я там БЫЛ.
- Ох! – только и смогла произнести Люда.
********
Наступило утро, однако никто и не думал спать.
Саша сидел у костра в той же куртке с надписью «БАМ», в которой он, по его уже окончательному убеждению побывал в 1943- м году. Двое суток, или около того. Кратковременно.
Последние два часа перед рассветом он передавал своим товарищам всё, что произошло с ним после его, так называемой переброски.
- Игорем его звали, определённо, - повторил Саша. – Я эту фотографию держал в руках вечером у костра, когда он остался у нас на ночной привал. Затем рано утром, когда все только пробуждались, налетели немецкие звенья люфтваффе, и, прорвавшись сквозь наши зенитки, отбомбили несколько заходов. Вот там-то меня, видимо, и шибануло. Последнее, что помню, это живых, но раненых Борьку с Лёшей. И Игоря. Точнее, его тело, кружащееся в воронке конусообразного смерча. Дальше всё! Только пустота. Очнулся – пошёл вас искать, ничего не помня.
Он вопросительно посмотрел на профессора:
- Очевидно, нас швырнуло сюда обратно, только лётчика на своё прежнее место, а меня куда-то в ущелье Двух камней, как его проводники называли. Поэтому он и оказался в другой позе, перевёрнутым, нежели вы обнаружили его в первый раз. Поэтому, скорее всего и лежал у него планшет под животом, которого вначале не было. Его «закинуло» сюда вторично, уже вместе со мной. Теперь, увидев эту фотографию, память моя каким-то образом разблокировалась. Я прав, дядя Вася? – Саша невесело усмехнулся, обводя неуверенным взглядом друзей.
- Ох, не знаю, Сашок. Выглядит всё убедительно.
Разговоры продолжались ещё долго. Благодаря чудесному (иного слова и не подберёшь) возвращению Саши в лоно своего времени и в общество своих друзей, все дружно решили весь день посвятить отдыху и подготовке к предстоящему выходу к побережью озера. Байкал был уже относительно рядом. Оставался всего день перехода, и начнутся прибрежные лиманы, речушки и болота.
Люда кое-что простирывала, бурят коптил мясо, Николай принёс ещё двух подстреленных зайцев, Семён проверял амуницию, глава экспедиции корпел над картами, а Саша просто бездельничал. Настроение у всех было приподнятое. О смерти близнеца старались не вспоминать, компенсируя горечь потери шутками, весёлыми воспоминаниями и бесконечными разговорами на всевозможные те-мы. Впрочем, это не означало, что отважного проводника забыли. Просто старались заглушить в душе чувство утраты, как это делают все разумные люди, находясь в условиях, приближённых к максимальной степени выживания.
Вечер был тих и прекрасен. Ночь тоже.
********
Сейчас они находились в тех местах, где ещё не ступала нога цивилизованного человека, если не считать редких попыток за последние 30 лет после войны пробраться сюда нескольким энтузиастам, которые и сгинули бесследно в этом участке побережья. Даже местные коренные буряты старались обходить эту местность стороной и не селились ни внутри Баргузинского треугольника, ни близ него.
На высоте 450 метров над уровнем моря, они, нагруженные под самую завязку, без лошадей, без собак, без одного из проводников, упорно продвигаются вперёд, минуя скалистые утёсы и лесистые впадины, проходя болота и мелкие речушки, заходя в ложбины и поднимаясь по козьим тропам к вершинам холмов. Шли хоть и не быстро, однако с большим воодушевлением: погода позволяла, да и возвращение Саши придавало команде приподнятое настроение. Дождей не было за последние несколько дней, и если не считать того аномального урагана ночью, на погоду можно было только уповать. Даже Иван был немало удивлён таким спокойствием природы.
Шли день, ночевали, затем ещё день. Основную поклажу мужчины разделили между собой; Люда несла только медикаменты и кое-что из кухонной посуды в сумке.
Прошли уже Кумину – она осталась чуть в стороне – стало веять благоуханием водных просторов, появилось больше комаров, но, благодаря отвару бурятов-близнецов (теперь уже одного из них), мошкара путешественникам особо не досаждала. Всё больше попадалось дикой живности. Козы и зайцы, обитавшие в долине и скалах, уступили теперь место выдрам, нутриям, ласкам, куницам; чаще стали видны издалека величественные рыси с мехом, подобным царским шубам. В небе появились орланы, грифоподобные коршуны и ночные скопы, охотящиеся на всевозможную рыбу. Подножного корма хватало. Земля изобиловала молодой прорастающей травой, в ручьях рыбу можно было ловить голыми руками, без преувеличений – бери, черпай, вытаскивай.
Девушке нравилось идти рядом с Сашей и задавать профессору вопросы – иногда Саша брал её под руку или притягивал к себе на возвышенностях, а профессор, не замечая юношеских порывов, продолжал поучать Люду.
– Вот! – внезапно выкрикнул он, указывая рукой вниз. – Смотри, дочка. Мы вышли к побережью!
Сразу дохнуло свежими водными просторами. Они подошли к небольшому скалистому обрыву, под которым шла сплошная стена прибрежного леса, а чуть вдалеке за ним была видна уже и водная гладь Великого озера.
- Вот тебе настоящий лес байкальских пихт и лиственниц. А на берегу и байкальская нерпа, целое лежбище! – он передал девушке уцелевший бинокль с одним окуляром. Люда, как в подзорную трубу, заворожено уставилась на величественную панораму, развернувшуюся во все стороны под её ногами.
За последними деревьями, подступающими к берегу, перед самой гладью озера, на камнях, островках, крупной гальке, лежали, ворочались, копошились сотни и сотни этих чудных созданий, похожих на морских котиков. Самки были меньше, а иные самцы, лёжа и вытянувшись, достигали порой человеческого роста. Среди этого скопища, впервые виденных Людой милых созданий, копошились комочки поменьше – весенний приплод после долгого зимнего перерыва. Вся картина, представшая перед девушкой, была настолько трогательной, что от умиления она едва не захлопала в ладоши.
Вечером разбили лагерь у подножия скал.
У костра ещё немного поговорили, и, наконец, тихий ангел пролетел: все уснули.
Это была их первая ночь на побережье Байкала.
Кто бы знал в тот момент, какие в дальнейшем произойдут события…
********
С утра, позавтракав, они спустились с обрыва, преодолели лес без особых приключений, и теперь, пройдя прибрежную каменистую полосу, вышли к вечеру к самому лежбищу байкальских нерп.
На удивление, животные на них не обращали никакого внимания, лишь самки слегка тревожно прикрывали детёнышей своими короткими передними ластами, но это, надо полагать, был простой материнский рефлекс перед незнакомыми им существами на двух ногах. Тут были сотни и сотни этих милых лупоглазых созданий. На людей они смотрели своими большими глазами навыкате, словно удивлялись: кто эти высокие прямоходящие, одетые в непонятные шкуры и держащие в конечностях неизвестные предметы. Сразу было видно – с человеком они не встречались.
Ночевать ещё загодя решили поодаль от лежбища – уж больно шумно было вокруг. Пока ничто не указывало на наличие магнитной границы сферы: природа как природа, звери как звери, погода ясная (уже который день), водная гладь озера едва рябила и не предвещала волнений от непогоды; противоположный берег не просматривался – были видны отдельные островки суши, но это были мелкие острова и выступающие из воды скалы.
Всё дышало спокойствием и благодатью. Здесь, у берега уже можно было ставить палатку. Вечерний туман и мелкая водяная марь поднимались над прибрежной полосой, от озера веяло свежей сыростью – как раз пригодились комбинезоны и свитера. Уцелевшую палатку растянули меж двух больших лиственниц: в ней будут спать четверо – Люда, профессор, Саша и Семён. Николай Губа предпочитал и раньше уединяться, а сейчас, за неимением места, сам решил спать в спальном мешке у костра. Иван же натянул гамак и накрыл его защитной москитной сеткой.
У костра продолжались разговоры. Губа уже успел установить капканы, а на ужин был запеченный на углях заяц. Консервы не трогали, предпочитая, пока позволяют условия, питаться подножным кормом и дичью. Люда сделала перевязки, и все расположились удобно и относительно с комфортом. Нерпы постепенно угомонились и приготовились ко сну.
Эх! – подумал Саша. Хорошо-то как! – и потянулся.
… А потом наступил день ВТОРОГО лётчика.
*********
Погода с утра начала меняться.
Сначала никто толком не понял в чём сыр-бор: нерпы заволновались и принялись выскакивать из воды. По поверхности водоёма прошла крупная рябь, и через несколько секунд первая пенистая волна накатила на прибрежную гальку. Следующий напор бурлящей пены достиг уже лишайника, а отдельные потоки добрались и до малышей, из-за чего их мамаши тревожно загудели все разом. Лежбище в срочном порядке начало передвигаться ближе к траве и кустарнику, освобождая камни и выступающие из воды островки. Самцы хватали зубами малышей за шкирку и, словно котят, переваливаясь и перекатываясь, тянули прочь. Байкал начинал волноваться.
Люда вскрикнула от неожиданности и бросилась к Саше. Буквально с неба как с чистого листа тетради (не было видно ни одного облачка), ниоткуда, с высоты птичьего полёта, на землю стали падать сгустки каких-то белых нитей, похожие на клубки для бабушкиного вязания. Падали они на удивление медленно, словно не имели какого-либо веса, и было их много, как града при майских грозах. Заполнив собою всё пространство над верхушками деревьев, они, подобно китайским воздушным шарикам из пергамента, покачиваясь в воздухе, неспешно оседали на ветви, листья, камни и водную гладь. Достигнув поверхности, эти клубки начинали извиваться и с шипением раскручиваться в длинные извилистые жгуты.
- Бежим в укрытие! Срочно! Эти жгуты опасны! – подхватил Саша Люду, увлекая за собой.
Василий Михайлович, Семён, а за ними и Губа, вовремя успели заскочить в узкий проход пещеры. Иван был в это время на берегу, и когда первая и вторая волна акустического звука настигла лес, он как раз вернулся с побережья и складывал палатку. Первые клубки, достигнув деревьев, только начинали развёртываться и ещё не успели упасть на землю, поэтому ни он, никто другой ещё ничего не поняли, но когда Семён увидел их шипящую, брызгающую во все стороны субстанцию, и закричал, для Ивана уже было поздно. Он последним побежал к пещере, таща за собой запутавшуюся в ногах палатку. Один из клубков, попав ему на руку, тут же развернулся и обволок своим щупальцем локтевой сустав. Бурят дико заорал от боли и попытался стряхнуть мерзкую живую «верёвку», но она только крепче стянулась вокруг руки и впилась в кожу, выдавливая из вен струйки крови. Одежда, через которую к локтю просочился шипящий жгут, моментально обуглилась по краям захвата, и уже вбегая из последних сил в пещеру, Иван почувствовал запах горелого мяса. Теперь рукав свисал с него лохмотьями, а рука ниже левого локтя стала похожа на обрывок плети, болтавшейся из стороны в сторону. Падая вместе с запутав-шейся палаткой прямо в ноги своих товарищей, он, уже теряя сознание, прохрипел:
- Больно-то как!
И, всхлипнув, затих.
Все бросились к нему, даже Губа помог уложить его на спину, попутно высвобождая ноги от запутавшихся верёвок. Часть развёрнутого при беге брезента Саша затянул внутрь пещеры и с удивлением обнаружил несколько прожжённых дырок в основе ткани, будто здесь работали паяльником.
- Осторожно! – крикнул профессор. – Похоже на какую-то кислоту. Эти жгуты, разворачиваясь, брызгают ею во все стороны, видимо, при соприкосновении с воздухом. Надо полагать, происходит какая-то неведомая нам реакция.
Разорвав остатки рукава, девушка принялась осматривать въевшийся в плоть жгут, толщиной с большой палец человеческой ладони. Жёлтого цвета живая «верёвка», похожая на щупальце медузы, пульсировала и шипела, вся покрывшись пузырящейся пеной, словно вытекающая изо рта жидкость эпилептика при конвульсивном приступе.
Василий Михайлович отдёрнул руку Люды и, схватив перочинный ножик, уже было занёс руку для удара, чтобы перерезать мерзкую тварь, как вдруг Семён остановил его:
- Нет! Если перережем – всё разлетится брызгами и попадёт нам на лицо и руки. Смотрите…, оно уже само отпадает.
Видимо, насытившись плотью, скрученное создание в виде толстого шнура, похожего на ленточного червя и миногу одновременно, ослабило свою хватку, затем кольцо за кольцом стало опадать, пока не свалилось на мшистый пол пещеры. Пару раз дёрнулось и, вытянувшись во всю длину, застыло, тут же превратившись в иссушенную многоволокнистую нить. Из двухметровой длины, через несколько секунд оно походило на съеженный сухой сгусток. Ещё раз, дёрнувшись в остаточном рефлексе, морщинистый комок застыл окончательно, при этом выдав в пространство гнилостный запах. Именно такую вонь испытал на себе когда-то профессор у пресловутого котлована, наполненного кишащими глазастыми одеялами.
Превозмогая тошноту и рвоту, Люда кинулась обрабатывать рану вазелином и йодом, в то время как профессор протолкнул сквозь сжатые зубы Ивана таблетку антибиотика, залив её глотком воды из походной фляги, которую он всегда носил с собой на поясе.
Саша тем временем высунулся, как мог осторожнее наружу и осмотрелся. Сгустки перестали падать, и теперь весь лес был похож на одну огромную рождественскую ёлку: со всех сторон свисали гроздья развернувшихся клубков, словно серёжки на берёзовых ветвях. Эти «гирлянды» были повсюду: на камнях, на лишайниках, на траве; некоторые ещё шипели и извивались в конвульсиях, но основная масса уже превратилась в высохшие съёжившиеся останки паклеобразной формы. Жгуты, или как Саша их окрестил – щупальца – погибали прямо на глазах. Всё лежбище было наполнено звуками боли, и от этого воя и писка мурашки бежали по коже. Воздух снаружи был зловещим. Саша почти чувствовал этот запах. Запах смерти.
Клубки жгутов, за какой-то бесконечно малый промежуток времени полностью изменили экосистему целого участка поверхности. Вся водная гладь озера, начиная от берега, и насколько хватало обзора, была усеяна покачивающимися на волнах иссушенными «мячами», которые и не думали тонуть, поскольку, видимо, не имели веса.
Ближе к Саньку подполз Семён, выглянув наружу.
- Умирают. Правильно предположил наш старик: умирают от соприкосновения с воздухом. Это не их атмосфера. Они не отсюда.
- Вы думаете, снова будет червоточина? – спросила Люда, укладывая голову бурята себе на колени. Она уже закончила перевязку, и с помощью профессора, влила тому внутрь несколько ложек спирта – лучшую панацею от шока и беспамятства.
- Не удивлюсь, - ответил Василий Михайлович, оставляя Ивана на попечение девушки и примыкая к друзьям. – Что там? – выглянул он наружу.
- Дохнут, как мухи навозные, - передёрнул плечами Саша. Губа в это время освободил верёвки палатки и тоже придвинулся к выходу.
- Может уже и была, - задумчиво протянул профессор. - Где-либо в лесу или на побережье. В прошлый раз был лётчик: интересно, что или кто будет в этот раз?
- И из какой эпохи… - добавил Семён.
- Да. Похоже, они все сдохли. Можно выйти. Посмотрим, много ли эти твари принесли нам ущерба? Судя по дыркам на палатке, они пропалили нам всё, что осталось у костра. Что ж это за кислота такая, что прожигает только ткань и органическую материю, а мелкий песчаник, железо и стекло не трогает, не вступает с ними в реакцию? И гроздья осыпались все. Недолго же они пожили в нашей атмосфере…
- Зато опустошений сколько навели! – возмутился Саня. – Я представляю, скольких животных они сгубили – взять тех же нерп.
Над лежбищем по-прежнему были слышны стоны боли и попискивания от нанесённых ожогов.
- О сегодняшнем и завтрашнем выходе в поход теперь не может быть и речи, - подытожил начальник экспедиции и обернулся к проводнику, над которым склонилась Людмила. – Пока рука Ивана не восстановится хотя бы частично – будем здесь. С собой тянуть его больного – себе дороже. Дня три-четыре придётся задержаться. Обследуем окружающую местность на предмет инородных явлений из чужого пространства, сделаем из пещеры временное пристанище. Приведём в порядок палатку и пересмотрим наши вещи. Сашу с Людой оставим утром обживаться и присматривать за Иваном, а сами сделаем вылазку.
Профессор выполз наружу и глубоко вдохнул воздух:
- Начинать можно прямо сейчас. Обстановка относительно нормальная. Небо чистое. Вот только эти бедняги нерпы нескоро теперь успокоятся. Жаль их конечно, однако помочь мы им не в силах. Сёма, и вы, Николай – просмотрите палатку, заштопайте, где надо, и установите рядом с входом в пещеру, чтоб она образовывала некое подобие прихожей. Основной зал будет здесь, внутри. Дочка,- крикнул он поверх плеча выползающего вслед за ним Семёна, - как Иван?
- Спит. Я ввела ему снотворное и обезболивающее. Ожог сильный, но гангрены не будет. Несколько дней, и руку можно будет носить на перевязке через плечо.
- Хорошо. Сашок, помогай Людочке.
… На том и решили.
Все вещи, инструменты и разметавшиеся угли от костра перенесли в три захода, и пока раскладывались на новом месте, профессор сходил к лежбищу, но вскоре вернулся. Вернулся удрученный и в невесёлом настроении. Подойдя к месту, хмуро доложил:
- Клубки, либо набухнув, ушли все под воду, либо распались в прах на поверхности земли. Побережье опустело. Не видно ни жгутов, ни шипящих луж, будто их и не было вовсе. Один пепел кругом, рыжеватый, похожий на обсыпавшуюся ржавчину. Вероятно, побочный продукт распада. Ни малейшего намёка на что-то органическое. Сгинули. Растворились. Исчезли. Только пепел – пепел – пепел. Пока шёл к лежбищу и назад, ступни ботинок по щиколотки погружались в эту рыжую субстанцию. Позже, Сёма, снимем хотя бы органолептические показатели – цвет, запах, консистенцию. Согласен?
Семён кивнул:
- Осторожнее только с этой мерзостью. Налёт налётом, а рука бурята - показатель.
Пора бы уже и фотографу вернуться. Четвёртый час пошёл, как он отсутствовал. Каша сварена, вода вскипела для похлёбки, костёр ждёт готовки ужина. Губы нет. Прошёл ещё час.
Наконец, когда сомнения и тревога достигли наивысшего накала и все подумывали о поисках в темноте, к пещере вышел Губа. С непроницаемым видом он бросил на брезент какой-то предмет.
- Там ещё один лётчик лежит, - были его слова. – Такой же.
********
… Лётчик лежал лицом вниз, чуть вывернув голову, сгорбившись, подогнув колени так же, как и в первый раз, в той же самой позе. Его скрюченные пальцы впились в землю, будто он хотел ползти, но смерть застигла его во время движения. Ни крови, ни ран, ни следов какой-либо борьбы. Светловатые волосы выбивались из-под шлемофона, а на плече лётной куртки спиральным проводом свисал ларингофон. Даже сапоги-унты были те же. Семён сверился со своим рисунком в блокноте и вопросительно посмотрел на Сашу. Всё сходилось. Поза лётчика, зарисованная Семёном с натуры, идентично, во всех мелких деталях соответствовала сейчас с тем, что они только что обнаружили.
- Да, - удручающе подтвердил Саша. – Это Игорь.
Он едва не заикался от удивления и оторопи.
То, что бросил им вчера на брезент Николай Губа, оказалось ни многим ни малым, офицерским планшетом – точной копией того, что у них уже был. Теперь их стало два. С теми же картами боевых действий на Курской дуге, с теми же линейкой, транспортиром, карандашом… и самое главное – с точно такой же фотографией, где запечатлён лейтенант ВВС со своей семьёй в городе Арзамасе перед войной. Два планшета. Две фотографии. Всё одинаково, будто сняли лазерную копию. Тут уж все подумали, а не сошли ли мы, собственно говоря, с ума, братцы? Василий Михайлович весь вечер у костра посвятил тому, что скрупулёзно, через уцелевшую лупу пытался рассмотреть на планшете и снимке хоть какое-то отличие от первого оригинала, вплоть до мелких стежков капроновых нитей, узелков в швах и идентичности застёжек. Всё было напрасно: различий он не находил. Даже маленькое пятнышко на обратной стороне фотоснимка в точности совпадало с оригиналом. Тут нужен был микроскоп, однако Василий Михайлович и без него уже понял, что отличие между двумя идентичными предметами может быть только на атомарном уровне – и то не факт. Он как-то однажды сталкивался с дошедшей до него информацией, что нацисты к концу войны освоили своеобразное клонирование, как органики, так и неорганики – у себя на секретной базе в Пенемюнде. Наравне с разработками первых летающих тарелок (дисков Шаурбергера), они успешно проводили эксперименты создания лазерных «близнецов» того или иного предмета, а то и живых существ включительно. Подробности были засекречены американцами, и если бы в 1979-м году было известно такое понятие как «клон», то без сомнения, профессор вчера вечером держал в руках нечто подобное. Ни одного мало-мальски заметного отличия! Это рушило все законы и постулаты физики как науки. Вот и думай после этого о всяком возвышенном…
Короткий остаток вечера прошёл в догадках и предположениях. Губа рассказал, как, уже подстрелив двух уток (которых они приготовили на ужин), он возвращался в лагерь, и внезапно заметил на небольшой полянке копошащийся клубок крыс-трупоедов у какого-то тела. Третьим выстрелом он разогнал мерзких чёрных созданий и, удивляясь, откуда они могли взяться здесь в байкальском лесу, обнаружил этого лётчика. Второго. Такого же. Крысы не успели начать своё пиршество, значит, решил Губа, этот мёртвый парень попал сюда совсем недавно. То, что он был точной копией первого и лежал в той же позе, фотограф определил сразу, и по своей привычке ни во что не вмешиваться, поспешил покинуть концентрические круги, в которых тот находился. Планшет выглядывал из-под живота, и, не переворачивая тело, фотограф быстро вытащил его, а затем долго блукал по лесу, явно видя, что каким-то образом заблудился, потому и отсутствовал так долго.
Это было вчера вечером. А на рассвете – чужой рассвет, он призрачный и жуткий – они сделали вылазку. Люда осталась в пещере с бурятом, а Семён, профессор и фотограф стояли сейчас перед телом, в то время как Санёк всматривался в лицо лейтенанта.
- Да, - повторил он. – Это Игорь.
Вставал другой вопрос, и Семён, всё ещё держа блокнот в руке, воспользовался затянувшейся паузой:
- Похоже, червоточина побывала и здесь.
- А ты сомневался? – съехидничал Губа. – Тело лётчика тебе ничего не говорит? Не свалился же он просто так с неба? Ни обломков самолёта, ни обрывков парашюта – всё как в первый раз, там, у долины.
Семён не заметил колкость в словах, а подойдя ближе, провёл носком ботинка по внешней стороне первой границы окружности. Внутренняя поверхность почвы имела вид прошедшей по траве бритвы – ни насекомых, ни какой-либо другой живности не наблюдалось.
- Да, - подтвердил профессор. – Воронка портала вновь забросила лётчика в наше время. Снова произошёл обмен пространствами двух временных эпох с разницей в тридцать шесть лет.
- И, похоже, червоточина захватила с собой из потустороннего мира те жгуты, которые не были привыкшими к нашей земной атмосфере, - добавил Семён. – Вспомните, как они пузырились, отдавая Богу душу – если она у них, конечно, была.
- Жгуты? – переспросил Санёк. – Из Курской дуги?
- Нет. Из Курской дуги лётчик. А жгуты, по всей видимости, были случайно прихвачены совсем из иного измерения – мы же не знаем природу этих неведомых нам сил: может подобных параллельных измерений великое множество, и червоточина, «путешествуя» из одного в другое, захватывает таким образом «случайных» попутчиков – кто знает… - Семён положил руку Саше на плечо: - Говоришь, хорошим был парнем этот Игорь?
- Да, - Саша привстал с корточек и откинул носком ботинка небольшой камешек в центр кругов:
- Недаром Борька с ним сразу познакомился. Хоть и офицер, однако, держал себя с нами на равных. Я одного не пойму… - Саня почесал затылок. – Да, собственно, чего тут говорить – я вообще ни черта не понимаю…
- Как он СНОВА оказался здесь? – пришёл ему на помощь Василий Михайлович.
- Да. Почему опять именно ОН? Червоточина, - раз уж на то пошло, - могла бы «выдернуть» из параллельного пространства кого-либо другого, скажем, того же Борьку или Алексея. Да любого из солдат в наших колоннах! Пусть даже какого немца, что ли. Главное – место и время действия, я так понимаю? Почему же тогда одно и то же тело?
- В одной и той же позе, - кивнул Семён. Оба посмотрели на начальника.
Профессор лишь развёл руками.
- Не знаю, ребятки мои. Понятия не имею. Простите старика, но первый раз в жизни я действительно не могу ответить, поскольку, сам не имею представления, с чем мы тут столкнулись в этой чёртовой аномальной зоне. Баргузинский треугольник, знаете ли…
Постояли ещё с минуту. Нужно было возвращаться в лагерь – там Люда, одна, с больным спящим проводником: зря они оставили её одну – неизвестно, какие ещё «сюрпризы» заготовила им зона отчуждения, хотя Люда и убедила всех, что в этой пещере ей ничто не грозит, да и винтовка всегда есть под рукой.
Семён быстро зарисовал позу мёртвого лётчика. Тело решили не трогать и не обыскивать, и так было ясно, что оно такое же. Версия с близнецами отпала ещё на первом этапе анализа: уж больно много было противоречий. Перед этим, профессор сделал два снимка на фотоаппарат: стоя сверху, и отойдя на несколько шагов – сбоку. На поляне ничего обнаружить не удалось, зато метрах в двадцати от внешнего круга, в уцелевших от смерча кустах Семён увидел нечто, что заставило его поднять вверх руку и прижать палец к губам. Саша тут же замер на месте. Впереди был небольшой обрыв, вероятно недавно размытый потоком воды. В нижней части обрыва они заметили нечто похожее на большую пещеру, вход в которую был рукотворно завален грудой поросших лишайником камней. Осторожно спустившись, все четверо попытались сдвинуть верхний камень, который с трудом, но поддался. В глаза бросилась явно ручная кладка, сделанная людьми – вот только когда? Теперь Саше стало ясно, почему Семён предостерегающе поднёс палец к губам. Очевидно, он думал, что люди, завалившие вход, могут находиться где-то рядом (проросший от времени лишайник Семён в тот момент ещё не заметил).
За первым камнем сняли второй, затем ещё несколько. Постепенно вход в пещеру был расчищен, и глазам друзей предстала картина: повсюду валялись полуистлевшие кости и фрагменты человеческих черепов.
Судя по состоянию костей, профессор определил навскидку, что им было несколько десятков лет. Одежда давно превратилась в прах, и только кое-где можно было увидеть какие-то предметы, скорее всего сделанные из железа. Трупный запах разложения за десятилетия давно впитался в землю, и внутри ограниченной территории пещеры теперь чувствовался лишь его составляющий – затхлое амбре гнили и тления.
Пробравшись внутрь, путешественники включили два фонарика; со скалистых потолков тут же сорвались несколько десятков летучих мышей, и с писком вырвавшись наружу, слепо забились в листве ближайшего дерева.
- Вход был завален, - заметил Семён, - а крыланы находились внутри: следовательно, где-то должна быть ещё одна лазейка для их вылета на ночную охоту. Маленькая, но должна.
- Да, - согласился профессор. - Давайте посмотрим, что здесь уцелело, может определим время, когда это произошло…
Саша вытащил из земли наполовину скрытый в ней предмет и протянул Василию Михайловичу. Насквозь ржавый кусок железа тускло блеснул в луче направленного на него фонарика и профессор соскрёб налёт ржавчины, при этом удивлённо присвистнув как мальчишка.
- Пистолет системы «Маузер». 1903-го года производства. Магазин пуст и из него явно стреляли. Даже затвор срабатывает. – Он нажал на спусковой курок и послышался сухой щелчок, отдавшийся в стенах пещеры гулким эхом.
- Странно… впрочем, смотрите сами. Ствол изогнут почти под прямым углом. Это ж какая сила его так согнула? И зачем?
Саша подцепил ботинком и поднял ещё кое-что, лишь позже сообразив, что нужно быть аккуратнее – от давности здесь всё могло рассыпаться в прах.
- Лопатка какая-то. Древко сгнило, а железный совок сохранился, правда, весь проржавел напрочь.
- Нет ли каких документов или записок? – оглядывался кругом профессор, водя фонариком из стороны в сторону. - Впрочем, едва ли. Может ли бумага сохраняться столько времени в сырости и затхлости? Думаю, исключено. Бумага сгнивает быстрее, нежели одежда.
- Может, найдём послание в банке или бутылке? – предположил Саша, и все тщательно, метр за метром, принялись осматривать площадь пещеры. Однако, кроме ещё нескольких предметов обихода ничего существенного не нашли, а найденное складывали в небольшую кучку у входа – там, где было больше света. Кроме пистолета и совка от лопаты, здесь оказались ещё расчёска из слоновой кости, сильно потускневшая и потрескавшаяся. Далее откопали шахтёрскую каску, всю изъеденную ржавчиной; затем обнаружили несколько ржавых прицепных колец и две железных застёжки от ремней. Тут же снесли в кучку дюжину отстрелянных гильз, маленький ледоруб без ручки и жестяную полусгнившую квадратную коробочку, на которой, по всей видимости, раньше была наклеена какая-то рекламная этикетка.
- Вот это уже что-то! – обрадовался Василий Михайлович. – Аккуратно откроем, может там как раз лежит то, что нам нужно.
Губа меж тем подсчитал количество черепов. Их было ровно восемь.
С помощью ножа попытались приоткрыть крышку коробки. Тщетно: жестянка рассыпалась, превратившись в ржавую труху. Когда подобрали содержимое, всех ждало большое разочарование. В коробке, кроме трёх ржавых иголок одинаковой длины, находились лишь несколько пуговиц из какого- то упругого материала, похожего на эбонит или затвердевший каучук. Здесь оказался и маленький значок, весь ржавый и покрытый коррозией. При соприкосновении с пальцами, он так же рассыпался в мелкую рыжую пыль, и путешественники не успели даже прочитать надпись на его лицевой стороне. Оставались пуговицы и иголки, однако ничего примечательного в них не было: такие вещицы могли изготавливать и двадцать лет назад и сто двадцать. Обычные кругляшки с двумя поперечными отверстиями для ни-ток, обычные, ничем не примечательные иголки с круглым ушком, какие делали во все времена с момента изобретения серийного производства на конвейере.
Ещё был ледоруб. Сквозь слой ржавчины проступала маленькая, выбитая штампом надпись: «ТОЗ.1908г.»
- Что сия надпись означает? – разочарованно спросил Саня, ожидавший увидеть в коробке загадочную записку.
- Это значит, Сашок, - вертел в руках предмет профессор, - что перед нами изделие Тульского оружейного завода, датируемое 1908-м годом выпуска. Вот и будем считать эту дату отправной точкой в наших предположениях, за неимением других доказательств. Каска, похоже, из того же времени. Видите, сверху продольный гребень идёт? В царской России такие изготавливались специально для рудокопов: когда сверху им на головы падали обломки породы, они, ударяясь об этот «киль», отскакивали и скатывались по поверхности, не нанося ущерба здоровью.
- Остаётся теперь вопрос, откуда здесь появились эти вещи, и кто эти бедняги, захороненные, а точнее, просто наспех сваленные в пещере, - задумчиво проговорил Семён. – И почему так много отстрелянных гильз. От кого они отбивались?
- Ага, - добавил Саша. – И ствол пистолета, вывернутый кверху.
- Несомненно, это одна из самых первых экспедиций на Байкале, - резюмировал Василий Михайлович. – Ещё до Вернадского и Кулика. Безымянные, отважные первопроходцы по аномальной зоне отчуждения, подобно сталкерам братьев Стругацких. Что их сгубило всех разом? Видно же, что умирали они не постепенно – тогда были бы могилы. Газ? Отравление? И кто их сюда, мягко скажем, перетаскал? Очередная тайна Баргузинского треугольника, ребятки мои.
- Надо будет по возвращении в Усть-Баргузин поднять архивы, - заключил Семён, и как бы про себя добавил: - Если вернёмся вообще…
Все посмотрели друг на друга.
- Так! – повысил голос начальник экспедиции.- Давайте-ка выбираться из пещеры, нам ещё Игоря похоронить нужно, и к девочке нашей возвратиться. Полтора часа прошло – мы и так уже задержались, время к обеду идёт. Берём каску, ледоруб и согнутый «Маузер» в качестве доказательств на Большой земле. Пойдём, здесь делать больше нечего.
И они вышли, завалив камнями вход в потревоженную «гробницу». Семён отметил в блокноте примерное местонахождения пещеры - без компаса это становилось делать всё труднее и труднее. Частично спасал секстант, но им можно было пользоваться только ночью, при звёздах. Через полчаса, похоронив, как могли лейтенанта, они уже быстрым шагом двигались к лагерю, переступая тут и там че-рез попадавшихся мёртвых тушек мелких грызунов, усеявших лес после вчерашнего вторжения кислотных жгутов.
Подходя к гроту, Семён выстрелил в воздух, чтобы обнадёжить заранее девушку: они возвращаются.
- Что случилось, дочка? – с тревогой спросил начальник экспедиции, когда они подошли к месту стоянки. Все тотчас окружили девушку, и Саша обнял её за плечи. Люда подняла на него мокрое от слёз лицо.
- Иван…, - с жалостью протянула она. – Умер.
Все опешили, а Василий Михайлович сразу выпрямился:
- Когда? Он ведь шёл на поправку!
- Где-то с час назад. Пойдёмте в пещеру.
Проводник лежал вытянувшись во весь рост, и открытыми пустыми глазами предсмертной судороги смотрел безжизненным взглядом в потолок на свисающие сверху сталактиты. На губах застыла едва заметная улыбка, словно перед смертью ему снился счастливый сон, уносящий в детские воспоминания. Может ему приснился родной брат, и он уже знал, что уходит в бесконечность и движется ему навстречу.
… Так окончил свою жизнь один из членов байкальской экспедиции. Кислота, просочившаяся в его тело, была инородной субстанцией из иного мира параллельной Вселенной. Попав в кровь и органы тела, она растворилась в них, изменила структуру ДНК и запустила механизм уничтожения внутренних тканей, меняя состав лейкоцитов и тромбоцитов. Кровь превратилась в чужеродную среду и разрушила генетический код, даваемый при зачатии любому субъективному организму самой матушкой – природой.
Плоть, как физический фактор природы перестала существовать.
Вот и всё, что осталось от Ивана.
Вечер закончился тем, что Губа принёс откуда-то пойманных им лягушек. Они были крупными, и каждая из четырёх вполне могла заменить ужин одному человеку. Вот только желающих не оказалось.
А потом наступила ночь.
Останки последнего проводника прикрыли ветками пихты, и утром решили похоронить рядом с лётчиком, у той пещеры, что они недавно обнаружили. Это должна была быть уже вторая могила, оставленная ими на просторах Байкала. Два лётчика – две смерти, две могилы. Два посещения из чужого пространства – две безвозвратные и глупые утери в экспедиции.
Пройдёт совсем немного времени, и путешественники обнаружат некую связь между этими событиями, и совпадения их между собой будут настолько очевидны, что перерастут в ЗАКОНОМЕРНОСТЬ.
…Но это будет позже.
********
Что самое удивительное, похоронить проводника рядом с лейтенантом ВВС Советской армии не удалось.
Не удалось, поскольку тот отсутствовал.
Рано утром, воздав должное покойнику минутой молчания, путешественники разделились на две группы. Саша, Люда и Семён остались в лагере собирать вещи для выступления в поход (экспедицию теперь ничто не удерживало в этой пещере), а Василий Михайлович с Губой понесли иссохшее, словно мумия, тело к месту, где лежал закопанный ими вчера лётчик.
Начальник экспедиции переступил внешний круг и вошёл внутрь, приближаясь к яме. Губа опасливо последовал за ним. Подойдя к вырванному краю воронки, они заглянули внутрь, где ещё недавно на поверхности была могила.
Эмоции у профессора били через край:
- Невероятно! Вот бы Семёна сюда. Хорошо, кстати, что он успел зарисовать вчера лётчика перед его погребением. Очевидно, червоточина снова вернулась за оставленным здесь телом, всосала в себя, и удалилась назад в своё собственное время. Как это произошло, и каким образом червоточина возвращается, не имею никакого понятия, так что не спрашивай меня. Я и сам не знаю.
Они постояли у ямы ещё пару минут, профессор сделал два снимка и, наконец, решился:
- Давай, опустим туда нашего Ивана. Для него эта яма будет как нельзя лучшей могилой, да и копать нам не придётся – закидаем землёй и поставим два крестика из толстых веток. Ему и Игорю. Снова.
Так и сделали.
А потом увидели нечто, заставившее их замереть на месте.
…Между камней по песку двигались два тёмных силуэта, явно что-то толкая перед собой.
Путешественники присмотрелись и увидели двух огромных муравьёв антрацитово-чёрного цвета. Тело каждого из них имело не менее одного метра в длину и издалека походило на собаку средней величины. В огромных челюстях с обеих сторон между жвалами они держали таких же размеров паука – большого, мохнатого, и, по всей видимости, уже мёртвого.
Василий Михайлович почувствовал такую же растерянность, как и в случае с глазастыми одеялами у границы сферы: таких гигантских насекомых в современной природе попросту не должно было существовать ВООБЩЕ! Это не триасовый период, не царство гигантизма, не меганевры и не аномалокарисы.
Рефлекторно он вскинул карабин и навёл на ближайшего монстра. Губа меж тем пятился назад, пока не уткнулся спиной в только что поставленный ими крест. Два гигантских создания, увидев непонятных для них двуногих существ, остановились в нерешительности, шевеля усами, и касаясь ими, очевидно о чём-то советуясь. Затем, видя, что со стороны незнакомцев нет никакой агрессии и попыток отобрать добытый трофей, развернулись, и на огромных конечностях поползли в другую сторону, оставив на земле круглый предмет, который перед этим катили. Листва кустарника поглотила их, и на поляне вновь воцарился статус-кво. Так их и видели.
Вся абсурдная ситуация заняла не более минуты, и профессор всё ещё продолжал стоять с открытым ртом, когда из-за его спины крадучись вышел фотограф, озираясь по сторонам. Около двух минут путешественники не могли прийти в себя от изумления и страха перед такими тварями. Ладно, муравьи, величиною с бассет-хаунда. Но паук, размером с добрую овчарку – это уже что-то!
- У нас здесь что, мезозой? – оторопело спросил профессор, очевидно обращаясь скорее к деревьям, нежели к себе. – Это просто чудища! – он бросил взгляд на Губу. – Испугался, Николай? Ещё бы! Я тоже едва дар речи не потерял.
Фотограф стоял, сморщившись, будто от зубной боли:
- А если бы они на нас напали? – нижняя челюсть его ходила ходуном, и слова выскакивали как дробь пулемёта.
Профессор на миг задумался:
- Сдаётся мне, Николай, что те жгуты, собственно говоря, были ничем иным, как паутиной от этого паука. Не находишь? Ты же в детстве обращал внимание, как летает паутинка бабьим летом? Вот это нечто подобное… только с кислотой, и из иного пространства.
Начальник экспедиции невольно усмехнулся:
- Мы же находимся внутри аномального купола, образно говоря, под колпаком. Чего ещё можно ожидать от магнитной зоны? Последствия атмосферных возмущений мы видели, что называется, налицо: спираль в небе, гигантская пульсирующая луна, смерчи в порталах времени. Так отчего не быть тут чудовищным муравьям из доисторических эонов планеты?
Профессор уже пришёл в себя, и ещё раз осмотрев кустарник, где скрылись неведомые науке особи, с ружьём наготове осторожно приблизился к предмету, лежавшему в траве. Подняв от удивления брови, он принялся рассматривать круглый шар правильной формы, пытаясь сделать для себя хоть какие-то выводы. Он уже понял, что лежало перед ними в траве. С усилием подняв штуковину двумя руками, оглядел со всех сторон и торжественно выдал:
- Перед тобой, Николай, есть не что иное, как обыкновенное пушечное ядро, конца 18-го, начала 19-го века.
Чуть придя в себя, он уже более спокойно добавил:
- Впрочем, после муравьёв величиной с собаку, чему тут удивляться?
Николаю Губе явно не хотелось оставаться на месте – того и гляди вернутся муравьи, а может и пауки размером с корову. Профессор будто не слышал его слова, полностью ушедший в изучение предмета.
- Для мортиры оно маловато, для наполеоновской гаубицы тоже. Следовательно, всё же «едино-рог», - заключил он.
Губа топтался на месте и беспокойно оглядывался по сторонам, выказывая явное нетерпение. Бросив очередной взгляд на кусты, среди которых скрывалась обнаруженная ими ранее заваленная пещера, он внезапно дёрнул профессора за рукав. Среди веток кустарника виднелся ещё один предмет, соответственно не природного происхождения, иначе Губа его бы попросту не увидел.
Приблизившись, оба путешественника уставились на то, что застряло в кустах. Начальник экспедиции уже ничему не удивлялся.
- А вот и дополнение к ядру! – едва не засмеялся он, уже приходя в болезненный восторг. – Чему тут удивляться? Очевидно, вихревая волна смерча откинула его за пределы концентрических кругов, и, забрав с собой Игоря, оставила нам в качестве подарка два этих артефакта. А мы с тобой всё ломали головы – почему нет гильз или касок с пулемётами. Вместо них – вот вам, пожалуйста – военные трофеи Отечественной войны 1812-го года.
Он бережно вертел в руках головной убор русского солдата, казалось, совсем забыв о предыдущей находке.
- Представляешь, Николай! Киверы появились в российской армии в 1808-м году при Александре Первом. А теперь посмотри на него – он же совсем новый! Султан не грязный: красного, как и положенного цвета, если он времён Кутузова. Шнуровой этишкет тоже почти новый.
Профессор показал на жёлтые косички, похожие на аксельбанты, свисавшие над козырьком. Это и были этишкеты. Затем пристально всмотрелся в кокарду, как её сейчас называли в Советской Армии. – А вот это называется репиёк. Он обозначал воинское звание и принадлежность к определённой роте или полку. Видишь, тут цифры выбиты? Очевиднее всего, номер роты. К сожалению, этим мои познания и ограничиваются. Однако, этот кивер, судя по виду, принадлежит одному из полков армии, либо Кутузова, либо Багратиона, а может и солдату из защитных редутов Барклая де Толли.
Отступив на шаг, он повернулся к Губе.
- Возвращаемся. Здесь делать больше нечего.
Губа воспрял духом и, взяв удобнее ядро в руки, бодро зашагал вперёд, к костру, домой, в лагерь. Василий Михайлович пошёл следом, продолжая осматривать кивер со всех сторон.
- Почти новый, - бубнил он себе под нос. – Пахнет порохом: следовательно, недавно был в бою. Нужно будет по прибытии в Курумкан поднять архивы и узнать за эти цифры на репиёке. Чей полк? И какой род войск?
Они уже достаточно отошли от месторасположения бывшей могилы лейтенанта, а теперь и могилы Ивана, когда вдруг…
Это случилось.
Губа, шедший впереди, внезапно услышал короткий пронизывающий шум, словно гудок паровоза. Звук был настолько резким, что фотограф, оступившись, едва успел обернуться. Звуковая волна прошла сквозь его тело и отбросила к ближайшему дереву. Ядро выпало из рук. Глубоко вдохнув воздух, он уже приготовился к худшему и оглянулся туда, где сзади шёл за ним профессор.
…Профессора не было. Лишь круговые порывы закручивающегося в спираль ветра, да одинокий кивер, застрявший в траве. Ни начальника экспедиции, ни ружья, ни одежды с рюкзаком – только концентрические круги на земле, да разлетевшиеся от испуга птицы. Это всё!
Василий Михайлович исчез.
Испарился.
Разложился в мезонном облаке, растворился в атмосфере, словно ложка сахара в кофейном напитке. Профессор перестал существовать в этом времени.
Теперь его телесная оболочка в виде рассеянных в пространстве протонов и нейтронов неслась куда-то вместе с червоточиной – в другое время, в другой мир, в иное параллельное пространство.
********
На исходе пятого и шестого часа блуканий в дебрях леса, Губа едва не плакал. Ядро и кивер он сложил в рюкзак, и теперь этот чугунный груз отдавливал ему плечи. На исходе восьмого часа, он услышал где-то вдалеке несколько выстрелов, однако они были так далеко, что прозвучали, будто едва различимые хлопки детского пугача. Губа бросился на звук, срывая в крике голосовые связки, но уже через несколько минут понял, что вновь заблудился: выстрелы продолжались несколько раз с интервалом в пять – восемь минут, но происходили они всё время в разных местах – так ему казалось. Как только он бросался на звук очередного выстрела, лесное эхо, отражаясь от деревьев, многократно копировало его в пространстве, рассеивая источник звука то в одну, то в другую сторону.
Там его и нашли Семён с Саньком.
Оба друга остановились в нерешительности.
- А где профессор? – Саша осматривался по сторонам. – Я думал, это он кричал.
Семён подсел ближе к фотографу, и впервые в жизни положил ему руку на плечо.
- Николай, - тихо спросил он. – Где Василий Михайлович?
Как не оттягивал Губа эту минуту, однако делать было нечего.
- Нет больше вашего начальника. Испарился.
И он рассказал всё, от начала до конца. В конце изложения фактов, он хотел было подробнее рассказать о муравьях и гигантском пауке, но Семён перебил:
- Вы говорите, что шли впереди, и вам в спину ударила звуковая волна, а когда обернулись, профессора уже не было?
- Да.
- И он шёл за вами, не отставая, почти след в след?
- Шагах в десяти от меня.
- Но…, - Семён что-то прикидывал в уме. – Прошлые радиусы поглощения червоточинами пространства были никак не меньше двадцати – тридцати метров. Почему же она не захватила и вас? Вы же были в поле её деятельности. Почему только Василия Михайловича?
- Ты у меня спрашиваешь? – обозлился фотограф. – Я уже по горло сыт вашим чёртовым Байкалом, будь он проклят на ровном месте. Старший теперь ты, вот и думай, только выводи нас отсюда поскорее! Ищи границу этого хренова купола! Протыкай как-то её – я не знаю – только ВЫВОДИ. Сначала собаки, потом лошади, затем буряты… теперь вот – начальник. А завтра кто? Я?
Он поднялся и со злостью швырнул рюкзак к ногам друзей.
- Вот вам подарок от очередной «гостьи». Там ядро и кивер. Так, по-моему, называл эту шляпу ваш профессор. Скажите спасибо, что таскал их с собой, пока блуждал по лесу. По большому счёту, оно мне надо?
Семён наклонился и вынул содержимое. Губа меж тем закончил:
- Я тебе больше скажу. Профессор нёс эту шляпу в руках, так же как и ружьё, а рюкзак был у него за спиной. Ты спрашиваешь, отчего воронка смерча не поглотила нас вместе? А почему же тогда ваш дядя Вася исчез со всем его содержимым – даже с ружьём, а этот чёртов кивер с косичками – остался. А? Философ, мать твою! Вот и разгадывай теперь этот ребус – ты у нас теперь начальник. А я пошёл в пещеру, я голодный с самого утра. Как по мне, то вся эта хрень – те же яйца, вид с боку: что та червоточина, что эта…
Вырвав у остолбеневшего Саши карабин из рук, Губа нервными шагами пошёл прочь – в сторону, где стреляла Люда.
Всё это время Саша не мог прийти в себя от ошеломляющей действительности: начальника экспедиции, дяди Васи, теперь с ними нет. Что он скажет девушке, вернувшись в лагерь? Для Люды профессор был вторым отцом и, пожалуй, единственным близким оставшимся человеком во всём мире. Она-то как теперь перенесёт эту утрату?
Санёк спохватился. Нужно хоть как-то подготовить его любимую к этой жуткой новости, а то этот Губа наплетёт ей черти что с три короба.
- Сёма, хватай рюкзак, нужно опередить фотографа, пока он всё не рассказал Люде прежде нас.
И Саша помчался в лагерь другой дорогой. Нужно было успеть туда первым.
… Ночь обещала быть долгой и печальной.
********
Глава 5: 1812 год. Калужская дорога.
********
Бледное серое утро. Лёгкий ветерок пробегал по вершинам холмов, раскачивая кусты и кружа рано опавшие листья.
Начало августа-месяца.
Великое множество австрийцев, венгров, пруссаков, французов покрывало небольшие холмистые высоты. Мохнатые шапки гусар, высокие каски гренадёров, полуконические кивера пехоты, копья, кривые сабли кавалерии – сверкали, мелькали и гремели в неверном свете сумрачного утра. Лошади, пушки, повозки с провиантом и боеприпасами.
Французская армия широко раскинулась; правое крыло упиралось в некую безвестную деревушку, образуя угол с центром, а левое подходило вплотную к Калужской дороге. На трёх лесистых холмах возвышались в три ряда временные укрепления, снабжённые двадцатью большими орудиями и столькими же гаубицами. Кроме того, на каждый батальон было по четыре пушки, так что всего имелось более двухсот орудий – и это только в авангарде армии, в наступательной её части. За авангардом следовали резервы и тыловые полки, так же снабжённые артиллерией; далее шли роты обеспечения, обозы, лазареты, палатки маркитанток. Замыкали продвижение армии всевозможный сброд разного люда, следовавший за могучей массой чуть ли не со всей Европы, с того момента, как Наполеон перешёл российскую границу и 24 июня форсировал реку Неман.
Корпуса Понятовского и Мюрата обходили Калужскую дорогу справа, продвигаясь к Москве в одном дне пути от генерального штаба Наполеона.
При первом выстреле, заставившем всколыхнуться армию, музыканты торжественно и стройно за-играли «Марсельезу». Звуки труб слились с громом канонады. Двести тысяч человек, составлявшие авангард наступления, подхватили величественные слова гимна революции под аккомпанемент пушек и труб.
Артиллерия издали разрушала все наступления русских, которые редкими наскоками казачьих эскадронов вот уже несколько дней тревожили наступающие части французов – но не более. Настоящего массового сражения всё не было. Французская армия неуклонно продвигалась к историческому городу, встречая на пути лишь мелкое слабое сопротивление противника, как, например, сегодня.
… Василий Михайлович узнал всё это позже.
Пошатываясь и приходя в себя, он ещё не совсем понимал, куда занесла его судьба. Прислонившись к стволу дерева, он ощупал себя, составляя предварительное мнение о собственном самочувствии. Он уже понял, что на какое-то время терял сознание. Где-то впереди должен идти Губа…, однако почему-то сейчас в этом уверенности не было. Откуда эта пушечная канонада, эхо взрывов и далёкий звук военного марша, пробиравшегося отголосками средь древесных порослей небольшого леса?
Кругом всё дрожало от взрывов, и уже чуть пожелтевшая листва осыпалась со старых вековых деревьев, хотя вокруг было много разнообразной зелени.
Стоп!
Куда он попал?
За минуту до этого, он, собственно говоря, шёл по байкальскому лесу вслед за фотографом, видел озеро вдалеке, и было это в конце весны 1979-го года. И был исчезнувший затем лётчик, и были громадные муравьи с пауком. И была воронка. Что изменилось?
Бах!!! – раздался взрыв совсем рядом.
Профессор схватился за оглохшие уши и выпустил из рук карабин.
«Господи!» (тут уж точно поверишь в Создателя всей вселенной). Откуда взрывы?
Начальник экспедиции прислонился к дереву, пытаясь привести мысли в порядок.
Теперь он окончательно вспомнил воронку смерча, подхватившего его за секунду до того, как его в спину ударила акустическая звуковая волна, и он потерял сознание. Это было в байкальском лесном массиве, и впереди него шёл Николай, нёсший ядро и кивер.
Теперь всё ясно, откуда французская речь. Недаром он рассматривал в том лесу артефакты, пытаясь определить, какого они времени.
Вот СЮДА-ТО он и попал…
Профессор бросил взгляд на часы, и даже не особо удивился: они работали. Часы показывали 2:45 ночи – именно то время, когда они остановились там, на Байкале, на восьмой день их продвижения и, вероятно, вхождения в Баргузинский треугольник.
А сейчас, здесь, было никак не меньше шести часов утра, и это было любопытно. Изменилось не только пространство, в котором он недавно пребывал – изменились и показания времени. Что ж…, занятно. Теперь нужно придумать что-то с рюкзаком, ружьём и одеждой. Рюкзак и ружьё он может закопать здесь, под деревом – всё равно либо отберут, либо…
Наскоро сложив в яму рюкзак и ружьё, он быстро пробежался руками по карманам, чтобы скинуть в рюкзак те предметы, которых в начале 19-го века ещё не существовало в обиходе: зажигалка, фонарик, складной ножик; даже блокнот с походными записями и копиями карт маршрута экспедиции – всё уместилось в рюкзаке.
За лесом всё так же бухало и свистело. Деревья, окружавшие начальника экспедиции, мелко вздрагивали в такт разрывавшимся где-то далеко снарядам. Воздух пропитался серой и пороховой гарью.
Спешно закидав яму землёй и листьями, он оглядел себя с ног до головы. Свитер, брюки, ботинки, и… часы на руке. Вот те на! А за них он и не подумал… что с ними-то делать? Таких наручных механизмов в Европе 19-го века ещё не выпускали.
