Банька

- Пашка! Чертенок ты этакий. Да куды же ты ее столько вбухал! Паразит такой. Вот я тебя ужо веничком чичас. А-а-а! О-о-о! Ухи мои, ухи. Ну погоди, варнак! Ох, ох.
Шайка вылетела из моих рук. В парилке стало нестерпимо жарко. Пар заполнил небольшое помещение, вблизи стало не видно даже собственных пальцев.
- Деда, деда, жжется! Не могу! – Сильные мужские руки подхватили под мышки, еще мгновение и ушат ледяной воды вернул меня в действительность.
- Ну что, варнак этакий. Сам испугался, ну не бойся, не бойся. От баньки, покамест, никто не помирал. Баня – она уважения просит. Эх ты, дурачок, кто же всю шайку на камни зараз плескает. Хорошо ишшо сам не ошпарился. Ну будет, будет…
Хозяйство наше было большим. С садом, огородом, загоном для скотины и прочими постройками. Усадьба красивая: резные наличники на окнах, затейливые ставни. Высокая крыша покрыта шифером, на коньке флюгер в виде фанерного самолетика с яркими красными звездами. Над крыльцом красовался навес с резными перильцами, а входная дверь сидела на массивных петлях с полосами из кованого железа.
Однако главной достопримечательностью подворья была банька, добротно срубленная, слегка закопченная, ухоженная с любовью и пониманием. Это сооружение стояло особняком на косогоре, за границами надела. Рядом пролегал неглубокий овраг, который спускался вниз к чистенькой речке, где в изобилии водились пескари и гольяны. Овраг выполнял еще и пограничную функцию. Дальше начиналась территория радиоцентра, огороженная забором с колючей проволокой и охраняемая сторожем. Надо ли говорить, сколько раз мы нарушали этот запретный периметр. Иногда с позором доставлялись к родителям, но чаще избегали подобной участи и потом долго хвастались своими подвигами. А там, на заповедной территории, цвели первые подснежники, росли узловатые кусты необыкновенно крупной жимолости и горели огоньками ягоды лесной земляники.
- Дед, а дед. Ты меня еще в баню возьмешь?
- Обязательно возьму. Баня, брат, это сила. Без бани организьму никуда. Любую хворь вылечит, на ноги поставит. Баня, она по жизни будет с тобой. Так что, внучек, и ты ее не забывай. Относись с уважением. Содержи в чистоте и порядке. И она тебя отблагодарит.
- И Кольку с Петькой возьмем.
- И Кольку с Петькой. Отчего не взять.
- А когда?
- Так, аккурат, в субботу и пойдем.
- Дед! Я побегу скажу им.
- Беги, пострел, беги.
Банька имела веранду, перевитую плющом и хмелем. С двух сторон к боковинам были приделаны широкие скамьи, почерневшие от времени и отполированные до блеска после банными посиделками. Между ними стоял массивный, грубо сколоченный из дубовых досок стол. Предбанник занимал едва ли не основную часть помещения. В нем размещались три больших бочки, сделанные из мореного дуба по специальному заказу, с плотно притертыми крышками и привязанными к ручкам деревянными шайками. Там же красовались две лавки ручной работы и вешала для одежды. На гвоздях висели пучки разных трав, полки занимали тюбики и склянки с отварами, мазями и прочей необходимостью, под самым потолком нежились связки березовых веников.
Печь была сложена из кирпича еще дореволюционного обжига. В те времена Россию впервые связала стальная колея от Балтики до Японского моря, тогда-то и было положено начало маленькой железнодорожной станции, впоследствии выросшей до рабочего поселка с локомотивным и вагонным депо. Кирпич достался при разборе развалин водонапорной башни. Она отслужила свой век, утоляя жажду незаменимым труженикам прошлого – паровозам. Но это ни в какой мере ни повлияло на его исключительные характеристики. Котел для горячей воды был обложен булыжниками средних размеров, почти правильной округлой формы. Для каменки, которая составляла основу и гордость парилки, привезли особые, не боящиеся жара и перепада температур, камни. Дед специально ездил за ними в какие-то, ему одному ведомые, каменоломни. Особую красоту печи добавляла тяжелая чугунная дверца с редким, замысловатым рисунком, которая скрывала эти таинственные камни. Большой лежак давал возможность телу вольготно устроиться в любой позе, истекать соками, выгонять шлаки, очищая забитые поры. Он завершал убранство парной, а всякая мелочь в виде деревянных ушатов, ведерец, шаек с ловкими ручками и прочей банной атрибутикой, на его фоне смотрелась сущей безделицей.