Однако что-либо предпринять он не успел. На поляну из-за деревьев внезапно вышел офицер в форме гренадёра, в сопровождении трёх пехотинцев французской армии.
Необычное одеяние начальника экспедиции сразу привлекло внимание офицера драгунского полка, если учесть, что перед появлением незнакомца, в гуще деревьев пронёсся стремительный вихрь, никак не вязавшийся с отдалёнными взрывами, и вырвавший с корнями некоторые кусты, образовав правильные концентрические круги неведомого энергетического поля. Лейтенант это увидел, почувствовав в воздухе запах озона. Теперь все четверо уставились на незнакомца, и офицер что-то властно спросил по-французски; при этом, пехотинцы взяли Василия Михайловича на прицел, наставив то ли аркебузы, то ли мушкеты.
Частичное знание французского языка позволило профессору моментально сориентироваться в обстановке, и он, повернув пустые ладони вверх, как можно вежливее ответил:
- Бон шанс (что означало – «желаю успеха»).
Лейтенант удивлённо посмотрел на своих подчинённых и затем вновь обратился к незнакомцу в странной одежде:
- Говорите по-русски. Я понимаю.
Произношение у него было довольно сносным, и, чуть картавя, он спросил:
- Партизан?
- Нет-нет! – поспешно замахал руками профессор, показывая, что в них ничего нет. – Я не солдат. Из города выходил вместе с семьёй, но вчера потерял их. Вот теперь ищу.
- Из какого города? – офицер дал знак солдатам опустить ружья.
- Из Калуги… (И надо же – попал, что называется, в точку)!
Офицер заметно оживился и даже улыбнулся снисходительно.
- Что же вы бежите с семьёй из города, который мы ещё не заняли?
Тем самым, он дал Василию Михайловичу сразу обширный простор для импровизации.
«Всё же наступление. Я был прав. Отчего нет? Но как всё обернулось! Как удачно я выбрал город: теперь срочно нужно покопаться в истории. Итак, что мы имеем. На Москву шёл Удино, Ней, Понятовский, Мюрат; Даву был в арьергарде. Судя по их цветущему виду, передо мной части авангарда. Может даже Наполеон где-то недалеко со своим штабом. Нужно гнуть свою линию и не вызывать подозрений».
Поэтому ответил:
- Да. Ваша доблестная армия ещё не заняла мой город, да и до Москвы ещё далековато. Но наши, не менее доблестные войска уже на подходе, и будут защищать столицу земли русской до последнего солдата. Моя семья эвакуировалась два дня назад вместе с остальными жителями, а я вот затерялся в этом лесу.
Лейтенант с интересом рассматривал незнакомца, затем, видимо, что-то решив, показал жестом в сторону тех деревьев, из-за которых они вышли:
- Пожалуй, отведу я вас к своему командиру, в штаб артиллерийского корпуса. Там всё и расскажете.
Таким образом, волею судьбы и силой обстоятельств, Василий Михайлович оказался в гуще событий наступающей французской армии 1812-го года, августа месяца – его середины. Выйдя из леса, он окунулся в грандиозность всего того, что всегда происходит при наступлении. Колоссальная масса людского потока, пришедшая в движение при утреннем коротком наскоке русских партизан, закружила его в себе, поглотила, словно губка воду и растворила в себе как незаметную песчинку. За партизан он понял по обрывкам фраз: в них присутствовали фамилии Платова и Давыдова. Вся эта масса вокруг него сейчас бурлила, колыхалась и готовилась в дальнейший поход на Москву. Настроение у солдат и офицеров было превосходное. Нередко слышался заразительный смех, и тут и там спонтанно возникали песни, подхватываемые сразу в нескольких местах.
Проходя вместе с лейтенантом мимо пушечных лафетов, начальник экспедиции увидел в ящиках орудийные ядра, переложенные соломой. Одно из таких ядер он уже однажды держал в своих руках – там, у себя, в своём времени.
Пока они пробирались сквозь полки к палатке штаба корпуса, Василий Михайлович впитывал в себя всю мощь и грандиозность французского наступления. До самого горизонта, скрывавшегося за лесистыми холмами, людская масса голов волновалась и кипела. Дороги и наскоро наведённые мостки через мелкие речушки были забиты повозками, телегами, пушечными лафетами на конской тяге. Везде раздавалось ржание лошадей, окрики офицеров, скрип, лязг орудий и прочих шумов, заполонивших безмерное пространство русских земель. Да. Это было самое настоящее наступление. До 26-го августа по старому стилю, или до 7-го сентября по новому, оставалось, возможно, каких-то две недели.
Это будет Бородино.
Однако они до него ещё не дошли. Сейчас, как он понял, главная задача ближайших дней, сделать небольшой крюк и овладеть Калугой - базой снабжения всех окрестных войск. До этого, 3-го августа под Смоленском соединились две русские армии, но стратегического перевеса это русским не принесло – их было несравненно меньше, чем растянувшаяся теперь по всем просторам армия Наполеона, насчитывающая четыреста тысяч солдат и офицеров авангарда, и ещё около двухсот тысяч наёмников из разных порабощённых им стран.
Теперь Василий Михайлович понимал состояние Санька, когда тот оказался в 1943-м году, ошарашенный и не знающий, куда ему идти. Однако там с ним были Борис и Алексей, а здесь – потенциальные враги.
Профессор умственно подсчитал, сколько лет теперь его отделяет от его (ещё не родившихся) друзей. Цифра оказалась внушительной, и он даже, забыв об осторожности, присвистнул, чем привлёк внимание одного из конвоируемых. Тот, видимо посчитал уместным подтолкнуть пленника в спину прикладом – что и сделал, но несильно. Подражают гуманности императора, мелькнуло у профессора. Все хотят быть похожим на своего кумира. Впрочем, это ненадолго: скоро они будут его ненавидеть.
Так сколько же? Получалось – 167 лет! – пронеслось в мозгу. – Невероятно! Вот это его занесло!
Огибая батареи артиллерии и пробираясь сквозь ряды солдат, профессор ловил на себе удивлённые взгляды, смешанные с любопытством: такой одежды, а точнее, по их понятиям, обмундирования, они не видели никогда в жизни. Хорошо, что свитер был ручной работы, без всяких узоров (его связала Людочка), и рукав левой руки хоть как-то прикрывал часы «Победа»; а если у него проверят в штабе карманы, заставив раздеться?
Трубка у него старая – с этим проблем не предвидится. Верёвка - шут с ней – наговорит, что в голову придёт. Карандаш? А что, в России 19-го века не могли делать такие грифельные палочки? Пусть до-кажут, тем более он затёртый, и надписи «Красный Октябрь» давно не видно. Остаются часы и ботинки, а так же спортивные трусы и майка. Вполне очевидно, его могут там раздеть. С нижним бельём вроде бы не должно быть проблем – мало ли, может ему, как учёному, такая одежда положена по статусу…
А вот с часами и ботинками может выйти неувязка.
Василий Михайлович не успел додумать выход из сложившейся ситуации, как они остановились у большой двухъярусной палатки, похожей на шатёр, и окружённой взводом национальной гвардии.
Страха, на удивление, у профессора не было, и когда лейтенант откинул полог палатки, он смело вошёл внутрь, натянув рукав свитера на часы.
********
Убранство внутри передвижного шатра было великолепным, и поражало своей роскошью. У выхода изнутри на карауле стояли два вышколенных гвардейца из свиты самого императора. Профессор цепким взглядом моментально осмотрел походный интерьер передвижного генерального штаба и убедился, что Бонапарта здесь нет.
Вместо него, на козетке, в расстегнутом маршальском мундире полулежал сухопарый, выше среднего роста, ещё не старый господин с картой в руках.
Василий Михайлович тотчас же мысленно сравнил представшего перед ним военачальника с портретами маршалов, которых помнил ещё со школы, и остановился на одной фамилии: Ней.
Да. Это был он. Мишель Ней, один из сподвижников Императора ещё с тех времён, когда Бонапарт был простым капитаном артиллерии. Родился в 1769-м году, ровесник Наполеона, и считался, как и Лефевр, его близким другом; получил титул герцога Эльхингенского, а позднее, после русской кампании – князя Московского. После «Ста дней» будет расстрелян Бурбонами в 1815-м году, в возрасте 46-ти лет, в самом расцвете сил и блестящей карьеры. Стало быть, сейчас ему 43 года, подумал профессор. Неплохой возраст для маршала Франции.
Лейтенант встал по стойке смирно и что-то бегло заговорил по-французски, из чего профессор понял только то, что речь идёт о промчавшемся в лесу смерче, кругах на земле и о нём самом – о незнакомце в странном одеянии.
При появлении пленника, маршал встал, застегнул мундир на все пуговицы и бросил на незнакомца изучающий взгляд, в котором, впрочем, не было ни тени враждебности – скорее, любопытство. Звёзды и ордена так и сверкали на его парадном рединготе, и Василий Михайлович невольно засмотрелся на всё это великолепие, видя такую роскошь близ себя впервые в жизни, да ещё и на живом маршале – легенде всей Европы: так и хотелось дотянуться до ленты Почётного легиона.
На большом дубовом столе стоял канделябр со свечами и полупустая бутылка венгерского вина токай. Вокруг лежали свитки и рулоны бумаг – всевозможные донесения с фронта, депеши, карты, переписки с другими командующими. Два кресла впереди стола и четыре по бокам были обшиты красным бархатом (любимым цветом Императора), внушительных размеров персидский ковёр покрывал песок, набросанный внутри помещения на траву; по периметру стояли высокие факельные торшеры, а за спинкой козетки висела триптихом карта, разделённая на три части: Францию, Европу и Россию. Разноцветные флажки, утыканные в карту, указывали локацию различных войск, и когда вошёл профессор, от карты отошёл внушительного вида господин с указкой в руке, в таком же в маршальском мундире,– видимо, до этого показывавший расположение и движение неприятеля.
Профессор узнал и его. Он неплохо помнил портреты основных маршалов Наполеона.
«Луи Александр Бертье, - мелькнуло воспоминание, - князь Невшательский. Начальник генерального штаба Наполеона с 1799-го по 1814-й годы. Как раз сейчас он здесь. С чего бы? Почему не в штабе Императора? Самый старший по возрасту. Родился в 1753-м году, а закончит жизнь в 1815-м, так же, как и Ней».
Профессор с благоговением смотрел на двух великих военачальников, покоривших своим гением почти всю Европу, но, увы, не покоривших Россию.
В палатке так же присутствовали несколько генералов, утро только начиналось и, вероятно, предстоял военный совет, когда ввели пленника.
Все с интересом и любопытством принялись рассматривать незнакомца: пленники попадались им и ранее, однако этот, похожий на выходца из иного мира, по–видимому, попался им впервые.
- Votre nom? – почти дружелюбно спросил Ней.
Профессор почтительно назвался и поклонился в ответ. Он принялся лихорадочно копаться в полу-забытых знаниях французского языка, чтобы ненароком не сболтнуть что-то лишнее. Любой неправильный оборот речи мог свести на «нет» все его усилия остаться здесь инкогнито. Однако, в конце концов, общался же он когда-то с Жаком Ив Кусто…
- Tu nes pas arme? – последовал второй вопрос.
Василий Михайлович с мольбой посмотрел на лейтенанта, и тот пришёл на выручку.
- Можете говорить по-русски, - предложил он. – Я буду переводить.
Далее разговор пошёл более оживлённо. Ней задавал вопросы, профессор отвечал, лейтенант пере-водил.
- Вы без оружия? Потеряли семью?
- Да. Мы вышли два дня назад из Калуги.
- Oh c’est genial ! J'a aime cette ville.
- О! Это замечательно. Этот город мне нравится, - перевёл гренадёр.
- Que faire, votre profession?
- Ваша профессия?
- Je suis un scientifique. – Я учёный.
Профессору предложили сесть, и по всему было видно, что к нему относятся не как к пленнику, а скорее как к диковинной вещице, словно попавшей в коллекцию. Русские учёные ещё не попадались французской армии, и начальника экспедиции закидали вопросами и даже поднесли хрустальный бокал вина. Лейтенант успевал переводить в ту и в другую сторону.
Снаружи послышались звонкие звуки фанфар и громогласные крики приветствий на разных языках. Бонапарт въезжал в передовые части авангарда.
Ней дружелюбно обратился к начальнику экспедиции:
- Nous vous reverrons.
«Мы ещё встретимся с вами» - перевёл для себя профессор. Тут лейтенант был не нужен.
Затем маршал отдал приказ гренадёру:
- Le nourrir et le laisser se reposer.
И это Василий Михайлович понял без перевода: «Накормите его и пусть отдыхает».
К своему глубочайшему сожалению, профессора вывели через задний полог шатра, а раз так, то Императора в этот раз он не увидит – предстоял военный совет, и чужаку, пусть даже учёному из России, присутствовать на нём было не место. Кто знает, может в следующий раз повезёт и он увидит воочию этого гениального полководца, авантюриста, держателя в руках всей Европы, а затем всеми покинутого, затравленного вероломным предательством Марии Луизы, брошенного своими маршалами, и забытого. На миг среди палаток ему бросилось в глаза вносимое в шатёр имперское знамя. В этом священном символе императорской гвардии сосредоточилась вся слава восемнадцати последних лет: непобедимое, развевалось оно в Вене, в Берлине, в Труа. Войдёт оно и в Москву непобедимым. А вот вынесут его из опустошённой пожаром столицы России уже не с такими почестями. И ему, закопченному пороховым дымом, предстоит погибнуть в рядах последнего артиллерийского дивизиона под Ватерлоо.
Но это будет позже.
Сейчас же, начальник экспедиции невольно задержал шаг и, пользуясь невниманием своего стражника, когда тот отдавал честь почётному караулу, успел заметить входящего вслед за знаменем в шатёр маршала Мортье – его он тоже без усилий вспомнил по портретам из книг цикла «Полководцы Европы 18-го и 19-го веков». Этот проживёт дольше всех, подумал профессор. Мортье Эдуард Адольф: маршал, командир корпуса гвардии Его Императорского Величества. Так вот откуда гвардейское знамя, внесённое в штаб! По традиции, следом за ним должен войти и сам Император.
Однако, как ни прискорбно, Василий Михайлович не увидел остального. Отдав подобающую честь, лейтенант поспешил оттеснить незнакомца к противоположному краю шатра и вежливо подтолкнул пленника к небольшой землянке, временно выкопанной в невысоком холме.
Вся грандиозность событий, навалившаяся в это утро на него, просто не укладывалась в голове – пусть и достаточно учёной. Впрочем, с другой стороны вовсе не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы констатировать тот факт, что всё происходящее с ним сейчас было форменным образом РЕАЛЬНО.
Он, доктор наук и почётный член всевозможных исторических и географических обществ, автор многих трудов по геологии, археологии, палеонтологии, кандидат в президиум академии, друг Тура Хэйердала, Карла Сагана и Жака Ива Кусто, не мог сейчас разложить всё по полочкам, провести анализ сложившейся ситуации и сделать хоть какие-то логические выводы: ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОПАЛ В 19-Й ВЕК, В АРМИЮ ФРАНЦУЗСКОГО ИМПЕРАТОРА? Или же всё происходящее с ним сейчас не более чем иллюзия?
Его мысли прервал лейтенант гренадёров:
- Располагайтесь до утра. Поесть вам принесут в обед и на ужин. Рукомойник у того дерева, там же и уборная – туда будете ходить в сопровождении караульного.
- Я всё же пленник?
- Отнюдь. Раз вы не солдат, то скорее гость. Но гость под надзором – простите – таковы мне даны указания. Документов у вас нет, и после того, что вы здесь всё увидели, отпускать без присмотра вас, согласитесь, рискованно. Командующий ещё раз захочет с вами поговорить утром – он у нас имеет слабость к людям науки. А пока, надеюсь, вам будет не скучно.
Лейтенант поклонился и показал рукой на просторную поляну за деревьями, где протекал извилистый ручей.
- Когда отдохнёте, вечером сможете погулять под звёздами. К тому времени поляна освободится от пушек и палаток.
- И я буду гулять под конвоем?
Офицер вновь поклонился и развёл руками в стороны, давая понять, что он не властен над приказами. У входа в землянку уже стоял невозмутимый солдат, будто выросший из-под земли.
Уходя, лейтенант всё же задал тот вопрос, которого профессор ждал ещё в штабе:
- Как вы оказались в лесу сразу после того, как там пронёсся неизвестно откуда взявшийся смерч?
Василий Михайлович сглотнул комок в горле, и как можно безмятежнее ответил:
- Я и сам видел этот вихрь издалека, но к нему никакого отношения не имею. Шёл два дня, заблудился, думал, выйду из леса в надежде отыскать свою семью. А тут выстрелы, взрывы, и вдруг вы из-за деревьев.
Офицер лукаво улыбнулся:
- Да я ведь наполовину ваш земляк. Детство провёл в Орловской губернии, затем волею родителей оказался в Марселе, а позже в кадетском училище под Лионом. Французский язык стал мне родным, однако и о русском не забывал. Теперь состою аншефом-переводчиком при его сиятельстве маршале Нее. Приятно вновь оказаться в когда-то родных краях. Так вы говорите, к вихрю не имеете никакого отношения?
- Нет, - едва не запнулся профессор. – Я был в стороне от него.
- И он взялся ниоткуда, и тут же в никуда пропал, так что ли?
- Точно так.
Лейтенант хитро улыбнулся:
- Ну-ну… - и подмигнул учёному, прощаясь до утра.
«Он что-то знает или что-то видел» - пронеслось в мозгу. Василий Михайлович вежливо поклонился, давая понять, что он явно не в курсе каких-либо подозрений насчёт него.
На том и расстались почти хорошими приятелями. Попади он в лесу в руки другого офицера – кто знает, чем бы всё это обернулось.
Василий Михайлович вздохнул и подмигнул часовому.
********
Продолжая вынашивать план спасения, профессор спустился в некое подобие блиндажа.
Формально, землянка была удобной, сухой и довольно просторной. Сразу чувствовался французский стиль и, похоже, она предназначалась офицерам среднего ранга, командующими артиллерийскими расчётами, ротами пехоты и драгунскими полусотнями. Обстановка была простой, походной, но комфортной. Очевидно, она служила временным общежитием перед большим наступлением и сейчас она была пуста. Командиры покинули её на рассвете вместе со своими частями, ушедшими вперёд по Калужской дороге: остался даже запах кофе и дорогих сортов табака.
По периметру стен в землю были вкопаны две двухъярусные деревянные лежанки – итого на четыре человека. На лежаках размещались свёрнутые в рулоны матрацы, видимо приготовленные для вновь подходящих из арьергарда командиров. Посреди помещения стоял врытый в землю дубовый стол, вокруг которого располагались срубленные табуреты и подножки для ног. Всё продумано – недаром французы. На столе стоял бронзовый канделябр на шесть свечей (новых, уже заменённых). Перед выходом и у каждой кровати висели плашки с такими же свечами, и в случае наступления сумерек, вся землянка, похоже, освещалась не слишком ярким светом – читать и писать было не только можно, но и удобно. По стенам висели дешёвые походные полотна, изображающие дворец Тюильри, пейзажи Парижа и обнажённых Венер в танце вакханалий. Василий Михайлович обратил внимание на внушительный портрет Бонапарта кисти Давида, висящий справа от входа. На нём Император был изображён сидящим на вздыбленном коне – с золочёной шпагой в вытянутой руке, призывающий к атаке. Позже, спустя полтора века, этот портрет будет находиться в Лувре, в самом центре Парижа, и не «реставрация», ни «сто дней», ни забвение на острове Святой Елены не помешают этому шедевру добраться до современников 20-го столетия. Вот где парадокс Времени! Кривизна пространств и тайна всей Вселен-ной. Он в землянке французов – кто бы мог поверить – и перед ним портрет Императора, написанный вполне возможно с натуры лет шесть назад.
В дверь постучали, и профессор предпочёл подняться: вежливость всегда была его отличительной чертой, даже если это мог быть караульный. Так и есть – вошёл солдат, держащий в руках поднос (интересно, как он мог постучать, если руки заняты)? На подносе стоял солдатский котелок, изящная кружка и фужер красного вина; тут же была и початая бутылка с заткнутой пробкой. Поставив поднос на стол, француз молчаливо показал на мыло с бритвенным прибором и вопросительно взглянул на Василия Михайловича, как бы спрашивая: «побриться, помыться не изволите, ваше сиятельство… или как там у вас по-русски»? И дал понять, что будет иметь честь проводить его до умывальника на поляне.
Профессор рассмеялся. Можно ведь подсчитать, сколько он теоретически не брал в рот еды. По годам выходит 167 лет назад по обратной директриссе. Самая продолжительная голодовка в истории человечества! Загадка сфинкса перед таким парадоксом, всё одно, что молекула против звезды по размерам.
В котелке был горячий густой суп, похожий на жульен.
Пообедав, Василий Михайлович вышел из землянки, намереваясь ополоснуться и сходить в уборную. Стражник взял почтительно «на караул» и жестом пригласил следовать за собой. Профессор успел заметить, что теперь это был другой солдат.
Поляна была пуста, стояли лишь неубранные палатки для вновь подходивших войск, да тлели очаги костров, возле которых стояли треноги с подвешенными котлами. Вдалеке слышался смех маркитанток и густоватые басы ухаживающих за ними офицеров. Ряд срубленных из дерева шатких кабинок предполагал наличие сразу нескольких уборных – и надо же, воспользовавшись одной из них, профессор остался весьма довольным: относительно чисто и по-европейски – вот что значит французы.
Тут же к деревьям были прибиты умывальники с носиками, а под ногами лежали несколько сколоченных наспех поддонов под ноги. Цивилизация!
Профессор не успел по достоинству оценить эстетику своих врагов, как вдруг за его спиной что-то просвистело, и он услышал позади себя взрыв. Где-то заржали лошади. День, до этого бывший спокойным, в одночасье превратился в короткий огненный ураган. Уже позже он узнал, что это была очередная небольшая атака партизан – около сотни всадников с двумя пушками нахлынули лавиной на не-приятеля, порубили с десяток пехотинцев, снесли выстрелами несколько палаток, и так же внезапно ускакали, рассыпавшись в невысоких холмах.
Один из этих выстрелов едва не зацепил профессора.
Солдат, шедший за ним, вдруг резко вскрикнул. Обернувшись, профессор увидел, как у того с головы снесло полчерепа, и разбившись о ближайшее дерево, разбрызгалось в разные стороны. Мозг солдата колыхался в другой части черепной коробки, как яйцо всмятку, поданное к столу. Голова стражника стала похожа на кастрюлю со сбежавшими в кипятке макаронами, сгустками мозгового вещества, спадавшими на землю. Ядро, едва не угодившее в профессора и попавшее так метко, шипело теперь у ног бедняги, врывшись в землю почти наполовину. От близкого взрыва у Василия Михайловича заложило уши, и пыль, поднятая с земли вместе с кусками грязи, почти полностью залепила глаза.
Потом всё утихло так же внезапно, как и началось. Французские уланы кинулись было догонять партизан, однако тех уже и след простыл.
Придя в себя от столь стремительной, но бесполезной атаки, Василий Михайлович осмотрел поля-ну. Несколько палаток горело, но большого урона атака не принесла, если не считать пары десятков убитых и покалеченных пехотинцев, попавших в полосу огня, как этот, в общем-то, предупредительный и вежливый стражник. Похоже, он ещё ни разу не успел выстрелить в этой войне, так как профессор за-помнил его форму. Она была не солдатской, а… тамбурмажора. Барабанщика. Даже как-то жаль стало его. Такие люди не должны умирать. Он не относился к военным и не предназначался для убийства русских солдат. Он был оркестрантом, которые в походе играют марш «Марсельезы», чтобы поднимать дух другим солдатам.
К поляне уже спешили санитары, а в штабе, наверное, и не услышали этих нескольких взрывов и выстрелов – так всё было быстро закончено.
Что ж, печально подумал профессор, одним тамбурмажором во французской армии стало меньше. Мир его душе. Аминь.
Василий Михайлович ещё отряхивался, когда к нему подбежал его давнишний лейтенант.
- Вас не зацепило? – с неподдельной тревогой выпалил он. Было видно, что он симпатизирует пленнику в странной одежде – может потому, что был отчасти земляком, а может потому, что всё-таки что-то знал и видел: уж очень ему, очевидно, хотелось раскрыть для себя загадку появления незнакомца у него на глазах ниоткуда, там, в лесу, после внезапно пронёсшегося вихря.
- Нет, - ответил начальник экспедиции. – Меня-то не зацепило, а вот вашего тамбурмажора придётся, видимо, хоронить. Ядро снесло ему полголовы.
Офицер мельком взглянул на санитаров, уносящих тело:
- Что ж… это война.
Гренадёр развёл руками.
Когда подходили к землянке, Василий Михайлович решительно спросил:
- Так вы видели, как я появился в лесу?
-А вы как думали? Видел. Из ПУСТОТЫ.
И лейтенант хитро подмигнул.
********
Переночевал профессор относительно неплохо, с комфортом. Лейтенант вчера так и не узнал от профессора, каким образом тот очутился в лесу без поклажи и документов. Он срочно был вызван в штаб, в ставку Императора, по слухам решившего здесь переночевать, позавтракать с утра, и двинуться затем к штабу Мюрата и князя Юзефа Понятовского.
Наступившее утро ознаменовалось новым наскоком казачьей сотни, но где-то далеко от землянки, за соседним холмом. Удачной ли была атака, он так и не узнал, поскольку сразу после умывания и лёгкого завтрака его вызвали в штаб. Вошедший знакомый лейтенант был с утра свеж, выбрит и как всегда приветлив, вроде как и не было вчера того лукавого взгляда, с которым он, уходя попрощался.
Войска прибывали и, переформировываясь, уходили в сторону Калужской дороги. Впервые профессор услышал скандинавскую речь и вспомнил, что шведы тоже входили в состав наполеоновской армии, а уже через полтора года будут в числе союзников против того же Наполеона. Как быстро меняется политика, не правда ли, спросил он сам себя. Под Лейпцигом в 1813-м году шведы будут драться против французов вместе с австрийцами, русскими, пруссаками. Там же, к слову сказать, впервые в истории будут применены прототипы ракет, которые затем усовершенствует наш русский генерал Засядько – вот, без преувеличения, ещё один военный учёный, которого следовало бы внести в историю. Именно его гвардейский корпус подвергнется первой в истории атаке ракетной техники.
Лейтенант отвлёк мысли профессора.
- Маршал Ней вскоре вас примет. Сейчас они с Мортье беседуют по поводу дальнейшего наступления.
- А Император?
- Он отбыл ещё утром вместе с начальником штаба Бертье и маршалом Лефевром.
- И я его так и не увидел. – Сожаление Василия Михайловича было, что называется, налицо, отчего гренадёр обнадёжил:
- Ничего. Если будете при главнокомандующем, то ещё увидите. Меня можете не бояться, - доверительно произнёс офицер, глядя на задравшийся рукав гостя. – Я ещё в первый раз заметил этот прибор у вас на руке. Напоминают часы, верно? Однако, ни при дворе Императора, ни во всей Европе я не встречал ничего похожего. Покажете? – и лейтенант протянул для пожатия руку:
- Меня зовут Мишель. По-вашему Михаил, - засмеялся он и подмигнул. – Будем друзьями?
Профессор даже не медлил с ответом. Этот молодой гренадёр ему положительно нравился.
- Будем! – ответил начальник экспедиции и пожал в ответ протянутую ладонь честного француза.
- Тогда самый главный вопрос, Василий Михайлович.
Лейтенант вновь улыбнулся:
- Вы… ОТКУДА?
Мишель, казалось, и сам боялся ответа – настолько его улыбка была растерянной. Не каждый день видишь в лесу пронёсшийся смерч, и вынырнувшего из него русского учёного. Он предполагал, что здесь не обошлось без нечистой силы, магии или колдовства, пусть и был он образованным человеком. Откуда было молодому офицеру французской армии 19-го столетия знать такие понятия, как «пространство-время», «червоточина» или «перемещения в параллельных измерениях»? Профессор и сам-то едва понимал смысл всего с ним происходящего – что уж говорить об обычном офицере-переводчике, окончившим кадетский корпус. Как объяснить этому любознательному командиру гренадёрского взвода, что он, учёный из России, на самом деле является главой экспедиции, которая будет происходить на просторах Байкала спустя 167 лет, начиная от этого времени: он и озера-то такого не слыхивал. И как объяснить, что его сюда «перекинула» червоточина времени, «оставив» взамен на Байкале лётчика второй мировой войны, которая произойдёт за 38 лет до профессорской экспедиции, если и о первой мировой войне тот не имеет ни малейшего понятия? Мало того, этот славный лейтенант не имеет даже понятия о том, какое бесславное будущее ждёт его армию после отступлении из Москвы. Может и жить-то ему осталось всего три-четыре месяца, кто знает…
Как? Как всё это объяснить?
Мишель сам пришёл ему на выручку.
- Если по какой-то причине не можете говорить, я не настаиваю. Скажите только одно: вы не разведчик?
- Абсолютно! – с облегчением выдохнул профессор. – Какой из меня разведчик, Мишель, посмотри-те на мой возраст? Если бы я был солдатом, то мне впору было бы полком командовать, а не по лесам в одиночку бегать. Я действительно человек науки и попал к вам по недоразумению (что, собственно говоря, являлось чистейшей правдой, заметил про себя учёный). Что касается одежды и часов, то… (тут надо что-то приврать…) - эта одежда выдавалась нам в академии при проведении кое-каких опытов в области химии. На мне был ещё плащ, однако я его потерял в суматохе.
- Да. Я видел, что вы что-то закапывали в лесу, когда внезапно появились из пустоты.
Василий Михайлович сразу вспомнил куртку, ружьё и рюкзак.
- Простите, Мишель, я действительно закопал кое-что под тем деревом, где пронёсся вихрь, но уверяю вас, там не было никаких шпионских приспособлений. Скорее, личные вещи, не более того. Не хотел, чтобы ваши солдаты или просто мародёры обчистили меня до нитки – я ведь, по сути, враг для них. А вот часы… - профессор беспомощно развёл руками и, расстегнув ремешок, передал их лейтенанту (здесь он точно ничего не смог бы объяснить). Однако попытался:
- Это опытный образец. В единственном экземпляре, который мы собрали в нашей лаборатории. Прототип будущего наручного механизма.
- Они единственные в своём роде?
- Да. Таких больше нет нигде. Даже в королевских домах Европы.
И он был прав, как никогда в жизни.
Мишель испытал нечто вроде мистического восхищения - как обычный человек, наблюдающий игру шахматного гения на двадцати досках вслепую.
Он с осторожностью вертел в руках диковинный предмет и изумлялся строением корпуса.
«Победа». Звезда вместо цифры «12». Секундная стрелка. Хорошо, что ремешок ещё кожаный. Будь сейчас железный браслет, посыпалась бы куча вопросов. Механических часов в Европе 19-го века было ещё крайне мало, и эти, как их называли, «дорогие игрушки» были прерогативой монархов и высшей знати Венских, Лондонских, Парижских, Римских и Санкт-Петербургских дворов. Мария Антуанетта, по слухам, носила в своё время перстень с микроскопическими часами наружу, да и у Марии Луизы, супруги Наполеона, был брелок на цепочке в виде золотой шишки с циферблатом внутри, обрамлённый десятком алмазов. Единственное, что вызывало сомнение, это секундная стрелка, но профессор напряг память и вспомнил, что придворные часовщики династии Журденов делали секундные стрелки ещё в самом конце 18-го века. С этим всё. Можно не волноваться, к тому же, Василий Михайлович с недавних пор начал доверять Мишелю как собственному другу.
Подбежал вестовой и объявил лейтенанту, что их ждут в штабе. Главнокомандующий освободился и желает видеть русского учёного вместе с переводчиком-лейтенантом.
Мишель вернул часы и, уже идя рядом, шёпотом произнёс:
- Ничего подобного в жизни не видел. Если хотите, мы завтра вдвоём, чтоб никто не знал, сможем вернуться к вашему месту, и вы заберёте из ямы свои вещи.
… А вот такого подарка судьбы профессор явно не ожидал.
Не иначе как снова его величество Провидение вступило в силу.
********
Их беседа длилась около часа. Маршал сидел за столом; профессор с лейтенантом напротив, в бархатных креслах. Вино в бокалах и сладкие пирожные в розетках способствовали обоюдно интересному и познавательному диалогу.
В этот момент в палатку вошёл адъютант и доложил о прибытии вестового из штаба Бонапарта. Маршал кивнул головой и, отпуская профессора, через Мишеля, напоследок пожелал ему всего наилучшего. С тем и отпустил обоих. У лейтенанта в руках оказался гербовый, свёрнутый в рулон листок, подписанный главнокомандующим авангардом, что данный субъект находится под протекцией самого маршала, и не подлежит ни задержанию, ни аресту. Вторым преимуществом данного документа являлось разрешение на любые перемещения в пределах локации французской армии, нисколько не опасаясь негативных последствий. А это означало, что с утра можно было наведаться в тот лес, где были закопаны его, профессора, вещи. Мишель многозначительно помахал подписанным свитком перед лицом учёного, но тот даже не взглянул на него. Казалось, он не мог прийти в себя после того, как курьер Императора вышел наружу.
- Мишель…
- Да, месье?
- Вы видели вестового, что принёс маршалу донесение?
- Видел.
- Вы не знаете, кто он такой?
- Нет, - задумчиво ответил лейтенант. – Никогда его раньше не видел. Я знаю всех курьеров Его Императорского Величества и всех вестовых из штабов Удино, Мюрата, князя Понятовского и Бертье. Этот новый. А что?
- И ваш главнокомандующий, видя нового курьера, похоже, так же не удивился?
- Мне показалось, он даже не взглянул на него – был занят беседой с вами, и просто принял пакет из рук в руки. А вам-то, простите, какое дело до этого курьера?
- То-то и оно… - пробормотал профессор, вытирая лоб платком.
Сначала знакомое ржание лошадей, затем сразу вошедший курьер.
Василий Михайлович беспомощно оглянулся, будто ища ответ на возникший вопрос из области мистики. Он не стал объяснять лейтенанту гренадёров, что вестовой, принёсший маршалу донесение, был никем иным, как…
Тем самым лётчиком из Байкала, которого они с Николаем Губой недавно похоронили в воронке.
Точная копия лейтенанта Военно-Воздушных Сил Советской армии с Курской дуги 1943-го года.
Вот так.
********
Проснувшись утром от навязчивой мысли, что только в том лесу, где он появился, можно будет найти ответы на все его вопросы, профессор уверовал: червоточина, перекинувшая его сюда, должна появиться вновь. За ним. Забрать его обратно в своё время. Иначе и быть не может. Сашу ведь она вернула назад, верно?
На столе стоял накрытый салфеткой серебряный кофейник, резная чашка времён Людовика XV, поднос с бутербродами и сваренными всмятку яйцами а-ля натюрель, а так же лежали вчерашние недочитанные газеты – профессор уснул, видимо так быстро, что Мишель решил его дальше не тревожить.
Он как раз вошёл в землянку.
– Вы поели?
- Да. Спасибо. Стало быть, мы можем пробраться в лес, где я закопал свои вещи?
- Можем, - хитровато ответил лейтенант с улыбкой. – Пропуск у нас есть, и блокпосты, я надеюсь, мы пройдём без всяких неприятностей. Тем более генерал Себастиани уже предупреждён маршалом лично. Кто вы такой, генерал не знает, однако предполагая к вам симпатию самого главнокомандующего авангардом, он не будет чинить нам препятствий – мало того, он только что предлагал мне ещё двух сопровождающих, но я отказался, мотивируя это вашим делом чести и честным словом учёного, что вы не лазутчик и никуда не сбежите. Да, собственно, и бежать-то уже поздно: кругом одни французские войска – партизаны Платова и Давыдова щекочут нервы где-то впереди – теперь это головная боль Мюрата и Понятовского.
Профессора обнадёжила данная ситуация. Они вышли из землянки, прихватив с собой пропуск и остатки бутербродов.
Путь предстоял через полки, через войска, через блокпосты – в глубину леса. Дальше луг и опушка леса.
Мишель подошёл первым и заговорил с капралом. У будки с покосившимся шлагбаумом стояла, обложенная мешками переносная пушка с небольшими ядрами, сложенными в пирамиду – сродни нашему русскому единорогу. Тут же находился умывальник, стол под навесом, и к будке была привязана собака неизвестной породы. Такой породы профессор ранее не встречал – очевидно, захваченная с собой из Франции. Может бриар: лохмотья шерсти так и свисали.
Из будки вышли два караульных, и Мишель предъявил капралу пропуск. Разговор шёл по-французски, и Василий Михайлович счёл за лучшее не вмешиваться, дабы не нагонять на себя и Мишеля лишние подозрения. Увидев печать штаба и подпись Нея, капрал без лишних вопросов отдал честь и, открыв шлагбаум, посоветовал напоследок:
- Там в лесу партизаны шалят, месье лейтенант. Вам дать сопровождающих?
Мишель, взглянув на учёного, отказался, мотивируя тем, что далеко они заходить не будут и вернутся часа через три, как раз к обеду.
- Тогда избегайте той части леса, - капрал показал рукой справа от себя. – На блокпосты они пока не нападают, но в самом лесу отстреливают наших заблудившихся или отставших от частей солдат. А если увидят офицера, как вас, то непременно возьмут в плен.
Мишель успокоил его, показав два своих пистолета, заткнутых за пояс.
Козырнув, капрал опустил шлагбаум и пошёл в сторожку отметить в журнале вышедших на задание двух «представителей» генерального штаба.
Но приятели этого уже не видели, углубившись в лесную чащу.
Полтора часа они блукали по лесу, отыскивая примеченное профессором дерево и свежевырытый бугорок земли; кругом слышались подозрительные шорохи, крики вспугнутых птиц, шелест веток. За всё время поисков они едва обмолвились парой фраз, произнесённых шёпотом. Однажды даже почудилась русская речь, эхом разнесённая средь вековых сосен. Где-то невдалеке ухнуло, где-то заржали кони – лес будто превратился в угрюмую колдовскую чащобу с его тайнами и опасностями на каждом шагу. Казалось, это был чужой лес. Не русский. Поэтому, когда они, наконец, увидели вихрем снесённую поляну с образовавшимися на ней правильными кругами, профессор облегчённо выдохнул и показал гренадёру рукой на дерево, под которым над землёй выступал свежий бугорок, похожий на небольшой муравейник. Оба уже подходили к нему, и профессор мучительно размышлял, как избавить достойного лейтенанта от научных объяснений, как вдруг волна спрессованного горячего воздуха ударила его в спину, опрокинула на землю и заложила уши так, что, казалось, весь его мыслительный аппарат раскидало веером по поляне, словно фейерверк в небе. Боли не было – взрыв не зацепил его, как и в прошлый раз, когда снесло полголовы его часовому. Подавляя желание чихнуть и отгоняя муравья, Василий Михайлович бросил взгляд справа от себя, и ему вдруг стало мучительно плохо. Позыв к рвоте дал сигнал лёгким освободить место для протяжного всхлипа, и он едва не вырвал под себя, всё ещё лёжа на траве. Хватая горячий, пахнувший гарью воздух ртом, он дико заорал. Муравей пропал, а вместо него в фокусированном взгляде перед лицом учёного предстал носок сапога лейтенанта, подёргивающийся как примитивный организм, лишённый разума, но полный воли к жизни. Так ведёт себя хвост ящерицы, оторванный от тела – дрожащий и подпрыгивающий на земле. Профессору, слегка контуженному от взрыва, на миг вспомнились и пронеслись в сознании те кислотные жгуты, что падали с неба на побережье Байкала: они таким же образом дёргались, погибая в земном кислороде. От взрыва верхняя половина Мишеля сложилась как книжка, а потом и она упала медленно вперёд, так что когда он окончательно упокоился на земле, ноги его аккуратно лежали поверх туловища. Когда профессор, превозмогая позывы к рвоте, уставился на носок ноги, Мишель ещё пару раз дёрнувшись, застыл в траве, и лишь остаточное явление подрагивающих нервов заставляло этот носок мелко дрожать. Точное попадание пушечного ядра сложило тело лейтенанта вдвое, и Мишель, как физическая единица природы перестал существовать – так по-научному заключил бы для себя профессор. Душа, выпущенная на свободу из благородного тела, взвилась к облакам и устремилась в сонм усопших где-то там, на краю Вселенной. Мишель умер. Мир его праху.
Как бы в подтверждение этому, в лесу снова грохнуло – похоже, где-то в стороне от него шёл мел-кий по значению бой; взрывы слышались периодически, и один из них как раз и накрыл профессора с Мишелем.
На поляну выскочили сразу несколько человек, среди которых выделялся внушительного роста мужик с густыми пышными усами во всё лицо. Увидев прислонённого к дереву пожилого человека, он предостерегающе поднял руку и гортанно крикнул своим:
- Не стрелять, ребята! Похоже наш, не француз.
А дальше произошло нечто…
Ударная волна, взявшаяся ниоткуда, в мгновение ока швырнула свою энергию из центра поляны по периметру кругов, и все кто находились вблизи эпицентра, были отброшены магнитными импульсами на несколько метров назад, в том числе и командир партизан. Ударившись спиной о дерево, он с заложенными ушами и открытым от изумления ртом стал наблюдать, как некие правильные концентрические круги, отделившись вначале от земли, а потом, сгруппировавшись в пространстве, образовали конусообразную воронку, которая тут же бешено завертевшись, стала поглощать в себя всё, что находилось в радиусе её действия. На миг ему даже показалось, что тело человека на земле вдруг расплылось, словно домашний кисель, а затем желеобразной массой закрутилось в цейтноте вихря. Тот человек, что стоял у дерева, подёрнулся мутноватой дымкой и прямо на глазах стал растягиваться и расширяться в пространстве, образуя некое подобие размытого отражения самого себя на водной глади водоёма. Распадаясь на части, фрагмент за фрагментом, человек по кусочкам отделился от своего первичного тела и закружился в круговороте смерча вместе с ветками, кусками глины, травой и мелкими камнями. Туда же попали и мелкие грызуны с тысячами всевозможных насекомых. Рядом с распадавшимся на фрагменты незнакомцем, в центре воронки появлялись и тут же, хлопая, исчезали какие-то плазменные образования в виде шаровых молний. Воздух наполнился озоном перед грозой. Последнее, что увидел командир партизан, была яркая вспышка и вырванная из земли сумка вместе с предметом, похожим на короткий мушкет, но более совершенный. Всё это взмыло кверху, перемешалось между собой, растворилось в пустоте, раздался оглушительный хлопок, и тут же наступила полнейшая тишина. Электрический разряд последний раз пронёсся над землёй, сгустки плазмы испарились, и всё стихло. Поляна опустела, лишь отдельные, поднятые вихрем листья продолжали тихо осыпаться на головы изумлённых партизан.
Исчезли одни за одним и круги, и тело на земле, и пожилой человек, едва стоявший у дерева.
- Свят-свят-свят… - послышалось кругом. Командир партизан генерала Платова набожно перекрестился и испуганными глазами глянул в небо, где только что растворилась и исчезла воронка смерча.
…Физическая величина ВРЕМЕНИ понесла тело профессора вперёд, растворяя его на атомы в мезонном облаке. Теперь это было уже не тело, а сгусток пыли в виде протонов и нейтронов – точно так же, как и при доставке его СЮДА.
Одиссея его пребывания в 1812-м году закончилась.
********
Глава 6: 1979 год. Третий лётчик. Баргузинский треугольник.
********
Прошло четыре дня после исчезновения профессора и три дня, как они покинули пещеру у лежбища нерп. Наступило утро. Серые предрассветные сумерки постепенно рассеивались, обнажая верхушки деревьев, и байкальское небо приобретало свою обычную чистоту и прозрачность, а на их фоне, на северо-западе едва вырисовывались неровные очертания прибрежных обрывов на другой стороне водного пространства. В этом месте озеро сужалось, и в середине его можно было разглядеть несколько островков, облепленных птицами. Место было безлюдное, и вряд ли, пользуясь нездоровой репутацией, его когда-либо посещал человек.
Без Василия Михайловича было тяжело, грустно и печально. Попытки обнаружить его за эти четыре дня ничего не принесли. Что касается Саши и Семёна, то первый старался не отходить от Люды ни на шаг, а второй взял в свои руки бразды правления их, теперь уже, маленького отряда.
Таково было положение команды, когда утром пятого дня после исчезновения начальника, они проснулись и принялись готовиться идти дальше. Непроизвольно возникала мысль – кто будет следующим? Это фатальное предположение и уверенность в безысходности, что называется, витало в воздухе и крутилось в голове у каждого. Хозяин Байкала, по всей видимости, не оставит их в покое, пока не истребит поодиночке или не поступит так, что им придётся погибать всем скопом – точно так, как погибли те незнакомцы в пещере, завалив себя камнями. Обнаружение их «братской» могилы навевало именно на эту мрачную мысль.
Без особого аппетита позавтракав, путешественники двинулись дальше, унося с собой оставшуюся палатку, спальные мешки, кое-что из одежды, минимум посуды и остатки провизии, которые уже почти подошли к концу. Оставалось несколько банок тушёнки, немного крупы, чая, сахара и спирта во фляге. Банку профессорского кофе берегли на случай чудесного его возвращения живым и здоровым: пусть это будет для него сюрпризом. Приборы, часть амуниции и оборудования пришлось оставить в пещере у лежбища нерп: в них уже не было необходимости.
Экспедиция БЕЖАЛА!
…А потом появился их начальник экспедиции. Собственной персоной.
Его увидел Саша, державший окуляр бинокля и осматривая местность.
- Дядя Вася! Живой! – он едва не прыгал от радости, когда Василий Михайлович, отдуваясь, вышел к ним из-за небольшого травянистого пригорка.
- Ты что это, Сашок, так таращишься на меня, будто век не видывал? – снимая ботинок и оглядываясь кругом, выдал профессор. – Что-то местность я не узнаю: только что был лес, где мы шли с Николаем – и тут на тебе – трава, равнина, кусты брусники.
…Не имеет смысла описывать душевную радость всей компании при виде здорового и живого во всех отношениях возвратившегося ниоткуда начальника экспедиции – это и так было очевидно. Единственное, что стоит упомянуть, это полная растерянность их старшего товарища; профессор крутился в объятиях, что-то бормотал по-французски, и определённо не понимал, из-за чего такой восторг. Костёр уже горел, кофе кипел, в кружки был налит чудом уцелевший спирт, последняя тушёнка по такому случаю открыта, оставалось только дождаться фотографа, который отправился перед этим забрать капканы с угодившей в них дичью. Вещи сушились, все были переодеты в сухое бельё, обувь стояла у костра.
Чокнулись, выпили, закусили, и только теперь Семён осторожно спросил:
- Василий Михайлович… вы что-нибудь помните?
Семён с Сашей задавали наводящие вопросы, а учёный только разводил руками, беспомощно бросая взгляды на своих друзей. Он и сам был бы рад помочь, да как? Он ни черта не помнил, вот в чём проблема. Последнее, что всплывало в памяти, это их с Николаем поход через лес к пещере возле лежбища нерп, где остались дожидаться их друзья. Затем пустота, как корова языком слизала, потом сразу кусты, трава, пригорок, выхлопы газа над болотами. Секунду назад, как показалось профессору, он был ещё в лесу и видел спину Николая, шедшего впереди. Затем моргнул, и оказался совсем в иной местности, без куртки, ружья и рюкзака за плечами. На этом всё. Далее его память не распространялась. Где он был, что видел? Пустота.
Уже давно возвратился Губа, уже давно коптилась принесённая им выдра, а друзья всё никак не могли выудить из памяти профессора вразумительного объяснения, где он пропадал все эти дни.
- Никогда не думал, что подвергнусь амнезии, - сокрушался учёный. – Вы говорите, что меня не было трое суток и весь вчерашний день?
- Выходит, что так.
- Поразительно! Я ведь ничего не помню, ребятки мои. Ни-чего! Пробел. Пустота. Ноль информации. Смотрите, какая у меня идёт цепочка: отсутствие на месте второго лётчика – воронка - погребение Ивана – муравьи – лес – и возвращение. Затем миг, щелчок пальца – раз! На тебе. Санёк, спешащий навстречу. Вот вам и парадокс времени. Это где ж черти меня носили четверо суток?
- Стоп! – воскликнул чем-то озарённый Семён. – Вы всё время перечисляете то, что отложилось у вас в памяти, верно?
- Похоже, что так.
- Однако, за те полтора часа, что мы уже сидим, вы ни разу не упомянули о двух вещах. Я вас слушал и всё думал – чего-то не хватает, что-то важное ускользает от нас, за что можно было бы зацепиться. И вот оно! Сашок, - повернулся Семён к другу, - передай-ка сюда то, что принёс с собой Николай из леса.
… И тут Василия Михайловича шибануло, накрыв, что называется, с головой. Импульс нейронов прорезал клетки мозговой ткани и, сняв блокировку, высвободил все воспоминания того, что произошло с ним в ином, чужеродном для него измерении.
Увидев пушечное ядро и гусарский кивер 1812-го года, профессор изумлённо заморгал, схватился за виски и едва не свалился в траву от яркой вспышки озарения, поразившей его мозг. Получив стимулирующую реакцию в виде артефактов, нейронные клетки выдали на-гора всю информацию, прежде блокирующуюся границами памяти.
Профессор внезапно вспомнил ВСЁ!
Толчок, данный при виде этих двух предметов старины, раскрыл сознание, и начальник экспедиции вдруг не своим голосом торжественно закричал:
- Вспомнил! Всё вспомнил, чтоб её, эту память! Фу-ух… - еле отдышался он. – Вот это садануло, понимаешь, в мозгу! Чуть с ног не свалило. Всё ясно. Ядро от единорога и кивер нашего пехотинца из армии Кутузова стали для меня своеобразным химическим катализатором, высвободив память из тисков подсознания. Помнишь, Сашок, как тебя накрыла волна мозговых импульсов, когда мы тебе показали фотографию первого лётчика? А мы ведь тогда даже имени-то его не знали, и ты, увидев снимок, сразу всё вспомнил. Вот и у меня – спасибо судьбе – сейчас произошло нечто похожее: увидев эти артефакты, у меня перед глазами сразу закрутился своего рода хоровод картинок, словно в детском мозаичном калейдоскопе. Надо же! Всё как наяву. Я сейчас вспомнил всё, что произошло со мной в течение трёх дней без малого на четвёртый.
Василий Михайлович отдышался и поблагодарил Люду за холодный компресс на его висках.
- Всё намного прозаичнее, ребятки мои. Хорошо, что переход из одного пространства в другое происходит без клинических осложнений для нашего организма.
Настроение у всех было радостное и приподнятое, поэтому профессор хитро подмигнул:
- Я начинаю верить в этого пресловутого Хозяина Байкала, кем бы или чем он ни был. Наукой и физическими законами в нашем понимании тут, мягко говоря, и не пахнет - простите за тавтологию. Оба наших перемещения, связанные с обнаружениями лётчиков, выходят за пределы нашего разума и рассудка, поэтому предлагаю воспринимать мой рассказ сообразно своим представлениям о насущном мире – всё равно ничего не поймём. Не дано нам этого, во всяком случае – пока.
Профессор пыхнул трубкой и ещё раз подмигнул:
- Итак, мадам и месье, хотите узнать, где я побывал за эти дни? Где именно меня носило в портале Времени? Дело в том, что в штабе Нея я видел…
- Не Наполеона же! – в голосе Саши проскользнула надежда. – Вы бы в первую очередь об этом похвастались.
- Нет, к сожалению. Ты прав. Вместо него я столкнулся с его… курьером.
- С кем?
- С вестовым Его Императорского Величества. С Игорем.
- С чем… - подавился Саня. – С кем?
- С нашим пилотом, дружок мой. С лётчиком, который с недавних пор преследует нас в различных своих ипостасях: и тебя в 1943-м году, и меня в 1812-м, и здесь в 1979-м, уже нас всех.
Наступило продолжительное молчание, казалось, пролети сейчас муха, и её жужжание будет сродни рёву бомбардировщика.
- Так-то, ребятки мои…
В эту ночь путешественники спали относительно спокойно. Друзья решили весь завтрашний день посвятить починке имущества и отдыху.
С тем и уснули. Первым дежурил Василий Михайлович.
… А затем наступил день третьего лётчика, и ещё одна – третья смерть в экспедиции.
Вот как это произошло…
********
Санёк беспокоился. И весьма.
После завтрака Люда спустилась к небольшому водопаду сполоснуть посуду, и уже минут сорок как не возвращалась. Вначале на это никто не обращал внимания – место было тихое и безопасное во всех отношениях; собирали вещи, как всегда бывает перед трудным походом. Когда рюкзаки и сумки были готовы, только тогда заметили, что девушки нет уже довольно долго. Её сумка с медикаментами стояла собранная и привалена к камням. Оставалось загрузить котелок, миски и ложки, но её по-прежнему не было.
Встревоженный Саша крикнул вниз, однако ответа не получил, лишь эхо разнесло его голос по долине. Солнце уже светило, редкие облака пересекали его контур, птицы стаями и поодиночке кружили над берегом, подбирая выброшенную волнами рыбу: природа очищалась сама собой. День обещал быть безветренным и тёплым – наконец на Байкале весна уступала место раннему лету. Календарное число перешагнуло середину мая, и путешественники находились в зоне отчуждения уже без малого полтора месяца.
Василий Михайлович окликнул Санька:
- Погоди, Сашок, я спущусь с тобой, захвати только её сумку. Семён с Николаем пусть двигаются вперёд, а мы, забрав Люду, их догоним. Она уже одета, кинем в сумку посуду и пойдём по их следам.
Саша поспешил к сумке с медикаментами, а профессор тем временем дал указания оставшимся двум товарищам:
- Идите, Сёма вперёд, как мы и планировали – вдоль берега. Мы захватим дочку и последуем за вами; как раз к середине дня найдёте более-менее подходящее место, разведите костёр – мы как раз увидим дым от него. Там и пообедаем.
Семён кивнул и взвалил рюкзак на плечо: - Не задерживайтесь. По берегу наши следы хорошо будут видны, но на всякий случай я буду оставлять вам знаки из веток. Если что, стреляйте в воздух.
И они пошли. Впереди Семён, сзади Губа, как всегда молчаливый.
Двое ушли, двое начали спускаться к подножию уступа, на ходу крича и вызывая Люду. Девушка как в воду канула – в ответ ни звука.
- Не надо было отпускать её одну, - с сомнением высказал мысль начальник экспедиции. - Девушка есть девушка, и там, где опасности нет для нас, всегда найдётся для неё. Ох! Смотри!
Метрах в десяти, левее их, со скал стекал извилистый небольшой ручей, похожий на маленький каскадный водопад. Рядом на большом валуне лежали миски и ложки, сложенные, видимо, после полоскания. Посуда ещё не успела высохнуть и блестела бисерными капельками на солнце. Больше ничего не было. И никого. Люда исчезла.
Василий Михайлович обследовал камень за камнем, трещину за трещиной. Саша носился вверх и вниз, спотыкаясь на ходу и ссыпая себе под ноги кучу мелких камней. Девушки не было. Нигде.
- Пропала, - нахмурившись, закончил мысль профессор. Он лихорадочно переводил взгляд со скалы на скалу, с камня на камень; за десять минут они обследовали, едва ли не каждый квадратный метр площади. Всё было напрасно.
- Не могла же она уйти куда угодно, не предупредив нас, - не сдавался Саша. – Никаких следов, ни одежды, ни намёков на борьбу. Даже крови нет! – всплеснул он руками. – Где её теперь искать?
Профессор осматривал местность и о чём-то сосредоточенно думал. Та мысль, что минуту назад неуловимой искоркой пронзила его мозг, начинала теперь всё настойчивее вырываться наружу, взламывая в его подсознании стену блокировки. Так тыкается в забор слепой щенок, а когда взрослеет - протискивается сквозь прореху без особых усилий. Посетившее профессора внезапное наитие, подсказало ему то, о чём он уже догадывался не одну минуту: девушку искать бесполезно. Она не ЗДЕСЬ.
- Сашок, - оповестил он друга. – Люда наша умчалась в бесконечность.
- Ку-да-а? – не поняв, протянул Санёк.
- Туда же, куда и мы с тобой в своё время. Ты на Курскую дугу, я – к французам.
- Это как? – всё ещё не придя в себя, вытаращился на него Санёк.
- Это так, дружок мой, что червоточина побывала и здесь.
Говоря эти слова, профессор уже несколько секунд к чему-то присматривался внизу. Затем, кивнув самому себе будто соглашаясь со своей мыслью, показал рукой под выступ, где они стояли:
- Видишь это?
Саша бросил взгляд вниз и прищурился от слёз.
- Какого хре… - вырвалось у него, и, протерев глаза, он уставился на то, что лежало в пятнадцати метрах под ним, чуть в стороне от мисок и ложек. – Не может быть! – прохрипел он. Мысль билась в мозгу, как муха о стекло. – Там же ничего не было. Мы же по сантиметрам всё проверили!
- А теперь появилось. Хватайся за камень, Саня! – успел выкрикнуть начальник.- Сейчас нас накроет!
В этот миг периметр площадки, на котором они стояли, пришёл в движение. Хаотично разбросанные камни и торчащие из земли ветки циркулярно поднялись в воздух и завращались с нарастающей скоростью строго против часовой стрелки как воронка циклона. Оба друга, сцепившись руками, повалились ничком и вдавились спинами в неглубокую расщелину, цепляясь за неё ногами. Воздушный вихрь подхватил брошенные ими вещи и закружил в круговороте отбросов; ударная волна всколыхнула пласт породы, и разметавшиеся осколки больно ударили по ногам двух сжавшихся друзей. Электрические разряды в виде ярко светящихся сгустков протоплазмы заплясали на выступах камней, и раздался оглушительный хлопок, словно в пространстве взорвался огромный мыльный пузырь. Сашу подбросило вверх и он начал дёргаться на земле, как лягушка на гальванической пластине. Затем волна звука ушла вниз, оставив на поверхности импульсы магнитных возмущений. Мезонное облако, до этого похожее на молочный туман, сжалось в комок и, превратившись в лазерную точку, пропало в пустоте за долю секунды. Ветер стих так же внезапно, как и появился. Мусор и отбросы тяжёлым грузом свалились на землю, словно мешки с цементом. Тот ручей, стекающий со скалы в виде водопада, под которым вероятно полоскалась Люда, прекратил своё существование сам собою: гравитационная сила червоточины распылила водяной поток на несколько десятков метров. И от всего этого резонанса над скалистым выступом возникла радуга, сверкая и переливаясь всеми цветами своего спектра. Плазменные сгустки, хлопая в пространстве, исчезли, и наступила полная тишина. Ни шелеста, ни шороха, ни криков птиц поблизости. Сплошной вакуум.
Саша открыл рот, чтобы продуть барабанные перепонки, как это делают артиллеристы при залпе из всех орудий, и с тревогой глянул на вжавшегося в трещину начальника. Тот мотал головой и отчаянно пытался высвободить ногу из расщелины.
- Давай-ка пальнём в воздух из ружья, авось наши товарищи услышат и повернут назад. А мы пока снова разобьём здесь лагерь. Кое-что в наших рюкзаках уцелело, посуда лежит на камнях вымытая, разожжём костёр и будем ждать Люду назад. Судя по прошлым посещениям, червоточина непременно должна её вернуть на прежнее место, откуда и забрала. Как нас с тобой.
И выстрелив два раза в воздух, оба путешественника принялись сооружать стоянку на первую ночь ожидания. Завтра их будет четверо, и они уже более основательно расположатся здесь в лагере на несколько дней ждать девушку. Казалось, долина не хотела их выпускать из своих объятий. Впрочем, это мог быть и кто-то другой.
Вот только – КТО?
… А потом это произошло.
********
Саша спустился вниз и собрал миски с ложками, оставшиеся сиротливо лежать на камнях после исчезновения Люды. Профессор в это время перезаряжал ружьё и они о чём-то переговаривались в уже приподнятом настроении, когда далеко за прилегавшим к озеру лесным массивом послышался еле различимый ответный звук выстрела, разлетевшийся эхом в далёких скалах.
Отложив заряжённое ружьё, он хотел было перехватить миски из рук Саши, как внезапно разлом под его ногами дал трещину, и вверх с оглушительным грохотом взвился шипящий двадцатиметровый гейзер кипящей воды и пара, круша камни и всё, что находилось в радиусе его действия. Горячей ударной волной Сашу отбросило на несколько метров назад, и, ударившись затылком о камень, он кулем повалился на грунт, тут же теряя сознание. В руках он сжимал оставшуюся миску, которую не успел передать своему начальнику.
Кипящая волна воздуха, пара, брызг и базальтовых камней подбросила Василия Михайловича на высоту пятиэтажного дома, несколько секунд покрутила в пустоте, и, с оглушительным рёвом низвергла на землю, превратив тело учёного в бесформенный набор мяса, мышц и перемолотых как в мясорубке костей. Чудовищная мощь высвободившегося из недр геотермального источника не дала человеческому организму ни малейшего шанса на выживание. Звук от падения был похож на шлепок, перевёрнутого на сковороде блина, будто на поверхность шмякнулось нечто мягкое, вроде куска раскатанного теста.
- Кх-хр-р… - вырвалось из груди уже изувеченного тела, и останки учёного скатились вместе с камнями в зев раскрывшегося пролома. Там, внутри чрева, далеко внизу клокотала и пузырилась лавообразная масса, выдавая на поверхность гигантские куполообразные формы, похожие на кипящий наваристый бульон. Субстанция, словно проголодавшийся монстр, поглотила то, что осталось от профессора, и приняла в себя всю его сущность, которая ещё несколько секунд назад была полноценной физической единицей. Последнее, что расплавилось в тысячеградусном пекле огненной клоаки, были золотые коронки профессора, вставленные ему в нижнюю челюсть его знакомым стоматологом за год до формирования экспедиции.
Василий Михайлович, профессор, член-корреспондент Географических обществ умер здесь же, погибнув на Байкале в своей собственной группе изыскателей, не оставив потомкам даже краткого отчёта о происходящих в зоне отчуждения трагических аномальных явлениях.
Мир его праху.
Лучшего друга и лучшего начальника экспедиции невозможно было себе представить.
Теряя сознание и погружаясь во внутреннюю пустоту бытия, Саша сквозь головную боль от удара успел различить бесформенное тело профессора, скользнувшее в огненную пасть расщелины.
Успел увидеть, и тут же потерял интерес ко всему происходящему: тьма рассудка накрыла его, а сознание не смогло расставить всё по местам. Уже позже, когда его беспамятного найдут Семён с Николаем, он смутно вспомнит струю клоаки и скользящие в бездну провала останки дяди Васи – вспомнит, и тут же расплачется. Не каждый день теряешь сразу двух самых дорогих тебе людей.
И ещё…
Когда перед вырвавшимся гейзером Саша забирал с камней посуду, то заметил чуть в стороне два небольших предмета рукотворного происхождения, закатившихся в расщелину. Однако времени осознать и классифицировать их у него уже не оставалось. Будь времени больше, он бы задумался: каким образом они вообще тут оказались? Поскольку их предназначение и время существования в истории цивилизации в корне не соответствовало логике восприятия, он в первый миг удивился. Это было абсурдом. Данные предметы не должны были здесь находиться. Они были древнее всего, что ему когда-либо приходилось видеть наяву, даже в музеях.
Но вот что странно. Если бы он успел их рассмотреть более детально, то с изумлением обнаружил бы, что они были…новыми.
Василий Михайлович сразу бы предположил, что эти артефакты выкинула червоточина времени, забирая Люду с собой, подобно тем гильзам и каскам в первом случае, и ядру с кивером – во втором. Но, ни Саша, ни Василий Михайлович этого определить не смогли. Тромб гейзера помешал им. Лишь позже, находясь уже в каком-то подобии сознания, Саша смутно припомнит эти предметы.
Артефакты третьего по счёту лётчика.
Лапти, сплетённые из лыка, и древний крестьянский серп для уборки колосьев, относящиеся, судя по всему, к периоду Средневековья, никак не позднее 12-13-го века.
Лапти и серп.
Вот и всё.
********
Глава 7-я: =1223-й год. СРЕДНЕВЕКОВАЯ РУСЬ.=
********
…Девушке это не нравилось. Она перестала что-либо понимать в тот самый момент, когда вместо мисок и ложек, у неё в руках внезапно оказался толстый сук дерева, за который она продолжала держаться, пока не стих последний порыв вихря, возникший во время перемещения червоточины из одного состояния реальности в другое. Восемь концентрических воздушных колец взмыли одно за другим к облакам и исчезли в пустоте, оставив на земле те же восемь правильных кругов с уменьшающимися к центу периметрами. Люда стояла в центре самого малого из них. Комбинезон, в котором она пошла к водопаду ополоснуться, теперь был покрыт пылью, комками развороченной земли и прилипшей листвой пополам с сухими ветками. Всё ещё держась за сук, она с удивлением и нарастающей тревогой оглядывалась вокруг, отчаянно пытаясь понять, что же с ней произошло. Ещё несколько секунд назад она была у водопада, как вдруг – мгновенная пустота, бросок через бесконечность, и… Она уже стоит среди деревьев, а непонятные круговые образования улетают к небесам, оставляя на поляне круги, в которых нет ничего: ни травы, ни насекомых, ни опавших листьев. Всё унесено крутящимся смерчем. Ко всему прочему, ещё и этот свежий, наполняющий грудь запах озона, словно только что над лесным пологом промчалась гроза небывалой силы, и тут же исчезла.
Ещё больше вжавшись в ствол сосны, она, наконец, начала догадываться.
Неужели и её посетила червоточина времени, о которой рассказывали Саша и дядя Вася?
Одна! В этом новом и чуждом для неё мире. Точнее – Антимире, как сказал бы Василий Михайлович.
Господи!
У Люды закружилась голова. В какой век её занесло?
Глубоко вдохнув и выдохнув воздух, она попыталась представить, что на её месте предпринял бы Саша или Василий Михайлович, окажись они сейчас тут. Успела она набраться навыков выживания, пока находилась в экспедиции? Вобрала она в себя всё то, чему учил её дядя Вася и Семён?
Люда подняла голову и посмотрела на кроны деревьев. Лес жил своей жизнью, и только теперь она начала замечать те мелочи, которые впоследствии могут ей пригодиться. На ветках щебетали птицы, где-то совсем рядом стучал дятел, и куковала кукушка, за границей кругов по деревьям ползали жуки, прыгали белки, нисколько не пугаясь присутствия человека. Часов у путешественницы не было, однако по положению солнца в зените, она поняла, что её «закинуло» в разгар летнего дня.
Бросив взгляд на окраину леса, девушка пошла на звук, и вскоре вышла к чистому, прозрачному роднику, где и напилась вдоволь. Вода оказалась природной, вкусной и прохладной.
Здесь росли берёзы, и этого было достаточно. Лесная дубрава навевала сказочные воспоминания детства о былинных богатырях и Соловьях-разбойниках. На память всплыли разъяснения Василия Михайловича: «Червоточина каким-то образом ломает Время в разных направлениях, и Хозяин Байкала, будучи одним из её ипостасей, помогает ломать промежутки между порталами исторических эпох, как ему хочется. Пока мы только с Сашей переносились в прошлое, но кто даст гарантию, что кто-то следующий из нас не перенесётся в будущее. Ведь именно для лётчика, для Игоря, все перемещения и оказываются прыжками в грядущие для него эпохи». Значит, она, Люда, попала пока тоже в прошлое, как и Саша, как и дядя Вася, и она останется здесь до следующего посещения червоточины данного, текущего века. Вот только – какого? С местоположением было худо-бедно ясно. По ягодам можно было определиться ещё точнее, чем по деревьям. Она набрала в середине поляны целые жмени земляники, дикой малины и смородины, а так же костяники – именно эта ягода подсказала ей ареал её произрастания: вся европейская часть России вплоть до Урала. Дальше, за Уралом уже пойдут клюква, брусника, морошка, черника и голубика. В дупле дерева, кроме орехов, она нашла высушенные ягодки бузины – и это тоже была подсказка, в какой климатической зоне она находится. Берёзы, дубы и определённые ягоды как раз и указывали на обширнейшую территорию вплоть до Уральских гор. Однако, к сожалению, на этом всё. Вывод пока был только один: она находится где-то в умеренном поясе России.
Мимо пробежал хорёк, а в кустах послышался предсмертный писк земляной мыши и мелькнул пушистый хвост рыжей лисицы.
На ужин у неё были только ягоды, да несколько запасённых белкой орехов. Можно было нарвать ещё диких груш, однако сил совсем не осталось, как физических, так и моральных. Уж слишком много на неё навалилось в этот день.
Спать, только спать.
Девушка добралась до развилки ветвей, где днём соорудила себе лежанку, кое-как перевязала бинтом волосы, и… казалось, уснула.
… А в это время, на Байкале, спустя семь с половиной веков, от гейзера погибал профессор.
Такие вот дела.
********
Люда, по понятным причинам, не могла знать о трагедии, произошедшей с её названным, вторым для неё отцом. Не знала она, естественно, и об обстоятельствах, при которых произошла его смерть. Она могла толь-ко предполагать, засыпая вчера в ворохе листвы, что друзья, обнаружив её долгое отсутствие, тотчас принялись искать её возле маленького водопада. Догадались они о червоточине, поглотившей её, как и ранее других, или нет?
Закатав по колена брюки комбинезона, Люда склонилась над очередным кустом дикой малины, как вдруг услышала чуть в стороне за деревьями приглушённый возглас удивления и затем бормотание в испуге:
- Святая Матерь Божья! Земно кланяюсь тебе за то, што, осенив покровом своим, ты уберегла меня от гибели под острыми копытами глупого теляти лосиного! Не оставь меня и дальше милостью своей и защити и от зверя лютого, и от ворога неведомого. Обещаю тебе, святая Матерь Божья, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты… Убереги мя от нечисти злобной, демонов кровожадных, ведьм злоглазливых. Не отдай мя душу грешную на истерзание духам, аки злыдням нечистым. Вижу пред очи свои исчадие лесное, злым духом умиротворёное. Искупи вину мою волею твоею всеразумною…
Люда с изумлением выпрямилась и повернулась на голос. В сущности, она не испугалась. Страх был, скорее, рефлекторным, не таким как бывает при кошмарных снах; да и говорившая была явно напугана более самой девушки. Прижавшись к буку, на Люду смотрела и крестилась древняя старуха в платке, чёрной ветхой хламиде и порванных лаптях на босу ногу: ни дать ни взять колдунья из детских сказок. Седые волосы клочьями торчали из покрывавшего голову платка, а почти беззубый рот мямлил в испуге молитву, словно выученный на уроке стих.
«Ну вот, - подумала Люда, даже не успев, как следует испугаться, - бабу Ягу заказывали? Получите, пожалуйста. Скоро и леший объявится. Откровенно говоря, должна бояться я, а не эта старушка – божий одуванчик».
Сделав шаг навстречу, Люда с улыбкой вытянула вперёд руки, показывая, что в них кроме ягод ничего нет. Седое воплощение детских страхов запричитала ещё больше и угрожающе взмахнула деревянной клюкой, отгоняя то ли комаров, то ли наваждение. Судя по всему, её, как и предполагала девушка, с толку сбила одежда. Подвёрнутые до колен брюки комбинезона в гармонии с ботинками 20-го века выглядели на девушке как на бригадире строительной площадки: ни дать ни взять – машинист карьерного экскаватора, неизвестно каким образом, оказавшийся в средневековом лесу древней Киевской Руси.
«Так, - мелькнуло у Люды, - вот те нате, болт в томате, как выразился бы Саша. Всё ясно. В такой одежде меня и сожгут на костре…» - и тут же чёрная тьма, подобно грозовой туче внезапно обрушилась на голову. Люда вскрикнула, и провалилась в беспамятство, грузно осев на траву. Удар пришёлся по касательной, однако и его хватило, чтобы Люда могла прийти в себя лишь несколько часов спустя.
За её спиной, опуская сучковатую дубинку, в испуге отступила на шаг назад такая же девушка, возрастом не старше Люды, можно сказать, одногодка.
Убедившись, что неизвестная, встретившаяся им в лесу, не шевелится, она тут же перебежала поляну и примкнула к старухе. Теперь они обе смотрели на невиданную одежду незнакомки и, крестясь, не знали, что делать дальше.
- Как же ты её, однако… - прошепелявила старуха, обращаясь к младшей. – Так и погубить недалече. Почто дубинкой-то?
- Испужалась, матушка. Вретище-то у неё какое…колдовское, поди. Коленки оголены, а на ступнях – что колодки деревянные да чёрные смолою, тонкими поясками подпоясанные. Видано ли где одеяние такое?
- И то правду помянаешь, - согласилась старуха. – Дева дивная видать, да кто ж один по лесу шастает, как не сила нечистая? Како речеши, Устинья? Донесём ли её аки волоком до насады нашей? А там по речке, да и прямёхонько до жилья нашего прибудем. Ты у мя удатная соколица – враз вдвоём дивную кладзь дотянем. Нам верста-две-три нипочём по воде-реке.
- А не ведьма она впрямь? Не нашего роду-племени? – девушка осторожно подошла и прислушалась к дыханию Люды.
- А ты сама, почитай, кто? Али запамятовала, как нас с тобой люд окружный кличет? Ведьма ведьме не зла подруга. Люди злее будут. Я враз испужалась, увидав её, да молитвою прикрылась. А токмо крови она нашей, зельем колдовским владеет, с духами лесными дружбу водит, аки не трогают они её – ни леший-батюшка, ни кикимора-матушка. Родня, стало быть, она нам, Устиньюшка, вот што разумею. Бери за десницу, а я за ступни в дивных обувках – и понесли. До речки недалёко, а там уж по стремнине.
Когда донесли до лодки и скинули Люду на днище, Устинья взялась за вёсла, и течение понесло судёнышко вдоль берега.. По этой-то реке и приплыли старуха с её дочерью – в лес, видимо, по каким-то известным лишь им делам. Увидев девушку-незнакомку в странном одеянии, они приняли её за дочку лесного духа, и Устинья, подкравшись сзади, ударила с перепуга Люду по голове. Теперь уже оправившись от удивления и признав в ней родственную душу (обе были отшельницами в лесу, живя в одиночестве и пользуясь недоброй славой таких же колдуньей), они направили свою лодку к противоположному берегу реки. Там, среди такого же дремучего леса находился их сруб, сооружённый когда-то древними охотниками. Теперь в эту часть леса никто из крестьян не ходил. Простой люд боялся ведьм и духов, полагая, что мать с дочерью водятся с нечистой силой.
Чтобы окончательно внести ясность, куда попала отважная путешественница, следует упомянуть тогдашнее летоисчисление. На момент встречи в лесу двух девушек, им обеим было почти по 25 лет, а древнерусский календарь отметил цифру 6731 – именно этот год сейчас шёл по просторам Киевской Руси. Для перевода на новое летоисчисление следует из древней даты вычесть 5508. Именно так подсказал бы Василий Михайлович Люде, будь он сейчас рядом. Именно в 1223-м году князь Ярослав Всеволодович привёз в Новгород своих двух сыновей, один из которых впоследствии будет именоваться в истории как Великий Александр Невский.
И когда Люда пришла в себя, она ощутила на голове холодную тряпку в виде компресса. Глаза пробежались по комнате. Что ж, довольно уютно. Кровать деревянная, укрытая шкурами и лоскутными, вручную сшитыми одеялами. Два слюдяных оконца друг напротив друга составляли во взошедшем солнце эффект пляшущих по бревенчатым стенам солнечных зайчиков и искрящейся в пыли радуги, какая бывает в закрытом помещении после чисто вымытых полов. Надо полагать, это была опочивальня. На стенах висели лампады с образами древних икон, у кровати лежал коврик, в углу стояла бадья с набранной доверху водой, три табуретки без единого гвоздя, и под потолком раскинулся белый саван из ткани, зацепленный по углам, как купол шатра монгольского хана.
Старая женщина приблизилась к изголовью и, положив на табуретку принесённые предметы, произнесла уже без испуга:
- Жить тебе и здравствовать многие лета. Устья баит, што ты дщерь духа нашего лесного. Не серчай на неё грешную, што по челу твоему приложилась. Убоялась она тя, как и я впервоначале; молитвою токмо и при-крылись мы от злобы твого батюшки-лешего.
«Вот значит как, - мелькнуло в голове.- Устья, это, видимо, та, что стукнула меня сзади, а сама я в их глазах дочка лешего. Что делать? Прикинуться глухонемой? Пожалуй, опасно. Лучше просто немой, но слышащей. Так они не узнают мою речь, не заподозрят неладное. А понимать их – дело десятое. Слова и наречия вроде приемлемые для слуха – остальное буду догадываться по мере общения».
Поэтому, улыбнулась, кивнула головой, поднялась, спустила ноги с кровати и стала искать свои ботинки. Уже то, что она была в такой обуви и комбинезоне, у недоверчивых людей 13-го века должно было вызвать подозрения о её причастности к нечистой силе.
Хозяйка удивлённо подняла брови:
- Уж не нема ли ты, краса-девица, Господом нашим обиженная? Как величать-то тебя прикажешь?
Люда виновато развела руками, давая понять, что разговор будет односторонним. Улыбка на её лице тут же приобрела печальный оттенок.
- Эк-ма… - протянула собеседница, - дитя Создателем обделённое. - И вздохнула, явно сочувствуя незнаком-ке. – Давненько, поди?
Люда опустила руки ниже кровати параллельно деревянному настилу вроде пола.
- Сызмальства? Ох…горемычная. И дом-то твой, поди, далече отседа? Так?
Девушка вновь кивнула.
- Пока Устья – дщерь моя значит, вернётся – умойся девица у ручья живого, а там ужо и снедать будем. Пойдём на двор, я укажу тебе закут в кустах тихий.
Люда покорно и молчаливо последовала за хозяйкой. Только бы не забывать прикидываться немой, а так, по сути, всё не так уж плохо. Однако есть ведь ещё дочка. С ней-то как встреча произойдёт?
Переступив порог спальни, она оказалась в чистой светлой комнате, вдвое превышающей по размерам первую; пригнувшись, вошла в неё. Половину избы занимала большая печь. Лавки тянулись вдоль бревенчатых стен, а в красном углу, убранный узорчатым полотенцем, висел закоптелый образок, писанный на покоробившейся дощечке. Под деревянным потолком на бечёвках сушились пучки целебных трав. Пол был усы-пан опилками и хвойными иголками, от времени ставшими жёлтыми и мягкими.
Около избы, окружённой плетнем, протянулся небольшой огород. Там зеленели стебли гороха, редьки, лука и расползались по грядкам шершавые листья огурцов. Сразу за старыми елями начинались сплошные заросли орешника, бузины, дикой смородины и малинник, окружённый буйно растущей высокой крапивой.
Пробравшись сквозь кусты, Люда увидела ручей и подошла к нему. Он был едва заметен в траве, но умыться и что-либо простирнуть как раз годился. Место тихое и уютное – как душа желает.
Человеческие по пояс фигуры, искусно вырубленные в дереве, со сложенными на животе руками, в духе работ великого скульптора Сергея Конёнкова, смотрели своими выпученными глазами, повернув свои страшные лица в сторону избы. Девушка вздрогнула от неожиданности. Истуканы были окрашены яркими красками: судя по всему, их раскрасила сама хозяйка, следуя, одной ей известному ритуалу – может на праздник Ивана Купалы, может на медовый спас в начале августа. Краски были относительно свежими, и Люда невольно задалась вопросом: для чего они? Поражало другое. Их было ровно…ВОСЕМЬ, расположенных в два ряда, по четыре в каждом.
«И тут эта цифра…» - подумала она. И тут же вспомнила, какое мистическое предназначение она имела место в их экспедиции. Дядя Вася намекал на некое сходство этого числа с их постигающими бедами, но, почему-то, ни разу не упомянул восьмёрку в своих приключениях в 19-м веке. Да и Саша не вспомнил её на Курской дуге. И это весьма странно. Впрочем, подумала Люда, если приравнивать к цифре восемь всё то, что будет попадаться мне на пути, то скоро придётся считать количество пройденных шагов или ветки на деревьях. Так и до паранойи недалеко добраться.
Оставив позади себя истуканов, Люда спустилась вдоль ручья, однако зашла в тупик: тут тропинка обрывалась. Дальше идти было бесполезно, а может быть и опасно. Подхватив утиральник, она вернулась назад к избе и… едва ли не лицом к лицу столкнулась у порога с Устиньей.
Только теперь Люда смогла, наконец, рассмотреть девушку, стукнувшую её от испуга по голове.
Красивая, не по годам зрелая – про таких говорят «кровь с молоком» - румяная, так и пышущая здоровьем, с большой, ниже пояса заплетённой косой, та, в свою очередь, с интересом рассматривала Люду своими зеленоватыми глазами цвета прозрачного изумруда. Обе так и застыли на месте.
Люда улыбнулась и показала на рот, вертя головой, давая понять, что не может говорить.
Девушка кивком головы перекинула косу из-за спины на грудь и машинально принялась перебирать сплетённые узелки.
- Матуня моя казала, што ты речью обделённая.
Люда кивнула и печально улыбнулась. Роль немой теперь предстояло играть до конца.
- Осерчала, я, прости девица, аки приложилась дубинкой по челу твоёму. От лукавого сие это. Испужалась одеяния твого, невиданного доселе. Давеча утреньком казала мя матунька всё о тебя. Яз теперича разумею, пошто изгоном ты одненька аки по лесу бродишь, мира лесного ищешь. Небось, изгнанная ты, аки и мы с ма-тунькой от суеты людской. Недобрый народ согнал тя в лес дремучий. Яз так разумею?
Люда кивнула (а что оставалось делать?). Пускай думают, что она тоже отшельница, народной молвой испуганная.
- Откель ты, девица красная собою?
«Красная – видать по-ихнему красивая» - смекнула Люда.
На вопрос Устиньи Люда пожала плечами и неопределённо махнула рукой в сторону реки, а у самой от запаха горячей пищи слегка закружилась голова – настолько она была голодна: две ночи она провела здесь, в чуждом для неё мире. И всё это время кроме ягод и нескольких орехов она ничего не ела.
Заметив голодный блеск в её глазах, старуха тут же усадила обеих девушек за стол. Помолившись, все три женщины принялись за еду, и вскоре отчуждение между ними и иноземкой исчезло вовсе. Люда слушала с набитым ртом, женщины рассказывали. Где надо кивала, где не надо – отрицательно мотала головой. Надо полагать, обе хозяйки и представления не имели о языке немых жестов, чему путешественница была несказанно рада. Таким образом, она постепенно узнала всё. В основном рассказывала старуха, Устинья дополняла. Сразу чувствовалось, что обе женщины обделены общением и долго так сокровенно ни с кем не разговаривали. В лице девушки из будущего (если б они это знали и разумели) обе женщины нашли отдушину, и уже через час вели себя с ней как с лучшей подругой – тем более Людмиле не нужно было отвечать на вопросы, рассказывая о себе – и это располагало к общению ещё больше. Хозяйка рассказала об истории их жизни и как они оказались в лесу. Упомянула в который раз своего почившего мужа и недобрым словом коснулась иеромонаха Трифония.
Люда печально кивала головой, разводя в стороны руками. Чудно ей было слышать русскую речь, с трудом понимая некоторые слова и подставлять их в уме по смыслу. В который раз она убедилась, что поступила правильно, приняв вид немой незнакомки. Приютившие её женщины были добры к ней, и неизвестно, чтобы случилось, заговори она на лексиконе 20-го столетия.
Так и сидели они за столом до самых сумерек, удаляясь только по нужде или по хозяйским делам. В рассказах тут и там мелькали имена князя Ярослава Всеволодовича, княжича Александра, названия слобод и градов Переяславля, Пскова, Суздаля, Мурома, Нового града (как Люда поняла – Новгорода), а вот за Московию женщины почему-то ни разу не упомянули. Оно и понятно: в 1223-м году сей город стольный только начинал строиться.
Устья рассказала о своём наречённом Ерёме, и как она вчера вечером и сегодня утром не дождалась его на ягодной поляне, полагая, что он уже в пути и сопровождает княжичей в поход дальний. Княжеские сборы, видать, не позволили ему проститься с любимой, но ждать она его будет безмерно, храня честь девичью для будущего суженного.
- Пойдём девица со мною на сбегание ночное, весь люд слободской гулять буде-то, аки сёдня день Купалы-Ивана, любови нашего покровителя.
«Вот и число узнала, - обрадовалась про себя Люда. – По старому стилю, стало быть, 24-е июня, если оно не смещается как день Пасхи».
На том пока и решили. Посидев ещё у стола, обе девушки засобирались в дорогу. Гулянья происходили на той стороне реки, и им предстояло на лодке переправиться на другой берег. Хозяйка оставалась ждать их до утра в избе, наводя порядок и суетясь по хозяйству; на гулянья она не ходила уже несколько лет.
Устинья сходила в сруб, вынесла два венка из цветов и отлучилась к ручью, по-видимому, забрать написанную харатью. С той стороны реки уже доносились едва различимые голоса, смех и песни. Праздник Ивана Купалы начинался. Люда задержалась помочь старухе, и невольно прислушалась к далёким русским напевам.
То, что произошло вслед за этим, произошло так внезапно, что девушка не могла бы сказать, в какой именно момент она увидела этого парня.
Старуха выбежала на песнь, плеснула руками и охнула. Не уехал, значит, Ерёмушка. Нашёл всё же время попрощаться, да ещё и на гулянья кличет!
Парень подошёл к хозяйке, преклонил колено и проговорил приятным басом:
- Ухожу я, матушка, в поход дальний. Дозволь с Устинюшкой проститься, да уста её пред дорогой неведомой обцеловать. Буде ли разрешение твоё материнское?
Старуха прижала его склонившуюся голову к своей тощей груди, перекрестилась, и сквозь слёзы ответила:
- Вон она, Устюшка твоя из кустов ступает. Две ноченьки тебя на поляне ожидала, сердцем маялась, в судьбинушку свою верила…
К Ерёме из-за деревьев выпорхнула Устинья, и они закружились, обнимая, и покрывая друг друга поцелуями.
А Люда стояла ошеломлённая, с открытым ртом, и не могла отвести взгляд от только что вышедшего к ним парня.
От Ерёмы.
Ведь это был, собственно говоря, и не Ерёма вовсе.
Это был Игорь.
Лётчик с фотографии, которую они обнаружили на Байкале.
********
Люду резануло током. Мысли пронеслись в голове и, высвободившись, унеслись куда-то вдаль, в сумрачное небо, к зажигающимся звёздам. Увидев Ерёму, она вдруг отчётливо вспомнила истуканов у ручья. Разглядывать не было времени – в глаза бросилась лишь высохшая краска да затейливые узоры по резному дереву. Сейчас же, образы вывели в её памяти одного из восьми деревянных идолов: третьим справа был…этот парень.
Вырезанное из дерева лицо до отчаяния напоминало лицо Ерёмы. А значит и САМОГО лётчика. Да что там, напоминало – это оно и было!
Игоря. Лейтенанта ВВС Мурманской авиации 1943 года, оказавшегося вместе с Сашей на Курской дуге, а затем первым лётчиком, которого они обнаружили на Байкале. Мёртвым.
Позже, этот же лётчик оказался вместе с Василием Михайловичем на Калужской дороге 1812-го года в штабе маршала Нея, и опять они видели его вторым лётчиком на Байкале. Мёртвым.
Сейчас перед Людой кружился в обнимку с Устиньей этот же самый Игорь – зрительная память никогда Люду не подводила: она прекрасно помнила лицо с фотографии, да ещё и наглядный труп вживую, который забыть попросту невозможно. И здесь, эти деревянные истуканы, вкопанные по пояс в землю, один из восьми которых – ОН.
Третий.
Что это? Игра воображения? Галлюцинации? Или так должно быть?
Саша и дядя Вася рассказывали о своих встречах с лётчиком – там, в их собственных перемещениях.
Люда лихорадочно попыталась вспомнить…
Да. И происходили они в обоих случаях в самом конце их, так называемых приключений в чужеродной среде, перед самым появлением червоточины и перемещением назад. Она ещё, помнится, тогда пыталась убедить дядю Васю, что встретил он не самого Игоря, а его далёкого пращура, что-то вроде прапрапрадеда. Разумеется, с поправкой на время.
Сейчас же, убеждённость её пропала. Улетучилась, словно дымка отгоревшего костра.
Перед ней был, несомненно, Игорь. Тут и бабке не ходи, как выразился бы в шутку Саша.
Игорь, в образе бравого Ерёмы.
Оторопевшая девушка не знала, куда себя деть. Страха или испуга не было – она видала загадки и похлеще.
Молодые уже перестали обниматься, и о чём-то теперь шушукались. Устинья показала взглядом на Люду, и молодой парень посмотрел на неё с любопытством.
Никакого намёка на узнавание или удивление. Похоже, он просто не знал её. Не видел. Не встречал. Это было понятно сразу. Ерёма никогда не был на Курской дуге, не посещал курьерским визитом штаб маршала Нея, и сроду не бывал на Байкале (пусть, даже мёртвым – усмехнулась про себя Люда). Это был обычный сын зажиточных крестьян 13-го века, любящий Устинью и собирающийся в поход сопровождать княжичей, сыновей Ярослава Всеволодовича.
Люда, краснея, выступила из-под нависавших ветвей бука, и как можно вежливее поклонилась молодцу. Тот с удивлением рассматривал её комбинезон и армейские ботинки на шнурках. Такого одеяния он не мог себе представить даже в самых смелых фантазиях – да ещё и на девушке. Его будущий калантырь, который он своим усердием заработает у князя, не шёл ни в какое сравнение, и по всем меркам и параметрам уступал в качестве столь дивной одежде незнакомки. Парень от удивления даже прищёлкнул языком, а увидев на пальце обручальное кольцо, поклонился ей в ответ с нескрываемым восхищением. Девушка ему определённо понравилась.
Устинья подтолкнула его и, улыбаясь, он подошёл вплотную к немой незнакомке:
- Приветствую тебя, гостья неведомая. Устя кажет, слова ты вымолвить не можешь… Што ж, у нашего князя-батюшки резной мастер по дереву аки бывает токмо по праздникам, значит. Тырей ёго кличут. Так он, поди тожо бессловесный горемыка, хочь и добрый в разуме человече. Уж не твой ли батюшка, краса дивная?
Люда отрицательно помотала головой, а у самой похолодело в груди. А ну, как – сведут ненароком, а тот Тыря язык жестов знает… Однако обошлось.
- И то верно, - согласился Ерёма. Схожести в вас нету. А уста пустые без звучания – так не по родству же токмо сия хворь передаётся, верно я разумею?
Люда кивнула и печально улыбнулась. В это время к ним подошла старая женщина – хозяйка.
- Тыря деревянных истуканов у ручья вырезал, когда ещё хозяин мя животом жил. Отца-то Ерёмы и резал средь них. Видала, краса, доколе обмываться к ручью ходила?
«Так вот оно что!» - Люда кивнула. Всё стало на свои места. Отец Ерёмы – не он сам. Просто похож, и всё. Один вопрос отпал (вздох облегчения). Однако другие вопросы-то остались…
По-прежнему оставались сомнения насчёт удивительной схожести Ерёмы с Игорем: как будто лётчик, вот сейчас, вот сию минуту взял и сошёл с фотографии к ним в лес, под навес, к дубовому столу. Данный феномен Люда не могла познать ни одной частицей своего разума, хотя и принимала во внимание слова дяди Васи:
«Этот парень, сдаётся мне, путешествует, где хочет и когда хочет. Не он сам, конечно, а его, так называемое alter ego. Оболочка, что ли…Такое ощущение, что временные промежутки в несколько десятков и сотен лет ему не помеха. Не ему, опять же, разумеется, а червоточине, которая его забрасывает по «своему усмотрению» куда ей заблагорассудится…»
Прав был профессор! Ведь именно сейчас счёт шёл уже не на десятилетия, а сразу на несколько веков! И этот «парень» жив - здоров, чего и вам желает, как сказал бы Сашок. Снова шахматная игра Хозяина Байкала? Очередной его ход?
И почему вдруг у неё в голове всплыла надпись под тем истуканом, что вырезал Тыря? Ниже вырезанных скрещённых рук на груди, у самой травы, Люда тогда у ручья вскользь заметила вырезанное в деревянном истукане слово, явно не имеющее ничего общего со славянским языком или древнерусской лексикой. В тот момент она не придала ему значения, поскольку более заинтересовалась харатьей на столе. Сейчас же, когда мысли в её мозгу кидались из стороны в сторону, она вдруг отчётливо осознала, насколько эта надпись не вписывалась в окружающий её антураж. Она была там попросту неуместна, словно попала в это место совсем из другого мира, из иного пространства, из чужой реальности.
Ножом или каким-либо другим неизвестным инструментом было вырезано:
«ZORTZI»…
На языке эускади это означает ВОСЕМЬ. На этрусском – БЕСКОНЕЧНОСТЬ.
Так говорил когда-то у костра Василий Михайлович.
Люда это вспомнила. Но…
Откуда язык эускади – ответвление линии древнеэтрусского – здесь, в дремучем лесу 13-го века? Откуда слово «zortzi» в славянском языке Древней Руси?
…Ответить сама себе девушка не успела. Да она, собственно говоря, и не знала ответа. Пространство вокруг неё внезапно завибрировало, задрожало, словно треснувшее стекло во время грозы, сгустилось подобно вязкому туману, и, превратившись в консистенцию кисельной массы, всосало её в себя, как губка воду. Кольцо за кольцом, из недр земли пошли раскручиваться концентрические окружности, унося вверх к загоревшимся на небе звёздам всё то, что находилось в радиусе их деятельности. Воздух в мгновение ока пропитался озоном, и уже теряя сознание, Люда сквозь пелену червоточины смогла увидеть вскользь перекошенные от ужаса и страха лица старухи, Устиньи и Ерёмы (а может Игоря) – было уже всё равно. Сознание успело вы-дать информацию, что вихрь, кружащий её сейчас в круговороте – есть ничто иное, как портал времени, раскрывший ей свои объятия и поглощающий её плоть внутрь себя. Сейчас она разложится на электроны, рас-падётся на кварки и бозоны, достигнет предела микромира – постоянной Планка, и, превратившись в мезонное облако, понесётся сгустком первичной протоплазмы сквозь миры, сквозь время, сквозь Вселенную. Потом, позже, она не будет ничего помнить – как Саша в своё время, как Василий Михайлович – она будет в не-ведении, пока какой-либо импульс не разблокирует сознание её памяти. Но это будет позже. Это произойдёт, когда она вернётся в свой, родной для неё мир.
Пока же, последнее, что она успела сделать, перед тем как кануть в небытие, это махнуть на прощание рукой трём испуганным, крестящимся фигурам по ту сторону временной воронки смерча.
«ПРОЩАЙТЕ»!
…И полетела, разложившись на нейтроны.
********
Глава 8: = 1979-й год. ЧЕТВЁРТЫЙ ЛЁТЧИК.=
********
Прошло три дня, как его обнаружили. Сашу нашли в бессознательном состоянии, и только вчера он окончательно пришёл в себя после испытанного им шока. Когда Семён с Губой услышали далёкий выстрел в оставленных ими скалах, то незамедлительно повернули назад, хотя и отошли уже на порядочное расстояние: уговор был таков – если стреляют, значит, что-то произошло. К вечеру они уже поднимались по уступам, где недавно прятались от наводнения, продолжая кричать и вызывать профессора с их молодым товарищем. Всё было напрасно: в ответ раздавались только звуки потревоженных птиц, да шум стекавшего водопада, к которому, по их предположениям ходила умываться Люда. К нему они вскоре и подошли, с удивлением заметив в рельефе скал новые образования разломов, которых раньше они не помнили. Он лежал средь наваленных валунов, прислонившись затылком к острому обрубку скалы, не подавая никаких особых признаков жизни. Семён бросился к обмякшему телу и принялся делать искусственное дыхание, хотя Саша и дышал – просто был без сознания. Вдвоём они подняли его и осторожно переложили на кусок брезента, укрыв оставшимся одеялом. Саша на миг открыл глаза, и Семён срочно влил ему в рот несколько капель спирта. Проглотив целебную (в данном случае) жидкость, Саша, закашлявшись, тихо пролепетал:
- Дядя Вася…гейзер…третий лётчик…там, - он вытянул безвольную руку в направлении водопада; рука бессильно упала, и он вновь погрузился в небытие.
…Весь вечер Семён не отходил от друга, меняя компрессы и вливая в рот по капельке спирта. Саша несколько раз на короткие мгновения приходил в себя и снова погружался в беспамятство: Семён всерьёз начал беспокоиться, как бы у его друга не случилось обширное сотрясение мозга. То, что он ударился затылком о выступ скалы, было ясно с самого начала. Рана кровоточила, однако Семён сумел остановить кровь, сделав ему временную перевязку. При каждом прояснении сознания, Саша неизменно повторял сбивчивые слова:
- Червоточина… третий лётчик… гейзер… дядя Вася – и, всхлипнув, проваливался в очередную темноту ушедшего сознания. В бреду, он плакал: - Людочка… дядя Вася…погиб… упал в трещину…
К концу вечера из обрывков фраз Семён уже примерно представлял ужасную картину случившегося.
А выглядела она, скажем прямо, весьма и весьма, трагически. Люда исчезла, и профессор с Сашей её не нашли. Стреляли в воздух, оповещая их, что остаются здесь ждать возвращения червоточины. Потом был третий лётчик, материализовавшийся в пространстве, и вскоре исчезнувший вместе с воронкой смерча. А потом был взорвавшийся из земли огромный гейзер, поглотивший профессора и швырнувший его тело в пучину огненной лавы. Василий Михайлович погиб в разломе скал, и Саша успел это увидеть, уже теряя сознание после того, как его затылком припечатало о выступ скалы. Вот и всё.
Теперь, после двух ночей, Саша окончательно пришёл в себя. Всё это время – и днём и ночью – Семён, как мог, ухаживал за другом. Губа поддерживал костёр и следил за стоянкой, которую они раскинули недалеко от водопада.
Сегодня утром Саша уже окончательно оклемался от удара головой, и Семён напоил его наваристым бульоном из кролика, попавшего в капкан Губы. Теперь речь Саши была не такой сумбурной, и утром за завтраком он рассказал всё от начала до конца, всё что помнил, подтвердив тем самым уже сложившуюся в голове Семёна общую картину трагедии.
Выплаканные глаза высохли, уступив место реальной страшной действительности.
Василия Михайловича больше нет. Их друг, учитель, начальник, почти что отец – погиб. Ушёл из жизни глупой, бессмысленной смертью, которая могла вообще не случиться. Не сорвался, не утонул, не погиб под обвалом землетрясения…
Гейзер! Откуда он взялся из глубины земли? Какие смещения пластов вызвали его к «жизни» именно в том месте, где находился профессор? Неужели это вновь происки и козни Хозяина Байкала – кем бы он ни был?..
И по-прежнему нет Люды.
Саша смахнул слезу.
- Теперь ты у нас старший, Сёма. Дядя Вася не вернётся.
Семён вздохнул, бросив в костёр сук дерева. Губа сидел тут же, латая дыру в спальном мешке. Разговаривали тихо, вполголоса, стараясь сдерживать накопившиеся за всё это время эмоции.
- Да…- согласился Семён и снова вздохнул. – Теперь снова я, чёрт бы его взял, этого Хозяина озера.
Ему не давала покоя одна мысль, терзающая его разум:
- Ты говоришь, дядя Вася окрестил того парня «третьим лётчиком»?
- Да, - ответил Саша. Голова ещё болела, и он потрогал повязку. – Третий лётчик и был. Тот Игорь, которого я видел на Курской дуге.
- И лежал в той же позе, что и два предыдущих?
- Точь в точь. Ни малейшей разницы. Она у тебя зарисована в блокноте и сфотографирована на фотоаппарат Николая. Та самая поза, понимаешь? Она мне уже во сне снится – до такой степени я её запомнил в малейших чертах.
Семён вновь подкинул ветку. Треск и дым распугал ближайших птиц. Погода стояла тихая и безветренная, будто ничего и не произошло два дня назад: ни гейзера, ни кипящей лавы, ни разверзнувшегося под ногами разлома.
- А потом он закружился и исчез в смерче воронки?
- Да. Как и в прошлые разы. Ты к чему клонишь?
Саша уже видел лапти и серп, которые нашли Семён с Губой.
- Я думаю, это оттуда, - показал он рукой на предметы. – Помнишь, гильзы и каску при первом лётчике?
Семён кивнул:
- Да. А при втором – кивер и ядро.
Саша тоже кивнул, указывая на артефакты:
- И вот при третьем – лапти и серп, бес его знает, из какого века. Червоточина, как и прежде, обменялась пространствами, оставив нам взамен Люды Игоря вместе с этими подарочками.
- Ты по-прежнему думаешь, что Люда вернётся?
- А то как? Мы же возвращались с дядей Васей. Не думаю – я уверен! Он, кстати, то же самое говорил мне перед…
Саша осёкся.
- Хорошо бы так…- согласился Семён. – Значит, будем ждать её здесь.
- Сёма…- через время позвал Саша.
- Да?
- Тебе не кажутся совпадения? Три лётчика – три смерти в команде. Сначала буряты один за другим – два лётчика. Теперь дядя Вася – три лётчика.
Семён кивнул:
- Я как раз, Сашок, над этим и размышляю. Не даёт мне эта мысль покоя.
- И кто, по твоим предположениям, будет четвёртым? Получается, если, фигурально выражаясь, мы увидим ещё раз лежащего в той же позе Игоря – считай, кто-то из нас снова погибнет?
Семён пожал плечами, уткнувшись локтями в колени и обречённо глядя в огонь:
- Чёрт его знает, Санёк… Мы ведь не в курсе, в какую игру играет с нами этот Хозяин озера. Так или иначе, как только Людочка появится – а я в это верю безгранично – сразу сматываем удочки, и чешем, куда глаза глядят из этого проклятого треугольника. На юго-восток, вдоль берега, пока не уткнёмся в прозрачную стену купола! - Семён стукнул палкой по костру, из-за чего в небо вырвался сноп искр. Таким злым Саша его ещё не видел. - Бежать будем без оглядки. Бросим всё ненужное. Схватим Люду на руки, и помчимся сквозь грязь, холмы, буреломы – подальше от Баргузинской зоны, мать её! Хватит смертей. Это уже не экспедиция. Это ВЫЖИВАНИЕ. Остаться в живых. Теперь только – бежать!
Наступила пауза. Саша сидел, смотрел на огонь, Семён мерил шагами круги вокруг костра. Губа что-то пробормотал, и именно в этот момент они услышали далёкий, зовущий из лесу крик.
- Стоп! – шикнул Семён. – Полнейшая тишина! Кто-то кричит у берега.
Крик повторился, и Саша, сметая всё на своём пути, прямо через костёр, ринулся вниз по камням, едва не опалив одежду.
Кричала Люда.
Её голос он узнал бы из тысячи, да что там их тысячи – из миллионов на планете!
- Са-а-ша! – неслось эхом со стороны берега, где только что в небеса взмывал водяной тромб гигантских размеров.
- Сё-ё-ма! Мальчики, где вы?
Саша уже нёсся среди кустов, приближаясь к стене леса, в то время как Семён поднял винтовку и дважды пальнул в воздух: в данном случае патронов было не жалко.
- Оставайтесь с вещами, - радостно обернулся он к Губе. – Девочка наша нашлась!
- Я уже понял, - буркнул тот, не проявляя абсолютно никаких эмоций.
«Опять эта чёртова баба. Как неплохо было втроём в мужской компании, пусть и с недругами. Теперь снова нянькайся с ней как с куклой – весь путь задерживать будет…».
- Вскипятите воду! – крикнул Семён на ходу, уже спускаясь вниз и не замечая досады фотографа. – Немедленно!
Губа нехотя принялся хлопотать у костра, поглядывая вниз, как Саша скрылся в лесу, а вслед за ним и их новый начальник, чтоб, мать их всех, черви пожрали, особенно его – этого Семёна. С сосунком и с девкой он как-нибудь позже управится без проблем. Хотя, стоп! Рано ещё. Пусть сначала этот новоявленный начальник экспедиции выведет их к границе купола. Черви подождут.
…Через несколько минут он увидел внизу три счастливые фигуры.
********
Вечером они сидели у костра.
Радость первой встречи сменилась горечью гибели Василия Михайловича. Люда была отважной девушкой и перенесла трагическое известие стойко, как и подобало приёмной дочери профессора. Все ожидали от неё истерики, когда Семён объявил ей страшную новость и неутешительное положение вещей на текущий момент, но девушка показала свой геройский характер. Слёзы, конечно, были, да ещё и какие, однако в истерику они не перешли: после того, что с ней случилось за последние дни, она перестала быть хрупким беззащитным элементом команды – теперь в ней чувствовалась твёрдость, храбрость, отвага, граничащая с жёсткостью. Она ненавидела и саму экспедицию, и самого Хозяина Байкала, кем бы он ни был.
Положив голову Саше на колени, она рассказывала свои приключения в 13-м веке. Погода успокоилась, на небе зажглись первые звёзды, никто им не мешал, костёр потрескивал – казалось, и не было той недавней ударной волны, прошедшей после посещения червоточины их мира.
Люда рассказала всё, что помнила. От её похода к водопаду, когда она помыла посуду и собиралась ополоснуться. Потом – бац! – и она уже в лесу у раскидистого бука. О ночёвке на дереве, о ягодной поляне, бобрах, старухе, ударе по голове, и как оказалась гостьей в лесном срубе, притворившись немой. Об Устинье – молодой колдунье, о восьми истуканах и появлении Ерёмы, в котором она тут же узнала Игоря, их лётчика с Байкала. Затем бы-ла червоточина, забравшая её с собой, и снова – бац! – она уже на берегу озера, едва успев увидеть опадающий с неба гигантский тромб воды. При этом её снесло ударной волной и, поднимаясь средь расшвырянных водорослей и камней, она принялась звать на помощь Сашу и Семёна. Дальше были выстрелы Семёна и, несущийся к ней, не разбирая дороги Саша. Она поняла, что, наконец, дома. Вот и всё. Впрочем, нет – не всё. Была ещё надпись на одном из деревянных идолов:
«ZORTZI».
Об этом она тоже рассказала, в первую очередь Семёну. Теперь он был вместо профессора – ему и решать.
Наступила пауза. Каждый переживал рассказ Люды по-своему. Саша гладил девушку по голове и мечтательно смотрел на звёзды, представляя их будущую счастливую семейную жизнь. Семён ворошил палкой угли в костре и задумчиво смотрел на огонь, анализируя в уме только что прослушанный рассказ его подруги. Он понимал, что все ждут от него хоть какой-нибудь вразумительной ремарки или более-менее научного объяснения происшедшему с девушкой.