Заведовала банным хозяйством, как, впрочем, и всем остальным, бабушка. Потомственная казачка. Когда-то наши предки пришли на эту благословенную землю с Дона. Несли государеву службу в составе Забайкальского казачьего войска.
От казачьего прошлого осталось совсем немного. Старая фотография прадеда с прабабушкой. Она сидит в нарядом платье, с красиво убранными волосами. Он при полном параде, с наградами за верную службу царю и отечеству, стоит рядом, эффектно опираясь на шашку, вложенную в ножны. Шкатулка с изображением взятия снежного городка, Георгиевский крест без знаменитой ленты, медаль за участие в Русско-японской войне и пара пожелтевших от времени бумаг. Пожалуй, и все.
Наше детство было счастливым. С запахом парного молока, первым сепаратором, откуда волшебным образом текли настоящие сливки, маслом, сбитым в деревянной кадке своими руками, глазуньей на шкварках из домашних яиц с большими оранжевыми желтками. С общими праздниками и общими печалями, разбитым носами и дружбой, в которой не было места ни корысти, ни подлости. Мы пекли картошку в золе, и не было блюда вкуснее на всем белом свете. Взрослые не боялись отпускать одних в лес по грибы и ягоды, на рыбалку с ночевкой у походного костра.
А еще был банный день, настоящий праздник души и тела. Готовились к нему загодя. Я уже упоминал бабушку, которая благодаря своему твердому характеру смогла достойно перенести невзгоды, выпавшие на ее долю. Не зачерстветь душой, вырастить четырех сыновей и дождаться мужа с войны. Она владела редким даром бескорыстно помогать людям. Прекрасно разбиралась в травах, из которых готовила известные на весь район снадобья. Многих вылечила от болезней разных. Понимала толк и в бане. Частенько в ее адрес можно было услышать: «Ты, баба Зина, настоящий профессор банных дел».
С ранней весны и до глубокой осени во дворе, во всех пристройках, под крышей дома и кухни, сохли охапки трав, разнообразные коренья, всевозможные злаки. Бабушка этому богатству непременно находила применение. Как у нее все получалось, не знаю. Но каждая бутылочка или мало-мальски пригодная склянка хранила содержимое уже переработанного сырья. Для бани существовал свой ритуал. Собранные травы помещались в бочки. Когда сбор достигал нужного количества, его заливали кипятком. С полученным настоем бабушка продолжала колдовать дальше. Добавляла какие-то порошки, веточки, коренья. Затем бочки наполняли родниковой водой. В результате получились три чана, пахнущего разнотравьем и хвоей, целебного отвара.
Различались они по цвету и запаху. Первый – янтарный, пахнущий полевыми цветами, с нотками ромашки, пижмы, ландыша и шиповника. Второй – зеленый, с терпким ароматов хвои и мяты одновременно. И третий – темно-коричневый, тягучий, отдающий березовой корой, багульником и еще какими-то неведомыми травами. Сколько бы времени настой ни находился в чанах, он никогда не бродил и не отдавал затхлостью стоячей воды. Что добавляла туда баба Зина, было известно только ей одной. Я еще мал был для понимания таких тонкостей, а позднее жизнь заложила крутой вираж, было не до бабушкиных рецептов. Но это никак не касается нашего повествования.