- Как думаешь, Сёма, тот Ерёма, что оказался Игорем, был точно тем же, что и у Саши на Курской дуге и у дяди Васи в штабе маршала Нея? Это он один путешествует из эпохи в эпоху, или его разные ипостаси?
- Ты имеешь в виду, что он – это одна общая сущность в виде лётчика, а образы в разных временах – это некие телесные оболочки, живущие в своём времени?
- Что-то в этом роде, - неуверенно подтвердила девушка. – У Саши в 1943-м году он был самим собой; у дяди Васи в 1812-м уже курьером императора; у меня в 1223-м – ратным воином князя Ярослава Всеволодовича. Кто эти лётчики на самом деле, или, точнее – кто те люди, живущие каждый в своём времени?
Семён надолго задумался и, подкидывая ветки в костёр, отхлебнул кофе, который Люда сварила в честь их встречи. Теперь беречь его не имело смысла: любимый напиток Василия Михайловича отныне принадлежал всей команде, и они хотели его поскорее выпить, чтобы лишний раз он не напоминал о трагедии.
Так и сидели они до самой глубокой ночи у тлеющего костра. Спать не хотелось. Радость встречи и печаль за профессора перемешивались между собой, а они всё говорили и говорили.
Однако у Губы были совсем иные планы…
********
Воняло мочой и гнилыми яйцами. Этой ночью Губа спал в кустах, отдельно от остальных членов команды, и обмочился прямо под себя в спальный мешок. Ему снились кошмары.
Уйдя вчера вечером с ружьём проверять капканы, он уже знал, что будет делать дальше. В группе он чужой. Ну, что ж…тем хуже для них. Он больше не будет идти у них на поводу, словно марионетка в руках кукловода. Не считая Семёна, он оставался самым опытным в их поредевшей команде. Они ещё пожалеют, что начали брезговать его обществом: он и без них справится. Он будет находиться рядом, идти параллельно с ними, спать недалеко от них, но в контакты с ними не вступать, во всяком случае, до той поры, пока Семён не выведет их к границе купола. Они не будут даже подозревать о его незримом присутствии рядом с ними. Пусть считают, что он ушёл от них, обидевшись на их к нему предвзятое отношение. А он-то уж точно не пропадёт: навыки выживания у него на порядок выше, чем у этого мальчишки с его смазливой девкой. Пусть попробуют обойтись без него и его капканов: ружьё тоже находится при нём – а это уже минус одна огнестрельная единица для них, если произойдёт что-то из ряда вон выходящее, например нападение.
Так он и поступил.
Вернувшись к костру, он, якобы в знак примирения положил у ног Люды тушку дикого зайца из капкана и вызвался дежурить этой ночью первым. Никто ничего не заподозрил. Зайца освежевали и оставили на утро, чтобы, позавтракав, тут же выдвинуться в путь: как говорил Семён – бежать из этого чёртового треугольника без оглядки.
Когда все уснули, фотограф, собрав необходимое и захватив патроны, покинул лагерь.
Отдаляясь и путая следы, он, тем не менее, знал их дальнейший разработанный маршрут, и был уверен, что не потеряет их след все оставшиеся дни. Он будет продвигаться сзади вслед за ними по их же собственным следам. Всё просто. Костёр разводить будет днём, подальше от них, чтобы не обнаруживать своего присутствия, а затем догонять их – благо с ними баба, и идти быстро они не смогут.
Таковы были его планы.
Потом он уснул под утро и ему снились кошмары - от этого, собственно говоря, и обмочился. Проснулся от запаха и мокрого мешка.
Пока над костром сушилась одежда и вывернутый наизнанку мешок, он выпил сто грамм спирта и, завтракая, принялся вспоминать, что же ему такое приснилось, отчего он потерял контроль над мочевым пузырём. Такого раньше за ним не наблюдалось, разве что в раннем детстве. Что это было? Расплывчатые видения теснились у него в голове, но тут же, распадаясь, покидали мозговые клетки навсегда. Что-то эфемерное, похожее на стискивающие скобы капкана, сжимающие затылок. Даже сейчас, пытаясь вспомнить, он покрывался мурашками, и дрожь пробирала всё его тело. Какие-то образы чудовищных монстров, какие-то сгустки щупалец, проникающие в его сущность, и… этот голос.
Губа вспомнил его, и едва не выронил кружку из рук. Голос казался знакомым, словно он его когда-то уже слышал. Надо полагать, этот голос разговаривал с ним во сне. Нужно вспомнить – о чём именно…
Голос в его сознании прошептал,… нет – прошелестел:
- Я сущность. Я есть ты. Я воссоздался из темноты космоса и, подобно птице-ястребу, вознёсся в твоём сознании. Задай вопрос. Я – это ты… поговори со мной. Задай вопрос, задай вопрос, задай вопрос…
Скулы свело судорогой и челюсти пришли в движение сами, независимо от его желания и, вопреки его хотению. Повинуясь голосу, Губа, с натугой разжимая зубы, процедил:
- Кто ты? – звук собственной речи не дошёл до его сознания, но со стороны он прозвучал как страдальческий шёпот, доносящийся ночью из-под одеяла.
- Я есть ты, - снова прозвучало в голове. Сознание выдало Губе на-гора информацию: голос был его собственным, но искажённый какими-то помехами, пробивающимися, словно через параболическую антенну радиоустановки. Электромагнитные волны статики пронизывали фразы, однако разобрать их было легко, как будто он сам их и произносил. По большому счёту, это напоминало диалог самим с собою, только в двух различных ипостасях раздвоения личности: и один из говоривших находился вне внутреннего сознания – где-то, скорее всего, в ином измерении.
Шизофрения в чистом её виде, если по-научному.
- Задай вопрос, - голос, казалось, впитывался в сознание как вода в губку.
И он ему подчинился.
- Ты – это я? – губы шевелились сами собой, независимо от желания фотографа. Он ничего не чувствовал, только лежал у муравейника и в неге слушал внутри себя свой же диалог. Ближайшие насекомые уже начали путешествовать по его руке.
- Я есть ты. Птица разума в полёте души твоей. Я ястреб. Идея твоего существования. Мы вместе во плоти.
- Как мне тебя называть?
- Называй меня ГРОССМЕЙСТЕР. Я есть ты, и я есть число «ZORTZI».
- Что это?
- Число «ВОСЕМЬ».
В сознание Губы тут же выплеснулось воспоминание о недавнем разговоре у костра, когда девка рассказывала о своих похождениях в 13-м веке. Тогда она тоже упомянула это слово «zortzi», которое увидела вырезанным на одном из истуканов. Она сказала, что профессор говорил о некоем языке эускади (надо же – запомнил…). Язык давно утерян, и сейчас на планете едва ли найдётся пара-тройка лингвистов, способных расшифровать его.
Воспоминание исчезло, прерванное голосом:
- Теперь, ты и я – мы вместе. Я твоя сущность. Я – ястреб души твоей. Задай вопрос. Без вопроса, я не имею доступа к сущности твоей. Задай – задай – задай…
- Хо-ро-шо-о!!! – вскричал Губа (опять же мысленно), подтянув руку и схватившись за виски. По голове будто били молотом. Насекомые на руке бросились врассыпную за шиворот и начали отчаянно кусать всё тело.
- Ты и есть Хозяин Байкала, о котором мы все думали?
- Я ГРОССМЕЙСТЕР! Но и Он тоже. Задай вопрос.
- Если ты это я, то я теперь твоя сущность?
- Не ты моя, а я твоя. Мы вместе.
- И ты всё время отныне будешь со мной? Внутри меня?
- Только во снах. Когда ты будешь засыпать, я буду в тебе, как парящий ястреб души. Мы будем вместе. Задай вопрос.
- Что ты хочешь от меня?
- Задай правильный вопрос.
Видения начали менять очертания, и голос становился едва слышимым от помех.
- Что я должен делать? – поправился Губа.
- Слушать меня. Отныне мы вместе. Ты и я. Сущность и идея. Плоть и высший разум. Тело и эфир в пространстве. Я – ТАПРОБАН. Теперь и ты – сущность Тапробана. Мы вместе. Я вернусь. Ожидай меня.
…Помехи заглушили голос и фотограф начал двигаться.
Открылись глаза. Он шумно вздохнул, и тут же подскочил испуганный, ничего не помня и ничего не понимая. Память наглухо заблокировала только что произошедший внутри себя диалог, и Губа абсолютно не понял, как он оказался рукой в муравейнике. Насекомые, привлечённые не выветрившимся запахом мочи облепили всё его тело, и, срывая по пути одежду, он бросился в выступающий залив озера, видневшийся за деревьями. Странно, однако: вчера он его не видел.
Со всего размаху врезавшись в воду, он принялся кататься в прибрежном иле, вопя от укусов. Обжигающая боль полностью привела его в чувство, и по истечении нескольких минут, он, опухший и покусанный, вернулся к своим вещам у костра. Что это было? Он что, терял сознание?
Голова гудела, словно в ней поработал сельскохозяйственный комбайн. Смутное чувство чего-то зловещего и нехорошего, произошедшего с ним, не давало покоя. Что-то жуткое и дотоле неведомое обволокло его со всех сторон. Воздух вокруг был пропитан страхом и неизвестностью. Сколько он пробыл в отключке? Возможно, более десяти минут, иначе бы муравьи его так не облепили. Хорошо, что он с собой прихватил из аптечки йод и какую-то мазь от аллергии. Обмазавшись, где смог достать, он присел и принялся собирать вещи: к вечеру он нагонит остальных, идя по их следам. Остановятся они – остановится и он в полукилометре от их лагеря. Там и переночует.
Но что-то ему подсказывало, что ночь для него во сне будет не совсем спокойной.
Губа с испугом осознал, что побоится заснуть.
********
- Да уж…- почесал затылок Семён. – Многовато он прихватил с собой, прежде чем совершил побег в стиле Золушки из замка. Смысл был ему от нас удаляться?
- Ну, ты же видел, каким он постепенно становился в последнее время, - не то утвердительно, не то вопросительно констатировал Саша.
- Он таким не стал, - ответила Люда. – Он таким был всегда. – Она сделала ударение на двух словах, разливая по кружкам дымящийся кофе. – Воспользовался случаем, и сгинул. У меня из аптечки исчезли медикаменты, бинты, вата, мазь от аллергии.
Они сидели у костра, завтракая и готовясь к дневному переходу вдоль озера, вниз – на юг. Когда Губа не разбудил Сашу в два час ночи менять дежурство, парень сам проснулся и, отдежурив до шести утра, разбудил Семёна. Затем проснулась Люда, и они обнаружили пропажу личных вещей фотографа, а так же кое-чего из общей поклажи. Но настоящим эмоциональным ударом было отсутствие большого количества патронов. Семён ещё не пересчитывал остаток, однако, вывод сам по себе напрашивался неутешительный. Сразу сделали заключение: судя по всему, Губа покинул лагерь в районе полуночи, поэтому Семён и вспомнил Золушку – та тоже сбежала от принца в двенадцать ночи.
Вдоль берега они шли до самого вечера, делая кратковременные привалы в тени нависавших над водой деревьев. Идти было довольно трудно, поскольку берег имел структуру известняковых пород, сухой глины и слежавшегося годами песка. В озере плескался омуль, ныряли нерпы, то тут, то там из воды показывались головы водяных змей, в притоках раздавалось забавное щёлканье бобровых челюстей, над головами парили птицы, и повсеместное кваканье лягушек приводило Люду в благостное умиротворение.
Судя по шагомеру, к вечеру они прошли чуть более двенадцати километров – и это ещё хорошо, так как прибрежная зона постоянно пересекалась мелкими притоками, болтами и омутами. Вконец уставшие, они, наконец, остановились лишь тогда, когда на небе в тусклой синеве появились первые звёзды.
Люда плюхнулась на первое попавшееся поваленное дерево и принялась раскладывать жалкую посуду – всё, что осталось в сумках. Саша поспешил развести костёр, а Семён занялся двумя утками, которых они дробью подстрелили по пути. Отсутствие капканов пока не ощущалось: живности было много, а что ждало их впереди – од-ному Богу известно.
…Или Хозяину Байкала.
Кому как.
Поужинав одной уткой (вторую оставили на обед следующего дня), все трое расположились у костра, готовясь к ночёвке. Чтобы экономить силы, приходилось дежурить всем: хотя бы по три часа мужчинам, и два часа Людмиле. Первой должна бодрствовать именно она – с одиннадцати до часу ночи; затем до четырёх Саша, и до семи Семён. Восьмичасовой сон необходим был как воздух – без отдыха организма они далеко не продвинутся.
Ещё какое-то время они обсуждали схему строительства плота, затем уснули оба кроме девушки. Люда сидела в ногах Саши с пистолетом наготове, прислушиваясь к любому шороху со стороны леса и озера.
Прав Семён: на плоту будет быстрее и безопаснее. До обеда они его построят, и поплывут вдоль берега на юг.
Теперь к угрозе Хозяина Байкала присоединилась опасность встречи с фотографом, по всей видимости – уже с безумцем.
Такие дела.
********
На Байкале вечер тянется долго, а ночь наступает быстро.
Губу со всех сторон окружала глухая стена леса, лишь кое-где с проблесками водной глади, сверкающей под луной среди деревьев. Вначале он не мог понять, что его побеспокоило. Настроив восприятие на своё непосредственное окружение, Губа тут же уловил какое-то призрачное напряжение, окутавшее его словно коконом гусеницы. Воздух в пределе протянутой руки сгустился и стал похож на вязкую тягучую субстанцию, будто в кисель воткнули вилку – причём вилкой был он сам. В его глазах появилось отстранённое выражение, и они как будто обволоклись поволокой: это была стадия, непосредственно предшествующая остекленевшему взгляду ходячих зомби.
Он уловил какое-то движение. Кто-то или что-то пробиралось сквозь густой подлесок: во всяком случае так ему показалось.
- Задай вопрос…- прошелестело в голове, словно звук опавшей листвы. - Я ястреб души твоей. Я здесь. В тебе. Задай вопрос.
Как и в прошлый раз, челюсти пришли в движение сами собой, и из его гортани послышались собственные слова:
- Это ты, Гроссмейстер?
- Да. Я твоя сущность. Я ястреб в полёте твоей души. Мы вместе.
- Почему ты не пришёл ко мне во сне, как и обещал?
- Только тебе дана возможность видеть мою сущность. Для остальных я невидим. Я – Тапробан. Сейчас я в тебе, а то, что созерцаешь ты – одна из моих сущностей. Я многолик, но я бестелесный. Я – космическая материя, вселившаяся в твою плоть. Ты моя оболочка. Я ястреб души твоей. Задай вопрос.
- Зачем ты уничтожил бурятов и профессора, Гроссмейстер?
- Я играю. Они мне мешали. Задай вопрос.
- Зачем я тебе нужен?
- Ты моя оболочка. С помощью тебя мы избавимся от ещё одного участника игры. Задай вопрос.
- От кого? – он, казалось, даже не удивился, и впервые прислушался более усердно, вытирая рукавом глаза. Он был опустошён, парализован чужой волей, попавшей в его собственный разум. Кокон. Губа сейчас был вместилищем, неким «футляром» для инородной начинки, однако, подобрался, услышав слова о следующем «участнике игры».
- Выбери сам. У тебя есть возможность – я дарую её тебе. Кого ты хочешь убрать из команды?
- Девку! – с каким-то остервенением тут же выкрикнул фотограф в триумфе. Это был его шанс. – Только девку!
Его мозг отказывался понимать, что сейчас, именно в эту минуту он подписывает смертный приговор девушке, которую ненавидел даже больше чем Семёна. Она отказала ему в его потугах овладеть ею. Она оскорбляла и презрительно общалась с ним всё время, пока проходила экспедиция. Особист в Нижнеангарске ошибался на её счёт, что она отдастся Губе при первом же его порыве. Крепкая оказалась, стерва. Недоступная. Так пусть умрёт первой из их троицы…
Губа решился.
- Задай вопрос. Ты моя сущность. Я ястреб души твоей. – Голос по-прежнему вкрадчиво шелестел.
- Остальные двое умрут позже?
- Когда придёт время. Когда мне наскучит играть.
- Я согласен! – теперь Губа почти кричал от охватившего его азарта. Эта стерва умрёт первой!
Однако видение над кустами постепенно начало расползаться, принимая очертания вязкого тумана. В голове послышались статические помехи – голос растворялся в пустоте.
-Задай вопрос, - уже издалека в самом себе услышал обладатель телесной оболочки.
- Что такое Тапробан?
- Узнаешь позже. Задай правильный вопрос.
- Что я должен делать? – Губа в отчаянии пытался удержать космический эфир в своём мозгу. Теперь ему даже было немного жаль, что Гроссмейстер покидает его. Страх прошёл в тот момент, когда Хозяин Байкала (или кто он там) предложил ему на выбор следующую жертву: в тот момент Губа понял, что они с Гроссмейстером заодно, и бояться его не следует. Но теперь эта эфемерная сущность покидала его.
- Что я должен делать? – вторично прокричал Губа, не понимая, кричит он сам, или это его собственный голос внутри сознания.
- Убить. Завтра. Пробраться ночью в лагерь и задушить.
- А что будет со мной? – после короткого мига восторга, всё же спросил Губа. – Меня ты тоже, в конце концов, убьёшь, когда наиграешься?
- Ты будешь жить. Ты мне нужен. Я внутри тебя. Ты и я – мы вместе…
Голос постепенно удалялся, и, внезапно оборвавшись на полуслове, исчез окончательно.
Ещё несколько минут фотограф находился в состоянии транса, затем видения пропали, он глубоко вдохнул свежий ночной воздух, и с удивлением осмотрелся вокруг себя.
«Я - Zortzi» - последнее, что он услышал внутри своей черепной коробки. «Я есть число восемь. Я – Тапробан».
…И всё. Наступила тишина.
Губа испытал тотальный страх перед неизвестностью.
Кое-как поспав этой ночью, он уже на рассвете двинулся в путь, желая посмотреть издалека, что делается в лагере его недоброжелателей. Каково же было его удивление, когда вместо ещё спящих путешественников, он обнаружил опустевшую покинутую стоянку, видимо оставленную ещё вчера днём. Тут и там виднелись следы работы над плотом: подрубленные и сваленные остатки не слишком толстых ветвей и брёвен, обрывки верёвок и потёки расплавленной на костре смолы. Если его противники соорудили плот, то теперь и передвигаться по воде они смогут в два, а то и в три раза быстрее, нежели он по суше. Бесчисленные притоки рек создавали вдоль берега озера какое-то подобие течения, и оно как раз было направлено в южную точку окончания озера – туда, куда и стремились оставшиеся в живых из его группы. Однако, что теперь делать ему самому? Поскольку, надо полагать, они отплыли вчера днём, то опередили его километров на тридцать – сорок, а такое расстояние он не преодолеет по суше и за два дня. Ситуация оказалась патовой, как сказал бы любой шахматист.
Фотографа резануло болью в висках.
«Гроссмейстер…»
- Задай вопрос, - тут же услышал он внутренний голос, похожий на шелест осенней листвы.
- Мне нужно их догнать. Они построили плот и двигаются впереди меня по воде, обгоняя почти на день.
Удивительно! Он не испугался голоса. Он смог его вызвать. Сам! Теперь его беседа с чужеродным Разумом внутри себя не представлялась такой кошмарной участью, наводившей ужас при первом диалоге, что пришлось даже обмочиться во сне. И ещё удивительнее – не пришлось даже дожидаться ночи, пока он заснёт, и к нему придут видения. Стоило ему вспомнить о Гроссмейстере, как голос возник в нём сам собою. Это что выходит? Он может вызывать инородный Разум и общаться с ним в любое время дня и ночи, лишь произнеся слово «Гроссмейстер», как некий код? Что-то вроде пароля или голосовой зашифрованной фразы? Получается, что не только он сам находится в зависимости от его нового Хозяина, но и тот зависим от его собственных желаний, стоит только позвать, как джина из лампы Аладдина – с той лишь разницей, что никакую лампу тереть не нужно.
- Гроссмейстер… - проверил он сам себя, надеясь, что не ошибся, и его предположения верны.
- Задай вопрос, - тут же откликнулся шелестящий вкрадчивый голос. – Я ястреб души твоей. Мы вместе.
- Как я их настигну?
Последовала секундная пауза, затем голос отчётливо произнёс в мозгу:
- Мы настигнем их вместе. Ты и я.
Помехи заглушили сознание, и сквозь статику Губа услышал:
- Я zortzi. Я – Тапробан. Следуй за мной.
И подобно безвольному манекену Губа сделал шаг.
********
Они плыли на плоту второй день, на протяжении которого Семён беспрестанно продолжал размышлять о следующей стадии их продвижения на юг. Мысли об этом не давали ему покоя, доводя почти до исступления. Весь вчерашний день они плыли по озеру, таким образом, преодолев почти сорок километров своего заново разработанного маршрута. Никто не попадался. Ни рыбаков, ни охотников за пушниной, никого – эти места цивилизация обошла стороной из-за их дурной славы. Под его покровительством – если это можно было так назвать – теперь находилась девушка и его младший друг, и он понимал, что отныне несёт ответственность за их безопасность, хотя каждый из них мог постоять за себя не хуже его самого. Однако теперь начальником развалившейся и потерпевшей крах экспедиции был он сам, и после смерти Василия Михайловича только он отвечал за её конечный исход и их благополучное возвращение на Большую землю.
К вечеру они пристали к выступающему небольшому мысу. Весь берег порос камышом, и трудно было найти подходящее место, чтоб и полянка была удобной, и плот оставался в пределах видимости. На всём протяжении водного пути, их плавучее средство, изготовленное на скорую руку, оказалось на удивление устойчивым и малопротекающим. Во время передвижения по водной глади, Саша сменял Семёна в браздах правления шестом, а Семён сменял его на весле, которое так кстати пригодилось. Люда в управлении плотом участия не принимала, занимаясь кухонными, или прочими хозяйственными делами: свежевала подстреленных уток, штопала изношенную одежду; один раз даже попыталась по ходу движения порыбачить, и, о чудо! – поймала двух вполне жирных омулей. Еды пока хватало. Пристав к камышам, Саша тотчас занялся костром и расчисткой поляны для ночлега. Люда набирала в котелки воду и потрошила рыбу. Первый её улов за время экспедиции! Семён пошёл на разведку, обследуя территорию вокруг них: он хотел быть уверенным в безопасности ночёвки, да и Губа ему никак не давал покоя. Что могло быть у фотографа на уме с тех пор, как он пренебрёг их обществом, оставалось только гадать. Идёт ли он по их следу, или всё же избрал иной, собственный маршрут выхода из зоны отчуждения? Хорошо, что они соорудили плот и двигаются теперь значительно быстрее, но кто даст гарантию, что Губа не сможет появиться в поле их видимости любую минуту? Мужик он дюжий, и такому как он было вполне под силу связать между собой три длинных бревна – вполне хватило бы место одному человеку с вещами. Семён всё время, по мере их продвижения, осматривал в окуляр бинокля водную гладь, оставляемую за собой, но преследования не заметил, что не мешало ему проверить место ещё раз.
В какую же игру играет этот неведомый Хозяин озера?
Ночь настала быстро, как и положено в данной климатической зоне. Звёзды засияли, и в лагере наступила тишина.
********
Николай Губа смотрел на отблески их костра, находясь всего в двухстах метрах от расположения лагерной ночёвки своих недругов. Прикрытый стеной вековых деревьев, он созерцал идиллическую картину спокойствия своих недавних коллег по маршруту с затаённой завистью и злобой. Ничего. Скоро им предстоит почувствовать всю его силу и мощь, сдобренную настоящим, внеземным Разумом его теперь уже друга Гроссмейстера, поскольку, Гроссмейстер – он же и Хозяин Байкала – был теперь в нём, говорил внутри него, и руководил всеми его мыслями.
…Ещё несколько минут назад фотограф находился за сорок километров от их лагеря, отделённый от путешественников гладью озера и непроходимым пологом леса. Но потом, следуя указаниям внутреннего голоса, он закрыл глаза, глубоко вдохнул воздух, и… провалился в пустоту. Его понесло сквозь пространство – его самого, или его сущность – не важно, главное, что это было мгновенно и безболезненно. Бац! – щелчок – и ты на месте.
Придя несколько минут назад в себя и увидев, что находится совсем в иной местности, он не особенно удивился, предполагая подобный исход погони ещё заранее - тогда, когда голос внутри пообещал помочь. Гроссмейстер обладал, надо полагать, поистине неограниченным запасом перемещения в любом пространстве – щёлкни только пальцем. Или что-то в этом роде.
- Где я?
Губа общался теперь со своим Хозяином почти на равных.
- Возле лагеря своих друзей. Задай вопрос. – Голос как всегда отдавал шелестом листвы и был едва различим сквозь пробивающиеся извне электромагнитные помехи.
- Как я преодолел это расстояние, ведь до них было едва ли не полсотни километров продвижения на плоту?
- Сорок один километр, четыреста восемь метров, двадцать два сантиметра до костра, если быть точным, - прошелестел голос. – Задай вопрос.
- Каким образом ты меня сюда перенёс? Телепортация?
- Я ястреб в душе твоей. Я взял тебя с собой. Задай правильный вопрос.
- Я должен убить эту сопливую деваху?
- Да. Если тебе это интересно.
- Ещё как! Что я должен делать?
- Мы вместе. Ты и я. Ты моя сущность. Я играю, и она лишняя теперь фигура. Я делаю следующий ход. Я - Тапробан!
- А конкретнее! – не выдержал Губа столь возвышенной патетики.
- Дождись её дежурства под утро. Она будет дежурить последней.
- А-а, понял! – восхищённо улыбнулся сам себе будущий убийца. – Я её задушу.
- Ты – Тапробан, как и я.
Фотограф в предвкушении облизнул пересохшие от возбуждения губы. Сейчас он стоял и смотрел на не очень-то далёкий от него костёр. Повинуясь голосу, он приблизился на пару десятков метров, стараясь не шуметь, и осторожно выбрал позицию для будущего нападения. Скорее всего, девка, сменив напарника, усядется на этом же месте, и когда тот, уставший снова заснёт, он, фотограф, начнёт действовать. Так учил его Гроссмейстер. Легко представить, в сколь приятном расположении духа он сейчас находился.
Так и произошло. Спустя час или около того, юнец наклонился к подруге и осторожно разбудил её. Губа видел, как он перед этим уже клевал носом и не мог бороться с сонливой усталостью, накопившейся за последние дни.
Фотограф терпеливо ждал. Он совершенно утратил всякое чувство времени, поглощённый лишь мыслями о неминуемой мести.
Они о чём-то тихо переговорили, чтоб не разбудить друга, поцеловались и, подкинув веток в костёр, влюблённый Ромэо завернулся, наконец, в спальный мешок. Семён даже не пошевелился. Всё это Губа, затаив дыхание, наблюдал в двадцати метрах от освещённого огнём круга.
Люда меж тем протёрла глаза влажным полотенцем, обошла по периметру вокруг костра и, ничего подозрительного не заметив, присела на то же место, вытащив пистолет и положив его на колени. Сашино ружьё лежало рядом с его спальным мешком. Вроде всё тихо и спокойно: через час начнёт едва заметно светать, а стало быть, спать друзьям можно ещё около двух часов. Она сварит кофе, сделает подобие бутербродов, они проснутся, позавтракают, и снова на плоту двинутся вниз, вдоль береговой линии – к оконечности Баргузинского треугольника, к границе купола, к цивилизации.
…Так думала девушка, смотря задумчивым взглядом на искры костра и прислушиваясь к ночным лесным звукам. Скоро рассвет.
Прождав ещё минут двадцать и видя, что в лагере по-прежнему тихо, Губа начал действовать.
…Девушка не успела ничего осознать. Боль, как известно, это совсем другое измерение, где не действуют знакомые человеку законы. Ей внезапно стало неизмеримо больно. Инстинктивно дёрнувшись, она вдруг почувствовала резкий, саднящий спазм в области шеи, лишивший её возможности вдохнуть всей грудью живительный воздух или крикнуть в ужасном отчаянии. Губа ладонью зажал девушке рот, а потом другой рукой стиснул горло под самым подбородком, пережимая сонную артерию и перекрывая путь крови к головному мозгу. Так бывает, когда задыхаешься под водой, но тут были жестокие руки. Люда отчаянно вырывалась, но пальцы у Губы были настолько сильные, что он без труда давил ими грецкие орехи – что уж говорить о нежных позвонках какой-то девицы. И всё это происходило в зловещей тишине: ни вздоха, ни малейшего треска подвернувшихся под конвульсивно дёргавшиеся ноги веток. Минута дел – и готово.
Слёзы вдруг проступили у неё на глазах. В голове, как это всегда бывает перед смертью, вдруг неуместно, за секунду пронеслись последние события её короткой жизни: смерть мужа на космодроме Байконур, экспедиция, 13-й век с Устиньей и старухой, возвращение, гибель дяди Васи и… Саша. Беззаветная, всепоглощающая любовь к этому чистому, доброму, почти ещё юноше. Ох, как она его любила! Как мечтала завести с ним детей – мальчика и девочку. Как мечтали они вместе поселиться на берегу Чёрного моря в домике профессора…
Но теперь всё. Теперь конец. Вечность в царстве тьмы, готовая поглотить её навсегда.
«Молюсь за тебя, Сашенька. Прощай, любимый»!
Она задохнулась, дёрнулась последний раз и лишь протянула руку по направлению к любимому, будто прощаясь с ним. Тусклый, уже умирающий взгляд переместился к спальному мешку Саши, замер на нём, и уже в небытие губы её как бы прошептали: «Люблю тебя…».
Мольба была в этих красивых и любящих глазах. Несбывшиеся надежды. Оборвавшаяся счастливая жизнь и не свершившееся рождение ребёнка. Их с Сашей ребёнка. А ещё – любовь на краю пропасти, любовь в двух шагах от смерти.
Взгляд послал последний поцелуй…
И девушка умерла.
Небо взирало на неё с тем же равнодушием, с каким сама Люда смотрела в него своими пустыми, мёртвыми глазами.
Последняя слеза скатилась к воротнику куртки, блеснула на миг, и застыла навсегда.
********
Убийца дождался, когда тело девушки обмякнет, перестав биться в конвульсиях, после чего аккуратно и тихо уложил его на землю: не хрустнуло ни веточки. Затем он так же осторожно оттащил труп к ближайшему дереву, подальше от спального мешка её друга: тот мог во сне, поворачиваясь, увидеть сквозь дрёму безвольное тело и тут же поднять тревогу в тот момент, когда он, Губа, ещё не успеет скрыться на безопасное расстояние. Пока он оттаскивал мёртвое уже тело, голова девушки моталась из стороны в сторону, натыкаясь на сучки, норки мелких грызунов и торчащие из земли камни. Уложив труп девушки, и бросив взгляд через плечо на костёр, Губа удостоверился, что всё произошло тихо, по плану, без сучка и задоринки: оба спящих друга даже не пошевелились – их глубокий сон после тяжёлого дня был убийце как нельзя кстати. Ему вдруг отчаянно захотелось сделать что-нибудь ещё.
Подойдя бесшумно к спящим, он скинул с плеча ружьё, прицелился в Семёна… однако курок не спустил. Указаний от Гроссмейстера не было, да и рано ещё. Пускай пока живут. Немного. Пусть этот сукин сын, возомнивший себя главой экспедиции, сначала подведёт их к границе купола, а потом уж и…
Только тут фотограф обратил внимание на едва ощутимый вибрирующий воздух вокруг себя, словно в досягаемости его ощущений начали носиться в пространстве волны электрических разрядов. Над берегом озера с земли начали подниматься какие-то испарения и необычайное свечение, похожее на сполохи северного сияния у него в Сибири. Люминесценция, переливаясь всеми цветами радуги, обволокла прибрежную территорию, и Губа, повинуясь внезапному необъяснимому порыву, оставив труп, двинулся как сомнамбула к этому зовущему свету.
Сполохи водяного сияния обволокли его тело подобно шёлковой паутине и, теряя контроль, а вместе с ним и ощущение реальности, безумец, расставив руки и задрав голову с открытым в блаженном крике ртом, бросился в пелену светящегося тумана.
…Там его и поглотила очередная червоточина, закружив в круговороте временного портала. Ружьё висело у него через плечо, десяток прихваченных с собой патронов находились в кармане, одет он был в куртку-ветровку, брезентовые брюки, и обут был в те же армейские ботинки на шнуровке – с тем и отправился в неизвестность, покоряя пространство и зигзаги времени. Тело вместе с одеждой дематериализовалось, разложилось на нейтроны и, со скоростью выше световой, в миллионную долю секунды испарилось, уносясь в бесконечность. Как физическая величина – Николай Губа, фотограф и убийца Люды – перестал существовать в этом мире, а вместе с ним и его внутренний Гроссмейстер.
Ударная волна прошла над поляной, разметав костёр и подбросив вверх спальные мешки. Откуда-то сверху, из сереющего предрассветного неба, ломая ветки близстоящих деревьев, на пустой девушкин спальный мешок свалился закрученный огромный бивень мамонта, и чуть поодаль – древнее копьё с заострённым кремневым наконечником.
Расшвыряв всё вокруг, смерч унёсся к берегу озера, закрутив внутри себя люминесцирующее сияние, затем, издав хлопок, скрылся в глубине, образовав некое подобие мыльного пузыря.
Оба друга, ошеломлённые коллапсом разбушевавшейся природы вскочили на ноги и уставились на предметы палеолита, упавшие, что называется, с небес.
Первым их вопросом спросонья был: где Люда?
********
…Тело девушки они нашли спустя несколько минут.
Не имеет смысла описывать душевное состояние Саши – оно было подобно своей собственной смерти, граничащей с безумием. Не шевелясь, он пролежал возле трупа весь день до темноты. Уже солнце закатилось, быстро наступала байкальская ночь, от прогретой за день почвы шёл сухой пар, зажглись особенной величины и яркости звёзды Млечного пути, на горизонте поверх лесного массива разлилось зарево причудливых огней очередных сполохов магнитных бурь, а он всё лежал. Лежал на её, опустевшем теперь спальном мешке, и, очевидно, пытался определить своё место во Вселенной: не то в аду, не то ещё на белом свете…
Семён не мешал своему другу в его горе. Бесполезны были теперь слова утешения. Он и так понимал, что Сашу сейчас этим не проймёшь – да и зачем? Боль утраты, просто-таки катастрофическое чувство безысходности накрыло его с головой, так же как и самого Сашу. Переутомлённый и взорвавшийся от ярости мозг генерировал миллионы решений и неожиданных выходов из сложившейся ситуации – но всё было не то. Не готов он был к подобному трагическому исходу. Всё произошло настолько глупо и тривиально, что хотелось выть от бессилия. Выть, как голодный волк на взошедшую луну. Как он мог допустить такое? Как они вообще могли оставить дежурить Люду в одиночестве, зная, что Губа, полный мести, обретается где-то рядом с их лагерем? Да пусть они хоть трижды были не выспавшимися, пусть хоть замертво валились от усталости, пусть хоть падали от истощения – но, Люда!..
Она не должна была дежурить! Не должна, и точка! Он был в не менее потерянном состоянии, как и его младший товарищ, но знал одно: это был Губа. Тут двух мнений быть не могло.
Саша находился ступоре. От боли, душевной и терзаемой, он ничего перед собой не видел и едва ли сейчас осознавал, где в данный момент находится. Едва начало смеркаться, Семён перетащил костёр ближе к дереву и укрыл друга одеялом. Саша плакал, плакал и Семён – скупо и незаметно. Он намеренно не заговаривал и не отвлекал бедного парня в течение дня. Да и что он мог сказать? Соболезнования здесь не-уместны, поскольку трагедия коснулась их обоих. Они потеряли единственного не защищённого от всех невзгод своего члена команды: хрупкую, нежную, весёлую, никогда не хнычущую по пустякам, свою любимицу и любимую всеми, за исключением этого мерзкого маньяка, до которого, поклявшись самому себе, Семён теперь до-берётся, чего бы это ему не стоило – хоть ценой собственной жизни. Отныне это будет его целью на все оставшиеся дни, отведённые ему Создателем.
Если смерть бурятов и профессора были чисто природным явлением – не без помощи, конечно, Хозяина Байкала, - то смерть их подруги целиком лежала на этом свихнувшемся безумце, изверге, душителе и любителе капканов. Скупые слёзы не давали никакой жалости к убийце: он отомстит! Непременно. Попадись только тот ему в руки. Отважная девушка заслуживала сей акт возмездия.
Семён сквозь пелену слёз посмотрел на своего притихшего друга, свернувшегося калачиком рядом с телом убитой. Тихо вздохнул и подкинул в костёр несколько веток. Есть не хотелось. Весь день он только и делал, что ходил обескураженный кругами вокруг поляны, и тихо, не настойчиво подсовывал миску с горячим бульоном ближе к Саше. Тот не шевелился и тихо плакал.
Следов отступления Семён не заметил. Было ощущение, что убийца провалился сквозь землю или внезапно улетел в небеса. Метрах в ста от поляны Семён обнаружил рюкзак, спальный мешок Губы, и кое-какие его вещи. Ни ружья, ни его самого…
Что произошло, после того, как он расправился с девушкой?
Семён не забыл, каким именно образом они с Сашей проснулись. Внезапный шквал вихря и ударная волна, разметавшая их стоянку…
Это было чертовски похоже на симптомы появления прошлых червоточин, при которых они затем обязательно обнаруживали одинаковых мёртвых лётчиков. Но сколько он не лазил вокруг, ничего похожего так и не нашёл. Обескураживало ещё и то, что во время ударной волны, откуда-то с высоты над деревьями, к ним на поляну свалился огромный бивень мамонта, который всё ещё продолжает валяться в стороне от костра – Семён его пока не осматривал – не до того было. А в том, что это был, несомненно, бивень мамонта, он нисколько не сомневался. Толстый, просто гигантский, с характерным завитком кверху окончания – таких наглядных признаков у современных слонов попросту не могло быть. Семён хорошо знал эпоху палеолита и конец неогена в целом, чтобы ошибаться. А ещё это копьё… Кремневый, грубо обтёсанный наконечник с явными признаками ещё неумелой до конца руки. Что, как не орудие охоты неандертальцев на того же мамонта? Теперь Семён тщательно осмотрел и то и другое, еле приподняв край бивня и подвинув в сторону – настолько тот был тяжёл. Даже старшеклассник бы отличил характерные особенности данных «гостей», появившихся в современном мире ниоткуда. И то, и то, по мнению Семёна, датировалось никак не менее ста тысяч лет назад, ведь неандертальцы и мамонты как раз в этот промежуток времени и населяли нашу планету. И если это была не червоточина, то тогда, чёрт подери, что же это было на самом деле?
Теперь их двое… Ничто больше не держит их в этой трагической точке проклятого треугольника. Нужно будет – он потащит Сашу на спине, только бы поскорее покинуть это зловещее место. А к могиле девушки они ещё вернутся. Люду придётся закопать под деревом, установив на холмике самодельный небольшой крест – другого вы-хода попросту не было. При первой же возможности, более подготовленные и снаряжённые, в составе экспедиции уже на правительственном уровне, они вернутся с Сашей сюда и перезахоронят тело любимой девушки либо в Нижнеангарске, либо в Звёздном городке близ Байконура, рядом со своим погибшим мужем.
Ещё есть родной город её детства – Ленинград…
…Вот уже два часа они шли по этой тропе, проложенной дикими козами и кабанами, в кромешной темноте, порой вынужденные ждать очередной вспышки молнии, чтобы увидеть, куда сделать следующий шаг. Сквозь полог густой листвы обречённо хлестал мощный ливень. Фонарики не работали – по необъяснимым причинам у них внезапно сели аккумуляторы. Крутая звериная тропа превратилась в стремительный грязевой поток и закончилась отвесной скалой вулканической породы. В красновато-чёрном камне была вымыта когда-то водой естественная пещера, которая расширялась под землёй в природный амфитеатр, сверху перекрытый нагромождением гнилой листвы. Дождевая вода стекала с крыши сплошным потоком, образуя своеобразный водяной занавес, похожий на каскад водопада.
Сюда они и пробрались почти ползком, уставшие, голодные, мокрые, и совершенно потерявшие силы.
Ранее, утром, они молчаливо похоронили Люду, и Семён едва ли не силком потащил Сашу за собой, ни минуты не собираясь оставаться на месте; пришлось даже врезать в челюсть, чтоб его друг хоть ненадолго отключился. Довольно долго Семён нёс его на себе, обвешанный оставшимися сумками, а когда Саша пришёл в себя, разразилась гроза и хлынула нескончаемая пелена ливня. На счастье, Саша слушался, однако продолжал молчать весь день: движения его были апатичные и автоматические, на рефлекторном уровне. Он шёл за Семёном, не видя, куда и зачем идёт. Бедняга полностью абстрагировался от внешнего мира. Ружьё висело у него через плечо, там же находился и рюкзак, но он, похоже, совсем не замечал груза за спиной. У Семёна кроме двух спортивных сумок была ещё одна – со спальными мешками. Остальное они оставили у самодельного креста на холмике.
Вот и всё.
Они бежали!
Теперь, забравшись в пещеру, оба друга могли кратковременно передохнуть и хоть что-то перекусить. Бивень мамонта и копьё они оставили нетронутыми у могилы, поклявшись над холмиком, что вернутся назад и заберут всё с собой, в том числе и тело Люды.
Саша не реагировал абсолютно ни на что. Теперь ему требовалось время прийти в себя, и Семён это, разумеется, прекрасно понимал. Собрав внутри пещеры кое-какой сухой валежник, он развёл небольшой костёр, раздел Сашу, разделся сам, и повесил одежду сушиться так, чтобы она к утру была готова к их дальнейшему продвижению (читайте – к бегству).
Куда?
А это уже одному Богу известно.
Или Хозяину Байкала.
Не одно и то же, собственно говоря?
Семён сидел и смотрел на своего отрешённого друга.
Губы Саши беспрестанно шевелились в немом разговоре с самим собой. По ним можно было прочесть одно лишь слово:
- Люда… Людочка моя.
Он плакал.
…А на другой стороне вулканической скалы, метрах в сорока от пещеры, в кустах, в середине концентрических кругов лежал четвёртый лётчик.
Мёртвый.
В той же самой позе. В той же самой одежде. С тем же самым планшетом.
Но они его не видели…
********
Глава 9-я : 40 ТЫСЯЧ ЛЕТ ДО НАШЕЙ ЭРЫ. Палеолит.
********
Николай Губа, он же бывший фотограф экспедиции, он же убийца, он же любитель капканов и с недавнего времени выживший из ума маньяк, разговаривающий внутри себя с неизвестным потусторонним голосом, присел на поваленное вихрем дерево, зажмурился и обхватил голову руками от внезапно нахлынувшего панического страха. Только что он оставил труп девки под деревом у догоравшего костра, как вдруг – бац! Закружилось, завертелось, засверкало всеми цветами спектра – и… вот он здесь.
Где?
От ужаса перед неизвестностью он впал в настоящий ступор, дрожа всеми конечностями тела, едва не рухнул, опираясь лишь на ствол ружья, перевёрнутого прикладом к земле.
Озера как небывало. Оно только что находилось у него перед ногами – теперь его нет.
Во рту пересохло, и к горлу подкатил комок величиною с воздушный шар. Тотальная паника сковала всё тело и, сжав винтовку добела скрюченными пальцами, он принялся озираться кругом. Героем он был лишь в тех случаях, когда вытаскивал из капканов покалеченную дичь или душил беззащитную девушку; сейчас же, надо пола-гать, он превратился в настоящего убогого труса, без какой-либо едва полезной идеи в воспалённом от страха мозгу. То, что он увидел в первые же секунды после своей материализации, повергло его в панический шок. Он ещё не до конца пришёл в себя, однако хватило одного беглого взгляда, что он… не на Байкале.
Во-первых, разумеется, не было никакого озера.
Во-вторых, температура. Она была настолько низкой по отношению к той, в которой он перед этим находился, что не только дрожь от страха била его, но ещё и от внезапного холода. Здесь был мороз!
Он находился… в ЗИМЕ.
Настоящая зима, со снегом и довольно ощутимым морозом окружала его со всех сторон. Снег был на ветвях, снег был на верхушках деревьев, снег был под ногами, отчего ступни его в армейских ботинках начинали слегка мёрзнуть. Пар вырывался изо рта при каждом выдохе, а пальцы, сжимавшие винтовку, теперь ощутимо покалывали. Ещё несколько минут, и он замёрзнет окончательно. Он не узнавал ни деревьев, ни местности, ни даже неба над головой. Оно было какое-то… не своё. Не земное. Точнее, земное, однако… незнакомое.
«Где я?»
…Голос безнадёжно молчал.
Гроссмейстер покинул его. Покинул его разум, его тело, его мозг. Воспользовался им как манекеном, как пустым ходячим сосудом, как безвольным роботом во плоти – и исчез бесповоротно.
Эту мысль Губа обрёл тотчас же. Его попросту кинули.
Фотограф даже всхлипнул.
Так вот, что привлекло его внимание в незнакомом небе:
Звёзды!
Они были не его времени.
Не байкальскими.
Он двинулся вперёд, наугад, сквозь покрытые инеем кусты, поскольку оставаться на месте было равносильно медленному, но неумолимому охлаждению всех функциональных органов, а значит и скорой смерти.
Как разжёг костёр, он не помнил. Как разделся и повесил сушить одежду – тоже. Повинуясь рефлексу, а может и тому преимуществу, что жил когда-то в Сибири, он частично отогрелся у костра, и уже, по-видимому, за полночь уснул как новорождённое дитя, обхватив колени руками и положив на них голову.
Как в бреду, он просыпался несколько раз и чисто рефлекторно подкидывал ветки в костёр – всё больше и больше, пока жаркий круг от пламени не растопил полностью землю вокруг него. Только тогда он облачился – опять же автоматически – в высушенную одежду, снова присел, задремал, а проснулся уже поутру, всё так же, не узнавая местность вокруг.
…Над головой светило огромное не по размерам солнце, от которого повсюду сверкали сугробы снега.
********
Панический страх уступил место рациональному обдумыванию ситуации, в которую его занесло благодаря червоточине. А что, если он здесь не один, и в гуще деревьев скрывается неведомый враг? То, что его переместили далеко от Байкала, он уже начинал понимать по погоде. Климат не тот, неизвестные ему деревья, звёзды, раз-меры солнца, отсутствие Гроссмейстера с его голосом – всё говорило о том, что он, подобно тому юнцу, профессору и девке, попал в тот же круговорот смерча, занёсший его в иное время и другую эпоху – только, в какую? Сжимая ружьё, он пристально осматривал стену деревьев, однако в них пока никто не появлялся, и через некоторое время Губа бросил размышлять о том, что он будет делать, если кто-то всё же объявится. Конечно же, стрелять! Без раздумья и аналитических выводов, которые ему вообще претили: кто бы ни был – только стрелять!
Продвигаясь вчера по водоёму склизкой трясины, он поднял со дна многих обитателей болота. Злобное кваканье едва проснувшихся лягушек и жаб, оглашало сейчас близлежащие деревья, оставляя среди них до боли знакомое эхо. А что может быть вкуснее наваристых лягушек в дымящемся котелке? – протяни только руку к камышам, и хватай их сонных целыми жменями. Единственным неудобством было отсутствие котелка, как такового: но это ничего, бывало и хуже: жареные на древесных прутьях они даже вкуснее. Схватив отогревшимися у костра руками двух особо крупных сонных жаб, он тут же продырявил им ветками брюхо и, насадив на прутья, повесил над углями, которые сразу зашипели от стекающей слизи. «Сцену покидают ещё два персонажа, - резюмировал он с ухмылкой, - и на подмостках жизни остаюсь один я».
В этот момент по лесу прошёл какой-то трубный звук, похожий на заунывный хор далёких невидимых певцов.
«Один – да не один!» - мелькнуло с испугом в голове. Забыв о лягушках, он схватил ружьё и прислушался. Слуховые аберрации не подвели его на этот раз: звук производило некое огромное, судя по гортанным вибрациям живое создание, которое в своих кошмарах не мог предположить даже он. Будто целый оркестр духовых труб огласил своей тушью весь пролесок, что был впереди Губы на расстоянии в добрый десяток километров.
У фотографа непроизвольно затряслись поджилки. Панический страх тотального ужаса накрыл его с головой и заставил присесть от испуга, словно нашкодившего ребёнка. Рёв был настолько сильным и глубоким, что кровь в жилах вот-вот должна была превратиться в застывший от холода аммиак. Так трубят только слоны, подумал он. Но каким должен быть слон в его реальной жизни, если он производит шум мчащегося трансконтинентального экспресса, увеличенный в десятки раз и умноженный на сотни децибелов! Это не слон трубил: это трубило целое стадо!
Губа потряс головой:
«Здесь? Зимой?!».
Затем, тут же мелькнуло в голове: «А где, в сущности-то здесь? Я до сих пор не знаю, где нахожусь…»
За дальними деревьями слышался громогласный рёв, похожий на работу гигантского бульдозера, крушащего и ломающего всё на своём пути.
«Что за хрень…» - мелькнуло в парализованном от страха мозгу, и он, прижимая ружьё к груди, буквально впечатался спиной в дерево, забыв и о странных жабах, и о костре, и о вещах около него. Земля под ногами дрожала. Хруст, ломающихся как тростинки деревьев заполонил всё пространство вокруг болота и, наконец, Губа увидел то, чего больше всего в этот момент не хотел.
Метрах в сорока от него, круша и ломая всё на своём пути гигантскими бивнями, грузно и с какой-то поспешностью прошествовал… мамонт, оставляя за собой полосу полной разрухи. Туша исполина с длинной мохнатой шерстью была настолько велика, что на миг заслонила солнце, вставшее поутру, и отбрасывал этот колосс такую тень, что можно было запросто расположиться в ней целому взводу солдат, если бы им приспичило отдохнуть от его палящих лучей.
У фотографа относительно громко отпала челюсть, причём, с отчётливым хрустом.
Громадина, высотою с пятиэтажный дом, подняла к светилу изогнутый дугой толстенный хобот и тревожно затрубила, оглашая лес признаком опасности и закладывая Губе барабанные перепонки. Тот схватился за уши и попытался продуть вакуум, возникший от потрясающего количества децибелов. Было ощущение, что он в данный момент оказался рядом с авианосцем, отдавшим гудок к отплытию – ни больше, ни меньше.
Мохнатый исполин прошествовал далее, нисколько не обращая внимания на возникшее у его ног болото и его проснувшихся обитателей. Не заметил он, разумеется, и фотографа с его разожжённым костром - чему Губа был несказанно рад. Прошли томительные минуты, пока звук разрухи не стих в противоположной стороне леса, и потревоженная гладь подмёрзшего местами болота снова не улеглась в горизонтальную плоскость. Из недр воняющей жижи поднялось вверх, и тут же безвольно опустилось в глубину некое подобие щупальца не то спрута, не то осьминога гигантских размеров, похожее на трубу текстильного завода. Оно извилось несколько раз кольцами, мелькнуло на морозе присосками, величиною с диск автопокрышек и, сонно покачавшись, поглотилось глубиной.
Губа безвольно сполз на оттаявший от костра лишайник и выругался. По этому болоту он, не далее как вчера, пробирался по направлению к сухой земле. А если бы это чудище в недрах глубоководной трясины проснулось мгновениями раньше? И не от мамонта, потревожившего его, а от него, от Губы? Что смогла бы сделать с ним одна только эта присоска? И это ещё мягко сказано, подумал он.
…А тем временем, несколько ссутулившихся зыбких силуэтов двигались в холодных голых тенях ледника, всё больше приближаясь к костру. Дым они увидели издалека и, оставив позади себя скальные выступы, покрытые снегом, углубились в лес. Они шли на двух ногах и были одеты во что-то тёмное и тяжёлое – в шкуры, возможно. Мамонт ушёл от них далеко, и сегодня догнать его не представлялось возможным.
Сейчас их привлёк дым, и едва уловимый запах чего-то горелого, похожий на сладковатый болотный бульон. Существа были низкорослые, широкие, с массивными округлыми плечами и выпирающимися наружу мускулами. Когда они остановились в проёме деревьев на безопасном от костра расстоянии, Губа глуповато улыбнулся. Они показались ему накачанными игроками в американский футбол, который он однажды видел по советскому телевидению. Один из группы издал гортанный носовой звук и посмотрел мимо костра в его направлении. Ноги их тоже были обвязаны кусками шкур и, почти не оставляя следов, они медленно начали приближаться к незнакомцу, держа наготове палки и копья. Теперь Губа смог разглядеть лицо ближайшего. Оно было широким, с почти не выраженным подбородком, массивными скулами, низким лбом с густыми бровями, и мощным носом, из ноздрей которого вырывались клубы пара, как из топки паровоза.
«Гроссмейстер! Где ты?»
Он вытянул в приветствии две руки ладонями вверх, показывая, что в них нет оружия (винтовка была прислонена к стволу дерева).
Не удостоив Губу вниманием, первый в шкуре прошествовал мимо него и, с деловым видом направился к костру. Его в первую очередь заинтересовали вещи фотографа, разложенные на камнях: фонарик, ракетница, фотоаппарат…
Гоминид посмотрел на него, Губа посмотрел на вожака. По всем земным и цивилизованным понятиям дальше должен был состоялся контакт. Зрительная аберрация взглядами была установлена: неандерталец смотрел на Губу, фотограф глупо улыбался в ответ.
- О-жё-о! – показал тот скрюченным пальцем на огонь.
Сзади из-за его спины вышла самка-женщина – представительница, непонятно какого рода-племени – Губа не успел классифицировать, да он и не смог бы: антропология была не его стихией. Вот если бы сейчас здесь находился профессор, он бы сразу ввёл бы это существо в определённую группу.
«Назовём её восьмой, - подумал он. – Потому как, там ещё шестеро виднеются», - остальные с копьями уже начали подходить. Итого восемь. Одна была женщиной. Шкура, вероятно, когда-то убитого леопарда прикрывала грудь и спускалась по бёдрам, как у виденных им однажды по телевизору древних амазонок в передаче «Во-круг света». Только эта восьмая была намного ниже ростом, коренастая и руки держала ниже колен.
Первый, наконец, перевёл своё внимание с костра и вещей на Губу, и указал рукой на восьмую:
- О-нце!
Затем на себя:
- Е-сяц!
На остальных, обведя жестом:
- Хо-ты…
Развёл руками, показывая на полосу разрухи, где прошёл мамонт, и вопросительно поднял густые брови:
- Мо-ха?
Губа не ответил, да, собственно говоря, ничего и не понял. Он смотрел на восьмую.
- О-нце? – переспросил он, коверкая от непривычки язык.
Восьмая кивнула. Удивительно! Этот жест согласия к нам перешёл от неандертальцев, изумился он. Подумать только! Он сейчас воочию наблюдает зарю человечества, его зарождение, и, можно сказать, прародительницу библейской Евы в образе восьмой, а профессор этого не видит. Никто не видит.
Чудеса!
Первый обошёл вокруг костра и уставился на ружьё, всё ещё стоявшее под деревом. По всей видимости, вожаку были неинтересны те предметы, что лежали у костра – он просто не осознавал, что это такое. В руки не взял, ограничился только поверхностным осмотром: на копьё или каменный топор не похоже, следовательно, не представляет никакой ценности. Вот ружьё-то вожака как раз и заинтересовало: оно было похоже в его абстракции либо на необычную дубину, либо на непонятное копьё с толстым основанием (прикладом). Второй жест после кивка женщины тоже был понятен Николаю. Вытянутая рука с указывающим направлением давала основание предполагать, что теперь от него ждут каких-то слов, рука ведь указывала именно на него, а затем уж на винтовку.
- То-е? – звуки из горла вожака выходили какие-то раздельные, с затянувшимися паузами, и были похожи на гортанное полоскание рта по утрам.
- То-е? – повторил гоминид, и это явно было вопросом.
Губа в ответ кивнул и ещё больше придвинулся к ружью: кроме ножа и одноразовой ракетницы оно было единственным спасением в этом неведомом ему мире, куда его занесло. А то, что его сюда занесла червоточина, он теперь нисколько не сомневался. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять очевидное, имея в качестве примеров прошлые перемещения его бывших коллег по команде. Гроссмейстер, видимо перекинул его сюда и продолжает свою безумную игру, хотя и обещал его не трогать. Молчит, пропал, на связь внутри рассудка не выходит.
Губа взял в руки винтовку и почувствовал себя увереннее. Даже если нападут, он успеет сделать два выстрела, потом пока остальные будут приходить в себя от громового звука, успеет перезарядить и сделать ещё два. Оставшиеся разбегутся. Так он, во всяком случае, полагал.
В это время от остальных отделился ещё один, стоявший шестым и держа копьё наготове, другой рукой вынул из-за спины свёрнутый рулон шкуры – протянул, посмотрел на предметы у костра, и так же растягивая слоги, спросил:
- То-е?
И уже через минуту, они к обоюдному удовольствию обменялись двумя предметами из разных вековых эпох, разделявшихся по времени в несколько десятков тысячелетий, или более прозаически – произошёл товарный обмен между двумя цивилизациями. Губа накинул шкуру на плечи, стало намного теплее и он, будучи всё же изумлённым, наконец, расслабился. Нелепость ситуации отошла на второй план, и только тут фотограф ощутил, насколько он голоден. Лягушки с гребневыми наростами так и остались лежать в углях костра, сами превратившись в некое подобие прогоревшей золы.
Вот и всё.
Контакт состоялся.
С чем он себя и поздравил.
********
- О-нце! – показала на себя пальцем женщина. Голос её был таким же грудным и басовитым, как у бригадира на стройке, а что касается языка как такового, то его вообще не существовало в их природе. Сплошные ахи, охи, ау, оё и прочая муть – так вывел для себя Губа. Но, как он уже успел заметить, каждое их простейшее словосочетание имеет какое-то определённое значение, и к чему-то или кому-то оно конкретно прикреплено. Костёр или огонь у них обозначается гортанным «о-жё-о». Мамонт – «мо-ха». Вопрос «что это?» означает протяжный «то-е-е?». Женщина, то есть восьмая, очевидно, имеет собственное имя «О-нце», как и вожак племени – «Е-сяц».
- Николай! – в свою очередь отрекомендовался он.
Затем по слогам:
- Ни-ко-лай.
И даже приосанился, гордо выдвинув вперёд правую ногу.
– Ферштейн? Понимать меня, ты, глупая обезьяна? – Потом отмахнулся рукой:
- Ни хрена ты не понимать, морда твоя ужасная…
Видя, что вся группа не представляет для него опасности, он решил подобрать все вещи и рассовать их по карма-нам – неизвестно, что ещё в будущем придёт в голову их вожаку. В его тупую голову.
Ни первый, ни восьмая не обратили на его сборы никакого внимания, что подтверждало выводы фотографа: им просто не с чем было сравнивать незнакомые предметы, по своей структуре весьма далёкие от их скудного разума. Остальные продолжали разматывать верёвку и удивлённо издавать гортанно: О-ха-а! А-хо-а!
Теперь, в сущности, он чувствовал себя спокойнее. Панический страх ушёл, и ему даже стало немного забавно наблюдать за этими примитивными, как он их окрестил, людоедами. Он уже понял – отчасти из разговоров профессора, отчасти из школьной программы и передач по телевизору – что попал в какой-то очень далёкий отрезок временной эпохи, судя по всему, в самый конец ледникового периода – за тридцать или сорок тысяч лет до нашей эры. Неандертальцы и мамонты – это он знал – как раз и обитали в этом промежутке времени, а точнее, их последние представители. Профессор говорил, что позже начнётся их довольно быстрое повсеместное вымирание. По большому счёту, ему начинало здесь нравиться. Он согрелся, восьмая тянула к нему руки потрогать одежду, и когда он достал из кармана коробок и зажёг одну из спичек, то с упоением понял, что он стал для них Богом.
Примитивные существа от испуга присели на колени и обхватили головы руками.
Поклонение!
…Такого потрясающего эффекта он не ощущал за всю свою прожитую жизнь.
********
Есть возможность установить здесь собственный культ поклонения, подумал с наслаждением фотограф, улыбаясь в предвкушении безмерных границ, открывающихся перед ним. Почему бы и нет? Ведь он-то, собственно говоря, и станет первоисточником зарождения первой примитивной религии на Земле. А что? Чувствовать себя первым божеством на планете будет довольно приятно. Теперь всё будет для него, ведь эти придурки и понятия не имеют не то что о спичках, а и вообще об остальных простейших вещах, положим, того же 20-го века. А он человек прогрессивный, и теперь ему не надо будет пресмыкаться перед интеллектом профессора и его дружка Семёна: теперь ОН самый разумный здесь на всей планете! – от этих мыслей хотелось взлететь куда-то к небесам и парить там до бесконечности. Он только сейчас начал осознавать, насколько он могуществен со спичками, ружьём, фонариком и прочим атрибутом высокотехнологической цивилизации!
Первый всё время оглядывался, следует ли за ним незнакомец. Они уже миновали разгромленную полосу, по которой прошёл мамонт и, судя по всему, сегодня об охоте не могло быть и речи. Губа не знал, чем руководствуется вожак, но догонять мохнатого исполина они не стали, предпочитая возвратиться назад в свои пещеры. Теперь у них было более интересное приобретение в виде непонятного существа, умеющего разводить огонь одним щелчком пальцев. Индивид, по их мнению, был отчасти странен ещё и тем, что не имел бороды, густых волос, которые, кстати, были намного светлее их собственных, был одет в неведомые ими ранее шкуры и обут соответственно, неся в руке удивительное копьё, похожее на прямой винтовой рог крупной антилопы - вилорога.
Восьмая следовала за незнакомцем, пристально всматриваясь в странные следы, оставляемые им на свежевыпавшем снегу. Следы эти не были похожи ни на один след известного ей животного: тракторные подошвы армейских ботинок напоминали ей след ящерицы, оставляемые её хвостом – не более того.
Далеко в пещерах виднелись очаги костров, и морозный дым от тлеющих углей поднимался к девственно-чистому небу, разнося по раскинувшейся территории запахи приготовляемой на огне пищи. До пещер было ещё далековато, и Губа видел лишь маленькие силуэты, копошащиеся при входах в подземелья. Здесь его ждал сногсшибательный приём, здесь он отъестся до отвала, отдохнёт и почувствует себя распорядителем жизни: так, во всяком случае, он об этом думал.
И как раз в этот момент со стороны шестого послышался предостерегающий вопль, затем Губу что-то со всего размаху врезало в спину, и он слетел на землю, чувствуя режущую боль в пояснице. Создалось впечатление, что его пнул горный хребет, видимый им на горизонте. Послышался грозный рык, щёлканье челюстей и протяжный всхлипывающий стон, когда от тебя, ещё живого вырывают из плоти куски мяса, разрывая мышцы, связки и конечности. Нападение сзади было столь стремительным, что группа опешила от неожиданности - все рассыпались по поляне в разные стороны, оставив на месте трагедии лишь упавшего Губу и уже наполовину истерзанного шестого. Он тоже был здесь. В некотором роде. Половина его тела трепыхалась на земле, выдавая в воздух испарения тёплого пара, а вторая половина бесформенной массой краснела поодаль; кровь, залившая его лицо, уже застывала на морозе, и зловещие пятна темнели на снегу, разбрызганные по ветвям ближайшего кустарника. Огромной величины леопард с выступающими верхними клыками с жутким урчанием трепал нижнюю поло-вину туловища, разгрызая с хрустящим звуком коленные суставы бедняги, так и не успевшего похвастаться перед соплеменниками той верёвкой, что подарил ему незнакомец. Глаза саблезубого леопарда настороженно и с ка-ким-то диким наслаждением наблюдали за фотографом, в то время как челюсти продолжали рвать ещё тёплое мясо. По всему телу Губы прошла волна панической дрожи, и столь глубока была его пропасть между логикой и пришедшей в голову мыслью, что он даже не смог сразу облечь её в разумное действие. А следовало-то всего вскочить и бежать со всех ног, иначе следующей жертвой будет он сам. Нужно выхватить из-за спины ружьё и выстрелить в эту громадную тварь, пока она наслаждается вывернутыми наружу кишками. Если он сейчас не выстрелит, то это будет его последний – он же и первый день пребывания среди доисторических людей ледникового периода, где он так и не успел стать богом. Ещё секунда, и саблезубый леопард кинется на него…
Но произошло неожиданное.
Восьмая, гортанно что-то вопя и подскакивая на ходу, бросилась к хищнику, потрясая копьём и размахивая длинными неуклюжими руками. Руководил ли её примитивным сознанием страх, или инстинкт самозащиты, Губа так и не понял. Тут же вслед за восьмой на поляну кинулись и все остальные во главе с первым. В жуткого монстра полетели копья, одно попало ниже лопатки и, коротко взвыв, леопард начал пятиться, ощеряя кровавую пасть, грозно озираясь. Теперь уже вся группа метали копья в тело хищника, пока, наконец, не пронзили левую глазницу, а затем уже и сердце. Сделав пару затихающих в агонии движений, грозный исполин перевернулся на земле, забился в конвульсиях и вывалил из пасти язык, обрамлённый густой кровавой пеной. Через секунду он затих, дёрнулся ещё раз, и вытянулся на снегу во всю длину своего мощного тела.
Всё было кончено.
Только теперь Губа поднялся на ноги: стрелять не пришлось, и он, таким образом, до поры до времени придержит свой секрет от остальных. Но какова восьмая! Именно она первой кинулась на его защиту. Шестого не жалко: Губа посмотрел на истерзанные куски чего-то красного и бесформенного, будто только что месили тесто для пирога – да так и бросили. Он тут же забыл о жертве и подобрал моток верёвки, валявшийся подле растерзанной ноги: подарок был возвращён первоначальному владельцу – что и требовалось доказать. Обменяет позже на что-нибудь более полезное. Делов-то…
Испуг прошёл.
Он улыбался.
********
Судя по всему, он, возможно, находился сейчас в климатической зоне Северной Европы, а может в той же зоне магнитной аномалии, расположенной близ будущего города Курска с его областью – там, в настоящем его времени. Червоточины продолжают обмениваться своими пространствами, сделал он вывод, входя за остальными в одну из пещер. Выходит, что прав был этот чёртов профессор, предполагая, что между двумя магнитными аномалиями – Курской и Баргузинской на Байкале – существует некая физическая и мистическая связь на атомарном уровне силовых полей, посылая друг другу параллельные пространства через миры и антимиры. Он этого не знал, физику не любил, и поэтому особо на этот счёт в конечном итоге не заморачивался. Фигурально выражаясь, ему было глубоко наплевать на эти непонятные физические законы и постулаты науки, вышедшие из-под контроля и перевернувшиеся с ног на голову в случае с данными аномалиями.
Чтобы подкрепить свой, внезапно свалившийся на него авторитет, Губа у всех на глазах зажёг ещё одну спичку, пряча коробок в руке так, чтобы они видели только вспыхнувшее пламя от щелчка его пальцев. Получилось довольно убедительно. Крики радости и удивления благоговейно огласили своды пещеры.
- О-жё-о! О-жжё-о!
- Мо-ха! Мо-ха!
- Гра-у! Гра-у!
Второе и третье, по всей видимости, относилось к мамонту и леопарду, смекнул фотограф.
Губа чувствовал себя по-настоящему счастливым: теперь он для них и царь, и бог, и центр их примитивной вселенной. Так чувствуют себя шаманы в каком-либо недоразвитом обществе, подумал он с усмешкой. Взял бубен в руки, произнёс несколько замысловатых заклинаний (главное, чтоб не было понятно), воздел руки к небу, изобразил простейший фокус, и всё. Они у твоих ног, падшие ниц и молящиеся на тебя.
Уже к вечеру он чувствовал своё отдельное привилегированное положение во всём. Ему было отведено лучшее место в пещере рядом со шкурой вождя, отдавались лучшие куски мяса, и он даже попробовал местного бродящего пойла, неизвестно кем и из чего приготовленного.
Весь вечер восьмая ни на шаг не отходила от него, подсовывая самые жирные куски мяса и подливая в скорлупу от черепах гадко пахнувший напиток. А когда он, уже порядком пьяный, укладывался спать, она без лишней застенчивости забралась к нему под шкуру, и он, грубый неотёсанный мужик 20-го столетия не смог её оттуда вы-гнать. Природа взяла своё, и без лишних усилий он полностью овладел ею, на примитивном уровне, повинуясь слепому сексуальному инстинкту.
С этим и уснул, заботливо укрытый шкурой.
Теперь она будет носить в чреве его ребёнка, совсем не подозревая, что так же будет являться прародительницей возможной альтернативной ветви одной из рас человечества, как такового.
Неандертальцы занимались своими делами, поначалу с опаской поглядывая на всесильного незнакомца, но к концу первого дня немного успокоившись: кто скоблил скребком шкуры, кто растягивал для просушки кишки убитых ранее животных, кто поддерживал огонь и носил хворост. Женщины варили в огромных панцирях черепах незамысловатое варево без соли и специй, которых ещё не знали, молодые особи коптили на дыму куски мяса, дети резвились на скалах и отчаянно визжали от восторга – стоило Губе появиться в поле их видимости.
И вот тут-то ему как раз и представилась возможность возвыситься над ними ещё больше, приобретя в их глазах статус не только неприкосновенного тотема, а ещё могущественнее – повелителя луча Солнца.
Вытащив из кармана фонарик, он включил его и направил рассеянный луч на стену скалы. Сзади послышались испуганные крики, призывающие взрослых улицезреть сие новое неведомое чудо, в то время как восьмая едва не присела от восторга, издав гортанный звук:
- О-нце!
Губа снисходительно улыбнулся и, шутки ради, обвёл всех столпившихся ярким лучом фонаря, ослепляя и обращая их в бегство. Он купался в лучах славы. Это был его звёздный час.
Освещая, таким образом, каменную стену, «повелитель луча солнца» двинулся вглубь пещеры, надо полагать в ту её часть, куда неандертальцы не решались заходить ни под какими уговорами.
На стенах плясали отблески пещерных светлячков в хитиновых покрытиях – их метаболизм позволял прожить всю жизнь в темноте и вывести потомство, ни разу не выходя на солнечную поверхность. Отблески эти плясали, как Губа смог убедиться, на потёках лавы, превратившейся со временем в обсидиан с разливами красного, жёлтого и синего цветов, словно витраж стеклянной разноцветной мозаики.
На всякий случай он переместил ружьё из-за спины себе на грудь и продолжил высвечивать лучом чёрную пасть зева пещеры впереди себя.
И тут он увидел ЭТО.
…На совершенно гладкой, без единого изъяна поверхности, у него над головой был выдавлен (или чем-то вырезан) идеальный, до боли знакомый геометрический треугольник с равнобедренными сторонами, откинувший сразу его разум в далёкие воспоминания. Такие треугольники они чертили в школе ещё тогда, когда он был обычным дворовым мальчишкой, ничем не отличающийся от сверстников, разве что любил отрывать крылья у бабочек.
Увидев подобную совершенно идеальную фигуру здесь, фотограф потерял дар речи. В его воспалённом мозгу стена с гладкой поверхностью ещё могла ассоциироваться, например, с потоком воды. Бывают же гладкие валуны на берегу моря. Однако идеальный огромный треугольник, явно не природного происхождения! – тут и профессором не нужно быть, чтобы понять, что ни один неандерталец, в силу своих примитивных познаний, просто не в состоянии представить сложную фигуру геометрии, поскольку они даже, мать их, разговаривать нормально ещё не умеют!
Он повернулся к восьмой, застывшей позади него, как внезапно почувствовал стремительный и могучий удар током, снёсший его с ног, словно бельевую пушинку. Силовая энергетическая волна прошла сквозь него и, уже теряя сознание, он успел заметить, как из вершины треугольника, подобно туману, во все стороны пещеры, будто в дымке, расползлись спиральные световые лучи плоской конфигурации. Зелёные сканирующие лучи прошили пространство пещеры, по контуру обволокли сталактиты, сделали по периметру концентрический круг, и так же внезапно скрылись внутри стены.
…Для Губы наступила пустота.
********
Утром, придя в себя, он уже ничего не узнавал и ничего не помнил. Ни гладкой скалы, ни огромного правильного треугольника, вырезанного лазером в скале.
Если бы он проник вглубь пещеры дальше, если бы прошёл мимо этого треугольника и пробрался сквозь сталагмиты ещё метров на тридцать…
…Он увидел бы во всей красе естественный подземный амфитеатр гигантских размеров с прозрачным куполом, уходящим на сорокаметровую высоту со свисающими из тьмы эстакадами, лифтами, плексигласовыми серпантинами дорог, и застывшими в движении эскалаторами. А под ногами у себя увидел бы другие, не менее сложные геометрические фигуры, которые пересекались между собой, образуя некие загадочные узоры или символы, подобные «кругам на полях», про которые он в 1979 году по понятным причинам ещё не знал, и знать не мог. Гигантские геометрические узоры и символы сверкали в темноте и издавали такое же зеленовато-фиолетовое свечение, что и лучи его сбившие, что и свечение на озере перед перемещением его сюда, когда он убил Люду.
Но он этого не увидел.
Законсервированный несколько миллионов лет назад форпост цивилизации Тапробан, размещавшийся в недрах пещер неандертальцев, остался для него неведомым.
Три дня провёл Губа в далёком мире неандертальцев. О том, что перед его глазами в пещере находились последние следы цивилизации Тапробан, он естественно не знал. В его памяти, в равной мере мог засесть как треугольник, неизвестно каким образом очутившийся в каменном веке палеолита, так и некие обрывки допотопных рисунков, сделанных уже примитивными руками соседей по пещере.
На третий день его пребывания, ближе к вечеру, когда его лихорадило особенно сильно, восьмую сменил третий, который так же был в той группе, подобравшей его на болоте. Третий участвовал и в спасении его от саблезубого леопарда, он же снимал с него шкуру, и так же, как и восьмая, отдавал Губе лучшие куски мяса. Очевидно, они были братом и сестрой, иначе, зачем ему ухаживать за незнакомым существом, пусть и повелителем огня? Восьмая не спала целые сутки, и поэтому прикорнула подле Губы, оставив на время вместо себя третьего. А Губа всё продолжал метаться в бреду, чередуя поверхностное сознание с провалами памяти, как это с ним случалось и раньше: отчаянно не хватало лишь Гроссмейстера. Бред сменялся слегка мутным осознанием того, что он находится где-то далеко от Байкала – как на расстоянии, так и во времени, среди чужих ему первобытных людей. И вот в один из таких проблесков мутного разума, он с каким-то трепетом и удивлением заметил склонившегося над ним третьего, держащего в руках скорлупу какого-то плода с дымящейся похлёбкой. В то момент, когда третий приподнял ему голову и как раненому в бою дал отпить несколько глотков, Губа, наконец, смог вблизи присмотреться к незнакомому лицу этой образины.
Присмотрелся… и на время потерял дар речи.
Склонившийся над ним неандерталец был никем иным, как… тем самым лётчиком с фотографии на Байкале, с единственной поправкой на уродство примитивного лица. Как того звали? Игорь? Лейтенант ВВС Северной авиации из-под Мурманска, три раза (четвёртого раза Губа не видел) попадавшийся им на протяжении всей экспедиции в одной и той же позе в разных местах её маршрута? Но этого не может быть! Лётчик – и неандерталец? Как такое возможно?
- Бо-о… - что-то гортанно бубнил третий, давая пить фотографу из скорлупы. – Бо-о… О-жё-о! Бо-о…
Они называли его «О-жё-о», очевидно причисляя его к стихии огня, так как он мог им управлять по своему усмотрению, решил в этот момент Губа. Третий склонился ниже, и фотограф в проблесках сознания смог рассмотреть всё его лицо целиком. Несомненно, это был лётчик. Или его двойник. Или клон. Или… Впрочем, печать времени искажала мелкие сходства – например, волосы были темнее, зубы гнилые и выпавшие, волосяной покров лица и бровей длиннее и гуще, сама кожа грубее и пористее, совсем не похожая на кожу человека 20-го столетия. От него несло застоявшимся смрадом, весь он был какой-то грязный и неуклюжий, как и подобает первобытным людям за сорок тысяч лет до нашей эры – однако это, несомненно, был ОН. Лётчик из его времени, из 20-го века. До Губы только теперь начало доходить, что этот же лётчик присутствовал в рассказах и юного следопыта, и профессора, и этой чёртовой девицы. Он побывал во всех сценариях перемещений во времени его бывших коллег. У парня, он был в 1943-м году в образе лейтенанта, у начальника экспедиции в 1812-м году в штабе маршала Нея в образе курьера императора Наполеона, у той молодой девки в 1223-м году – в образе ратника Ерёмы, ухажёра Устиньи. Т И теперь, пожалуйста – первобытный пещерный человек, с еле заметными зачатка-ми мозга…
Губа едва не взвыл от страха. Новая волна паники охватило его сознание. Бог свидетель, он понятия не имеет, что происходит с его разумом. В порыве безумного импульса, он оттолкнул третьего от себя, вскочил в бреду, бешено вращая налитыми кровью глазами, схватил винтовку и выстрелил наугад, не видя перед собой ничего. Эхо выстрела громогласно облетело своды пещеры и усилило его в несколько десятков раз так, что с выступов посыпались мелкие камни, а летучие мыши, мирно дремавшие под сводами скал, с противным писком устремились наружу. Все находившиеся в пещере кинулись от испуга кто куда: дети, старухи, даже воины племени визжали, кричали, натыкались друг на друга, падали ниц и ползли к выходу. Губа выстрелил ещё раз, чем привёл в панику обитателей соседних пещер. Пока он в безрассудстве перезаряжал ружьё, крики переросли в настоящую истерику. Кто-то, падая, схватил его за рукав и потащил за собой на землю. Губа вырвался, а на рукаве остался кровавый след, будто его только что измазали красной краской. Всё больше приходя в безумное состояние, он, тем не менее, заметил, что цеплялась за него восьмая, оседая теперь на шкуры, на которых он только что лежал. В пылу безумия он не заметил, что выстрелив наугад, попал в свою спасительницу, которая проснулась при первых его криках и бросилась к нему преданно, желая помочь и как-то успокоить.
Только сейчас Губа увидел восьмую, лежащую у его ног всю в крови и смотрящую на него недоумённым, предсмертным взглядом. В её угасающих глазах читалась боль и всепоглощающая верность.
Безумец опустил дрожащее в руках ружьё и дико, с болью заорал.
********
О-нце лежала у его ног и преданно смотрела на своего убийцу – так смотрит больная собака на своего хозяина, предчувствуя свой скорый мучительный конец, в надежде, что он ей поможет. Она умирала. Не суждено будет родиться отпрыску симбиоза неандертальца и человека Разумного – очевидно не судьба. Она спасла ему жизнь, ухаживала за ним как могла, она, наконец, легла с ним в постель и отдалась ему вопреки всем законам природы. И всё из-за этого ублюдка третьего. Теперь она лежит, умирает, доверчиво поскуливает, а он, Губа ничего для неё не может сделать.
Возможно, третий скрывается где-то поблизости: эхо от выстрелов рассеялось, и из-за камней начали появляться головы гоминидов, озираясь и лепеча что-то в испуге. Решительным жестом Губа откинул вожака, и в припадке безумной мести, выскочил к выходу из пещеры. Он убьёт этого ублюдка! Кто бы тот ни был, пусть хоть лётчик с Байкала, пусть хоть сам чёрт из преисподней – он прикончит эту падаль, он отомстит, он расквитается за смерть восьмой.
Борясь с ознобом и пошатываясь от слабости, фотограф с винтовкой наперевес бросился к ближайшим деревьям и камням, в надежде отыскать третьего…
Там его и подхватила очередная червоточина портала времени.
Темпоральная пустота воронки всосала его в себя подобно мощному пылесосу, закрутила внутри концентрических кругов, необозримо долгий отрезок эпохи палеолита пронёсся у него в голове с бешеной скоростью, и тело – бренное и хлипкое – разложилось на нейтроны и бозоны Хиггса. Последними в пустоте исчезли его глаза. Взгляд ещё успел выхватить испуганную рожу третьего, который выглядывал из-за скалистого, поросшего мхом камня, затем и он исчез вместе с ним. Два параллельных пространства, антимир и мир реальный, соединились как сгиб бумажного листа, образовав между собой некий пространственно-временной тоннель, и пропустили сквозь себя мчащиеся в вакууме частицы физической и духовной энергии – то, что только что было Николаем Губой и неандертальцем – лётчиком. Поляна у скал опустела, концентрические круги умчались вверх к небесам, и у камней остались лишь первобытные люди, завороженно глядящие в небо.
Так и не поняв, что, собственно произошло, Е-сяц ещё раз взглянул в вышину, повернулся, и направился к мёртвой восьмой. Чуть погодя, туда же двинулись и остальные.
…Эпопея Губы в каменном веке была окончена.
********
Глава 10-я: = 1979-й год. ПЯТЫЙ ЛЁТЧИК. =
********
Тем временем, в точно такой же пещере, только через сорок тысяч лет, на Байкале происходило следующее…
Вспыхивающее пламя костра выделяло из темноты лица двух друзей, оставшихся от некогда полноценной экспедиции. Хворост трещал под огнём и распадался на мелкие красные угольки, горевшие коротким фиолетовым пламенем, будто с примесью газовых испарений. Иногда уголёк выскакивал из костра, и Семён подталкивал его ботинком назад в огонь к жарким, пылающим веткам.
Они сидели и смотрели на танец искр, поднимающихся к звёздному ночному небу. Млечный путь – родной и далёкий – нависал над Баргузинской зоной, словно и не было в вышине никакого энергетического купола, не отпускавшего их от себя вот уже два месяца. Ещё два дня, и пойдёт третий месяц их пребывания в треугольнике, подсчитал про себя Семён и подтолкнул ботинком очередной, выскочивший из костра уголёк.
Прошло три дня, как они покинули ту первую свою пещеру, в которой на время скрылись от ливня на следующий день после убийства Люды. Все эти дни Семён едва ли не насильно тащил Сашу за собой или подталкивал впереди себя сквозь заросли таёжного леса вдоль береговой линии озера. Следя за апатичным состоянием своего младшего друга, он, тем не менее, старался не отдаляться от берега, придерживаясь направления на юго-запад. Сколько им ещё продвигаться таким образом, Семён не имел понятия. Похоже, в пределах этого силового поля внутри сферы не действовали никакие физические законы, известные ему с детства, а если и действовали, то они были иными, не подвластными его разуму.
Все эти три дня Саша был печален и молчалив. Тащил на себе рюкзак и спортивную сумку – всё, что осталось от их общей амуниции. Ни постельного белья кроме спальных мешков, ни палатки, ни сменной одежды, ни оборудования, ни даже посуды кроме общего котелка, мисок, ложек и двух кружек. Всё остальное они оставили в пещере. Предметы для выживания – москитные сетки, по одной горсти патронов для обоих ружей, остатки медикаментов и прочие мелочи, включая фонарик, спички и одну, оставшуюся на двоих ракетницу, они несли в сумках.
Они бежали.
Саша брёл за своим другом, не видя ничего перед собой и не проявляя никакого интереса к окружающей его действительности. Казалось, он, подобно эмбриону, сжался калачиком внутри себя, и как в некоем коконе не выпускал изнутри никаких эмоциональных чувств. Все слёзы за три дня были выплаканы, остались только воспоминания.
Семён с болью в душе смотрел на своего друга, однако поделать ничего не мог. Поил его горячим бульоном, дежурил по ночам сам, едва прикорнув на рассвете, разводил костёр и ухаживал, как мог, за некогда весёлым и бесшабашным пареньком – душой всей их когда-то копании. Сейчас из них уже никого нет в живых. Они с Сашей остались одни. Вдвоём из всей группы изыскателей, вышедших с весёлым оптимизмом два месяца назад из Нижнеангарска навстречу великим, как они думали, открытиям.
- Давай-ка спать, Санёк. С утра двинемся вновь на юг, хотя, видит Бог, я понятия не имею, куда нам, к чёртовой матери, идти. Со всей скорбью сообщаю тебе, друг мой, что мы окончательно и бесповоротно заблудились! – последнее слово Семён произнёс, едва ли не по буквам.
- Ты просто устал, Сёма. Дежуришь каждую ночь, а я дрыхну, как последний эгоист. Ложись спать, я уже прихожу постепенно в норму – я подежурю.
- Ты уверен?
- Конечно. Теперь у меня есть цель. Я не раскисну, не лишусь разума и не впаду в депрессию. Пока Губа жив и я его не прикончу – я буду жить. Понимаешь? ЖИТЬ!
- Я тоже. А прикончим мы его вместе. Dixi! – как выразился бы наш профессор.
- По латыни?
- Да. Это обозначает: «Я сказал»!
И обнявшись, они пожали друг другу руки.
- А посему, - подвёл итог Семён, - нам нужно любыми путями продолжать двигаться к этой чёртовой границе ку-пола, где бы эта граница ни находилась.
- И донести до людей, в Нижнеангарске, во всей стране, какой Губа был безумец и убийца! – дополнил Саша, устремив печальный взгляд в огонь. - Спи, Сёма. Теперь нас ничто не остановит. Даже этот Хозяин Байкала, кем бы он ни был.
Спустя несколько минут Семён завернулся в спальный мешок и уже посапывал во сне, положив винтовку у изголовья. За эти дни он действительно не выспался, как следует. Саша тем временем смотрел на огонь и теперь уже трезво размышлял: почему червоточина возвращала путешественников назад, и только здесь, на Байкале убивала?
А вот он, самый первый из всех них, отчего-то до сих пор жив…
Что это? Парадокс?
Или всё же…
********
Покидая пещеру, Семён ещё раз внимательно осмотрел местность.
Погода стояла ясная. Саша успел подстрелить двух небольших уток, взлетевших в камышах и, продвигаясь вперёд, они весь день обсуждали своё незавидное положение, в котором оказались. Семён украдкой наблюдал за своим другом. Состояние того, похоже, нормализовалось .Теперь он будет жить хотя бы для того, чтобы донести до людей на Большой земле о Губе, лётчиках, червоточинах, и прочих событиях их уже почти погибшей экспедиции. А ещё он вернётся к могилке своей возлюбленной – уж ради этого точно стоит жить, Семён в этом не сомневался.
Саша присел на корточки и задумчиво посмотрел на небольшой извилистый ручеёк, пересекавший поляну.
Ночь только начиналась. Прибрежная тайга жила своей ночной жизнью.
Семён вздохнул. В ручье что-то всплеснулось и затихло. Нужно перевести мысли в другое направление. Что там говорил Василий Михайлович? Почему восемь?
Отчего именно эта цифра преследует их на всём протяжении экспедиции? Почему не шесть, не семь, не двенадцать, например?
Двенадцать знаков Зодиака, двенадцать подвигов Геракла, двенадцать комнат с колоннами в египетском лабиринте, построенном двенадцатью владыками. Обычная дюжина тоже 12. Апостолов – двенадцать. Месяцев в году двенадцать. Полдень – двенадцать часов. У Ромула было двенадцать сыновей, и раз уж вспомнилось о нём, Ромул привёл в Рим двенадцать жрецов Пана. Что ещё? Двенадцать колен Израилевых. Двенадцать рыцарей Круглого стола. Двенадцать цезарей первой династии…
Да мало ли в истории, географии или астрономии связано с этим числом? С этой цифрой.
Но, отчего именно восемь?
Впечатление, что эта мистическая цифра каким-то образом, что называется, давлела над их экспедицией, не покидало Семёна все последние дни.
…И в этот момент у него в мозгу пронёсся луч электрического разряда. Тупой внезапный удар в голову, смявший сознание в хаотичное забытьё, буквально лишил его сил. Глаза зажмурились сами собой от вспыхнувшего внутреннего ослепительного света, будто на веки изнутри направили мощный военный прожектор, мысли потоками хлынули прочь, освобождая место какому-то чужому автоматическому голосу, похожему на шелест прошлогодней листвы:
Ты ястреб души моей. Твои мысли летят словно птицы, открывая мне твоё сознание. Мы будем вместе – ты и я. Я сокол, ты ястреб, мы оба – птицы в зеркале отражений. Задай вопрос… задай вопрос… задай вопрос…
Последние слова, прозвучавшие внутри, были похожи на запрограммированное сообщение.
Семён от неожиданности подскочил на месте. Голова тут же закружилась, его затошнило, и он тяжело рухнул в спальный мешок, отчего-то тут же обессилев. Электрический разряд, промчавшийся в его мозгу, ушёл куда-то в конечности, и Семён вдруг почувствовал частичное онемение пальцев – как рук, так и ног. Волоски на теле встали дыбом, и по всему организму прокатилась волна статического напряжения. Ещё толком не осознав, что с ним произошло, он схватил ружьё и уставился в темноту, пересиливая отчаянные позывы к обильной рвоте. Костёр горел неравномерным пламенем, и тени, пляшущие на деревьях, внушали ему близость чего-то неведомого, чужого, необъяснимого и… жуткого.
Рядом что-то было.
Или кто-то.
Задай вопрос – повторил вкрадчиво голос где-то на задворках сознания, будто прошелестел метлой по опавшим листьям. Он был каким-то безликим, автоматическим и до омерзения неприятным.
От растерянности и оторопи все нейронные клетки, казалось, уступили место внезапно вторгнувшемуся извне некоему импульсу, который настойчиво повторял:
Задай вопрос… задай вопрос…
- Ты… кто?
Ты ястреб души моей… - был автоматический ответ и вкрадчиво продолжил:
Ты и я. Мы вместе. Называй меня Гроссмейстером.
- Кем?
Гроссмейстером, - повторил голос. – Я внутри тебя. С помощью тебя я познаю ваш реальный мир. Я могу управлять тобой, твоим разумом и твоими действиями. Мы вместе – ты и я. Задай вопрос…
- Что за хрень! – взорвался с яростью Семён. – Кто ты, дьявол тебя возьми? Какой ястреб, какая душа, какой, мать твою, реальный мир? Где ты?
Впрочем, вопрос этот можно было и не задавать.
В сплошном ряду растущих у костра деревьев Семён краем глаза едва различил некую колеблющуюся дымку, постепенно обретающую размытый силуэт, похожий на безликий манекен в витрине швейного магазина. Дымчатое марево колыхалось вровень с кустарником, и по его дрожащему контуру проходила рябь как на водной глади потревоженного озера. Абстрактный силуэт подсвечивался изнутри тем же фиолетовым сиянием, что он видел, когда они с Сашей покидали место трагической гибели Люды. Дрожащая субстанция в форме силуэта переливалась этим свечением, и при этом, то расширялась, то сжималась, подобно мыльному пузырю.
Задай вопрос… - тем временем шелестело в голове.
Семён в отчаянии понял. Ещё минута, и этот чуждый голос завладеет всем его сознанием. Он уже начинал чувствовать, как внутри его мозга расползаются некие чужеродные щупальца, захватывая участки его мыслительного процесса – скоро он не сможет отдавать команды самому себе – его мозг превратится в нейтральное, бесполезное серое вещество, управляемое неведомым, а возможно и неземным разумом. Сделав усилие, Семён, наконец, задал тот вопрос, который всплыл у него секундой раньше, будто вспышка мгновенного озарения:
- Постой-постой! Так ТЫ И ЕСТЬ ХОЗЯИН БАЙКАЛА??? – он отчеканил последние слова почти по буквам. – Тот самый, кто ведёт с нами свою мерзкую игру, истребляя все ненужные для себя фигуры? Ты – Хозяин озера?
Так вы меня называете. Да. Мы с тобой теперь вместе. Ты и я. Ты ястреб души моей. С помощью тебя и твоих ощущений я познаю ваш мир. Я Тапробан. У меня нет плоти, я не могу находиться в вашей атмосфере, и ты будешь моими глазами, ушами, руками и повиновением. Ты тоже станешь Тапробаном. Мой разум будет твоим разумом. Остальные мне были не нужны, и я избавился от них. Ты ястреб души моей. Мы будем вместе. Задай вопрос…
- А вот хрен тебе, сволочь! – оборвал Семён на полуслове. – Иди к такой-то матери! Уж Сашу-то я тебе не отдам, гнида ты паршивая. Думаешь, если ты всесильный, то всё можешь себе позволить? Говоришь, не можешь долго находиться в нашем воздухе? Как и те жгуты кислотные, как и одеяла с глазами? Твои подручные, да? А вот этого не хочешь, тварь дрожащая? – и выстрелил в пустоту темноты. Его трясло от ярости, и он уже кричал в ночь срывающимся, на грани истерики голосом.
«Если здесь действуют хоть какие-то законы небесной механики, то от выстрела эта призрачная дымка должна рассеяться от стремительной струи воздуха, вслед за вылетевшей пулей».
Так оно и произошло. Ещё не успело стихнуть эхо громового раската, как силуэт фиолетовой дымки заколыхался и начал растворяться в темноте, образуя пустую, вырванную из пространства дыру, подобно тоннелю червоточины, уходящую в необозримую пустоту вакуума. Будто из призрака взяли и вырезали правильную окружность, обведённую циркулем: сквозь неё Семён смог даже разглядеть отдельные фрагменты свисающих ветвей деревьев. И что удивительно, видел он их вполне отчётливо – намного яснее, чем саму дымку силуэта.
Хоть какой-то оптический закон природы, но всё-же существует, подумал он.
Марево расползлось по верхушкам кустов, смешиваясь и растворяясь в темноте, а вместе с силуэтом пропал и голос внутри.
Ещё бы несколько секунд, и этот омерзительный голос завладел бы им полностью и, телепатически установив связь с его угасавшим сознанием, взял бы под контроль его разум, начиная от мозга, и кончая действиями рук и ног – уже непроизвольно, без его личного восприятия реальности.
Наконец Семён увидел злого гения, преследующего их с первого дня пересечения границы зоны отчуждения! Всматриваясь в темноту и целясь из ружья, он надеялся увидеть что-то осязаемое, что-то похожее на живую плоть или телесную оболочку, привычного ему биологического организма, чтобы он мог выстрелить уже наверняка – в упор, разнеся в клочья любую материю, пусть хоть космическую.
Пропал силуэт, пропал и голос.
…А утром появился Николай Губа. Фотограф.
********
Пошёл третий месяц их пребывания в Баргузинской зоне отчуждения. Вертолёты над головами больше не появлялись, а если и вели уже довольно вялые поиски, то где-то в других, отдалённых квадратах треугольника. Возможно, они вновь вернутся на облёт данной местности, но кто из спасателей может предполагать, что два оставшихся в живых члена экспедиции находятся именно в этой точке маршрута, если и сами путешественники понятия не имели, где находятся. Разумеется, сюда надо так же добавить и способность магнитного купола не показывать внешнему миру свою внутренность, а значит, и их самих.
После завтрака они уже двигались в южном направлении, держась берега озера по правую руку. Их провожали нерпы и крики вспархивающих тут и там птиц.
Куда они шли?
Они и сами не знали.
Два раза делали привал, и уже к вечеру добрались до огромной пихты, которую наметили ещё издали. Разводя огонь, Семён постоянно к чему-то прислушивался, то и дело, бросая взгляды на потревоженных птиц, взлетающих с веток, стоящих по левую руку деревьев. Там находилось болото, и лягушки с некоторого времени прервали свой вечерний концерт, заменив любовные «мелодии» на тревожные звуки опасности. Он выпрямился и тихонько шикнул Саше об осторожности.
- Что там? – спросил тот. – Рысь?
- Похоже, крупнее, - процедил Семён сквозь губы.
- Крупнее? – глаза у Саши округлились и лицо застыло не столько в страхе, сколько в удивлении. – Медведь?
- Судя по поведению птиц и лягушек, явно что-то большое. А может, просто более опасное.
- Что может быть опаснее медведя?
- Наивный ты, - прошептал Семён. – Опаснее медведя может быть человек.
- Опять Гроссмейстер?
- Человек, Саша. Че-ло-век! Во плоти, из крови, мяса, мышц, костей. Осязаемый организм природы, а не парящий сгусток тумана в образе силуэта. Настоящий. Живой…
Договорить он не успел.
Из-за кустов послышался хруст ломаемых веток, рык, гортанное урчание, какая-то возня и хлюпающие звуки болотной трясины, будто на мокрую поверхность со всего размаху шмякнули кучу мокрого выстиранного белья. Плеск жижи и утробное урчание усиливалось ещё и эффектом эха, гулявшего среди болотных паров и газов, выпускаемых в атмосферу из лопающихся сероводородных пузырей. Рык перерос в рёв, затем последовала краткая пауза, и тут же звук волочащегося по скользкой поверхности тела.
Обоим друзьям из-за деревьев ничего не было видно; они стояли ошеломлённые, дрожа и сжимая винтовки, готовые выстрелить при малейшем движении веток.
…А потом они услышали полный боли душераздирающий крик.
Человеческий крик.
Так могла кричать только раздираемая на части жертва, ещё при оставшихся признаках хоть какой-то жизни.
Не помня себя от накатившего страха, оба друга решительно кинулись в гущу кустов.
И увидели…
********
Червоточина, подобно мощному насосу, выплюнула из себя куски гиперпространства, всосала местный воздух вместе с листвой, насекомыми и травой, свернулась в атмосфере неким производным восьмёрки Мёбиуса, захватила концентрические круги в количестве восьми образований и, хлопнув гигантским мыльным пузырём, растворилась в пространстве. Губа остался с медведем один на один…
И только тут понял, как он глубоко ошибался в своём всемогуществе. Очутившись наедине с грозным хищником, он вдруг вспомнил восьмую, защитившую его от саблезубого леопарда.
Огромный бурый самец поднялся на задние лапы, передние развёл в стороны, обнажил когти, разинул страшную пасть, и с грозным рычанием навис над человеком, который в мгновение ока превратился из всемогущего Властелина в кухонного жалкого таракана. До ружья дотянуться не было никакой возможности, поэтому Губа рефлекторно съёжился и что есть мочи заорал от охватившего его ужаса. Такой бесславный и, в общем-то, бесполезный конец. Ещё минуту назад он чувствовал себя равносильным Богу, повелителем огня, несущим в руках луч солнца, а возможно и будущим вожаком первобытного племени, а тут… он почувствовал вдруг холодное дыхание смерти.
- Гроссмейстер!! – заорал он.
Этот предсмертный крик, разбавленный рычанием дикого зверя, и услышали друзья, находясь за деревьями. Времени на раздумья не было. У них две винтовки и эффект внезапности, а по ту сторону зарослей погибает человек. Кто он? Разобраться можно будет позже: главное, что человек!
Фотограф уже валялся в луже крови с одной оторванной ногой, в то время как ненасытный и голодный зверь трепал и разрывал на куски ещё живое тело. Услышав выстрелы, огромная мохнатая машина смерти обернулась на звук и на миг застыла с разинутой пастью, с которой струйками стекала кровавая пена. Губа уже не кричал и не стонал: он хрипел, испуская последние предсмертные звуки, похожие на бульканье закипевшей в чайнике воды. Его раскрытый в судороге рот выплёвывал на воротник куртки взбухающие красные пузыри, всё лицо и часть макушки были разодраны, обнажая кости скул, оскал зубов и вывернутую наружу трахею. Позвоночник во многих местах был переломлен и держался лишь благодаря узлам мышц, да нескольким уцелевшим суставам – остальное представляло сплошное месиво крови, мяса, жил, и разодранной одежды.
Губа был уже не жилец.
Выскочив из зарослей, оба друга, почти не целясь, сразу саданули две пули из обеих винтовок, и пока медведь, уже раненый, поворачивался к ним для нападения, успели перезарядиться и выстрелить ещё по разу. Сделав два шага навстречу, могучая туша зверя упала и, издав последний предсмертный рык, растянулась на влажной почве во весь огромный рост. Алчность крови его и погубила: людоед так и не успел, как следует насытиться человеческим мясом.
Всё произошло настолько быстро, что ни Саша, ни Семён не успели в первый миг узнать жертву трагического нападения. И только спустя несколько секунд, когда зверь окончательно затих и перестал конвульсивно дёргаться от агонии, они осторожно приблизились к развороченной кровавой земле, на которой осталось то, что только что было живой плотью человеческого организма. Тут же валялся фотоаппарат и армейские ботинки, которые в пылу схватки были разбросаны в нескольких метрах от изорванных челюстями ног. Видать, медведь трепал и тягал тело взад и вперёд, разрывая его на части. В ботинках торчали огрызки переломанных и разгрызанных лодыжек, а одна рука, отделённая, вырванная из ключицы, висела в кустах, густо смазывая их сочившейся кровью. Голова была искромсана, и из одинокой глазницы свисал выкатившийся глаз – уже помутневший и остекленевший. Остальное месиво просто не поддавалось описанию, и если бы не ружьё, фотоаппарат и ботинки, никто бы не узнал в этом развороченном теле их бывшего фотографа и коллегу по экспедиции. Конец его был ужасен.
Первыми Сашиными словами была фраза, произнесённая с некоей долей разочарования.
- Эх… повезло подлецу!
Семён вздохнул, но понимающе кивнул. Он и сам испытывал похожее чувство, попади фотограф к нему в руки. Однако не суждено им было исполнить свою клятву, данную после убийства девушки. Природа сама постаралась за них, вынеся убийце справедливый и жестокий приговор. Такой ужасной смерти не пожелаешь и врагу в честном бою. Но именно Губа и заслужил подобную смерть: бесславную, нелепую, и предначертанную судьбой. Она вмешалась, и избавила Сашу и Семёна от возможности отомстить – кто знает, как бы им потом жилось с таким неприятным грузом на сердце всю оставшуюся жизнь, если бы они собственноручно казнили человека – пусть и подлеца в широком смысле этого слова.
Поэтому друзья подобрали ружьё и фотоаппарат, а остальные останки предоставили на усмотрение самой При-роде: хоронить его они были не намерены. Удивляло другое. Почему за своего подопечного не вступился Хозяин Байкала? Семён ведь прекрасно слышал предсмертный крик фотографа, когда тот позвал Гроссмейстера – в отчаянии, в боли, в безнадёжности. Выходит, что этот же Гроссмейстер посещал в своём астральном образе и сознание Губы? Не ОН ли надоумил маньяка задушить девушку, а потом, возможно, убить и их самих? Раз Гроссмейстер посещал Губу, то почему не защитил его от столь мучительной и ужасной смерти?
Вопросы были – ответов, увы, не находилось.
Во всяком случае, теперь можно было хоть на короткое время расслабиться. Маньяк мёртв – одной головной болью стало меньше – и на том спасибо судьбе. Однако нелепость смерти фотографа не исключает остальные опасности, таящиеся на каждом шагу.
Саша, похоже, уловил его мысли и, подвесив ружьё Губы на ветку, отдал фотоаппарат Семёну.
- Где бы не находился Губа эти трое суток, но судя по всему, успел отщёлкать три кадра. И теперь вопрос: кого или что он фотографировал? Есть варианты?
Саша пожал плечами:
- Доберёмся до Усть-Баргузина, там проявим и всё узнаем. Может он, от нечего делать, белок каких-нибудь снимал. Или кабанчиков диких…
- Нет, - усомнился Семён, принимаясь с ножом за переднюю лапу медведя. Как отделять суставы, его учил ещё профессор. – На кой чёрт ему белки? Тут что-то другое, Санёк. Не стал бы он тратить драгоценные кадры на всякую чепуху – их и так почти не осталось. Кто-то или что-то привлекло его внимание, вот только что именно?
Саша кивнул в знак согласия.
Покидая болото, они ни разу не обернулись и не глянули на то, что осталось от фотографа. Рыси и трупоеды вскоре сделают своё дело, и через пару суток болото поглотит в себя лишь два обглоданных скелета: один огромный, без передней части лапы, и другой – вообще не скелет, а мелкие разбросанные позвонки, разве что с человеческим черепом.
Достойная могила для подлеца и убийцы.
Однако этому не суждено было случиться, как и всему, неподвластному Природе.
Как только они углубились в ряды деревьев, из нутра трясины поднялся мохнатый столб величиною с заводскую трубу, покачался, согнулся, обхватил тушу зверя миногоподобной пастью с мелкими зубами-присосками, и тут же утащил в пузырящуюся жижу. Болото подёрнулось волнообразной рябью и тихо успокоилось.
Гигантизм в аномальной зоне треугольника продолжал существовать.
Останки фотографа так и остались лежать на поверхности, уже облепленные зелёными мухами, но друзья этого не заметили. Они подходили к оставленному костру.
Их ждал обильный и вкусный ужин из запечённой медвежьей лапы.
********
Когда они покидали место стоянки, то, не сделав ещё и нескольких сотен шагов, внезапно к своему ужасу наткнулись на лежащего в знакомой позе лётчика. Очередной лейтенант ВВС был всё тем же Игорем с довоенной фотографии, всё тем же, кого встречали в своих перемещениях Саша, Люда и Василий Михайлович. А возможно и Губа – где бы он ни побывал за свои три дня отсутствия в этом мире. Лётчик лежал всё в той же позе, с тем же планшетом и в той же лётной форме.
- Не подходи к нему! – крикнул Семён и потащил Сашу за собой. - Даже останавливаться не будем! Только сфотографируем издалека и двинем дальше. Не по нутру мне его присутствие.
Саша и сам не хотел приближаться ближе: уж часто он стал замечать, как при появлении мёртвого лётчика, обязательно погибает очередной член экспедиции.
– Эти фотографии дадут нам возможность открыть миру глаза на существование в мироздании иных, полярно противоположных пространств, а так же обеспечит нам финансирование новой, уже на правительственном уровне экспедиции.
- Чтобы вернуться на место гибели дяди Васи и Людочки, - добавил Саша.
- Да. И бурятов тоже, - закончил за него Семён. – Я сделал два снимка лётчика с разных ракурсов.
- Я видел, - иронично улыбнулся Саша. – Смотрел издалека, ты ведь не подпускал меня к нему.
Оба вздохнули, и молчаливая пауза, витая над пламенем костра, обволокла своим вакуумом стоянку путешественников. С мяса в огонь стекали капли растопленного жира, и только шипение углей наполняло сейчас воздух вокруг ночлежки. Ночь опускалась тихая и безмолвная. Где-то всплёскивалась рыба, где-то квакали вездесущие лягушки, где-то над речкой слышался резкий посвист скопы, а ещё ближе, у самых их ног, в расщелине упавшего от грозы дерева, стрекотал сверчок. Они наловили несколько омулей, и сейчас заливали в термос благоухающую рыбную похлёбку, чтобы было чем утолить голод во время кратковременных стоянок на следующий день. Остальную рыбу развесили над костром коптиться, а внутренности выкинули на радость насекомым и мелким хищникам. Впрочем, Семён смотрел сейчас не на них. Завинтив крышку термоса, он расположился на спальном мешке и мечтательно вглядывался в темнеющее небо, где в безмолвном пикирующем полёте стремительно скользили летучие мыши.
Это была их последняя спокойная и безмятежная ночь, проведённая вдвоём в лесу у реки на Байкале.
Оба, довольные, они вскоре уснули.
… А утром Семён исчез.
********
Едва ли стоит подробно описывать состояние Саши, когда это случилось. Всё произошло буквально на его глазах. Смятение, оторопь, ужас и обречённость безысходности…
Воздух в двух шагах внезапно приобрёл полярность и стал окутываться вокруг впереди идущего Семёна плотными радиальными струями вибрации. До берега было рукой подать, и Семён, снимая рюкзак, собирался ступить ногами в склизкую глину, как неожиданно вскрикнул и оттолкнул своего друга назад, будто предчувствовал свою участь. Потеряв равновесие, Саша по инерции отлетел на несколько шагов, и со всего размаху плюхнулся спиной в мокрый илистый лишайник, обрызгав себя и всё вокруг. Спас рюкзак, а то бы спина у него болела ещё несколько дней.
Затем события начали развиваться с молниеносной быстротой.
«Кротовая нора» поглотила Семёна без остатка. На прощание, червоточина выкинула из себя панцирь трилобита, похожий на костяной корпус реликтовой черепахи. А рядом с ним ещё и огромную кость какого-то доисторического ящера – изрыгнула в небо остатки почвы, плюнула грязью и была такова. Вихрь утих, воздух очистился, и на ветку соседнего дерева спикировала лесная таёжная сова, выпуклыми глазами осматривая место разыгравшейся трагедии. Она представления не имела, что именно произошло на этом пятачке посреди илистой глины прибрежного участка реки.
Поднявшись и стоя на коленях, Саша переводил взгляд с птицы к исчезнувшим кругам, потом на панцирь трилобита, циклопических размеров кость, и обратно. Молниеносность произошедшего начисто выбила его из колеи, но цепочка логической связи с исчезновением Семёна, начала постепенно выстраиваться в его мозгу. Семён предвидел. Он как бы предчувствовал, что «кротовая нора» после Губы заберёт именно его и, судя по его действиям, он знал, что это должно произойти вот-вот.
Но молчал.
Молчал, чтобы, не дай Бог, пошатнуть Сашино, восстановившееся с таким трудом душевное равновесие.
От этих мыслей у последнего героя экспедиции навернулись слёзы.
Семён чувствовал.
Недаром он вчера весь вечер проверял карманы в куртке – всё ли в них присутствует необходимое. Пересчитал патроны и разделил оставшиеся поровну. Выходит, теперь у него их ровно десять штук и два заряженных. Засыпая вчера и проснувшись сегодня утром, бесстрашный и мужественный изыскатель был готов к полёту в пространстве. Отчего и стоял, покорно опустив руки, сжимая винтовку и смотря последний раз на друга глазами полными боли и любви.
- Как же это… Сёма? – выкрикнул Саша, и в бессилии замолк.
Теперь он один. Кругом бескрайняя байкальская тайга, впереди река, вокруг него аномальная зона Баргузинского треугольника, рядом где-то незримо присутствует Хозяин Байкала, уготовивший ему некую особую миссию в своей игре…
А он, Саша, один на всю тайгу.
Последний, уцелевший и оставшийся в живых в этом мире из экспедиции профессора.
Один на один с Гроссмейстером.
С Хозяином озера.
********
Глава 11-я: ЦИВИЛИЗАЦИЯ ТАПРОБАН. Триасовый период.
********
Воздух казался таким же тёмным, как и небо над лесом. Он плотным, едва мерцающим покрывалом окутал участок перемещения «кротовой норы» и колыхался вокруг путешественника, исторгая последние безжизненные импульсы вихря воронки, доставившей его сюда.
Гигантизм, несомненно, был налицо, и путешественник почувствовал себя бесконечно малой величиной в этом царстве циклопических колоссов. Однако не это было главным. На поверхность всплывал весьма конкретный вопрос:
« Куда его, к чёртовой матери, занесло»?
В какую эпоху геологического периода планеты он попал? Судя по растительности и окружающему гигантизму, первое, что пронеслось у него в голове – никак не меньше чем за 30-50 миллионов лет назад, и это ещё мягко сказано – возможно, и намного раньше. Откровенно говоря, он уже заранее знал – ещё там, на Байкале – что червоточина перенесёт его в глубину геологической истории планеты. Однако он не мог даже в самых смелых своих размышлениях предположить, что конечным пунктом его высадки будет настолько далёкий пласт эпохи, что он окажется среди исполинских папоротников и плаунов, благо Семён разбирался в палеонтологии не хуже самого Василия Михайловича.
И как бы откликаясь на его размышления, на ближайшую ветвь хвощевого дерева выползла огромных размеров щетинистая жужелица, величиною с его собственный рост и способная задушить своими кольцами годовалого телёнка не хуже анаконды. Членистоногие клешнеподобные лапы резво перемещались под её панцирным телом, отчего казалось, что она плывёт по древесной поверхности, огибая сучки и мелкие преграды своими волнистыми, перекатывающимися движениями.
Замерев на месте, он начал лихорадочно соображать, что делать дальше. Ещё не восстановившийся, после переброски мозг, в считанные доли секунды сгенерировал сразу несколько решений, подготавливающих его к самосохранению. Стрелять в ползучую тварь было бессмысленно: они находились повсюду. Присмотревшись во-круг себя и задрав голову к вышине крон, он отчётливо разглядел великое множество насекомых-гигантов, отчаянно предчувствуя, что попал в настоящее царство членистоногих. Деревья и земля под ним буквально кишели ими. Богомолы, скорпионы, пауки, сороконожки, жуки ползали, извивались, и их здесь были сотни тысяч. А светящиеся пятна, напомнившие ему об огнях святого Эльма, были ничем иным, как огромными ночными светляками, светящимися в темноте.
Он выхватил фонарик, но туже спохватился: на свет луча слетятся сотни этих тварей, и неизвестно ещё какой из двух подходов они к нему выберут – облепят его со всех сторон, или сразу искусают до смерти. Вот оно – настоящее царство доисторических гигантских насекомых! «Поздравляю, друг мой. Добро пожаловать в триас! - мысленно обратился он к себе. – Что может быть прекраснее?»
И убийственнее…
Семён перескочил на несколько шагов вперёд и крепче вжался в ствол гигантского дерева гинкго, трясущимися руками лихорадочно выворачивая карманы в поисках хоть какой-то защиты. Первое, что он вытащил из накладного кармана куртки, был защитный спрей от насекомых – армейскую разработку химической промышленности Советского Союза на случай атаки гнуса в дебрях Байкала. Такой же баллончик остался и у Саши – они ими почти не пользовались, предпочитая изготовлять на костре настойку от насекомых по оставленному им рецепту братьев-бурятов. Обрызгав себя с ног до головы, он стал вынимать из карманов всё, что заранее в них упаковал, готовясь к перемещению. Кроме баллончика, фонарика и фотоаппарата, оставленного ему Сашей, он обнаружил зажигалку, коробок спичек, верёвку метров пяти длиной, десять патронов, однозарядную ракетницу и пачку сухих галет из солдатского пайка. На ремне у него так же висела фляга с водой, и был пристёгнут штык-нож с сапёрной лопаткой – в общем, всё то, что он заранее учёл, зная, что ему предстоит высадка – но не знал где. Плотоядные гигантские стрекозы триасового периода достигали порой полутораметровой длины – это он знал из истории палеонтологии, и – матерь божья! Эти твари сейчас нападут на него, стоит только шевельнуться или закончится действие химического состава пульверизатора.
Это ИХ царство. Полноправные хозяева планеты – ОНИ.
Задолго до млекопитающих.
Шорохи, шуршание, писки, далёкий рёв крупного плотоядного ящера, шелест крыльев носящихся повсюду меганевр – всё это разом заполонило его барабанные перепонки. И он был центром в этом царстве насекомых.
Триасовый период…
А он, Семён – ЕДИНСТВЕННЫЙ разум на планете.
…И это ещё мягко сказано.
********
Он уже делал первый шаг от дерева, когда почувствовал молниеносную жалящую боль, пронзившую его левое плечо со стороны спины. Удивлённый столь бесцеремонным обращением, но, тут же, понимая, что его всё-таки укусили, он обернулся всем телом и застыл на месте.
Безобразная и устрашающих размеров артроплевра – она же гигантская многоножка триасового периода, достигающая трёхметровых размеров с шестьюдесятью хитиновыми лапами – извиваясь, выползла сверху по стволу дерева как червяк из яблока, и впилась своими клешнями в плечо Семёна. Каждая клешня была величиною в две человеческие ладони, и в плечо мгновенно впрыснулся парализующий жертву яд, от которого в человеческом организме ещё не существовало иммунитета.
Артроплевра сделала своё дело и, вытянувшись во всю ужасающую длину своего громадного панцирного тела, застыла, покачиваясь из стороны в сторону, как кобра под дудкой факира, ожидая действия своего яда. Примерно так ожидают эффекта некоторые ядовитые змеи, укусив беззащитную мышь. «Мышью» в данном случае оказался сам Семён. У него тут же перехватило дыхание и, схватившись за грудную клетку, он принялся в безысходности рвать на себе куртку, хватая ртом насыщенный озоном воздух. Яд начал действовать моментально, и он вдруг отчётливо увидел под ногами как бы проецируемую на экран стереокартину копошащихся гигантских тварей. Нечто подобное аномалокарису – морскому скорпиону невероятных размеров – остановилось у ног путешественника, но гигантская артроплевра зашипела, и аномалокарису ничего не оставалось, как ползти дальше: это не его добыча. Он найдёт другую жертву.
Тело становилось невесомым – именно так, видимо, чувствуют себя астральные йоги, погрузившись в нирвану вселенского бытия. Подобно укусу обычного комара или присосавшейся пиявки, эта многоногая тварь впрыснула в кровь человеческого организма некую обезболивающую слизь, и Семён вместо боли чувствовал сейчас умиротворяющий покой и облегчение от всего мирского зла. Он превращался в парализованный кокон - безжизненный, отрешённый, законсервированный и готовый к употреблению в пищу. Утренний завтрак для триасовой сколопендры.
Тем временем, метрах в тридцати от безжизненного кокона Семёна начало развиваться следующее действие. Воздух с его сорокапроцентным соотношением кислорода внезапно потерял былую прозрачность, сгустился, свернулся неким подобием рулон обоев и, выдав из себя в пространство сверкающий тоннель, застыл в неподвижности, словно труба из зацементированного асбеста. Серебристый внутри, и сверкающий всеми цветами спектра снаружи тоннель, до этого буквально «вгрызшийся» в пространство, медленно выдвинулся вперёд и остановился своим пустым раструбом метрах в трёх от безжизненной мумии Семёна. Ничто не двигалось, ничто не колыхалось, рассвет триаса вокруг был бездвижен и молчалив – пропал даже звук. Лазерные лучи прошлись по всему телу, ощупали его, отсканировали, и так же бесшумно удалились внутрь. Осторожно, будто обращаясь с хрустальной вазой, тоннель обволок своей воронкой бездвижный кокон, который был ещё несколько минут назад Семёном, свернулся в спираль, и вместе со своим приобретением, парящим в невесомости, сгруппировался, блеснул ярчайшей вспышкой и исчез, превратившись в бесконечно малую величину, которую тут же поглотило пространство. Через миг воздух разрядился, обрёл полярность, дунул ветром, поднял несколько опавших примитивных листьев и погнал по небу застывшие до этого облака. Атмосфера дохнула озоном. Всё вокруг заново пришло в движение. Артроплевра, не обнаружив своей жертвы, от тоски уползла обратно в гущу кроны, а аномалокарис пополз искать себе новую добычу, прокладывая клешнями дорогу. Что было у них обоих на уме, история умалчивает.
Триасовые джунгли снова зажили своей жизнью, будто и не было вовсе остановки времени, как физической величины.
Всё пришло в движение на том моменте, как и остановилось за миг до этого.
********
Семён изумлённо сфокусировал взгляд на некоей абстрактной точке напротив себя. Зрение и остальные чувства постепенно приходили в норму.
- Добро пожаловать в царство усопших, - пробормотал он вслух, и замкнутое эхо дивного помещения впитало его слова, отбросив к стенам и поглотив их целиком. Звук произнесённой фразы был похож на восклицание внутри противогаза – такой же глухой, дребезжащий через мембрану и довольно безликий.
- Есть кто-нибудь?
Крик задержался на мгновение, словно запутавшись в молекулах пространства, и исчез в другом измерении. Вокруг него явно начало что-то происходить.
Медленно, с помощью некоей невидимой силы его потянуло вниз и он, удивляясь собственному спокойствию, окончательно принял вертикальное положение, коснувшись подошвами ботинок нижней поверхности. Стало значительно привычнее. Сияние тут же исчезло, «живые» стены замерли, более не сокращаясь, и вместо этого приобрели зеркальное отражение.
В отражении перед путешественником стоял какой-то незнакомый, обросший многодневной щетиной (после смерти Люды, они с Сашей начисто перестали бриться) отощавший путник, не имевший ровно никакого отношения к человеку, вышедшему когда-то из Нижнеангарска с полным набором счастливых улыбок на лице. Теперь перед ним находился скорбный, постаревший от горя чуть ли не старик с жёстким взглядом, сжатыми губами и явно переживший много несчастий. Уж слишком много выпало на их общую долю.
Тем временем зеркало затуманилось и приобрело вид проецируемого в кинозале экрана огромной сферической величины. Смотреть можно было везде, поворачивая голову в разные стороны и крутясь вокруг своей оси на 180 градусов, как игрушечный волчок на детской площадке.
По всему периметру «стен» в режиме видеозаписи в цветном изображении мелькали те или иные сюжеты их трагического похода. Кадры начинались у него за спиной, переходили по ходу проецирования в другую картину и, исчезая за спиной, делали, таким образом, полный круг, отчего Семён мог смотреть в любом направлении. Опустив взгляд, он мог видеть под своими ногами тающий снег, когда они только выходили из Нижнеангарска, мог видеть бурятов, идущих во главе цепочки и ведущих под уздцы лошадей, а за ними с весёлым лаем носящихся вокруг собак. Мог видеть спину Василия Михайловича или, оглянувшись назад, смотреть на милое, рас-красневшееся лицо Людочки, которая что-то кричала Саше, заливисто смеясь. Задрав голову кверху, он мог видеть пролетавшие в вышине вертолёты, которые следовали над ними вплоть до восьмого дня, когда путешественники вошли в зону магнитного купола. Здесь вертолёты исчезли.
Ему показывали документальный фильм их похода по Байкалу!
Другого объяснения он не находил.
Их КТО-ТО снимал со стороны.
Это была, технология будущего.
Иного мира.
Иного разума.
Здесь, в триасовом периоде, за десятки миллионов лет до его собственной цивилизации!
Семён смотрел, и невольные слёзы текли у него по щекам.
Вот уже пропали собаки. Затем Луна – огромный пульсирующий шар, подобный тому, что он недавно видел у себя над головой в джунглях триаса.
Семён крутил головой, поворачивался на месте, следя за изображением с разных точек съёмки, будто кто-то разумный, невидимый снимал для своего дневника все этапы их продвижения. Перед ним проплывали картины эпизодов различных дней и недель. Поиски Саши и лошадей, зелёные живые «одеяла» с глазами, гусеница и морозные круги, где погиб первый из братьев-бурятов; появление Саши в лесу близ первого лётчика. Картины сменялись друг за другом, вызывая в груди у Семёна нескончаемую боль утраты. Смерть второго бурята от кислотных жгутов, гигантские муравьи с пауком, перемещение Василия Михайловича в ХIХ-Й век. Гибель профессора в струях геотермального кипящего гейзера и чудесное возвращение Люды. Наконец, удушение Губой девушки (здесь Семён застыл как вкопанный). Он своими глазами со стороны увидел сцену убийства. До этого момента они с Сашей могли только предполагать, каким именно образом убийце удалось задушить Люду – и вот теперь он увидел это воочию.
Затем было бегство, укрытие от ливня в пещере, психическое состояние Саши… - и так до самого последнего дня, когда они с ним вышли к реке, которую намеревались перейти вброд. Он даже увидел собственное перемещение в червоточине времени и свою «высадку» в леса триасового периода. Увидел, как его сзади укусила арт-роплевра, и как затем его поглотил какой-то неподдающийся его пониманию инородный тоннель, переместив его сюда, в эту «живую» комнату – центрифугу.
На этом запись оборвалась, дав тем самым путешественнику прийти в себя.
Ему показали наяву все перемещения и путешествия его друзей в иных для них измерениях.
ПОКАЗАЛИ то, чего он не видел собственными глазами, зато пережили они, каждый из участников перемещений в антимиры ушедшей истории планеты.
Вот это-то и было грандиозно! Спасибо судьбе и незнакомым хозяевам инородного разума, что ОНИ дали ему возможность взглянуть своими глазами на Сашу и Курскую дугу, на профессора и маршала Нея с Мишелем, на Люду и ХIII-й век Древней Руси, и закончили Николаем Губой в каменном веке.
Впервые он увидел их перемещения своими глазами, будто и сам находился там с каждым из них.
Теперь Семён знал ВСЁ.
Ему показали все этапы их маршрута и даже ввели в курс дела, что происходило с членами экспедиции в разные моменты их перемещений в иные измерения.
В связи с этим, возникло сразу несколько вопросов:
Первый – зачем ему это показали?
…А дальше вопросы посыпались, собственно говоря, как крупа в решето.
Кто это всё снимал?
Чей разум?
Неужели их экспедиция во главе с Василием Михайловичем представляла какой-то особый интерес для представителей некоей неизвестной, более могущественной цивилизации, которая, судя по всему, обитает сейчас здесь, в триасовом периоде, в котором по всем геологическим и антропологическим понятиям никакой разум не должен существовать априори? Его этому учили в школе, в институте, в университете. В триасе не должно быть никакой разумной жизни!
Вот! Вот о чём он всё время пытался вспомнить, располагаясь с Сашей у костра на очередную ночёвку. Вот о чём ему шептал слащавый голос Гроссмейстера, говоривший, что он – Тапробан. Вот, что ему не давало покоя все последние дни их с Сашей похода.
Он, Семён – в ТАПРОБАНЕ!
********
…Что-то неуловимое, бесплотное, грозившее вот-вот испариться, завитало в стерильном воздухе, однако Семён едва ли это почувствовал. Стена свернулась в пространстве подобно рулону и вытянулась к путешественнику неким подобием конуса, в окончании которого на подставке материализовался вполне знакомый и приемлемый его сознанию сервированный столик с различной земной закуской и напитком в обычном хрустальном бокале. Семён открыл глаза и не поверил. На фарфоровых тарелках, как в лучших мишленовских пятизвёздночных ресторанах, были разложены блюда из жареного мяса, салаты и сладости, а довершали сервировку салфетки и ножи с вилками разных конфигураций. Следом за столиком в пространстве «выплыло» ружьё и фотоаппарат, в уже, собственно говоря, знакомом парении, не касаясь поверхности.
Любопытство взяло верх, и Семён подцепил сервированной вилкой ломтик лоснящейся от жира буженины. Такого наслаждения он не испытывал ни разу в жизни! Голодный, он накинулся на еду, справедливо предполагая, что приютившие его неизвестные хозяева рано или поздно сами представятся и появятся в поле зрения, иначе, зачем тогда уделять ему столько внимания и демонстрировать своё доброе расположение. ОНИ наблюдают за ним. Скоро наступит развязка. Кричать и звать кого-то, теперь было ещё более бессмысленно – за ним следят, на него смотрят, его оценивают и анализируют.
Так оно, собственно, и вышло.
Стены раздвинулись, послышался шум нагнетающего в помещении воздуха. Из пустоты материализовался силуэт.
Фигура незнакомца подняла в приветствии изящную руку, и лицо озарилось вполне земной улыбкой.
Семён отошёл от столика, вытер рот салфеткой, отвёл парящее ружьё за спину, и грациозно поклонился в ответ, будто находился на одном из придворных балов средневековья.
Контакт состоялся.
Никакой агрессии – только дружелюбие, и, возможно, ещё безграничное доверие со стороны неизвестного хозяина и обитателя триасового периода.
- Приветствую тебя, чужестранец! – проговорил он громким, чистым и торжественным голосом на самом что ни на есть правильном русском языке. – Да. Мы цивилизация ТАПРОБАН, как вы её называете, и я могу читать твои мысли, так что уже знаю все твои вопросы наперёд. – Он улыбнулся, и лицо голограммы подёрнулось едва заметной рябью. – Поэтому, не удивляйся и не пугайся – здесь ты среди друзей и в полной безопасности.
«Чудеса! – восхитился Семён. - То ли ещё будет. Хоть и фантом, а разговаривает со мной в режиме реального времени, будто мы ведём светскую беседу за столиком какого-нибудь столичного кафе, – он посмотрел на сервировку и поправил себя, - или ресторана».
- Меня Семён зовут, - представился он. – Я один из последних двух оставшихся в живых переставшей существовать экспедиции, вышедшей в просторы озера Байкал в 1979-м году по земному времени. Впрочем, вам это наверняка известно, судя по тому, что вы только что показали мне на экранах стен, - он обвёл рукой периметр помещения. – Благодарю вас, что спасли мне жизнь от укуса артроплевры и дали возможность утолить голод. Сказать по чести, - Семён слегка улыбнулся, - я даже рад, что волею судьбы оказался здесь у вас в вынужденных гостях.
Тапробанец улыбнулся и поклонился в ответ.
- Я знаю, у тебя сейчас множество вопросов, на которые мы обязательно ответим, но сначала скажи, не устал ли ты? Утолил голод? Комфортно тебе здесь?
Семён мгновенно провёл внутреннюю инвентаризацию организма на предмет усталости или голода, боясь, что его снова «отключат» или отправят отдыхать. Уют и дружеская обстановка как нельзя лучше подходила сейчас к первому контакту на планете между двумя противоположными по развитию цивилизациями, и, с удовлетворением констатировав, что абсолютно здоровый, не голоден и нисколько не устал, поспешил заверить:
- Нет – нет! Спасибо. Мне очень комфортно, и к своему удовольствию, я прекрасно себя чувствую. После укуса могло быть и хуже.
Тапробанец снова поклонился.
Мне можно задавать вопросы? – со вполне ясным нетерпением спросил он, будучи в исключительно бодром расположении духа.
- Пожалуйста, - улыбнулся тапробанец. – Для этого я здесь.
- Прежде всего, - решился Семён, - заранее прошу меня простить, если мои вопросы покажутся вам глуповатыми и слегка сумбурными. Согласитесь, не каждый день встречаешь представителя иной, ещё более могущественной цивилизации, и поэтому мои вопросы могут показаться вам до неприличия примитивными.
Тапробанец поднял руку в знак согласия и кивнул:
- Насчёт этого не беспокойся. Мы подготовлены к подобному случаю и ждали его давно. Можешь называть меня Айроном. Предваряя твой первый вопрос, сразу объясню: я не живой в твоём понятии. Перед тобой лишь мой аватар, или как вы называете – голограмма. Я нахожусь незримо далеко от тебя, как на расстоянии, так и во времени. Я вне его. Вне пространства, вне времени. Но ты можешь со мной общаться в режиме реальности. Той, в которой ты сейчас находишься. Пока понимаешь?
- Понимаю, - уверил его Семён, хотя, по чести сказать, ни черта не понимал.
- А где вы находитесь? – сделал он попытку.
- Вопрос не «где»… а скорее – «когда», - улыбнулся Айрон. - Меня нет сейчас в живых в твоём физическом понятии. В данный момент я вне времени. Но в своей, сугубо личной реальности – я живой. Для тебя это будет сложно: ваше человечество ещё не пришло к пониманию временного континуума и существования нескольких параллельных измерений одновременно.
Тапробанец махнул рукой за спиной и стены вновь осветились неоновым светом, готовые спроецировать голограммное изображение в любом формате, когда он подаст команду.
- Мы управляем Временем и нам подвластны нанотехнологии на атомарном уровне. Как ты правильно заключил, ты действительно сейчас находишься в вашем триасовом периоде – я буду называть вещи привычными для тебя терминами – и если быть точнее, то где-то за 150 миллионов лет до своего существования и маршрута экспедиции на вашем Байкале. Наша цивилизация, напротив, в отличие от вашей, насчитывает возраст в миллионы и миллионы лет – опять же опустим ваше летоисчисление - ты этого сейчас не в состоянии понять.
- Вы находитесь на Земле? – спросил Семён, но тут же виновато улыбнулся, понимая, что не слишком корректно перебил своего нового знакомого. – Или где-то в иной галактике, за пределами нашей?
Айрон снисходительно улыбнулся, прощая нетерпение гостя.
- Физически мы находимся везде. И на Земле, и под ней, и под толщами ваших океанов, и, разумеется, в космосе. Наша цивилизация раскидала свои форпосты по всем геологическим эпохам вашей планеты. То, что видел ваш Николай Губа в пещерах палеолита, есть ничто иное как один из наших форпостов законсервированной автономной базы, где размещены саркофаги с замороженными в криогенном состоянии представителями моего народа. Такие базы существуют и в палеозойской эре, и в мезозойской, а на одной из баз триасового периода ты сейчас и находишься. Существуют они и в кайнозойской эре – пример тому ваш фотограф, наткнувшийся на одну из них в пещерах неандертальцев.
Айрон подмигнул Семёну как старый, давно знакомый приятель, и с улыбкой таинственности, загадочно произнёс:
- Такая же база расположена и в твоём времени, откуда ты родом. И находится она… - он сделал многозначительную паузу, наблюдая за собеседником.
И тут Семёна осенило.
- На БАЙ-КА-ЛЕ!!!
Он схватился за голову.
- Точно! Господи, как же всё до безумия просто! Теперь всё встаёт на свои места. Баргузинская зона отчуждения, магнитный треугольник, энергетический купол и вертолёты, не видящие нас из-за него. Аномальность всех форм жизни растений и животных, гигантизм всего, что находится в пределах сферы… монстроподобные создания… - всё это…
- То, что проникает в ваш Баргузинский треугольник из параллельных пространств, - закончил за него тапробанец, улыбнувшись в ответ. – Что проникает к вам через «кротовые норы» или червоточины временных порталов. К сожалению, так называемые побочные эффекты при перемещениях во времени проявляются всегда в тех или иных ипостасях. Это неизбежно. Червоточина может захватить с собой из иного измерения какие-либо случайные объекты или живые особи, существующие в том мире, и перебросить в мир ваш. Примеры таковых перебросок ты помнишь.
- Да, - согласился Семён и начал загибать пальцы:
- Огромная пульсирующая Луна и гигантская спираль в небе?
- Из палеозойской эры, - подсказал Айрон, кивая в знак согласия.
- Гигантская гусеница и живые одеяла с глазами?
- Из биома пермского периода до Великого вымирания.
- Огромные муравьи, паук, слепой слизень в кратере метеорита?
- Из мелового и девонского периодов соответственно. Хронологически это в обратном порядке. – Айрон махнул рукой, и стена за его спиной ожила целым веером видеоряда в стереоизображении, будто Семён находился сейчас в кинотеатре с 3D-технологией. Начали мелькать картины гусеницы, живых одеял, муравьёв, слизня…
Всё помещение заполнилось голограммами существ из тех мест, откуда червоточины их захватывали. Семён стоял посреди них, крутил головой и поворачивался в пространстве, паря в воздухе, с благоговейным трепетом наблюдая за происходящим. Никакая компьютерная техника его 70-х годов ХХ-го века не способна была спроецировать что-либо подобное, и путешественник смотрел на эту чудовищную красоту с чувством полного изумления и восторга. Он – первый человек на Земле, кто увидел столь потрясающее зрелище!
- Аномально низкая температура, погубившая первого проводника, и кислотные жгуты, убившие второго? – Семён смотрел широко раскрытыми глазами на развернувшееся действо, и не забывал задавать вопросы.
- Это вообще из иного измерения не вашей планеты, - отмахнулся тапробанец. – Так уж вышло. Мы заметили, но было поздно.
- В смысле, «не вашей планеты»? – не понял Семён, на миг оторвав взгляд от проходящего сквозь него фантома велоцираптора. – А откуда?
Айрон взмахнул рукой, и изображение сменилось картиной неизвестной ледяной планеты, кружащейся по ор-бите вокруг звезды-пульсара где-то в далёких просторах иного звёздного кластера Вселенной.
- Оттуда, - тапробанец указал на ледяной комок планеты. – Из звёздной системы Магелланова облака – так вы называете эту галактику. А суперкластер наш – Ланиакея.
- Гран-ди-оз-но! – казалось, у Семёна в груди заработал мощный холодильник.
- Кроме того, все те «сувениры» в виде гильз, кивера, ядра, бивня мамонта, копья неандертальцев, и панциря трилобита – всё это побочные предметы, захваченные случайно червоточинами из различных временных эпох – ты это и сам уже уразумел. Верно?
- Да. Гильзы и каски – из Курской дуги, ядро и кивер – из ХIХ-го века, серп и лапти – из ХIII-го, бивень – из палеолита, а панцирь трилобита…
- Отсюда, - кивнул Айрон. – Из триаса.
Улыбка его стала ещё радужнее, обнажая белые здоровые зубы, хотя выглядел он намного старше Семёна. И мудрее. Бездна мудрости разделяла этих двух разумных существ из разных противоположных миров.
- Теперь всё становится на свои места, не правда ли?
Семён отрешённо кивнул, стараясь держать своё смятение под контролем: столько информации сразу…
- И, выходит, что та погибшая экспедиция в замурованной пещере?..
- Была предтечей вашей, - добавил Айрон. – Задолго до вас, они так же проникли в сферу зоны нашего форпоста, но мужественным изыскателям не повезло.
- Вы их жалеете?
- А как иначе? Они де должны были погибнуть. Да и не только они. В разные времена на протяжении веков, пока развивалась ваша цивилизация, кто только не пропадал без вести в этом треугольнике: и дикие разрозненные племена, и одинокие путники, и целые артели охотников за пушниной при ваших царях, и просто любители экзотики. Никто не должен был гибнуть не по своей воле…
Айрон печально улыбнулся, с сожалением глядя на Семёна:
- Впрочем, как и твои друзья.
Семён с удивлением взглянул на всемогущего собеседника.
- Так тогда, простите, отчего же вы это допустили?
Айрон вздохнул совсем по-человечески, и жестом убрал изображение с экранов.
- А вот это, друг мой, будет следующим этапом нашего общения и дружеской беседы. На сегодня с тебя, пожалуй, хватит. Не всё сразу. Тебе и так будет о чём раздумывать в часы отдыха. Выспись. Прими ванну. Покушай – набирайся сил. Можешь погулять перед сном. Завтра к вечеру мы опять встретимся.
Семён выпучил глаза:
- Вы разрешаете мне гулять?
- Конечно! – улыбнулся тапробанец. – Ты не в плену. Ты в гостях. Чувствуй себя как дома. Всё в твоём распоряжении – стоит тебе только мысленно подать команду или попросить о чём-либо, в пределах разумного, конечно. Труппу Большого Академического театра я тебе сюда не приглашу, согласись. – Он задорно подмигнул, со-всем как старому приятелю. – Вся база, это один большой автономный механический организм. Причём, не обитаемый, в твоём понятии. Она полностью автоматизирована и обезопасена от внешнего мира триаса таким же защитным энергокуполом, как и у вас на Байкале. Пробраться на сам форпост сюда никто не может – ящеры и прочие чудища обходят эту границу стороной. Внутри такой же климат, как и в ваших земных тропиках во время сезона летнего солнцестояния. Кроме законсервированного пульта управления и зала с саркофагами, у тебя будет доступ ко всему – здесь всё механизировано, и управляется капиллярными носителями наностержней субатомного уровня. Для тебя это технология далёкого будущего.
Он снова лукаво подмигнул.
- Общаться будешь с матрицей. Она тебе понравится. Просто говори вслух или мысленно думай о том, что тебе нужно в тот или иной момент, и это будет тебе предоставлено.
Семён невольно подался вперёд. Тапробанец нравился ему всё больше и больше. Вот бы ЕГО с Сашей познакомить…
- Не выйдет, - оборвал его мысли собеседник. – Потом поймёшь, отчего. – Мне твой Саша тоже нравится, - улыбнулся он. – Однако не судьба. Но об этом позже.
Семён только тут вспомнил, что Айрон может телепатически читать его мысли, поэтому сдержался от удивлённого восклицания.
- Сейчас стены исчезнут, и ты окажешься в привычной для себя комнате твоего времени. Она будет иметь полную имитацию того, к чему ты привык у себя на Земле – с кроватью, экраном телевизора, столом, креслами, ванной и туалетом. Поправь, если что не так. Матрица постарается сымитировать всё именно так, как принято в твоём времени. Она – интеллектуальная штучная программа, и будет делать всё, сообразно твоим желаниям. Поспи, отдохни, погуляй, поплавай в бассейне, посмотри свой земной телевизор. Я, правда, не знаю, какой технологии она его для тебя выберет – ты же, наверняка, привык к своим разработкам, изготовленным именно в твоё время – вот и поправишь её, если что. Я имею в виду – матрицу. А завтра – по сугубо вашему исчислению времени – мы продолжим общение. Надеюсь, ты не против будешь встретиться вновь?
- Ещё бы! – воскликнул Семён, шагнув смело к нему навстречу и протянув для рукопожатия руку.
Айрон иронично улыбнулся и показал на своё прозрачное изображение:
- Голограмма. С удовольствием бы пожал, однако боюсь. Твоя ладонь пройдёт сквозь мой аватар, как вода сквозь сито.
Фантом тапробанца начал сокращаться, принимая всё более сжатые размеры, чтобы затем превратиться в сингулярную точку, и исчезнуть в пустоте.
- Погодите! – крикнул Семён на прощание. Ему не давала покоя одна, засевшая в голове мысль, последние не-сколько минут поглощаемая потоком новой информации.
- А Хозяин Байкала? Он… ваш? Один из вас?
Последовала пауза, затем, далёкий уже голос Айрона из пустоты:
- Увы. Наш. Об этом и поговорим завтра… автра… втра…
Осталось только эхо.
Но и оно вскоре исчезло.
********
После исчезновения голограммы, все «живые» до этого стены растворились в пространстве сами собой, и он, мягко опустившись на пол, сразу почувствовал присутствие гравитации с обычным земным притяжением. Помещение превратилось в комнату с вполне осязаемой имитацией спальной мебели, как и говорил Айрон. С кроватью, креслами, столиком и огромным зеркалом во всю высоту встроенного шкафа, где стопками лежало всевозможное бельё и полотенца, висели на плечиках махровые халаты и серебристые комбинезоны его размера, подобные тому, в котором предстал перед ним тапробанец. Обувь, на удивление, была точно подобрана под его ногу, начиная от домашних тапок и кончая мягкими туфлями.
Имитация комфорта и вполне земных условий была настолько похожа на его прошлую жизнь, что он не-вольно почувствовал оказавшимся в своём родном времени, родном месте, родных пенатах.
На столике лежали свежие журналы за этот месяц, в ванной на полочке – зубная паста, щётка, несколько видов шампуней и станок для бритья. Из душа шла горячая вода, и он, наконец, после месяцев блужданий по тайге, смыл с себя всю грязь, вместе с накопившейся горечью утрат близких ему людей.
Сам по себе включился телевизор, и Семён застыл на месте, приглядываясь. В экране шла какая-то передача, посвящённая будущему открытию Олимпиады – 80, но Семён хотел увидеть последние события, произошедшие за два с лишним месяца их отсутствия на Большой земле. Ему срочно нужна была программа «Время» с её дикторами Игорем Кирилловым и Анной Шатиловой, но вот проблема – программа «Время» выйдет теперь только в вечернем эфире, а утренний выпуск новостей он бесстыдно проспал, очутившись первый раз за долгие дни не в спальном мешке, а в самой настоящей белоснежной постели.
Спасла «матрица» - так называл её вчера Айрон. Вдруг ниоткуда, прямо в пространстве спальни прозвучал механический женский голос, похожий на запись в метро, когда объявляется следующая станция. Голос воз-ник над головой Семёна и вежливо поинтересовался на чистом, без каких-либо акцентов, русском языке:
- Чем могу быть вам полезной, чужестранец? Задавайте вопросы, я буду вам помогать, - донёсся мягкий, но не живой женский тембр голоса. – Я запрограммирована специально для вас на русском языке вашей планеты. Называйте меня ЕВОЙ – для вас это будет удобно. Имя универсальное для каждого человеческого существа вашего времени. Подходит? Или предпочитаете что-то более личное, например, имя супруги?
Семён, ещё не полностью овладевший собой после лёгкого шока, поспешно согласился:
- Нет-нет… зачем же выбирать? Пусть будет ЕВА.
Он и так держался все последние дни экспедиции, чтобы не «уплывать» вглубь воспоминаний о своей, оставшейся в Нижнеангарске семье.
- А… вы… как бы это спросить? Вы… меня видите?
- И вижу, и ощущаю, и сканирую. Вы – гость. Айрон дал мне команду следить за тем, чтобы вы ни в чём не нуждались. Я, как и он, могу сканировать и читать ваши мысли, и стоит вам чего-то пожелать – можете смело отдавать мне мысленные распоряжения. Я с готовность их выполню.
«Ну и дела, - мелькнуло у Семёна. – Я становлюсь властелином роботов и компьютеров».
- Да, - прочитала его мысли Ева. – На некоторое время вы мой хозяин. Однако я не робот и не компьютер в вашем понятии. Я – штучный Атомарный Интеллект цивилизации ТАПРОБАН. Вы – Семён. Из ХХ-го века кайнозойской эры планеты Земля. Второй из уцелевших геологов в экспедиции на озере Байкал, где находится наш восьмой форпост. Сейчас у вас было желание просмотреть программу вашего земного телевидения. Можете отдать мне распоряжение, и я повторю вам выпуск любых новостей в режиме видеозаписи. Что бы вы хотели просмотреть?
Семён стоял с открытым ртом и, во избежание недоразумений, смотрел просто в потолок. Затем, наконец, обретя дар речи, спросил:
- Можно я буду общаться с Вами на равных? Не как с машиной… - он запнулся, не находя подходящего термина для впервые им услышанного определения «штучный Атомарный Интеллект». – Не как с… роботом.
В голосе матрицы, казалось, проскользнула улыбка.
- Пожалуйста. Как вам будет удобнее: хоть мысленно, хоть посредством голосовых связок.
Семён облегчённо выдохнул:
- Тогда, Ева, я хочу попросить запись вчерашней вечерней программы «Время». Можно… такое?
Он ещё не успел договорить, как экран сменился изображением диктора Игоря Кириллова, который вещал из студии о каких-то урожаях и очередном созыве пленума ЦК КПСС. Семён некоторое время смотрел никому ненужные новости, затем, решив проверить себя, попросил Интеллект:
- Ева, а могу я увидеть какой-либо выпуск новостей, где упоминается наша экспедиция? Если упоминается, - сделал он поправку на ударение.
- Последнее упоминание о вашей экспедиции датируется недельной давностью в передаче «Клуб кинопутешественников».
Ева вывела на плазменный экран телевизора видеозапись телепередачи, где ведущий Юрий Сенкевич оповещал, что спасательные поиски пропавшей экспедиции приостановлены после двух месяцев непрерывных облётов вертолётами всей территории Баргузинского треугольника. Так или иначе, но после восьми дней удачного похода, геологи на связь больше не выходили.
Ева прокрутила перед Семёном почти все записи различных передач, которые выходили в эфир в течение двух месяцев. Первоначальный ажиотаж после их исчезновения, к концу второго месяца постепенно убавился, и уступил место более насущным проблемам в масштабе страны – урожаю, предстоящему пленуму, и подготовке к открытию Олимпиады – 80. Брежневу дали очередной орден, а о них, об исчезнувших изыскателях на Байкале, постепенно забыли. Зато говорили о пленуме и орденах Брежнева.
«Ну что же, - подумал Семён, - видать такова наша участь. Погибшую экспедицию, что они обнаружили в заваленной пещере, тоже никто не знал. А сколько их ещё таких в бескрайних закутках Прибайкалья? Не мы первые.
Семён попросил Еву выключить телевизор, и с тяжёлым осадком на душе, вышел из помещения навстречу неведомому.
Небольшое озерцо с плескающейся рыбой, хвойный и берёзовый лесок с птицами, речка, лужок под ярким тёплым солнцем над головой; пробежавший под ногами ёжик, слабый ветерок и вездесущий запах свежего озона – всё дышало природным уютом и спокойствием. Было ощущение, что Семён попал в некий эдемский сад наслаждений, не хватало только пасущихся трепетных газелей и старичка с седой бородой, восседающего на облаке.
…В течение всего дня до самого вечера Семён перемещался из комплекса в комплекс (так он назвал колоссальные, крытые прозрачными куполами амфитеатры), которые переходили один в другой, имея между собой невидимые глазу своеобразные границы, пересекая которые, он оказывался в иной климатической зоне, другой обстановке и различной по своей сути природе.
В одних амфитеатрах он мог парить в пространстве, прося Еву наделить его этим свойством, и с высоты птичьего полёта наблюдать за присущей только этому комплексу экосистемой. В других мог пройтись пешком и, забравшись на небольшой холм, лицезреть вдали на раскинувшейся под ним равнине тех или иных представителей животного мира планеты в разных её геологических периодах. Если это были плотоядные хищники в виде гигантских рептилий и динозавров, Ева предусмотрительно создавала вокруг него обтекаемое фигуру силовое поле, сквозь которое ни он, ни они не могли пробраться. Она незримо присутствовала всё время где-то рядом над его головой, сбоку, сзади, под ним, парила в пространстве вместе с ним, опускалась в ущелья и к равнинам, поднималась к вершинам и холмам – благо, в каждом комплексе все расстояния были, как бы сжаты, уменьшены, свёрнуты в пространстве. За десять минут своего полёта он мог преодолеть сотни и сотни километров, регулируя скорость сообразно своим мысленным командам Еве, будто пролетал ту или иную территорию на космическом челноке, меняя направление в любую сторону – мгновенно, не тормозясь и, не делая облётной дуги – сразу под прямым углом.
Затем, снова воспарив, он мчался с Евой дальше, не чувствуя ни притяжения Земли, ни её гравитации. Бег часов, минут и секунд сжался, казалось, для него в бесконечно малый отрезок времени, а расстояние и пространство свернулось спиралью, давая тем самым ему возможность охватить все комплексы, амфитеатры, все периоды и эпохи Земли целиком.
Перед ним проплыло и развернулось всё формирование Земли как планеты. Господство и Великие вымирания целых биомов, разломы и перемещения целых континентов, дрейф материков и восемь ледниковых периодов, зарождение млекопитающих и развитие эволюционного процесса становления Homo Sapiens как вида, минуя ветви тупиковых эволюций синантропов, австралопитеков и прочих гоминидов. Он видел, как бы, находясь вне Земли, из космоса, падения на неё огромных астероидов, после чего планета возрождалась заново, проходя все этапы зарождения и расцвета жизни на ней. Ева показала ему в голографическом изображении законсервированные базы, подобные той, в которой он сейчас находился. Они были раскиданы в силурийском, пермском, ордовикском, каменноугольном периоде; в плейстоцене и прочих эонах – не обязательно в хронологическом порядке, в котором они шли друг за другом во время формирования геологии Земли, а скорее, исходя из его внезапной прихоти, метаться между амфитеатрами, стараясь охватить всё, пока ему предоставляли такую исключительную возможность. Ведь он, Семён, подумать только! – единственный и первый человек на планете удостоился такой возвышенной чести видеть столь грандиозное зрелище своими глазами, узнать, а возможно, впоследствии и познать цивилизацию ТАПРОБАН с её тайной исчезновения со сцены театра жизни.
Уставший и полный колоссальных впечатлений, он вернулся назад, поужинал, и без сил упал в белоснежную постель.
…Впереди была беседа с Айроном.
********
Утром перед Семёном колыхалась голограмма Айрона и, расспросив его о впечатлениях экскурсии, тапробанец удовлетворённо улыбался.
- Ева у нас один из лучших Интеллектов, хотя по своей программе уже несколько устарела. На других форпостах у нас давно работают голограммы последнего поколения…
А Семён в этот момент подумал: «Интересно, сколько же лет насчитывает их «последнее» поколение, если возраст самой цивилизации исчисляется миллионами и миллионами лет, разумеется, по его, земным меркам?».
Разговор давно крутился вокруг Баргузинской зоны, её треугольника и купола, покрывающего сферу форпоста. Дошла очередь и до Хозяина Байкала. Сидя за столиком в шикарном кожаном кресле и попивая лёгкое грузинское вино, Семён, наконец, узнал правду. А точнее – её подноготную.
- Ваш Хозяин Байкала – или как он сам себя называет Гроссмейстером – в вашем времени, как ни прискорбно, является неким потомком наших соплеменников, сумевший сквозь пространство и временной континуум переместиться в ваш реальный мир. И с задатками своего безумия обосноваться на одной из законсервированных баз нашего форпоста на вашей планете, - с оттенком горечи произнёс аватар тапробанца. – К сожалению, мы не в состоянии его контролировать, поскольку он является одним из нас и обладает той же технологией, теми же знаниями и теми же науками, которые доступны нашей цивилизации. В сущности, чтобы тебе было понятнее, ваш Хозяин Байкала, это некий свихнувшийся «профессор» (в вашем земном понимании), который методом неудавшегося эксперимента оказался у вас на Байкале, и возомнил себя единственным стражем нашего форпоста, не подпуская к нему никого, кто находится в пределах зоны его влияния. Так тебе, надеюсь, понятнее?
Семён кивнул, боясь пропустить слово.
- Во избежание огласки, он уничтожает всех, кто подбирается к базе слишком близко. Так произошло и с предшествующей экспедицией, останки которой вы обнаружили в завалах скал, так произошло и с вашей. Увы.
Ведь, по сути, вы с вашими изысканиями аномалий, тоже забрались туда, где вас, собственно говоря, и не ждали. В вас он видит только нежелательные элементы игры, поэтому и избавляется от вас постепенно, наслаждаясь своей победой. Но, повторюсь, он считает себя ответственным за СВОЮ, сугубо личную территорию.
- Но ведь планета Земля не ЕГО родина!
- Да. Но и не ВАША.
Семён едва не поперхнулся, сглатывая комок, подступивший к горлу.
- Как это «не ваша»?
- Да, - невозмутимо улыбнулся тапробанец, а затем хитро так, по-свойски подмигнул:
- Теория твоего Василия Михайловича вместе с другими некоторыми учёными Земли о зарождении на ней жизни ИЗВНЕ, вполне верна, хотя большинство, насколько я знаю, склоняются к эволюции на самой планете. Однако генезис зарождения жизни на вашей Земле был…
- Занесён из космоса!!! – закончил фразу Семён, подскочив на месте. – Господи! Теория панспермии! Жизнь в виде первичных бактерий была занесена на Землю извне! Точно! Ах, Василий Михайлович! Бедный ты мой профессор… не дожил ты до своего триумфа. - Семён в изумлённом отрешении бросил взгляд на Айрона.
- И она, эта жизнь…
- Попала в виде бактерий к вам на Землю миллиард лет назад на одной из комет, блуждавшей в космосе в замороженном состоянии, - подсказал тапробанец. – Наткнувшись на Землю и врезавшись в неё подобно кирпичу в склизкую грязь, она со временем разморозилась, бактерии иноземной пыли ожили, попали в первичный бульон – как вы его называете – и пошли эволюционировать полным ходом, захватывая первые ареалы обитания. Сначала они выделили в атмосферу кислород – ну а дальше ты и сам знаешь. Растения появились 450 миллионов лет назад, земноводные 320 миллионов, рыбы с хрящевым скелетом начали развиваться на 75 миллионов лет позже костных рыб, а 65 миллионов лет назад исчезли последние динозавры. Причина – такой же астероид, можно даже сказать – брат-близнец кометы. Одна жизнь дала, другой забрал. Всё циклично в природе, поскольку именно второй дал возможность развиться вам – млекопитающим.
- И жизнь пошла не из океана… - пробормотал Семён, отрешённо глядя на собеседника.
- Безусловно, из океана. Вот только попала она в него из космоса. Нужна была вода – и бактерии её получи-ли. Ну а дальше, как у вас говорят – дело техники.
Аватар Айрона на миг, как бы, задумался.
- Кстати – просто тебе на заметку – под толщей воды в океанах у нас тоже расположены форпосты.
Семён рефлекторно кивнул, всё ещё трепетно переводя взгляд с тапробанца на экран, потом спохватился:
- Я уже предчувствовал это. Уж не в Марианской ли впадине?
Айрон хитро улыбнулся:
- А может и в ней, родимой. Тебе-то зачем? Вы ещё не готовы вступать с нами в контакт – я уже говорил об этом. Ты – исключение. Благодаря нашему сбежавшему гениальному безумцу, ты, волею случая оказался здесь, и моя задача вернуть тебя назад живым.
- А там?
Айрон развёл руками, как бы искренне извиняясь:
- Увы. Там иная реальность. Там Хозяин Байкала. И там я бессилен.
…Их беседа продолжалась весь день до самого вечера. Ева, как настоящая хозяйка уютного комфорта, несколько раз напоминала Семёну о принятии (в её интеллектуальном понятии) калорийной пищи, однако гость только решительно отмахивался, боясь пропустить наиболее интересные моменты рассказа тапробанца. Со стороны это выглядело весьма забавно, и Айрон, отвечая на вопросы Семёна, даже иногда улыбался, абсолютно понимая его нетерпеливое состояние в познании неведомого.
Айрон упомянул, что их форпосты находятся так же в Антарктиде, в горах Тибета, в мексиканской зоне отчуждения и прочих аномально-магнитных местах планеты. Вскользь рассказал о быте, жизни и культуре тапробанцев, но Семён мало что понял из его рассказа – настолько это не укладывалось в его голове. Ничего общего и похожего на земную цивилизацию тапробанцы не имели. Ни городов, ни техники, ни, даже физического состояния материи…
Цивилизация ТАПРОБАН была…
ПЛАЗМОИДНОЙ.
Миллионы лет назад они перешагнули эволюционный порог развития, основанный на скелете, мышцах, органах телесного организма, и постепенно, в течение миллионов лет преобразовывались в нематериальное состояние. Их, так называемое «тело» состояло из плазменной субстанции, с разумом, превышающим человеческий в сотни тысяч раз. Они парили в пространстве подобно дымчатым призракам, и, не имея телесной оболочки, тапробанцы могли существовать везде, начиная от далёкой галактики до подводного мира земных океанов – и, причём, в различных временных измерениях одновременно. Семёну вспомнились сгустки шаровидной плазмы при посещении червоточин, и туже возник в мыслях образ Гроссмейстера, явившийся ему близ озера в виде колыхающегося в воздухе силуэта.
Они всесущны.
Они ВНЕ времени.
Они ВНЕ пространства.
Биоценозная протоплазма! Вот материя, из которой они состоят!
Аватар Айрона, как он сам объяснил, это всего лишь привычная глазу Семёна оболочка, похожая на человеческий облик. На самом деле Айрон – некий сгусток субстанции плазмоидной природы существования во Вселенной. Находится он сейчас сразу в нескольких параллельных измерениях одновременно, и именно из-за того, что Семёну – да и всему человечеству в целом – это понимание пока не доступно, они не вступают в контакт с людской цивилизацией, ожидая подходящего момента спустя десяток, а, возможно, и сотню тысяч лет.
Исходя из всего услышанного и увиденного, Семён сделал очевидный вывод: «Тапробанская цивилизация настолько ушла вперёд в своём развитии, что человечество её просто бы… что сделало?» - Семён пытался подобрать подходящее слово, пока его не выручил Айрон, телепатически читавший его мысли.
- Не восприняло, - подсказал он.- Вы бы нас не поняли, не увидели, не ощутили, или, вполне очевидно, при-писали бы к какому-нибудь неопознанному природному явлению, скажем, той же шаровой молнии.
Аватар улыбнулся:
- Хотя, если посудить, это мы и есть.
Семён остолбенело уставился на голограмму:
- То есть… вы хотите сказать, что шаровые молнии и плазменные сгустки электричества, возникающие в нашей природе «ниоткуда», и не имеющие никаких обоснованных доказательств – это всё ВЫ?
- Ну… - Айрон на миг как бы прочувствовал эмоции Семёна, - по правде сказать, не мы сами, а скорее, одна из наших сущностей. Одна из форм жизни нашего существования во Вселенной, - так бы я это охарактеризовал тебе, исходя из уровня вашего развития.
Айрон, по-видимому, заранее его подготовил, желая сделать чужестранцу нечто приятное в силу своих сверхъестественных возможностей.
- Завтра мы с тобой не увидимся, - на прощание произнёс он. - Не увидимся никогда. Не спрашивай почему – я не смогу тебе объяснить, а ты понять. Считай эту нашу встречу последней. Я знаю, что ты успел сделать три последних снимка на свой фотоаппарат, когда пролетал с Евой над силовыми сферами амфитеатров различных периодов развития и жизни Земли. Не смущайся, что не сказал мне об этом.
Семён действительно покраснел, так как, снимая отдельных рептилий, а затем синантропа, он подспудно думал, что это нежелательно для тапробанца, но к своему стыду решил умолчать – настолько была велика тяга к открытию неизведанного.
Айрон улыбнулся:
- Раз Ева тебе не помешала, значит, посчитала это важным для тебя. Я, разумеется, тоже не буду препятствовать.
Семён поклонился.
- Простите. Это было непорядочно с моей стороны.
- Ничего, - успокоил его хозяин базы, предупредительно подняв руку. – Тут другой вопрос: дойдут ли твои фотографии до человечества?
- А что? Могут не дойти? – насторожился путешественник. – Хозяин Байкала?
Айрон пожал плечами, но отвечать не стал. Вместо этого закончил:
- Завтра, ближе к вечеру по вашему земному времяисчислению, ты покинешь базу, триасовый период, и вернёшься в свой реальный мир на Байкале.
Тапробанец улыбнулся:
- Там тебя ждёт Саша. Надеюсь, ты найдёшь способ выбраться из аномальной зоны и вывести его из силового купола форпоста. Мне приятно было с тобой беседовать. Приятно было познакомиться и вступить в контакт с представителем разумной расы человечества на вашей планете. Придёт время, и наши контакты участятся, а возможно и перерастут в несокрушимую дружбу между двумя столь непохожими по развитию цивилизациями. Но, прежде чем я покину тебя, мне хотелось бы сделать для тебя нечто особенное, скорее - сокровенное. О чём сам ты подспудно мечтаешь, но не знаешь, как меня об этом спросить.
Айрон поднял в прощании руку:
- Прощай, чужестранец! И да свершится тобой задуманное. Передавай привет Саше - он у тебя хороший друг и человек. Жаль, что мы не успели спасти его девушку, которую он так беззаветно любил.
С этими словами он махнул рукой, улыбнулся последний раз и приказал:
- Ева! Покажи нашему гостю то, что он за всё время пребывания здесь хочет у нас попросить, но никак не решится.
…И исчез.
- Команда принята! – ответил механический, но бархатный голос штучного Интеллекта.
Матрица включила телевизор, и на его широком экране Семён увидел…
О господи!
Он схватился за спинку кресла, едва не лишаясь сознания. Это он-то! Мужественный, храбрый, непоколебимый, прошедший настоящий ад, и ставший участником первейшего контакта на планете между человечеством и Разумом, превосходившим его на миллионы лет!
Ева автоматическим голосом прокомментировала:
- Запись видеоизображения датируется двенадцатым июня тысяча девятьсот семдесят девятого года двадцатого столетия по земному летоисчислению современного календаря. (На экране в бегущей внизу строке появились цифры: «12\06\1979г.» - дата записи). Два субъекта. Время действия – одиннадцать часов ноль три минуты. День недели – воскресенье. Место действия – город Нижнеангарск.
Затем, очевидно, решив дополнить более детально, уже потеплевшим (если это можно так сформулировать) голосом добавила:
- Это было вчера, чужестранец.
И умолкла, давая возможность Семёну прийти в себя.
…С экрана обычного земного телевизора его времён, куда-то вдаль, мимо невидимого объектива камеры, смотрела…
Его жена…
Держа за руку его почти одиннадцатилетнего сына.
Его сына.
Николая.
Они смотрели куда-то вдаль, и печально улыбались, будто прислушиваясь к неведомому голосу, возникшему ниоткуда.
********
Людей на площади и в парке было довольно много. Жена с сыном, хоть и улыбались прохожим, но вполне очевидным являлось их душевное горе; было видно, что делали они это, скорее автоматически, через силу, по правилам этикета. Весть об исчезновении экспедиции давно уже была не новостью в таком большом населённом пункте, и люди подходили, что-то говорили успокаивающее, жалели, скорбели вместе. Колька, было видно, возмужал в одночасье, узнав о пропаже отца, а супруга осунулась, как-то иссохла от горя, но оба держались – Семён отметил, что их не бросили, окружали вниманием и заботой. Вот только печаль, и горечь утраты отражались на их, милых ему лицах.
Около часа он просидел в опустошённой отрешённости. Телевизор передавал теперь последние известия и новости, происходящие в стране – всё те же награждения, пленум, съезд, визиты – однако он был далёк от всей этой идеологической, никому не нужной суматохи.
Ева из скромности молчала.
Так прошел весь день.
А уже к вечеру (по земным меркам) он был готов в дорогу.
Фотоаппарат со снимками лежал в кармане чисто выстиранной куртки (Ева постаралась), ружьё находилось рядом. Чисто выбритый, отдохнувший, плотно поужинавший и через край полный всевозможными впечатлениями, он прощальным взглядом оглядел спальную комнату, возблагодарил Айрона, послал воздушный поцелуй Еве и попросил её отправить себя домой.
В свой мир.
На Байкал.
К Саше.
Однако перед этим, как оказалось, Айрон, по всей видимости, приготовил путешественнику на прощание ещё один, последний сюрприз.
Бесстрастным голосом Ева спросила:
- У тебя есть желание, чужестранец, посетить зал с замороженными саркофагами? Айрон наказал мне, что если ты этого захочешь, всячески оказать тебе эту последнюю услугу. В качестве, разумеется, подарка от цивилизации ТАПРОБАН.
Семён едва не присел на месте, как бывало у Саши в пылу его восторга.
- Айрон?
- Да. Ты готов?
Семён не мог поверить своей удаче. Конечно, он этого хотел! Увидеть непознанное. Объять запредельное его разуму. Столкнуться с неведомым.
- Я готов, Ева! – выкрикнул он, млея от радости предвкушения прикоснуться к тайне Вселенной. Такая возможность!
- Тогда, следуй за мной, чужестранец.
Ева подняла его в воздух, и он, захватив ружьё, выплыл в коридор, паря в невесомости, как астронавт на околоземной орбите.
Спустя какой-то бесконечно малый промежуток времени, направляемый Евой, он влетел в гигантский амфитеатр, накрытый циклопическим куполом, словно прозрачной сферой Дайсона. Ева мягко опустила его на нижнюю поверхность пола, и он застыл в благоговейном изумлении.
Перед ним, позади него, по бокам, к невидимым горизонтам тянулись нескончаемые ряды тысяч и тысяч прозрачных капсул, как в ячейках пчелиного улья. Сделанные из неведомого, неземного материала, они блестели в окружающем пространстве, и весь воздух внутри был наполнен волнами исходивших от них вибраций. Саркофаги были повсюду и строением своим были похожи на тренажёрные барокамеры космонавтов в Звёздном городке Байконура, где жила когда-то Люда. Материал был прозрачным, совсем не земного происхождения, да и нелепость их нахождения здесь, в триасовом периоде Земли полностью сбивала с толку. Их были десятки тысяч! Неведомый Разум разместил их в подземном амфитеатре, чтобы, как думал Семён, однажды они вышли из анабиоза и заселили этот мир – может через десятки, а может и через сотни миллионов лет. Айрон был прав. Такая цифра, такая бездна Времени просто не подвластна была человечеству. Она не поддавалась его разуму, как, впрочем, не поддавалась разуму самого Семёна. Он был бессилен в своём понимании против такого всемогущества тапробанцев.
Ева сама направляла его движения, и ему оставалось только созерцать всё это грандиозное великолепие, раскрывая рот от изумления. Саркофаги шли один за другим и терялись где-то в бесконечной дали. Внутри каждого медленно, как кисель, колыхалась какая-то биомасса, похожая на тягучую субстанцию, и цвет имела всё тот же зеленоватый, что и лучи его сканировавшие, и свечение над озером, и силовое поле, отбросившее Губу в пещере палеолита. Похоже, этот спектральный цвет был в природе тапробанцев основным, и уже от него, как от основного, в спектре шли оттенки остальных полутонов.
Семён ближе подошёл к одной из капсул, и даже склонился, пытаясь разглядеть в этой биомассе что-то похожее на эктоплазму в замороженном состоянии…
И от неожиданности отшатнулся.
То, что он увидел, заставило замереть сердце, едва не получив дозу электрического разряда.
Теперь он увидел всё, что требовалось. Круг замкнулся. Цикл его эпопеи в триасе закончился.
…Под прозрачной крышкой саркофага, в вязкой биомассе, плавал замороженный аватар…
ЛЁТЧИКА.
Того Игоря, который преследует их во всех геологических эпохах планеты и истории Земли.
Это был лётчик номер шесть.
********
Больше здесь Семёну делать было нечего.
Уже через минуту он обвился восемью концентрическими кругами и, складываясь один в один, впитали его в себя, растворили в себе одежду, ружьё, фотоаппарат и, разложив его тело на нейтроны, стали уносить прочь из этой реальности, которая на самом деле была виртуальной. Последнее, что он ощутил своим сознанием в мезонном облаке триаса, был дружелюбный голос искусственного Интеллекта матрицы:
- Прощай, чужестранец. Как у вас на Земле говорят – счастливого пути! Айрон передаёт тебе привет.
И голос Евы исчез.
Исчезла и сама виртуальность. Исчезла имитация форпоста и триасового периода.
Исчезло пространство.
Исчез и Семён.
Всё сложилось в молекулярную точку и поглотилось вакуумом. Точка сингулярности вспыхнула и пропала.
Иное измерение перестало существовать.
Вместе с Семёном в его мир отправился и аватар шестого лётчика.
…Их ждал Байкал.
********
Глава 12-я: = 1979-й год. ШЕСТОЙ ЛЁТЧИК.=
********
Четыре дня Саша бродил по тайге, спал в мешке, удил рыбу, стрелял в уток – и всё один. Ему ночами мерещились призраки, и он не высыпался, отваживаясь вздремнуть в кустах при ярко светящем солнце. Патроны берёг, хоть Семён и оставил ему большую часть: рыбы было много, и на случай встречи с очередным медведем он держал своё ружьё подле себя. Прежде всего, Саша не хотел покидать территорию у брода реки, наивно полагая, что червоточина вернёт его друга назад, как и в прошлые разы их перемещений. Погода стояла на удивление тёплая и тихая, будто и не было никаких локальных перемещений пространств. Саша разводил костёр, дремал и охотился днём, а ночью, дрожа от страха, лёжа в мешке, сжимал винтовку и всматривался в темноту тайги.
И недаром…
Однажды ночью, надо полагать, на второй день исчезновения его друга, Саше вдруг показалось, что он слышит внутри себя какой-то настойчивый голос, называющий его «ястребом души моей», зовущий к себе, и требующий задавать какие-то вопросы. Паренёк помнил о рассказе Семёна и его выстрелах по ночным кустам, когда, по его словам, там колыхался дымчатый силуэт фантомного призрака. Неужели теперь Гроссмейстер посетил и его, Сашу? Голос затем пропал, но он не сомкнул глаз, ни той ночью, ни позже две последующие.
Днём он снова видел пролетавший вдалеке вертолёт, стрелял из ружья, только зря растратил два патрона: винтовая машина, заложив вираж, пролетела в сотне метров от него и, поскольку Саша всё ещё находился под куполом – его попросту не увидели. Была ли это по-прежнему спасательная команда, или же вертолёт был почтовым, Саша так и не узнал. Прошло два с половиной месяца, как на Большой земле с ними потеряли связь, и Саша справедливо полагал, что поиски их постепенно свелись к нулю. Байкальская тайга не может бесконечно дер-жать в себе тайну исчезновения: если в течение месяца-двух их не обнаружили, значит «дело дрянь». Их уже нет в живых.
Костёр потрескивал, и Саша печально смотрел в огонь.
Голос после той ночи не возвращался, но молодой путешественник был наготове, ожидая любого подвоха каждую минуту, проведённую в темноте. Днём было легче. Днём было не так страшно. А вот ночь – чужая, жуткая, безысходная, неподвластная его контролю – была страшна.
Очередной раз, поднявшись и бросив несколько веток в костёр, он снова начал залезать в мешок, как внезапно прислушался к чему-то. В следующий момент волосы на его голове встали дыбом, воздух завибрировал, а тело превратилось, словно в дребезжащий камертон. В глазах потемнело, и мир вокруг стал вращаться подобно детскому калейдоскопу с разноцветной мозаикой. Восемь концентрических кругов один за другим опустились последовательно на него из пустоты, пространство в радиусе двадцати метров «раскрылось», и к нему, едва ли не в объятия вывалился…
Семён.
Собственной персоной.
На редкость здоровым духом и невредимым телом.
Тут же свалилось ниоткуда и ружьё, а вместе с ним какой-то сгусток неведомой субстанции, похожей на домашний кисель, который сейчас же пропитался в землю и исчез бесследно. Байкальская почва приняла его в себя и поглотила без остатка. Подобно тому, как совсем недавно Николай Губа вынырнул из тоннеля червоточины перед носом разъярённого медведя, теперь и Семён чуть не свалился в руки Саши, крича от радости и зовя его по имени.
- Сашка! Чёрт окаянный. Жи-во-ой!
Оба, столкнувшись и перекувыркнувшись по земле, схватили друг друга за плечи, и принялись терзать одежду, обнимаясь и чуть не душа себя в порыве радости. Саша что-то кричал, Семён тискал его, прижимал, вертел в разные стороны, и оба смеялись от счастья.
Выбросив в пространство очередного «пассажира», круги в обратной последовательности сложились друг в друга, всосались в тоннель и, свернувшись подобно восьмёрке Мёбиуса, исчезли вместе с «кротовой норой» в ином измерении. Со стороны это выглядело как некий символ Уробороса – змеи, пожирающей свой хвост – символ бесконечности: так бы это определил Василий Михайлович, окажись он сейчас здесь у места происшедшего.
- Сёма… - причитал Саша, давясь от эмоций. – Сёма! Как же это? – и сам не замечал, что в точности повторяет те же слова, какие выкрикивал накануне его переброски в чужие дали Антимира. – Сёма! Живой!
Друзья встретились. Они так и не заметили перемены в окружающем воздухе.
…А между тем тело шестого лётчика исчезло бесследно.
********
После Сашиного рассказа о своих блужданиях по тайге и голосе Гроссмейстера внутри себя, они, обсудив последнее, и сделав вывод, что Гроссмейстер оставил (по каким-то причинам) Сашу в покое, Семён приступил уже к своему собственному рассказу о его приключениях в антимире триасового периода. О том, как он очнулся прислоненный к огромному реликтовому дереву гингкго, как под ногами ползали гигантские сухопутные скорпионы - собратья морских аномалокарисов, об укусе артроплеврой и парящих, словно вертолёты меганеврах, о своём собственном парении над телом-коконом. О том, как пришёл в себя в «живой» комнате с пульсирующими стенами. О знакомстве с Айроном и своих эмоциях, когда просматривал неизвестно кем заснятую видеозапись в хронологическом порядке их похода ото дня ко дню, от недели за неделей. Рассказал о теории панспермии, которую подтвердил тапробанец, и при этом, немного отвлёкшись, прочитал Саше целую лекцию о возникновении жизни на Земле не внутри неё, а попавшей на планету извне – из космоса.
Саша внимал каждому слову своего друга, то охая, то воздевая кверху руки в порыве чувств, и слушал, слушал, слушал. О полёте Семёна вместе с Евой над амфитеатрами доисторических периодов и целых эонов планеты, о снимках сахелантропа, об Айроне, о саркофагах и, наконец, о шестом лётчике, обнаруженным им в одной из капсул анабиозного зала. При этом с повлажневшими от волнения глазами, несколько минут рассказывал о предоставленной возможности взглянуть в реальном режиме времени на своих родных и любимых жену с сыном.
Когда дошла очередь до лётчика, Семён задумчиво подвёл итог:
- Особо удивляться тут нечему. Я создал теорию, разумеется, в своей личной интерпретации, согласно которой сильные электромагнитные поля способны оказывать влияние на Время так же, как это делает гравитационное поле чёрной дыры. И попадая в это поле, червоточина переносит в пространствах «нашего» Игоря, что называется, куда душе угодно. Тут изначально всё не так просто, Сашок, и если копнуть глубже, то Айрон мне кое-что объяснил. Представь себе, что после Большого взрыва Вселенная произошла из единой точки, так называемой точки сингулярности – впрочем, Василий Михайлович как-то уже упоминал об этом, когда был жив. Помнишь?
Саша кивнул, не решаясь перебить собеседника. Ох! Как же он за ним соскучился! – слов не передать.
- Вселенная стала распространяться во всех направлениях, - улыбнулся Семён, наблюдая за восхищённой реакцией своего друга. – Я думаю, что Вселенная продолжает расширяться и сегодня, однако последние расчёты и наблюдения профессора позволили предположить, что скорость расширения Вселенной растёт значительно быстрее, чем ей предписывает наша теория. Она как бы распирается некоей силой изнутри, о природе которой нам почти ничего не известно. В учёном мире эту силу называют чёрной материей. Эта странная сила противостоит гравитационному притяжению и тем самым позволяет Вселенной расширяться. Но это в глобальных масштабах, на уровне бескрайнего космоса. Я к чему веду? Что же касается наших «кротовых нор» или попросту червоточин, то они и есть те самые колодцы чёрной материи, и как я думаю, принадлежат к временным порта-лам, открывая в них «двери» в различные потусторонние измерения. Тебе пока всё ясно?
Глядя на Сашино серьёзное лицо, Семён невольно расхохотался – настолько, насколько позволяла безмерная радость их встречи.
- Ну и «морда» у тебя, Шарапов! Помнишь, в фильме? Не переживай. Я и сам путаюсь в своих предположениях. - Затем, уже более печально добавил:
- Вот был бы твой дядя Вася жив, он бы нам сразу всё разложил по полочкам. – И вздохнул.
Семён ещё долго рассказывал о чёрных дырах, червоточинах и своих предположениях относительно шестого лётчика, оказавшегося аватаром тапробанцев, и всё время оттягивал момент, когда Саше нужно будет поведать о смерти Люды, какой он её увидел на проецируемых Евой экранах «живых» стен форпоста.
- С помощью, некоей, неведомой нам деформации Времени, – закончил он, - тапробанцы смогли заглянуть в наш с тобой мир, покорить обозримую Вселенную и распоряжаться десятками пространствам по своему усмотрению. Вот это, Сашок, и есть ВСЕМОГУЩЕСТВО. Цивилизация ТАПРОБАН с их многомиллионной историей существования, сродни понятию в учёных кругах ни больше, ни меньше, как АБСОЛЮТ. Выше них только БОГ.
Семён рассказал о нём, о Василии Михайловиче в 1812-м году, о Люде в ХIII-м веке, о Губе в палеолите…
Уже смеркалось, когда Семён, наконец, добрался до самого главного, впрочем, Саша явно сам подводил его к этому, задавая наводящие вопросы.
Пришлось выложить всё. Как Губа крался к сидящей у костра девушке, как удушил её, как оттащил тело к дереву. Делать было нечего – рано или поздно ему пришлось бы всё рассказать, ведь ни он сам, ни его друг не видели тогда произошедшего – они спали. А Люда дежурила. Но Семён не смог бы носить в себе всё время этот тяжкий груз на душе, поскольку ему представилась уникальная возможность увидеть всё это со стороны, а Саше нет.
Что ж… теперь и он знает.
Путешествие в иное измерение он совершил.
Оставалась последняя точка в его эпопее на Байкале.
Последний незаконченный ход в игре, которую вёл Гроссмейстер.
Буряты, Василий Михайлович, Люда, Губа…
Все побывали «там», косвенно прикоснувшись к тайне иных миров мироздания. Не побывали только буряты, но и они погибли, как нежелательные свидетели. Хозяин озера не даст ему шанса, как не дал и всем остальным.
Теперь наставала его очередь.
Последнего.
********
…А потом это случилось.
Семён как в воду глядел, предчувствуя неизбежное.
Они уже позавтракали и, выйдя в дорогу, преодолели первый намеченный отрезок пути, как вдруг Саша оцепенел
на месте, будто в ступоре, не имея никакой возможности пошевелить хоть какой-то частью тела. Некий, ни на что не похожий силовой импульс электромагнитного поля буквально парализовал все его конечности и, открыв рот в крике, он сумел лишь выдавить из себя слабый хрип:
- Сё-ма-а! Сза-ди. О-бер-ни-ись…
Глаза Саши вылезли из орбит, а желудок завязался в узел от ужаса.
Семёна тоже сковала неведомая сила сильнейшей гравитации и, не в силах повернуть даже голову, он вопросительно уставился на друга.
«Что за…хрень…».
Грудную клетку сдавило словно тисками; волоски по всему телу наэлектризовались и встали дыбом, скулы свело, а в мозгу прямым болезненным лучом пронёсся электрический разряд сильнейшей мощности, способный свалить с ног крупного носорога. Некая безжалостная сила швырнула его о дерево, и Семён почувствовал, как затрещали его кости.
Саша продолжал стоять, не в силах пошевелиться, и только его открытый рот в безмолвном крике говорил о том, что организм ещё как-то продолжает функционировать.
…Над Семёном парила шаровая молния.
Та, о которой они совсем недавно вели беседу с Айроном.
Он ещё не видел её, зато видел Саша. Ударившись со всего размаха о дерево, Семён начал безвольно сползать как мешок с песком, но остановился, проткнутый насквозь острым суком торчавшей ветки. Кровь хлынула сквозь куртку и потекла неровными ручейками там, где находилось солнечное сплетение.
Светящийся шар раздулся в размерах, изрыгнул из себя крошечные протуберанцы расплавленной плазмы, будто был уменьшительной копией Солнца, издал треск, выплеснул в пространство искры, и стремительным броском оказался на уровне глаз Семёна.
Теперь и он затухающим взглядом увидел этот шар. Тот поколебался в воздухе, и с молниеносной быстротой, подобно скорости звука, взмыл ввысь, выдирая тело Семёна из зарослей веток. Вторая силовая волна швырнула уже истекавшего кровью путешественника на следующее дерево, затем ещё на одно, и ещё, и ещё…
Тело Семёна швыряло от дерева к дереву, будто невидимая рука играла им в некий пинг-понг, где Семён был в качестве теннисного мячика. Каждый раз, со всего размаха врезавшись в торчащие сучья веток, безвольный и бесформенный уже комок плоти протыкался в разных местах, превращая грудь, плечи, живот и пах в кровавое месиво, выдирая и разбрасывая по сторонам целые куски мышц и сухожилий. Ударная волна ещё раз подбросила то, что осталось от Семёна, швырнула на искалеченную спину, и какое-то расстояние проволокла его по земле. Кровь хлестала из всех его развороченных ран, и последнее, что он ощутил в этой жизни, была сладковатая сырость травы под его искалеченным телом. Голова, вывернутая в неправильном положении относительно позвоночника, была обращена только в одну сторону – по направлению к Саше. Угасавшие глаза ещё раз, последний в жизни, блеснули, ощупали силуэт до боли любимого друга и, напоследок вспыхнув трагической печалью, будто проговорили: «Прости, Санёк. Не вывел я тебя из зоны. Видишь, как оно получилось?»…
И погасли.
Пробегавший мимо муравей застыл на месте и уставился на остекленевшие зрачки, затем, видимо, набравшись храбрости, подполз к необычному объекту, ощупал усиками застывшие хрусталики сетчатки и, не найдя для себя ничего интересного, проследовал дальше по своим муравьиным делам.
Семён умер.
Его истерзанное, пробитое ветками тело упокоилось на байкальской земле, пополнив ряды безвестных путешественников – героев изыскателей неведомого.
Шаровая молния исчезла так же внезапно, как и появилась. Лес успокоился, и только одно существо в смятении продолжало открывать и закрывать рот в безмолвном, всепоглощающем горе крике. Наконец, и к нему возвратились на время утраченные голосовые связки, и в тот же миг лес наполнился диким, захлёбывающимся, безумным криком. И крик этот был похож на рёв раненого медведя.
Это орал Саша.
Дико, протяжно, безысходно.
Закатив белки глаз, бедный паренёк из некогда полноценной экспедиции в этот миг потерял рассудок.
В голове послышался вкрадчивый голос, будто листва шелестела под ногами:
Ты ястреб души моей. Ты сокол, летящий в пространстве. Теперь мы вместе. Ты и я. С помощью тебя я познаю ваш мир. Обратись ко мне. Я - ТАПРОБАН. Задай вопрос… - пронеслось эхом. – Задай вопрос… задай вопрос…
Это был Гроссмейстер.
…Саша стал безумным.
********
…Его нашли рыбаки – спустя месяц после трагических событий с Семёном.
Потрясение, которое он испытал, лишило его разума. Целый месяц он бродил по тайге – потерянный, чуждый для природы, одинокий, заросший бородой, иногда голодный до обморока и всеми забытый.
Закопав Семёна там же у берега, он несколько дней брёл, не ориентируясь ни по карте, ни по звёздам – просто туда, куда звал его таинственный голос. Питался ягодами, сбивал шишки, давил ногами лягушек или ящериц, и тут же съедал их, не разводя костра. Спал в оврагах, кустах, не разбирая, когда наступала ночь или её сменял день. Не чувствуя ни усталости ни боли, не обращая внимания на хищников, и не следя за протеканием времени, спал рывками, пил воду из луж и тухлых ручьев, подбирал обглоданные кости и распотрошённую медведями рыбу.
И, однако, выжил…
Месяц в тайге, один, без спального мешка, продуктов, и самое главное – винтовки. Её он оставил там же, где, закопав своего друга, водрузил самодельный крест, сделанный из веток, которые насквозь протыкали Семёна, когда того швыряло от дерева к дереву. Это единственное, что осталось у Саши в памяти: затем пустота, отчуждение от мира, галлюцинации с голосом внутри себя, и как заключение всего – тихое безумие.
Как он провёл этот месяц в тайге, одному Богу известно.
Так или иначе, когда он вышел к сторожке рыбаков – заросший, тощий, с потрескавшимися губами, еле державшийся на ногах – собака, привязанная к конуре, облаяла его. А затем уже подбежали и рыбаки – три бурята, промышлявшие в соседнем «Рыбхозе» тайменем и хариусом. Вызвали вертолёт и, видя, что вышедший из тайги незнакомец не подаёт никаких признаков хоть какого-либо разума, оставили его у себя в срубленном домике на два последующих дня. Путешественник упал на деревянные доски, служившие временным настилом, свернулся калачиком, и затих в забытье на несколько суток. Его поили бульоном, чаем, растирали спиртом, но он никак не реагировал: единственной его реакцией было прижимание к груди маленького фотоаппарата, да бессвязный бред, будто он разговаривал с неким Гроссмейстером, – так, во всяком случае, он обращался к невидимому призраку.
Буряты-рыбаки три месяца назад участвовали в повальных поисках спасательной операции, когда десятки лодок с экипажами вертолётов прочёсывали все близлежащие регионы тайги, поэтому сразу поняли, кого они спасли. Удручало другое: заросший, весь покусанный гнусом, без какого-либо снаряжения, парнишка не помнил ничего, даже собственного имени. Когда прилетел вертолёт, и его навестили люди в белых халатах, парень зарычал на них подобно Маугли из «Книги джунглей», пряча за спиной фотографическую камеру. Диагноз был поставлен неутешительный: Саша – паренёк из пропавшей экспедиции - оказался невменяемым.
Его забрали на Большую землю, посоветовав рыбакам не распространяться о случившемся, пока на то не будут даны соответствующие указания. В противном случае, их ожидали неприятности. Корочка красного цвета сотрудника КГБ довершила все неясные вопросы, возникшие у спасителей.
Буряты замолчали.
Сашу увезли в Усть-Баргузин, куда, по иронии судьбы, они всей экспедицией стремились выйти, начиная с пер-вой смерти своих друзей.
Не выжил никто.
До Усть-Баргузина добрался лишь один член экспедиции.
И какой ценой…
********
- А там его уже встречала жена Семёна с сыном-подростком, - тихо проговорил Семёнович.
В вагончике стояла тишина, какой не было с самого начала рассказа. Четыре пары глаз с разных сторон смотрели на рассказчика, и у некоторых текли слёзы. Благоговейное состояние слушателей было подобно церковному хору, замолчавшему перед благовестом колокольного набата.
- Этим сыном-подростком, как вы догадались, был я, - пояснил Семёнович. – Но Саша нас не узнал. Сколько мама не рвалась к нему в палату, он никого не хотел видеть. Он был без памяти, без сновидений, без желания жизни. Этот мир стал для него чужд. Потеряв друзей, любимую девушку, он превратился в одинокого, тихого, замкнутого в себе пустотела. – Семёнович смахнул слезу. – А голос в его сознании – далёком, отгороженном от внешнего мира – продолжал настойчиво звучать: Задай вопрос… задай вопрос… задай вопрос.
Из угла Нины послышался тихий всхлип.
- Всё! – выдохнул рассказчик куда-то в пустоту. – Не могу больше, устал безмерно. Однако если вы думаете, что это конец, то вы, друзья мои ошибаетесь. Завтра я продолжу. С этого момента начинается самое, надо полагать, трагичное в этой истории. Подождёте?
И он затих, выкинув в форточку окурок. Все сидели в полнейшей тишине, не смея пошевелиться. Даже Женька притих со своими комментариями.
- Напоследок лишь скажу: где бы Саша не находился – в тайге ли, у озера, на берегах мелких речушек, в болотах, где бы не блукал, где бы не засыпал вповалку, - везде, параллельно его продвижению, скитаниям и перемещениям в зоне отчуждения, присутствовал шестой лётчик. Если бы Саша остановился, причём, неважно где, оглянулся, присел, осмотрелся, - Игорь лежал бы в поле его зрения. В той же самой позе, в той же форме, с тем же планшетом, будь то в болте, ручье, на кочке, на поляне, да и просто среди деревьев. Он был везде. Поверни Саша голову и посмотри в стороны – в любой день, в течение месяца его блужданий – и он увидел бы лётчика. Не своего, а другого. Я специально выделяю этот момент, поскольку хочу напоследок заострить на нём ваше внимание. Итак…
Семёнович поднял руку.
- Саша… сам того не зная, находился, если можно так выразиться, в компании не своего лётчика. А лётчика СЕ-МЁ-НА.
Опустив руку, Семёнович обвёл всех взглядом.
- Это был лётчик моего отца.
Шестой.
Лейтенант Военно-Воздушных Сил Советского Союза.
…И наступила тишина.
********
Глава 13-я: СЕДЬМОЙ ЛЁТЧИК. Протокол комиссии.
********
На следующий вечер все вновь собрались в вагончике.
- А теперь я буду отвечать на вопросы, откуда я это всё знаю. Настал момент, - Семёнович хитро подмигнул Евгению, - удовлетворить, наконец, твоё любопытство. Вижу, что ты чуть не подскакиваешь от возбуждения: терпение друг мой, терпение, - он повернулся и обратился уже ко всем: - Сейчас вы узнаете всю правду: ту, которую я держал в себе столько лет. Итак… - Семёнович вздохнул, и едва ли не по слогам выдал:
- ВСЁ, ЧТО Я ВАМ РАССКАЗЫВАЛ ЗА ЭТИ ДНИ, Я УЗНАЛ ОТ… САШИ.
…В вагончике пролетел тихий ангел, и затих. Тишина, подобно саванному покрывалу, обволокла всех присутствующих. Юрий Николаевич потягивал коньяк; Миша сидел за столом, и иногда, отвлекаясь, наливали всем кофе. Нина тихо смахивала слезу, а Женька – зная, что получит по шее, сидел поодаль от своей любимой. При последних словах рассказчика все замерли и у многих отвисли челюсти. Тут можно уже и посмеяться – кому как.
Семёнович тем временем продолжил:
- Фотоаппарат у Саши изъяли сотрудники КГБ, пока он находился в больнице. Два с лишним месяца он провалялся в палате, порою, не приходя в реальное осознание того, где он находится. Первые два дня вообще был не-вменяемым, кидался на всех, бил мебель и зеркала, совершенно не узнавая себя; затем несколько недель не подпускал к себе ни мою маму, ни меня, ни даже медсестёр с докторами. Его лечил психоаналитик, прилетевший из столицы, так как в молодости был знаком с Василием Михайловичем и знал об этой, сгинувшей в тайге экспедиции не понаслышке.
Саша не отдавал фотоаппарат, но ему сделали укол пентотала натрия и он частично забыл о визите незнакомцев. Два сотрудника КГБ, накинув халаты, склонились над медицинской койкой, пощупали для проформы пульс, указали взглядом медсестре на дверь, и забрали фотоаппарат со всеми снимками из-под подушки, на которой покоилась Сашина, опустошённая от процедур голова. Шприц объёмом 1, 5 кубических сантиметров с гидрохлоридом эторфина, известного как М99 и являющегося очень сильнодействующим нейроанальгетиком, вошёл Саше в вену. Белые халаты ретировались – там их и видели.
Семёнович по своему обыкновению поднял вверх указательный палец:
- Теперь подхожу к главному. Саша иногда на короткое время приходил в себя, и тогда сразу же вызывал нас с мамой к себе, будто понимал, что времени у него мало, а рассказать нужно очень многое. В больнице к нам уже привыкли, так как мы едва ли не через день посещали его в надежде, что проблеск сознания рано или поздно посетит его, поэтому и пропускали без всяческих формальностей. В один из дней такого кратковременного проблеска он вкратце рассказал нам о начальных этапах экспедиции, а потом последовали ещё четыре дня, в течение которых он в ясном уме и памяти поведал нам о событиях, происходивших с ними в ходе маршрута.
Семёнович лукаво и печально взглянул на своего младшего напарника:
- Вот я и ответил на ваш вопрос, откуда я всё это знаю. Именно в течение этих пяти дней он поведал нам обо всём. Если вы помните, мой отец рассказал Саше о видеофильме путешествий в иных измерениях остальных членов команды, заснятый тапробанцами. А Саша, в свою очередь, передал его содержание нам с мамой – в редкие просветы своей пошатнувшейся психики. Именно благодаря этому я знаю и про его одиссею в 1943-м году на Курской дуге, и про Василия Михайловича в 1812-м году в штабе маршала Нея, и про Люду в 1223-м году, и про Губу в пещерах неандертальцев, и, наконец, про своего отца с Айроном и Евой. Теперь я удовлетворил ваше любопытство?
Семёнович высморкался.
- К сожалению, проблески сознания Саши длились недолго. К концу пятого дня он вновь пришёл в критическое состояние и впал в депрессию. Казалось, рассказав нам всё, мы перестали его интересовать. Большего мы с мамой добиться от него так и не смогли. Он очень переживал об утере фотоаппарата – всё время взывал к врачам, что в нём находились какие-то загадочные снимки и доказательства существования параллельных миров с неизвестной мегацивилизацией, однако, сами понимаете – кто бы его мог слушать в таком состоянии посещаемых им галлюцинаций?
- Камеру так и не нашли?
- Нет, - печально улыбнулся Семёнович. – Оперативники из КГБ как в воду канули. А врачи, по понятным причинам, молчали. Не каждому хотелось терять работу.
Он сделал паузу.
- А как же шаровая молния? – через секунду послышался вопрос Женьки. – Она-то откуда взялась рядом с твоим отцом?
Семёнович на миг задумался.
- Я думаю, этот сгусток плазмы, убивший моего отца, был одной из так называемых ипостасей Хозяина Байкала. Одной из его сущностей, что ли… как хотите это называйте. Недаром ведь Айрон говорил, что их цивилизация плазмоидная по своей анатомической структуре. Помните эктоплазму и аватаров в образе людей в саркофагах? Хозяин Байкала – или кто он там ещё – мог трансформироваться в исключительно любой биоорганизм или эфирную оболочку Гроссмейстера в образе некоей мезонной дымки, силуэт которой наблюдал мой отец ночью над кустами. Вот его-то и погубила, надо полагать, одна из таких трансформаций – в данном случае шаровой молнии. Хозяин озера не отпускал их от себя с самого начала похода, и отец мой стал последним, кого он уничтожил в своей безумной игре. Гроссмейстер убивал их играючи, забавляясь, наблюдая, и делая одному ему известные рокировки в духе шахмат. Когда мы ждали отца в Нижнеангарске, я видел однажды, как кошка, жившая с нами по соседству, игралась с пойманной ею мышью. Как сейчас помню, как я тогда от всей души сочувствовал зверьку. Кошка ни разу не позволила бедному грызуну удалиться на расстояние больше, чем длина её лапы. А потом, наигравшись, съела её. Сейчас я понимаю, что в случае с моим отцом, мышью были они все, а котом, собственно и был сам Хозяин Байкала. Он не отпускал их ни на минуту, держа в поле своего зрения с восьмого дня их похода, когда они пересекли защитный купол форпоста. Он держал их «на расстоянии лапы».
Семёнович перевёл взгляд с Женьки на остальных.
- Но…
Весь вагончик наблюдал за ним, затаив дыхание.
- Здесь, друзья мои, на театр действий выходит комиссия, специально прилетевшая из столицы на самолёте «Ил-18» в Нижнеангарск, специально из-за Саши. Слухи о найденном члене экспедиции – единственно выжившем из всех – достигли и туда. Василия Михайловича в учёных кругах знали и почитали многие. Даже Юрий Сенкевич пожелал познакомиться и взглянуть на Сашу, однако, насколько я помню, именно в том году он стал участником другой экспедиции с Туром Хейердалом, так что попасть в Усть-Баргузин так и не смог.
Семёнович порылся в своём чемодане и бережно вытащил несколько пожелтевших листов машинописного текста, защищённых полиэтиленовой оболочкой.
- Вот, Женя, - протянул он их своему младшему напарнику. – Почитай всем вслух, а я пока перекурю. Это протокол заседания комиссии, которая прилетела на встречу с Сашей. Пока комиссия находилась рядом с Сашей и проводила с ним беседы, мы с мамой тоже находились поблизости. Эти копии потом отдал маме один из профессоров группы, друживший когда-то с Василием Михайловичем. Позже мама передала их мне, разумеется, когда я уже подрос. С тех пор и вожу их с собой, куда не заносила бы меня судьба. Прочти, пожалуйста.
…И Женька начал читать.
Вслух.
********
- Хочу сразу отметить, - пояснил Семёнович, выкидывая окурок в форточку, - что во время всех бесед с Сашей, которые с переменным успехом длились почти неделю, он вёл себя по-разному. То был тих и меланхоличен, то впадал в депрессию, то вообще не отвечал на вопросы, замкнувшись в себе. Иногда попросту терял память и не мог вспомнить очевидных простых вещей, а ещё чаще впадал в буйство. Когда был в настроении – рассказывал с охотой. Но последнее было крайне редко. В основном Саша продолжал оставаться пустым, печальным, жалким в своей трагедии и безмерно одиноким. Судьба сломала его. Иногда он заговаривался, и прямо посреди вопросов-ответов принимался бормотать что-то сам себе, а иногда он, определённо общался с кем-то внутри себя. Комиссия ещё не знала о Гроссмейстере, но мы-то с вами уже знаем об этом, поселившемся внутри Саши фантоме, который, собственно говоря, продолжал посещать его и в больнице – далеко за пределами границы форпоста. Впрочем, давайте слушать дальше. Продолжай, Женя.
- Итак, - склонился тот над листами. – Протокол допроса. – Он выпрямился и обвёл всех взглядом:
ЧЕТВЁРТЫЙ ДЕНЬ ЗАСЕДАНИЯ: (Видимо беседы были и раньше).
САША: Я уже рассказывал вам о спирали. Об урагане, отключенных рациях и огромной луне в ночном небе. Дальше я побежал искать лошадей.
(Морщится и закатывает глаза).
ВОПРОС: Да-да. Обо всём этом ты нам уже поведал, вплоть до того момента, как оказался один. Вчера мы остановились на том, как ты похоронил Семёна. Перед этим ты нам три дня рассказывал о том, как проходила экспедиция вообще. Помнишь?
(Снова морщится и трёт виски).
ВОПРОС: Ты помнишь, Саша? За три дня ты рассказал нам почти всё, что помнил на вчерашний вечер. Своё путешествие в 1943-й год, смерть бурятов, гусеницу, «одеяла» с глазами, гигантских муравьёв и паука. Про путешествия Василия Михайловича, Люды, Губы и Семёна в Тапробан, а так же сияние на озере, гибель всех членов экспедиции – всё, всё, всё, что ты сумел вспомнить: у нас это запротоколировано. Не волнуйся, и продолжай дальше, пожалуйста. Мы тебя внимательно слушаем и записываем каждое твоё слово. Эти люди, сидящие перед то-бой за столом – ты уже знаешь их – прилетели специально, чтобы помочь тебе. Завтра прилетит ещё один специалист – председатель нашей комиссии, и он так же, как и мы рассмотрит твои показания, касаемо всеобщего хода экспедиции. Итак, мы остановились на том, как ты похоронил Семёна и соорудил на могилке крестик. Что было дальше?
САША: Я находился тогда в состоянии аффекта, почти ничего не соображал, и делал всё автоматически – так мне сейчас кажется. Сознание действительности и здравого рассудка приходили ко мне урывками.
(Морщится и прислушивается к чему-то). Вот как примерно сейчас. Вы же сами говорите, что я впадаю в забытьё и временами ничего не помню. И уколы ваши мне не помогают.
ВОПРОС: Так ты шёл на юг? Что ты там увидел?
САША: В тот вечер, я помню, чувствовал в себе силы разжечь костёр. Зажигалка, нож и фотоаппарат – вот и всё, что у меня оставалось на тот момент – ружьё, как я вам уже говорил, я в состоянии бреда оставил у могилы Семёна, - и с помощью зажигалки, я развёл огонь, сжарил двух ящериц, которых прирезал ножом. Потом заснул.
ВОПРОС: Что было дальше, когда ты переночевал и спустился с плоскогорья?
САША: Шёл весь день, иногда отдыхая, срывая ягоды на полянах, а чуть позже прижал камнем какого-то грызуна – не то сурка, не то большого хомяка. Я в них не разбираюсь. Остановился лишь тогда, когда начало смеркаться. Только тут заметил, что впереди меня блестит, переливаясь в красном закате вода. Это был довольно большой водоём, отделённый от самого Байкала песчаным перешейком. Здесь я решил остановиться на ночлег. Ноги у меня все сбились и местами кровоточили. Раны от укусов гнуса чесались и покрылись нездоровой коркой. Я должен был хорошо отмыться и просмотреть одежду с обувью, иначе следующие дни просто не смог бы комфортно продвигаться. Сил пока хватало. В то время я был в довольно плачевном состоянии, но в уме и памяти, поэтому и рассказываю сейчас вам всё, что помню тогда. Развёл костёр прямо на берегу, недалеко от края воды. Кустов вокруг было много, так что с дровами проблем не возникло.
ВОПРОС: Подожди! Прости, что перебиваем. А раньше, когда ты стоял на вершине плоскогорья и смотрел на воронку, ты это озерцо видел на западе?
САША: В том-то и дело, что не видел. Хотя осматривал весь горизонт по кругу. Я ещё тогда подумал: воды во фляге может не хватить, а до самого горизонта ничего, что бы напоминало речку.
ВОПРОС: И тебя не удивило внезапное появление этого загадочного водоёма? Какого размера он был?
САША: Мне было всё равно, если честно. Я хотел спать, постоянно плакал от безысходности своего одинокого положения: напади на меня в тот момент медведь, и у меня кроме ножа для защиты ничего не было. А дежурить ночью я не мог – настолько был без сил и апатичен ко всему. Что касается размеров, то оно было… ну, наверное, как два-три футбольных поля; противоположный берег я, во всяком случае, видел отчётливо.
ВОПРОС: Ты говоришь, что мысли работали ясно, не так ли?
САША: (Нервничая). Послушайте, я не могу вам поминутно описывать своё состояние. Я и так вижу, что вы мне не верите. В большинстве случаев тогда я был просто без памяти – брёл наугад, питался, чем придётся, спал урывками. Сейчас я с трудом это всё воссоединяю, вспоминаю и пытаюсь выудить из сознания те пробелы, что посещали меня тогда.
(Взъерошивает волосы и начинает качаться на стуле взад-вперёд).
ВОПРОС: Ты нам рассказывал вчера о Гроссмейстере. Что говорил тебе голос?
САША: Ничего. Только всё время вкрадчиво настаивал: «Задай вопрос, задай вопрос, задай вопрос…». Но я не задавал. Я понял, что эта его фраза означала некий код или пароль, чтобы открылся диалог между нами. Если бы я действительно его послушал и задал вопрос – не важно, какой - открылся бы внутренний портал, и этот хренов Гроссмейстер завладел бы моим сознанием сразу и бесповоротно. Целиком.
(Начинает повышать голос). Спроси я что-либо у него, и я был бы кончен как личность. Он бы вселился в меня, и я стал бы ходячим пустым манекеном, нося в себе его гнилую, пусть и тапробанскую натуру. Он называл меня ястребом души своей и прочей хренотенью, но я молчал.
ВОПРОС: Ты думаешь, он всё же тапробанец?
САША: Так говорил Семёну Айрон, так говорил Семён мне. Почему я должен сомневаться?
(Переходит на крик). Вы думаете, я сумасшедший? Что я придумал гусениц, червоточин, лётчиков? Смерть своих друзей тоже, по-вашему, выдумал? Смерть Люды, как Губа её задушил?
(Кричит в истерике). Уходите! Ухо-ди-те все-е!!!
КОМИССИЯ: (В виду ухудшения состояния пациента, заседание переносится на следующий день).
********
…Женька отложил листок и обвёл всех взглядом.
Семёнович задумчиво и тихо выговорил:
- Видимо, в тот момент Саньку стало плохо, и заседание решили отложить. Следующий разговор с ним состоялся утром. По всей вероятности, после уколов и психотерапии состояние его слегка улучшилось, но как всегда ненадолго.
- Ты видел его в те дни? – спросил Миша.
- Нет. Я больше бегал с мальчишками во дворах, каникулы всё же были. А вот мама посещала его часто. На заседания её, по понятным причинам не допускали - они были закрытыми – а вот в палату она к нему пробиралась, в основном по вечерам, когда обходы и процедуры на время прекращались.
- И он часто узнавал её? – впервые за всё время подал голос Юрий Николаевич.
Все удивлённо уставились на бригадира.
- Чего смотрите? Мне тоже небезразлична судьба Саши, - с достоинством выдержал он взгляд коллег по работе.
Семёнович улыбнулся.
- Узнавал, однако, не всегда. Как я уже говорил, после тех дней – первых, когда он пришёл в себя и рассказал нам с мамой всё самое главное – он вроде сбросил с души камень и потерял к нам интерес.
- А что было на следующее утро? – тихо спросила Нина и прижалась к Женькиной руке, державшей листы протокола.
- Опять длинный суконный стол, снова восемь заседающих за ним, ещё без председателя (они ждали его на следующий день), и снова Саша перед ними на стуле.
Семёнович подобрал прочитанные листы, выровнял их в стопку и уложил обратно в полиэтиленовую упаковку.
- Читай, Женя дальше.
********
ПЯТЫЙ ДЕНЬ ЗАСЕДАНИЯ:
ВОПРОС: Саша, ты себя хорошо чувствуешь? Узнаёшь нас?
ОТВЕТ: Да. Вы мне делаете уколы и не выпускаете на улицу.
ВОПРОС: Можешь ещё ответить на несколько вопросов?
ОТВЕТ: (Угрюмо). Могу. (Закрывает глаза). Спрашивайте. Вы как тот Гроссмейстер: задай вопрос, задай вопрос… (Начинает смеяться).
ВОПРОС: Как ты провёл ночь на озере?
ОТВЕТ: Я разжёг костёр, благо вокруг было много поваленных деревьев и вывернутых из земли кустов. Сколько спал – не знаю. Костёр погас, и я поспешил подбросить веток. Сначала всё было тихо, и я никак не мог понять, что же меня разбудило на самом деле. Потом осенило – вода! Кругом была ночная тьма, а над водоёмом было светло будто днём при ярком солнце, и этот свет внезапно обрывался на границе берега, словно изнутри в небо бил мощный луч прожектора. Знаете, когда во время войны в небе прожекторами выискивали самолёты? Вот такой же сноп света исходил из озера в темноту над головой – неподвижный и строго ограниченный по краям. Туман, который стелился над поверхностью водной глади, был испещрён дырками, словно голландский сыр на прилавке магазина. Одни из этих дыр представлялись пустыми, и я видел сквозь них противоположный берег с волнующейся рябью на воде, в других отверстиях что-то клубилось.
ВОПРОС: Это туман создавал эффект света?
ОТВЕТ: Нет. Водоём светился изнутри.
ВОПРОС: Как это? Поясни, пожалуйста.
ОТВЕТ: Не знаю. Мозг мой превратился в генератор боли – это свечение явно действовало на моё подсознание, или как там это называется… нейроны, надо полагать. Голова раскалывалась, я чувствовал страх. Без всякого на то разумения, я встал и подошёл к краю водоёма. Туман сразу обволок своими клубами подошвы моих ботинок и медленно, сантиметр за сантиметром, как бы прощупывая меня, стал подниматься выше до колен. Ощущение было не из приятных: будто тысячи мизерных жал или иголок впились в ноги прямо через брюки комбинезона. При этом туман обволакивал не сплошной пеленой, а как бы множеством извилистых щупалец, которые норовили последовательно ощупать всю кожу – они расползались по ногам, по телу, пробирались выше, пока я не почувствовал, что туман добрался до грудной клетки. Дышать стало трудно, и я наклонился, поскольку начинал задыхаться. Тут-то я и увидел сквозь его отверстия, что под поверхностью озера располагается плоская ровная плита из какого-то блестящего материала. Она чётко просматривалась сквозь толщу воды и имела ряды равномерно расположенных прямоугольных отверстий, похожих на окна в многоэтажном доме. Вот из этих-то «окон» и струился серовато-зелёный свет, о котором рассказывал мне Семён. Точно такое свечение, по словам Семёна, видел и Губа в пещере неандертальцев.
ВОПРОС: Ты думаешь, там было что-то живое? Какие-то подводные существа?
ОТВЕТ: Не знаю. Видел, что двигалось, а вот что…
(Трёт виски, пытаясь вспомнить). Были расплывчатые тени, был туман. Дышать мне стало легче и «щупальца», видимо, удовлетворённые первичным осмотром, отпустили меня.
ВОПРОС: На какой глубине лежал этот мегалит, как думаешь?
ОТВЕТ: Может метров десять, а может и все сто. Вода была такая прозрачная, что когда я бросил в неё камень, видел, как он падает, удаляясь в глубину, пока не превратился в маленькую песчинку, которая вскоре и сама исчезла. А камень, скажу я вам, был не из маленьких: я поднимал его с земли двумя руками.
ВОПРОС: И что произошло дальше?
ОТВЕТ: А дальше случилось нечто. Плита начала медленно подниматься и выступать наклонно из озера. По ней целыми водопадами стекали струи воды и какие-то сгустки слизи, как защитная смазка в двигателе автомобиля. В ширину эта громадина была метров сорок-пятьдесят и, достигнув примерно полсотни метров высоты, с шумом и грохотом низверзлась назад в глубину, как вроде «вздохнула». Каскад брызг, глины и этой слизи окатил меня с головой, и на месте погружения мегалита образовалась светящаяся волна, которая, в свою очередь, поднялась вверх, нависла надо мной, и…
ВОПРОС: Что?
ОТВЕТ: И застыла.
ВОПРОС: Что, прости?
ОТВЕТ: Застыла в неподвижности.
(Пауза в зале)
ВОПРОС: А точнее можно?
ОТВЕТ: Она просто замерла и не упала вниз.
ВОПРОС: Волна?
ОТВЕТ: Да. Она как бы «разглядывала» меня и «изучала». Мало того, она ещё сделала полуоборот вокруг меня, опустилась ниже, «дотронулась» моих ботинок, затем поднялась, как вроде ею кто-то управлял, «прикоснулась» к нагрудному карману, где лежал фотоаппарат, замерла, покачалась, и только потом после этого рассыпалась на тысячи мелких брызг.
(Начинает нервничать).
ВОПРОС: Дальше?
ОТВЕТ: Попав на землю, она не ушла под неё, не просочилась, а тонкими струйками и ручейками стекла обратно в водоём, будто была и не водой вовсе, а некоей жидкостью, которую не впитывает в себя земляная почва. Понимаете?
(Пауза в зале).
ВОПРОС: Может, это была некая органическая субстанция, как думаешь, Саша?
ОТВЕТ: На вид обычная пресная вода. Я такую же дома из крана пью. И не забывайте, я ведь из этого водоёма во флягу набирал. Пил. Ничего не случилось – вода как вода.
ВОПРОС: Ты не понял, Саша. Мы спрашиваем о самой волне. Какая она была? По плотности, по вязкости? Она ведь прикасалась к тебе. Отличалась ли она визуально от воды в озере?
ОТВЕТ: (Повышает голос). Вы знаете, если бы я был химиком или биологом, я, быть может, даже разложил вам её состав по органолептическим показателям или по формулам, будь моя воля. Повторяю: вода как вода. Такая из-под крана в каждом доме течёт. Мне что, по вашему, нужно было ещё рукой эту «живую» волну пощупать? Провести анализ – вкус, цвет, запах, консистенцию?
ВОПРОС: Хорошо, не волнуйся Саша. Скажи, что ты делал после того, как эта волна ушла назад в озеро?
ОТВЕТ: Я больше не приближался. Вдруг это были некие врата в один из форпостов, о которых мне рассказывал Семён? Айрон говорил ему, что подобные базы тапробанцев разбросаны по всем эпохам планеты, один из которых находится здесь, на Байкале, в аномальной зоне отчуждения Баргузинского треугольника. Если это так, то и Хозяин Байкала должен был находиться где-то поблизости, рядом со мной. Я, признаться, тогда здорово струхнул, и весь остаток ночи провёл у костра. Было тихо, свечение исчезло, всё вернулось, как это говорят, на круги своя. Волна меня, видимо, изучила и оставила в покое. Хозяин озера не трогал. Гроссмейстер, а точнее его голос, в эту ночь не появлялся и не докучал меня своим: задай вопрос, задай вопрос. Почему? И сам не знаю, поскольку после волны и поднявшегося мегалита я вновь пришёл в апатичное состояние и просидел у костра до самого рассвета, впадая в забытьё. Встрепенулся я только с восходом солнца. Затушил костёр. Поймал ящерицу и успел её прожарить в углях на случай, если до ужина больше ничего не добуду: с ножом-то одним не больно разгуляешься в тайге, верно? Дичи полно, а вот добыть её…
(Закатывает глаза и начинает качаться на стуле). Тогда-то я и пожалел, что оставил ружьё рядом с могилкой Семёна. Но тогда, в момент захоронения я вообще ничего не помнил.
(Пауза). Шёл довольно долго, всё время на запад… или нет? Растительность у озерца постепенно сменялась деревьями, и к обеду я вступил в довольно густой лес. Не помню как, но мне удалось загнать в кусты взрослую выдру, и кое-как убив её, тут же выпотрошить. Прокопчённой на дыму, её бы мне хватило на пару дней. Так я и сделал.
( Продолжительное молчание).
ВОПРОС: Мы тебя слушаем, Саша. Продолжай, пожалуйста. Что последовало дальше?
ОТВЕТ: (неуверенно). А вот дальше… как бы вам это объяснить? В общем, я… снова почувствовал, что где-то рядом – впереди или сзади, справа или слева – среди деревьев… находится лётчик.
ВОПРОС: Кто, прости?
ОТВЕТ: Да лётчик же! Шестой по счёту. Лейтенант ВВС. Игорь. Тот, что был со мной на Курской дуге.
ВОПРОС: А-а… да-да, ясно. Ты нам рассказывал о нём, о мёртвом.
ОТВЕТ: (начинает нервничать). Не о нём, а о них. И мёртвыми они были здесь, на Байкале, а в путешествиях моих друзей в иных измерениях, они были живыми. У меня в 1943-м году – в образе пилота из Мурманска, у дяди Васи – в образе курьера Императора, у Люды в Киевской Руси – в ипостаси Ерёмы, у Губы он вообще был неандертальцем. Исключение составлял только лётчик Семёна, который в образе аватара лежал в криогенной капсуле. И вот шестой, мне казалось, присутствует где-то рядом. Там, в тайге.
(Смотрит в пол, очевидно, вспоминая).
ВОПРОС: Ты видел его?
ОТВЕТ: Нет. Но всё время чувствовал. Он как бы параллельно мне все эти дни передвигался вместе со мной.
ВОПРОС: Как это «передвигался»? Он же, по твоим словам, должен был быть мёртвым.
ОТВЕТ: Должен был! И должен был лежать в одной и той же позе, как и все остальные. Но он «передвигался». Оказывался там, где и я. Я иду – и он где-то рядом, я сплю - и он неподалёку, я перехожу болото – и он вместе со мной. Всё время. Казалось, где бы я ни проходил, где бы ни останавливался, что бы ни делал, поверни я в тот момент голову, и тут же увижу его. Понимаете? Мне дядя Вася рассказывал, что подобное состояние называется синдромом второго человека. Заблудившиеся люди, или те же альпинисты при восхождении на Эверест, точно так же будто чувствовали присутствие кого-то постороннего, словно он заглядывает им через плечо. Я тоже ощущал нечто подобное, что вот, раздвинь я сейчас кусты, и он будет лежать мёртвый, в знакомой мне позе.
ВОПРОС: А если бы увидел? Что сделал?
ОТВЕТ: (Задумался). Не знаю. Наверное, просто не подошёл бы к нему. Там где лётчик – всегда смерть. При дяде Васи, при Люде, при Губе, при Семёне – всегда были эти лётчики. Косвенно, не всегда рядом – но были. И все мои друзья затем погибали.
ВОПРОС: Но ведь и у тебя был свой лётчик на Курской дуге. Однако ты остался жив.
ОТВЕТ: В том-то и дело! Мне ещё Семён об этом говорил, когда был жив. Дескать, особенный ты, что ли для него?
ВОПРОС: А сам-то как думаешь? Почему Хозяин Байкала оставил только тебя в живых из всех членов команды?
ОТВЕТ: (Злобно). Не знаю. Думать – ваше дело. Вы для этого и собрались здесь. Колете меня хрен знает чем, допрашиваете, а сами не делаете никаких выводов. Я у вас как подопытный кролик. Вы мне до сих пор не рассказали, как нашли меня в тайге. Я ведь, по сути, после того тумана и «живой» волны ничего больше конкретного не помню. Полнейший провал в памяти. Помню, рыбаки мне говорили число и месяц, когда подобрали меня, вышедшего к реке из тайги, но я забыл. И вот теперь Я хочу задать вопрос.
(Почти по слогам, гневно). Через сколь-ко вре-ме-ни вы меня на-шли? И где?
КОМИССИЯ: Опираясь на твой рассказ, мы сделали вывод, что после гибели Семёна, в одиночестве и беспамятстве ты блуждал по тайге… двадцать шесть дней. Ты уже знаешь, тебя случайно нашли рыбаки на восточном побережье озера. Иными словами, ты не на запад продвигался, а всё же на юг, к реке. Там тебя и увидели, полуживого, голодного, обросшего, всего в язвах, и…
САША: Дикого?
(Весьма длительная пауза).
КОМИССИЯ: Ну, скажем, отчасти и так. Ты огрызался, не давался в руки, едва не кусался. Затем упал в сторожке и провалялся без памяти двое суток. Тебя отпоили бульоном, обработали первично раны, и вертолётом переслали сюда. Напрасно ты иронизируешь, что мы тебя мучаем и колем, чем попало. Мы хотим тебе помочь восстановить былое здоровье и разум.
САША: Лучше помогите мне вернуть фотоаппарат – у меня его забрали сотрудники КГБ, а в нём все доказательства, какие вам нужны. И про червоточины, и про лётчиков. Там ВСЁ! Там на плёнке есть даже неандертальцы и сахелантроп, заснятые Губой и Семёном. Почему у меня его изъяли? Я же без него ничего не могу вам доказать, и вижу, что вы мне не верите!
(Впадает в истерику).
КОМИССИЯ: Успокойся Саша, мы тебе верим. Мы сами не знаем тех людей, что навестили тебя в первые дни лечения. Мы простые учёные и доктора наук; к сотрудникам КГБ не имеем абсолютно никакого отношения. Выражаясь точнее, мы только и прибыли сюда ради тебя, а что касается фотоаппарата…
Думаешь, нам самим не интересно заполучить его в руки? Если там действительно, как ты говоришь, находятся доказательства вашей экспедиции, то, поверь нам, в научном мире эти снимки произвели бы эффект взорвавшейся бомбы. Это перевернуло бы многие науки с ног на голову, как выразился бы твой друг профессор. Но пока доказательств нет, согласись, в это трудновато поверить.
САША: (Начинает кричать). Я так и думал! Я просто игрушка в ваших закулисных играх! Тогда хотя бы помогите мне организовать НОВУЮ экспедицию, и пройти по всем стопам моих сгубленных товарищей. Я ведь помню весь маршрут, могу найти и пещеру давно погибшей экспедиции, и скалу, где гейзер низверг в расщелину дядю Васю, и могилку Люды под деревом на берегу озера, и, наконец, могилу самого Семёна. Я найду! Я перерою! Я…
(Порывается кинуться к дверям).
КОМИССИЯ: В виду ухудшения состояния пациента, заседание переносится на следующие дни, когда ему станет лучше.
…Женька посмотрел на два оставшихся листа и процедил гневно сквозь зубы:
- Вот действительно, что крысы тыловые! Иначе не назовёшь.
Семёнович вздохнул.
- А на следующий день из области прилетел председатель комиссии. И вот, что из этого вышло…
********
Женька взял последние листы протокола и, бросив на друзей взгляд, зачитал оставшийся машинописный текст.
« В виду осложнений здоровья пациента и нежелания к дальнейшим беседам, а так же непонятном состоянии психики при встрече с председателем комиссии, которого он, судя по его выкрикам, каким-то образом узнал или был знаком ранее, комиссия пришла к неутешительному заключению. А именно: все, сообщённые пациентом сведения представляют собой навязчивые галлюцинации, вызванные потрясением от смерти своих товарищей и помутнением на этой почве рассудка. Возбуждение ассоциативных зон коры головного мозга привело к провалам памяти и отключению подсознания, благодаря чему пациент продолжал автоматические действия на рефлекторном уровне. Он выжил благодаря сработанному природному рефлексу организма. Всё что делал Александр, было следствием неадекватной реакцией его психики на окружающую среду. На основании выше изложенного, отчёт об экспедиции, предоставленный Александром, считать недействительным.
Подписи.
Объект исследования: Александр (фамилия не указывается)
Характер исследования: прогрессирующая психологическая травма, вызванная галлюцинациями после смерти близких ему людей.
Способ лечения: инъекции, психотерапия, локальный карантин.
Место лечения: клиника военной части в\ч 40852, город Усть-Баргузин».
КОНЕЦ ПРОТОКОЛА.
…Женька отложил старый лист, и все в немом молчании воззрились на Семёновича.
- Да, - вздохнул тот после некоторого размышления. – Всё предельно ясно и понятно, не так ли? Был ещё последний лист, - пояснил он. – С фамилиями, именами и учёными званиями членов комиссии, а так же датой исследования Саши. Но я его потерял вместе с теми начальными листами протокола. Да они и не важны, фигурально выражаясь. Картину вы и так, надеюсь, уяснили в целом.
Наступила гнетущая тишина.
- А что это за история с возгласами Саши, когда он на следующий день увидел председателя комиссии?
Семёнович усмехнулся.
- А вот это самое интересное. Мы подходим с вами к логическому завершению: помните, я в начале рассказа о протоколе просил вас заострить внимание на этой любопытной личности?
- Ты о председателе, который прилетел из области в самый последний день заседания?
- О нём, родимом, о нём… - загадочно подмигнул Семёнович.
-И что?
- Как и упоминалось в последнем листе протокола, Саша узнал его. Когда на следующий день пациент предстал перед комиссией, председатель как раз обсуждал со своими коллегами его состояние, как вдруг, вошедший Саша внезапно вскрикнул, схватившись за спинку стула, не успев даже присесть на него.
- Он увидел председателя?
- Да. И узнал его. Догадываетесь, кто это был?
- Лётчик… - тихо прошептала Нина.
И тут вагончик буквально взорвался от всеобщего восторга. Нина ахнула, Женька поддержал её руками, бригадир отчётливо прокашлялся, а Миша уставился на рассказчика, словно видел его последний раз в жизни.
- Лётчик! – кричали все. – Лётчик! Лётчик!
- Да, - помолчав, продолжил Семёнович. – Это был снова наш лётчик. СЕДЬМОЙ по счёту. Разумеется, он был старше по возрасту, как и подобает академику, но то, что это был постаревший Игорь с Курской дуги, у Саши не возникло никаких сомнений. Мне потом мама рассказывала, что Саша в истерике начал кричать: «Вот он! Вот он! Седьмой лётчик!», указывая на него пальцем и шарахаясь в сторону двери, где его уже поджидали санитары. Маме обо всём этом позже рассказал тот самый профессор, что передал ей листы протокола. Саша узнал седьмого лётчика, и им оказался председатель комиссии.
- Сто чертей в задницу… - выругался бригадир.
- Вот так, друзья мои. – Семёнович аккуратно сложил все листы протокола. – Больше Санька я не видел. Мама мне позже сказала, что его на военном вертолёте отправили сначала в Иркутск, а затем самолётом в столицу, в какую-то секретную лабораторию под ведомством КГБ. На тот момент мы его потеряли. Это была середина осени 1979-го года. Это было в Усть-Баргузине. И поскольку нас с мамой на территории Байкала больше ничто не держало, мы возвратились на Большую землю, где и остались жить: я окончил школу, а мама поступила на работу в библиотеку. Но это уже другая история, и к нашему повествованию не имеет отношения. Сколько мама не пыталась, ещё там в Усть-Баргузине, а позже и в Нижнеангарске, организовать экспедицию к могиле папы, ей всюду давали, как у нас говорят «от ворот поворот». Всё было покрыто тайной, и никто из чиновников не хотел брать на себя ответственность перед негласным запретом структуры КГБ наложить печать секретности в данной истории. Мы так и уехали ни с чем.
Он вздохнул и подвёл итог:
- Позднее в кругах учёных были полемики о теории панспермии, о Хозяине Байкала, и отдельно о гипотетическом существовании цивилизации ТАПРОБАН, но я этого уже не застал. Всё это мама мне рассказывала позже, когда мы возвратились на Большую землю. Чем закончились дебаты профессоров и докторов наук я так и не узнал. Председатель комиссии, он же и по совместительству постаревший седьмой лётчик, отбыл в столицу, и, по всей видимости, кроме него самого мало кто уразумел, что он-то и был тем самым лейтенантом ВВС, которого молодым Саша встретил на Курской дуге. Дело замяли, Сашу увезли, вскоре отбыли и мы. На все последующие годы моей юности и взросления Байкал перестал для меня существовать. Армия, создание семьи, рождение дочери, начисто выбили из памяти воспоминания о чём-то далёком, загадочном и тяжёлом - жизнь пошла своим чередом. Однако как видите, я продолжал везде таскать с собой листы протокола, карту маршрута и единственную фотографию, где они запечатлены все вместе, ещё с бурятами, радостные и полные надежд открытий неведомого.
Он обвёл всех взглядом:
- Так бы продолжалось и дальше: забыл бы я Байкал навсегда, если бы однажды…
Он хитро прищурился и обратился к Михаилу:
- Помнишь, Миша, в прошлом году мы с тобой ездили по поручению Гамлета Назаровича в один из городов области?
- Помню, - откликнулся тот. – Там не то лавра находится, не то комплекс монастырей…
- Вот-вот, - подтвердил Семёнович. – Мы там ещё заночевали с тобой.
- Я тоже помню, - вклинился Юрий Николаевич. – Я вам путевой лист выписывал. Гамлет говорил, что вы должны были навестить настоятеля того монастыря и узнать, не нужна ли ему какая-либо помощь от Гамлета в рабочей силе. Вернулись вы через день.
- Да, - подтвердил Мишка. – Я спал в общежитии с другими рабочими, а ты, Семёнович исчез куда-то на весь день и всю ночь. А потом, когда возвращались сюда на базу, ты был печален, молчалив, и едва произнёс пару слов за всю дорогу. А что? Почему ты это вспомнил? Как-никак целый год прошёл.
- Я не вспомнил, друзья мои, - помолчав, ответил Семёнович. – Я помнил всегда. На самом деле, я подвёл вас к этому прошлогоднему эпизоду вполне осознанно, специально, - он сделал ударение на последнем слове.
Все застыли в ожидании. Вот-вот проявится что-то такое, что витало в воздухе уже порядочное количество времени. Казалось, атмосфера в вагончике накалилась до предела.
- Ну, же! Не томи! – простонал Женька, явно желая от волнения укусить подушку.
- Дело в том, - медленно, почти по слогам протянул рассказчик, - что я в тот момент кое-кого там встретил. Живого, старого, почти неузнаваемого, но… встретил.
Он хитро прищурился:
- Не подскажете, кого?
И тут же вагончик во второй раз буквально взорвался от ликующих криков. Больше всех, как ни странно, кричал Михаил. Каждый прыгал как дитя, хлопал в ладоши, Нина почти плакала, стискивая Женьку в радостных объятиях, а Юрий Николаевич от волнения даже кашлянул не в меру громко.
- Саша! Са-ша!!! – слышались радостные восклицания.
- Да! – победоносно провозгласил Семёнович. – Я встретил Сашу. Там, в монастыре, пока ты спал, Миша.
- И что? Что было? Как он? Узнал тебя? – послышались со всех сторон лавиной обрушившиеся вопросы. Казалось, в вагончике внезапно нагрянул праздник. Бригадир по этому поводу разлил по рюмкам благоухающий коньяк.
Чокнулись. Радостно выпили. Закусили. И с тем же ошарашенным чувством ожидания уставились на хитрого рассказчика. Ох, и интрига же у него вышла, чёрт подери!
- Жив был. Относительно здоров, - ответил тот. – Впрочем, судите сами.
…И Семёнович начал свой последний рассказ о последнем герое исчезнувшей и погибшей экспедиции.
********
Глава 14-я: ВОСЬМОЙ ЛЁТЧИК. Наше время.
********
- Когда мы поговорили с настоятелем монастыря, - начал Семёнович, - и решили кое-какие технические вопросы касательно будущей помощи, Миша ушёл трапезничать с монахами – буду называть их так, поскольку не имею достаточного понятия, как этих служителей церкви называют в современном мире. Он ушёл договариваться о нашем ночлеге, а я же, будучи с детства весьма любопытным насчёт памятников древней старины, с разрешения батюшки, принялся бродить по огромной территории комплекса монастырей, обследуя по пути всяческие кельи, колокольни, звонницы, пока не вышел к хозяйственным пристройкам комплекса. Монастырь был средоточием кипучей деятельности. Везде полным ходом велись какие-то реставрационные работы, попадалось множество рабочих с кирками, молотками, да и сами монахи участвовали в стройках – можно было тут и там увидеть кого-нибудь в рясе с лопатой наперевес, или катящим перед собой тележку с цементом. При встрече со мной они неизменно останавливались и с улыбкой здоровались. Я завернул в один из двориков колокольни, остановился, вдыхая всей грудью запахи ладана и отгоревших свечей. Тихое и приятное было место, чем-то напоминающее нашу здесь церквушку возле кладбища.
Семёнович выдержал эффектную паузу.
- Там-то я и приметил тщедушного старика с седой бородой, в рясе, который вопреки, окружающей меня со всех сторон вежливости, прошёл мимо и не поздоровался, будто я был для него невидим. Мало того, он зацепил меня плечом и, даже не извинившись, проследовал дальше своими семенящими шажками.
Семёнович махнул рукой:
- Вот тогда-то, Миша, я и вспомнил за события сорокалетней давности, пока ты трапезничал в общей столовой с монахами. Вспомнил первый раз за все эти годы. Отчего вспомнил? Не знаю. Но то, что эти воспоминания нахлынули внезапно после того, как я посмотрел вслед удаляющемуся старому монаху, не вызывало никаких сомнений, это факт! Что-то знакомое и до боли далёкое было в его удаляющейся походке. Только несколько мгновений спустя, я, ошеломлённый и растерянный, вдруг спохватился: этот старик, задев меня плечом, бормотал себе под нос что-то знакомое, давно забытое в детстве, но всё время «дремавшее» в моём сознании. А я так и стоял на месте, пока он не удалился, войдя в какую-то старую часовню. От внезапно нахлынувших чувств пережитого чего-то трагического в раннем детстве, я на несколько секунд потерял способность двигаться. Рядом про-ходил молодой «служка» и, остановив его, я поинтересовался: «Не подскажете, кто вон тот старик в рясе, что только что зашёл в часовню?».
« Отчего же, - ответил тот. – Подскажу. Это отец Александр – так мы его называем».
«И давно он в этом монастыре»?
«Ой… очень давно. Лет тридцать, поди уж. А что? Вы его знаете»?
- Я тогда промолчал в ответ, - пояснил Семёнович. - И монах продолжил:
«Дело в том, что у него, сколько лет мы его знаем, нет ни родных, ни близких. Он одинок, как перст в этом бренном мире. Вы, случайно не родственник ему»?
- Я тогда в спешке поблагодарил его и ретировался, а он мне напоследок крикнул: «Вы нашего настоятеля знаете? У него расспросите. Он отца Александра знает с первого дня поступления сюда. А я ещё молодой – я тут не-давно».
Семёнович бросил взгляд на своих коллег по работе.
- И я помчался к настоятелю монастыря. Уж не знаю, что во мне тогда перевернулось, но я был почему-то твёрдо убеждён, что сейчас решается какой-то очень важный момент не только в моей жизни, а и в жизни того старика. Что сейчас откроются некие двери в задворках моей памяти и наружу вырвутся воспоминания чего-то давно утраченного, утерянного, забытого, и потому – вожделенного. По большому счёту, я ведь за эти, уж точно лет как тридцать, и думать забыл о Байкале. Последние воспоминания были о самом себе, как об одиннадцатилетнем мальчишке, когда-то, где-то рывками жившего, то в Нижнеангарске, то в Усть-Баргузине, и потерявшего тогда своего отца. А тут вдруг – бац! - и все эти воспоминания буквально выхлестнулись наружу, благодаря какому-то старцу с семенящей походкой. Тут было чему удивиться. Что-то смутное и трагичное, очевидно, подтолкнуло меня броситься к настоятелю в тот момент.
Семёнович вздохнул и отщелкнул пальцем окурок:
- И вот там-то, у настоятеля, в его приёмном помещении я и узнал всю правду об отце Александре. Мы беседовали больше двух часов, и он поведал мне историю появления этого (теперь уже) старца в монастыре. Передавать весь разговор я вам, разумеется, не буду – слишком много времени займёт – скажу лишь, что по мере рас-сказа, я всё больше и больше убеждался, что передо мной прошёл и толкнул меня плечом, никто иной как дядя Саша. Наш Саша – герой нашего повествования о погибшей экспедиции, друг моего отца. Владыка рассказал мне, что где-то в середине восьмидесятых годов, когда сам настоятель был ещё простым монахом, к ним в монастырь привезли какого-то худого, молчаливого, сильно постаревшего мужчину – хотя, как сказали сопровождающие его сотрудники КГБ, парню было всего тридцать лет, но документов при нём не находилось. Ни паспорта, ни, даже свидетельства о рождении, ни трудовой книжки, ни аттестата зрелости, ни военного билета – ничего, что бы могло указывать на принадлежность этого гражданина к субъекту Союза Советских Социалистических Республик. Ничего! Он был НИКТО. Удостоверения красного цвета убедили тогдашнего настоятеля монастыря записать незнакомца под именем Александр. Всё в точности повторилось, как и при комиссии на Байкале. Структура КГБ не особо церемонилась, будь вы хоть трижды академики или же настоятели монастырей, пусть и все-мирно знаменитых.
Семёнович выдержал паузу.
- Вот так, собственно говоря, Саша и стал послушником.
Затем, явно что-то вспомнив, поспешил добавить:
После того дня как Сашу доставили в монастырь, он начал жить в этой лавре, отстранившись от всего остального мира, пережив конец застойных времён, смерть Брежнева, перестройку Горбачёва, Ельцина, развал Союза – вплоть до наших дней, когда я его встретил год назад. Владыка рассказал мне, что все эти годы Саша жил уединённо, превратившись постепенно из послушника и монаха в отца Александра. Жил в отдельной келье, ни с кем из братьев по вере не имел продолжительных контактов, избегал всяческих собраний и богослужений, не заводил знакомств и жил абсолютным затворником. Постепенно к нему привыкли и перестали докучать. Одним словом, отец Александр стал одиноким, тихим, не в себе на уме стариком. Он не смотрел телевизор, не слушал радио, не читал газеты, не участвовал в различных мероприятиях монастырского общества – он был один. Питался тоже отдельно, когда трапезничали все монахи и батюшки. Сорок лет такой жизни дали о себе знать. Он стал затворником.
Семёнович закурил:
- Впрочем, я уже говорил об этом. По понятным причинам, он так и не обзавёлся семьёй, а откуда его привезли и кто он такой на самом деле, не знал даже сам настоятель монастыря. Или, точнее – ему не дали это знать. Объяснили – не положено. Сунули красные корочки под нос и укатили в неизвестном направлении, успокоив лишь, что этот субъект не является преступником и маньяком. Экспедиция канула в вечность и о Саше, как о последнем выжившем, начисто забыли. Из гражданина СССР он превратился в пустой сосуд воспоминаний. Не произошло никакого фурора в научных кругах, поскольку фотоаппарат так и не был найден, а весь отчёт Саши об экспедиции посчитали неотвязными галлюцинациями его психики – об этом вы уже знаете. Так обстояли дела на тот момент, когда я с ним столкнулся у часовни. Одинокий, полоумный, семидесятилетний почти старик с шаркающей походкой и трясущимися руками, который даже не взглянул на меня, нечаянно толкнув плечом. Единственное, что сказал мне ещё настоятель, это то, что отец Александр на протяжении всех этих лет всё время раз-говаривал как бы сам с собой, упоминая часто какого-то Гроссмейстера, и повторяя, судя по всему, давно заученные слова: «задай вопрос, задай вопрос, задай вопрос…», обращаясь, очевидно. к какому-то невидимому собеседнику внутри себя. К этим его монологам давно все привыкли и не обращали на них должного внимания. Ещё он часто, буквально каждый день – батюшка мне так и сказал – почти день в день вспоминал какую-то девушку, обращаясь к ней по имени. В любой день, встретив его на территории, можно было услышать, как он шепчет себе под нос печальное: «Люда… Людочка… прости меня. Не уберёг. Любовь моя навеки… я потерял тебя…» - и остальное в этом роде.
Семёнович обвёл всех взглядом. Веселье, при упоминании о встрече с Сашей, давно стихло.
Рассказчик подмигнул Мише:
- Вот поэтому, Мишаня, я и был такой молчаливый всю дорогу назад.
- Теперь понял, - откликнулся водитель. – Я бы тоже не знал, что говорить в таких случаях.
Спустя какой-то миг Семёнович вздохнул и развёл руками:
- Вот и всё, друзья мои. История закончена. Теперь вы знаете всё, что и я. Мне добавить нечего. Жалко Сашу. Его обходили стороной, как того чудака, который разговаривал с арбузами – это всё, что я могу с иронией сказать напоследок. История о Байкале закончена. Здесь я ставлю точку.
…И наступила тишина.
********
- Едем в лавру! – с восторгом возопил Женька и, пользуясь подходящим случаем, полез целоваться к Нине.
- Ладно, - махнул безнадёжно рукой бригадир. – Пойду договариваться с Гамлетом, чтобы выписал нам командировочные на два дня с ночёвкой в городе. Может, настоятелю монастыря чем-либо поможем. После прошлого года, насколько я помню, мы у него так и не были. Заодно и повидаем отца Александра.
- Выдвигаемся завтра, - оповестил друзей бригадир.
- А кто едет?
- Тут уж решайте сами. В одну машину мы все не поместимся, к тому же, не забывайте – в столице, как и везде карантин не на шутку. Битком набитая машина у наших бравых полисменов вызовет сразу же нездоровый интерес. А там и до штрафов недалеко.
- Мы с Женькой не едем, - объявила Нина. - Я буду ждать вас назад и приготовлю ужин, а Женька пусть наведается в посёлок за продуктами, пока вас не будет.
- Хорошо, согласился Юрий Николаевич. – Тогда Михаил за рулём, я впереди, а Семёнович сзади.
…На том и решили.
Бригадир покинул вагончик, а остальные принялись готовиться к предстоящей поездке.
…Рано утром они уже выдвигались из расположения базы, все как один в приподнятом настроении от близкой встречи с героем их повествования. Какова будет эта встреча? Как воспримет их уже старый и дряхлый отец Александр? Как поведёт себя тихий и безумный старец, навсегда отгородившийся в стенах монастыря от суетной мирской жизни?
Этого не знал никто.
Нина осталась по хозяйству – простирнуть, подшить, погладить, сделать уборку. Женька ушёл в посёлок, предварительно нарвавшись на оплеуху из-за интимных поползновений чмокнуть свою возлюбленную в щёчку.
Все разъехались.
К полудню, заправившись по пути изрядным запасом горючего, трое друзей преодолели многочисленные раз-вёртки дорог и оказались в пункте назначения.
Юрий Николаевич дозвонился до настоятеля, и тот послал им навстречу одного из монахов-послушников, предварительно описав ему, как, по словам бригадира, выглядят помощники Гамлета Назаровича.
Через несколько минут они встретились, и брат в религии провёл их закоулками к одному из монастырей. Настоятель встретил их с улыбкой, и Семёнович сразу вспомнил владыку, который год назад рассказывал ему об отце Александре. Юрий Николаевич приступил к обсуждению технических вопросов, возложенных на него Гамлетом Назаровичем. Спустя какое-то время соглашение было заключено, и Семёнович, наконец, смог беспрепятственно спросить батюшку:
- Помните, я в прошлом году интересовался одним из ваших младших коллег по вере? Отец Александр его зовут. Вы ещё рассказывали мне историю его появления в стенах вашего монастыря – тетрадь учёта показывали.
Настоятель погладил внушительный золотой крест на такой же вышитой золотом ризе, и вместо того, чтобы сразу с охотой ответить, предпочёл отойти к окну и осмотреть с высоты второго этажа раскинувшийся перед ним двор со всевозможными величественными храмами.
Все сидели на стульях и напряжённо ждали его ответа.
- Отчего же не помню, Николай Семёнович. Помню, и притом хорошо. Вы – единственный, кто проведал его тогда за все эти сорок лет. Хотите его повидать?
- Да! Мы для этого и приехали.
- Хорошо, - помолчав, ответил настоятель, и как-то странно обвёл взглядом друзей. – Я отведу вас завтра утром к нему. Точнее, не я – у меня будет воскресная служба – а кто-либо из моих помощников. Переночуете в общежитии, а утром вам укажут дорогу.
- А где он?
И владыка тихо ответил:
- На кладбище. Отец Александр почил в мире полгода тому.
…В приёмной настоятеля повисла гнетущая тишина.
********
Поужинать друзья могли в столовой для рабочих, или же за территорией монастыря. Там для всевозможных посетителей лавры были выстроены небольшие кафе и закусочные, в меню которых присутствовали блюда на все вкусы, начиная от шашлыков и кончая азиатским люля-кебабом – далеко не постной пищей прихожан лавры.
Народу к вечеру прибавилось, но кафе и закусочные работали в режиме аврала, так как была суббота, и желающих посетить вечером лавру ещё хватало. Облюбовав один из свободных столиков, трое друзей расселись за ним и заказали ужин. Настроение у всех было подавленное. Колокола уже отзвонили, и кроме тихой музыки, доносившейся из бара на углу затенённого сквера, друзьям ничто не мешало предаться их печальным мыслям.
- Сейчас напьюсь, - прокомментировал своё душевное состояние Михаил. – Надо же! Как жалко-то! Не успели. А так хотелось повидать его.
- Мда уж… - вздохнул Юрий Николаевич, хмуро разглядывая заходящих перекусить туристов, попутно отмечая предложенные в меню блюда.
Семёнович как бы очнулся и повторил за водителем:
- Мне тоже водки. Грамм триста.
Друзья выпили, и через обещанное время им подали восхитительно прожаренный шашлык, напомнивший сразу Семёновичу рассказ о медвежьей лапе в углях, который поведал Саша им с мамой, ещё тогда, когда лежал в больнице Усть-Баргузина.
Вечер был приятным во всех отношениях, если бы не грустный осадок на душе. Вскоре уже засверкали звёзды на темнеющем небе, где-то поблизости в одном из баров включили футбольный матч по телевизору, а здесь в сквере было тихо и уютно под звуки вездесущих сверчков и далёких уханий ночной совы с территории старинного погоста.
Просидев на воздухе до самого закрытия, они тесной группкой направились в общежитие на ночлег. Нина с Женькой уже несколько раз звонили на мобильные телефоны друзей, однако по молчаливой договорённости, друзья не стали им рассказывать трагическую новость о смерти Саши, дабы не портить настроения до их возвращения на базу.
«Вернёмся – позже расскажем, - был ответ. – Лавра огромная, и за один вечер не так-то просто найти в ней рядового монаха, если он не сам протоиерей, или кто там ещё по их церковной иерархической лестнице. Ищем. Помог бы настоятель, да у него воскресные службы, так что не до нас…».
********
Кладбище представляло собой тихую рощу из берёз и тополей, в которой тут и там - если долго идти по извилистым тропкам - торчали из земли деревянные ветхие кресты столетней давности. Покосившиеся, без оградок, иные уже без надписей и фотографий, они представляли настоящий русский погост при монастыре, отчего и получили современное название Берёзовая роща. Это было место настоящей древней погребальной архитектуры: кое-где сохранились развалины каменных склепов, стены и куски некогда дорогих мавзолеев, мраморные плиты и известняковые надгробия, рассыпавшиеся от времени, но больше всего было старых деревянных крестов.
Монах вёл друзей по извилистым тропкам, и они замечали следы реставрационных работ – таких же, как и на территории монастыря: кто-то из прихожан подкрашивал кресты свежей краской, покрывал лаком, подштукатуривал обвалившиеся стены или небольшие монументы надгробий, обсаживал новыми саженцами, но кто это делал, молодой монах не знал.
Миновав историческую территорию погоста, группа из четырёх человек подошла к участку захоронения монашества. Здесь бросались в глаза недавние погребения со свежевырытой землёй и холмиками, на которых либо трава ещё не успела прорасти, либо была ниже и моложе остального зелёного покрова прилегающей вокруг почвы. Бригадир шёл за монахом, и ни о чём не спрашивал – ему, очевидно, вполне хватило вчерашнего экскурса в историю при аудиенции с настоятелем.
В таком молчании они и подошли к могиле отца Александра. К месту захоронения Саши.
- Здесь, - показал рукой монах и скромно отошёл в сторону. – Я под теми деревьями подожду.
Затем, немного подумав, добавил:
- Вы единственные, кто пришёл его навестить за всё это время.
И тут же, видимо что-то вспомнив, озарился взволнованно:
- Впрочем, нет, постойте. Я был при его упокоении полгода назад. Кроме нескольких моих братьев по вере, хоронить-то его практически было некому – да мы и привыкли к его одиночеству, чего уж там. Ходили слухи, что в далёкой молодости с ним произошла какая-то невосполнимая трагедия, и он потерял всех своих близких, особенно некую девушку, которую он безумно любил и вспоминал все эти годы.
Все стояли, расположившись полукругом, напротив простой, недавней могилки с невысоким – в рост человека – невзрачным крестом, на котором было по древнему обычаю вырезано резцом:
«Здесь покоится отец Александр, в миру… (фамилия и имя отчество отсутствовали). Лишь дата смерти. И всё.
С овальной керамической фотографии на них смотрело лицо древнего старца с седой бородой и бесконечно печальными глазами, будто он только что плакал, и фотограф снял его для приобщения к личному делу картотеки монастыря. Монах как раз и подтвердил это:
- Эта фотография – единственная, что мы нашли, когда он два года назад сфотографировался для учёта в канцелярии лавры. Мы все такие имеем. Любопытно, что ранних фотографий, скажем, десятилетней или двадцатилетней давности его нигде не сохранилось.
- Он не любил фотографироваться, - задумчиво поведал Семёнович. – Ещё с тех пор, как в Усть-Баргузине пропал фотоаппарат экспедиции. Последний его снимок в мирской жизни, это та фотография, где они все вместе запечатлены перед выходом в поход. – Заметив удивлённый взгляд монаха, Семёнович, неопределённо махнул рукой. – Это я им говорил, - указал он на друзей. – Давняя история.
Помолчав, монах снова вспомнил, пожав плечами:
- Так вот. Кроме меня и других братьев во Христе, в самом конце отпевания и предания земле, к свежевырытой яме, в которую уже опустили гроб, подошёл какой-то незнакомец, и по русскому обычаю кинул туда несколько горстей свежей земли. Постоял минуту-другую, перекрестился единожды и, даже не взглянув на нас, удалился прочь, откуда и появился - хотя никто из нас не мог определённо сказать, куда и откуда именно. Этот незнакомец будто возник перед нами на ровном месте из… пустоты. Туда же и ушёл.
У всех присутствующих поползли вверх брови.
Первым подал голос Юрий Николаевич:
- Этот незнакомец… он не показался вам… странным?
- «Странным»? – на миг задумался монах. – Смотря что вы под этим словом подразумеваете.
Бригадир обвёл всех взглядом. В глазах у каждого читался вполне очевидный один и тот же мысленный вопрос: «ЛЁТЧИК?».
Все уже начинали догадываться.
- Ну-у… - протянул Юрий Николаевич. – Я имею в виду – как бы… «не от мира сего», что ли. Повадки, или как он держался…
- Ах, вы об этом… - кивнул монах. – Вы знаете, всё произошло настолько быстро, что мы и разглядеть-то толком его не успели. Возник, подошёл, кинул горсть земли, перекрестился, несколько секунд постоял в молчании, и так же стремительно удалился прочь к тем деревьям, - он махнул рукой в сторону берёзовой рощицы. - Было довольно холодно, был туман, который и поглотил его в себя. Ни до, ни после, я этого человека не видел. Что касается «не от мира сего», пожалуй, вы правы. Было в нём что-то такое, что заставило меня немного поёжиться – а может, это было просто от холода. Дело в том, что он… как бы точнее выразиться… появился тут не к месту, что ли. Он никак не вписывался в картину, простите, погребения, да и вообще монастыря.
Семёнович почти вплотную подошёл к молодому монаху:
- Отчего вы так решили, святой брат?
- Одежда…
- Что, одежда?
- Он был военным… - монах запнулся. – Не просто военным, а…
- Военным лётчиком? Вы это хотите сказать?
- Точно! На нём была лётная куртка, унты на ногах, через плечо перекинут офицерский планшет, а на голове старый, а точнее, новый, времён прошлой войны шлемофон. Я ещё тогда подумал: такую лётную форму носили пилоты второй мировой войны – у меня дед был лётчиком во время Великой Отечественной – и я неплохо разбираюсь в лётной форме. Помнится, я спросил себя в тот момент: откуда же в наше время такое старое обмундирование? Возникла мысль, что он каким-то образом «сорвался» со съёмок какого-то военного фильма и, решив попрощаться со стариком, тут же вернуться на съёмочную площадку.
Монах, казалось, что-то упорно пытался вспомнить.
- И ещё. Погоны…
- Мы знаем. Они были лейтенантские.
- Да… - удивлённо поднял брови монах-послушник. – Но не нашего времени. Точно такие же погоны носил мой дед, когда воевал на Воронежском фронте.
Все дружно переглянулись между собой.
- Так вы этого человека знаете? – обрадовано спросил монах.
Наступила пауза; каждый боялся ответить, прежде всего, самому себе.
Знали ли они?
- Выходит, что да… - выдохнул Юрий Николаевич. – Можно сказать – старый знакомый.
Видя, что новость о незнакомце привела гостей в полное замешательство и оцепенение, монах осторожно закончил:
- Тогда, перед отъездом из лавры зайдите к настоятелю, он просил меня передать вам это приглашение напоследок.
- Зачем? – удивился бригадир, всё ещё испытывая некое послевкусие от только что услышанного. – Мы уже с ним попрощались вчера. Да и не до нас ему будет – у вас же сегодня воскресная служба для прихожан.
Монах улыбнулся:
- После вашего ухода, он кое-что обнаружил, оставшееся от отца Александра. Знаете, когда у нас в монастыре кто-либо умирает – кто прожил в нём долго – его личные вещи некоторое время хранятся в своеобразной кладовой, как в архиве, пока кто-то из родных или близких не заявят на них свои права в качестве родственников.
- Но ведь у Саши… - запнулся Михаил, - у отца Александра не было никаких родственников и близких, насколько мы знаем.
- А вы? Разве не близкие вы ему, раз пришли навестить почившего? Да и вещей у него осталось всего ничего, - парировал священнослужитель. – Какая-то старая куртка и листок бумаги – я не слишком посвящён в детали. А поскольку за полгода об отце Александре никто не вспомнил кроме вас, то наш батюшка решил эти вещи отдать вам. Можно было бы отдать их сразу тому незнакомцу, однако, как я уже говорил, этот странный человек в старой форме ретировался столь быстро, что мы не успели даже опомниться. Вот и вся история.
Каждый из группы молчал и приходил в себя, «переваривая» услышанное.
Наконец, Юрий Николаевич, бросив взгляд на друзей и получив от них молчаливое согласие, обратился напоследок к монаху:
- Спасибо вам, святой брат. Вы возвращайтесь, у вас служба, а мы ещё немного побудем здесь. Дорогу назад мы, надеюсь, найдём сами. Передайте батюшке, что мы через пару часов к нему зайдём – я предварительно позвоню ему на мобильный телефон. Впрочем, он, вероятно, будет занят службой, тогда лично вы уж распорядитесь, пожалуйста, чтоб вещи отца Александра выдали нам в канцелярии. Хорошо?
- У вас есть его мобильный номер? – с удивлением и даже уважением поинтересовался молодой монах, очевидно, не имевший, как и все остальные послушники, столь высокую привилегию.
- Точнее не у меня, а у нашего шефа, - объяснил ему бригадир. – Это касается нашей помощи в строительных работах вашего монастыря. Что-то прокопать, проложить трубы, подправить стены – мы всегда готовы. Машина наша в одном из гаражей, так что пока Михаил будет её выводить, мы зайдём в канцелярию. Такой оборот дела вас устроит?
- Да будет так, - ответил монах с улыбкой. – Тогда, всего вам хорошего, и да пребудет с вами Господь наш Всемогущий.
Все дружно перекрестились и монах ушёл.
…А приятели остались стоять немного ошеломлённые последними известиями, и поглядывая друг на друга растерянными взглядами.
Утренний воздух наполнялся звоном колокольных набатов.
Начиналась воскресная служба.
********
Всё то время, пока монах рассказывал о погребении, Семёнович не отводил взгляд от соседней могилы, всматриваясь издали в портрет на кресте и смутно чувствуя какое-то необычайное беспокойство внутри грудной клетки. Что-то издалека казалось ему до боли знакомым в расплывчатом от расстояния образе. Что-то неведомое холодило душу и заставляло его оставаться на месте, не делая никаких попыток приблизиться и посмотреть вблизи. Нахлынувшее чувство чего-то грядущего, непонятного и неизвестного, казалось, разделило его существование на безмятежное прошлое и мистическое настоящее, которое внезапно наступив, лишило всяких иллюзий на дальнейшую беспечную жизнь.
Страх?
Нежелание увидеть то, чего он видеть, собственно говоря, не хотел никакими фибрами своей души?
Он не знал. Просто продолжал стоять и ничего никому не говорить. Вдруг ошибся? Посчитают ещё, что и у него начались галлюцинации, а там и до психбольницы недалеко.
Они уже поклонились последний раз могилке Саши и направлялись в сторону берёзовой рощицы, когда Семёнович, встряхнув головой и сбросив своё оцепенение, кинулся их догонять, при этом, то и дело, оборачиваясь на соседнюю могилу.
Войдя в помещение секретариата лавры, бригадир, как на почте, расписался в получении, и уже с остальными вышел во двор, где народу прибывало всё больше и больше. Скоро будут звонить к обедне. Юрий Николаевич заметил даже съёмочную группу, надо полагать, решившую снять здесь в лавре очередной репортаж для воскресных новостей города.
Всё.
Делать им в лавре было нечего, и все уселись в подогнанную Михаилом машину.
Из бумаги вывалилась сложенная старая куртка, и когда Семёнович её развернул, в салоне автомобиля воцарилась благоговейная тишина.
У Семёновича на глазах выступили слёзы.
Это была куртка Саши.
Старая как сама бесконечность, изорванная во многих местах, с дырками, ржавыми пятнами, подпалинами на рукавах и… с надписью «БАМ», сзади на спине.
Именно в ней он прошёл весь путь с Борькой, Алексеем и другими бойцами; именно в ней он сидел у костра, когда Игорь показывал ему фотографию своей семьи…
В ней он прошёл всю одиссею экспедиции, начиная от первой смерти бурята и кончая смертью Семёна.
В ней он похоронил Люду…
В ней скитался ещё двадцать шесть дней после того как соорудил крестик на могиле своего старшего друга.
В ней его подобрали рыбаки, когда он в помутнении рассудка вышел из тайги, прижимая руками фотоаппарат, который вскоре исчез со всеми доказательствами в руках сотрудников КГБ.
Друзья бережно ощупывали каждый сантиметр пожелтевшей и выцветшей ткани, словно им в руки попался музейный экспонат древности. Каждый хотел дотянуться и потрогать раритет: даже Юрий Николаевич, всегда невозмутимый – и тот едва ли не перевалился с переднего сиденья – настолько трагическая память о Саше от-ложилась в их сердцах.
Каким образом она сохранилась, минуя больницы, секретные лаборатории и более тридцати лет нахождения в стенах монастыря?
Следующим Семёнович вытащил на свет божий, пожелтевший от времени лист тетрадной бумаги, упакованный в полиэтиленовую оболочку, с Сашиным почерком на лицевой стороне.
Юрий Николаевич благоговейно взял его в руки и начал читать вслух, как когда-то совсем недавно читал в вагончике Женька.
За окнами автомобиля звонили колокола.
Кто скажет, что этот звон благовеста был не к месту?
- Датируется 29-м марта 1991-го года. Почерк вполне читаемый, не дрожит, не съезжает в сторону. Есть отпечаток вымазанного в чернилах пальца…
- В 91-м году ему было под сорок лет, - подсчитал Михаил. – Или около того. Тогда он ещё не был стариком. В самом расцвете жизненных сил.
На листке были такие строки:
«ПОСЛЕДНИЙ СТИХ»
Последний свой сон оставляю я вам,
Последний свой плач и последние слёзы.
В нём будет печаль, а не сладкие грёзы -
На сердце рубцы затянувшихся ран.
Последний свой взгляд оставляю я вам,
Последний свой крик перед вечной разлукой:
В нём боль и любовь с нескончаемой мукой
И счастье, попавшее в грязный капкан.
Последний свой день оставляю я вам,
Жизнь прожита мною не так как хотелось.
Душа между раем и адом вертелась,
Не зная, что я погубил себя сам.
Последний свой стих я для вас оставляю –
Знак, поданный мне, я услышал с небес.
Конец настаёт, и об этом я знаю –
В страну ухожу, где кресты словно лес.
…После долгой паузы бригадир отдал листок старой тетради Семёновичу, и тот аккуратно сложил его, спрятав во внутренний карман.
В гнетущей тишине Юрий Николаевич подвёл итог:
- Он уже тогда готовился к смерти. Начиная с 1991-го года.
Колокола продолжали звонить, оглашая своим благовестом лавру и прилежащий к ней город. Казалось, в этом звоне было некое знамение для наших друзей – мистическое, возвышенное, непонятное разуму. Покидая монастырь, каждый из них уносил с собой частичку Сашиного духа, его существования, его неприязнь к мирской жизни и всепоглощающую любовь к Люде.
Так бы и закончилась данная трагическая история на этом моменте, и уже можно было бы ставить точку, означавшую конец печального сюжета, если бы не одно, последнее и весьма загадочное обстоятельство, посетившее приятелей тут же, не выезжая из монастыря.
А именно…
********
Когда Мишка, взвизгнув покрышками, стремительно направил машину к выездным воротам храма, Семёнович краем глаза заметил за стеклом своей дверцы шарахнувшихся в стороны людей, и среди них в поле его зрения выделился некий субъект, испугавшийся, надо полагать, более остальных. Он возник в толпе, казалось, ниоткуда. По его недоумённому виду было заметно, что парень не из мира сего и присутствует в нём лишь несколько секунд – озирающийся по сторонам, опешивший, явно оказавшийся здесь не к месту, оглушённый и ничего не понимающий.
Он видел купола впервые, он озирался на прохожих в чудной для него одежде, задирал голову и смотрел на светящиеся в позолоте кресты храмов, а когда Мишка газанул, напугав нескольких туристов, незнакомец шарахнулся в сторону от машины, уставившись на это чудо техники округлившимися от смятения глазами.
Тут-то Семёнович его и заметил.
- Стой! Сто-ой, Мишаня! – заорал он, схватив сзади водителя за плечо.
Тот от внезапности тут же машинально вдавил педаль тормоза, и машина с таким же свистящим визгом внезапно встала как вкопанная, будто со всего размаху впечаталась в невидимый барьер.
Проходившая мимо женщина в цветастом платье покрутила пальцем у виска.
…Среди разгневанных туристов, некоторые из которых грозили водителю кулаками, друзья, с нахлынувшим чувством оторопи увидели…
ЛЁТЧИКА.
В пилотной куртке, с планшетом через плечо, в шлемофоне времён прошедшей войны, и унтах! – не слишком подходящих для летней погоды.
Парень таращился на иномарку, и озирался по сторонам, явно не понимая, как он оказался в этом месте и этом незнакомом для него мире.
– Именно ЕГО фотографию я видел на кресте рядом с могилой Саши! Сегодня утром! Только он там был старым и в рясе, упокоенный вместе с остальными монахами.
- Где? – не понял Миша, глуша урчащий двигатель.
- На кресте! Рядом с Сашиным таким же крестом.
- Это когда с нами монах находился?
Юрий Николаевич уже открывал переднюю дверь, чтобы выбраться наружу. Следом за ним выбрался из салона и Семёнович.
– Я присматривался к образу на портрете, смутно осознавая, что вижу что-то знакомое, но неизвестное мне. Какое-то лицо, которое мне кого-то напоминало. Но вот кого именно? Мы ведь знаем образ лётчика только по описаниям Саши. Верно?
Бригадир машинально кивнул, вглядываясь в толпу, которой до лётчика не было абсолютно никакого дела:
- ВОСЬМОЙ лётчик…
Чем подтвердил всеобщую догадку, не высказанную вслух.
- Откуда он? – всё, что и смог спросить Миша.
Никто ему не ответил.
Все смотрели на опешившего парня. Уже отходя с опаской от невиданной машины, он бросил недоумённый взгляд на вылезших из неё пассажиров, и на миг их глаза встретились. В них читался немой вопрос, обращённый ко всем сразу:
Где я? Как я сюда попал?
Ему бы сейчас, в данную минуту, воевать на Воронежском фронте, под Прохоровкой на Курской дуге – так какого чёрта он делает здесь, в стенах какого-то монастыря – с толпой непонятно одетых людей и рядом с внезапно материализовавшимся автомобилем, явно будущей технологии производства?
Так и стояли они – трое из машины, и один из иного измерения – несколько секунд, глядя друг другу в глаза.
Затем, толпа вновь прибывших туристов из подошедшего автобуса оттеснила их друг от друга, поглотила незнакомца, и друзья потеряли его из виду.
- Его сейчас заберёт червоточина. Назад в свой мир. Он свою миссию выполнил – простился с отцом Александром и увидел нас живьём. Ему была предоставлена такая возможность, и он ею воспользовался.
- Он вернётся в 43-й год? - спросил Михаил. - Пройдёт всю войну и останется жив?
- Иначе, он не появился бы в образе председателя комиссии в 1979-м году.
- Так, тот академик… - водитель открыл рот, и в него залетела муха.
- И был этим Игорем, - закончил за него старший товарищ. - Прошедшим войну, закончившим университет, получившим звание профессуры, и так далее – по своей, только ему начертанной судьбе и прожитой жизни. – Семёнович подмигнул другу и похлопал по плечу.
- А… - вырвалось у того. – А как же фотография на кресте у Сашиной могилы? Ведь это был ОН на ней? Старик в рясе, погребённый вместе с монахами Всехсвятского храма божьего?
- А это, Миша, уже совсем другое измерение, не зависящее ни от Хозяина Байкала, ни от аномалий Баргузинского треугольника. Это, - Семёнович по-отечески обнял младшего друга за плечо, - это уже больше по части цивилизации ТАПРОБАН.
Миша взглянул в сторону толпы и печально вздохнул, прощаясь мысленно с незнакомцем, надо полагать, уже навсегда. На миг ему показалось, что исчезая в толпе, лётчик повернулся и прощально махнул ему рукой. Да-да, именно ЕМУ, а не всей компании у машины. «Ну что ж, прощай и ты, о гений злой…» - процитировал он про себя кого-то из классиков.
- Поехали! – скомандовал Юрий Николаевич. – Нам тут делать больше нечего.
Машина, резко набирая ход, устремилась из стен монастыря на проезжее шоссе.
*******
ЭПИЛОГ:
Лавра осталась позади вместе с её чудесным и красивым городом, а Семёнович на заднем сиденье автомобиля всё не мог забыть тот портрет на кресте, рядом с Сашиной могилой.
Почему только он увидел его?
Остальные в тот момент разговаривали с молодым послушником, а он, единственный из всех, стоял и взирал на образ, который казался ему до боли знакомым, будто прожил с ним бок о бок всю свою сознательную жизнь.
Отчего так?
И если этот лётчик, которого они только что видели, был ВОСЬМЫМ лётчиком, то каким по счёту должен был быть тот, на фотографии надгробья?
Каким?
ПЕРВЫМ?
ЕГО лётчиком? Собственным, каким он был у Василия Михайловича, у Люды, у Губы и его отца? Каким был у Саши?
Если так, то…
Всё возвращается на круги своя.
Только уже не на Байкале.
Уже здесь.
В настоящем реальном времени.
********
Вскоре машина миновала автозаправочную станцию и выехала на прямую трассу. Следивший за удаляющимся автомобилем кот почесал себя за ухом, облизал лапу, и отправился в кусты по своим кошачьим делам.
А какой-то голос внутри – таинственный и жутко скверный – начал нашёптывать некие, ещё едва слышимые слова, будто напевал речитатив: задай вопрос… задай вопрос… задай вопрос…
И…
Семёнович его задал.
Мысленно.
В уме:
«Что такое ZORTZI?».
…И тут же в голове своей получил ликующий ответ:
О, ястреб души моей… теперь мы вместе, ты и я. С тобой мы познаем твой мир и покорим его. Я – ТАПРОБАН!..
Поток слов в сознании теперь был неиссякаем.
Николай Семёнович откинул голову на спинку заднего сиденья, прикрыл глаза, и приготовился слушать этот голос бесконечно.
«Здравствуй, Гроссмейстер…» - улыбнулся он внутри себя.
Машина сделала поворот и, въехав на развёртку эстакады, помчалась в направлении посёлка.
Там располагалась строительная база.
...Там друзей ждал ужин.
********
Zortzi – восемь (этруск.).
Zortzi – бесконечность (эускади).