Баню начинали топить с раннего утра. Вначале из дальнего колодца, на коромысле двумя пузатыми ведрами таскали воду. Наполняли котел. Приносили крупно наколотые березовые поленья. Убирали мелкий мусор, ополаскивали полы, поджигали бересту вместе с наструганными сосновыми щепками и топили печь. Топили ее долго, со вкусом, неспешно подкидывая полешки. Все делалось размеренно и со знанием дела. В последнюю очередь наливали бочку студеной колодезной воды, от которой ломило зубы. К тому времени в предбаннике засушенные травы и вязанки веников под воздействием печного тепла создавали необычный аромат, будто его источала сама жизнь. По крайней мере, если у жизни есть запах, то это он – запах предстоящего блаженства.
Снимать первый пар было привилегий мужчин. Они подходили к делу основательно. Неторопливо выкуривали по цигарке крепкого самосада, изредка перебрасывались незначительными фразами, словно оттягивая момент удовольствия. Потом разом, как по команде, накидывали на шеи тяжелые махровые полотенца, только-только вошедшие в моду.
Без суеты разбирали свои узелки с чистым бельем и степенно, один за другим заходили в баню. Первым делом входящих встречал ладный столик. На нем красовался туесок из березовой коры в окружении берестяных кружек. Наполненный до краев квасом, только что принесенным из погреба, он был покрыт испариной, словно ему было нестерпимо жарко.
- Дед! А нам можно тоже со всеми?
- А сдюжите? Пашка, поди, рассказал, какой он бывает, первый пар.
- Сдюжим. Мы силу воли тренировали.
- Силу воли, как это?
- Руку над свечкой держали.
- Так во зачем ты у меня гусиный жир просил! Иль, чего придумали бесенята. Это кто ж вас надоумил?
- В книжке вычитали.
- В книжке. Надо же. А ежели бы рука сгорела?
- Не, там написано, что человек, если сильно-сильно поверит, то даже босиком по углям может ходить, сколько захочет.
- Чудны дела твои, Господи. Так и написано? Босиком?
- Да!!!
- Хотя, если вера настоящая, каких только чудес не бывает. Ладно, разбойники, бегите к мужикам. Да двери плотнее закрывайте, неча тепло на улицу гонять.
Первый заход был недолгим. Тело благодарно впитывало печное тепло. Кожа «задышала», капельки пота тропили небольшие дорожки. Сладкая истома приятно разливалась по всему телу. Когда исчезли последние островки сухой кожи, мы пулей вылетели в предбанник. Там с жадностью припали к кружкам с ядреным квасом. Как взрослые, причмокивали, всем своим видом показывая, что мы тоже не лыком шиты. По команде со смехом и толкотней заскакивали в парную. Там уже колдовал дед.
Чугунная дверца каменки была открыта и туда с размаху отправлялась первая шайка из чана, в котором находился настой луговых трав и цветов. Боже! Какой это был аромат! Запахи далеких лугов: свежескошенного сена, ромашки, ландыша, клевера и еще бог весть чего вихрем проносились по парилке, заставляя нас визжать от удовольствия и нестерпимого жара. Казалось, мы на лесной опушке, прогретой ласковым летным солнышком. Мы купались в этих запахах. Парили почти в прямом смысле этого слова. И только голос деда возвращал к действительности, пора было выходить чуток охолониться. Пока наша компания приходила в себя, в деревянных ушатах запаривались веники. Это были не какие-то жалкие кустики с редкими листочками, больше похожие на веник-голыш, каким бабушка каждое утро подметает двор. Тугая связка березовых веток, на которых крепко держатся засушенные, но не потерявшие своего цвета листья. Листья размякали в кипятке, радовали своими легкими прикосновениями кожу.
На раскаленные камни вновь летит шайка настоя, теперь уже хвойного. Пар свистит, но не жжет, обволакивает, проникая глубоко в тело. Еще шаечка, и температура в парной, по мнению деда, становится достаточной, чтобы пустить в дело подошедший веник. Сильные руки с огрубевшими мозолями, которые не размякают даже от кипятка, заботливо мнут тело, не пропускают ни одной мышцы, прощупывают каждую косточку. Я чувствую, как веник, не касаясь кожи, гонит тугую волну горячего воздуха. Дед – признанный мастер парных дел. Многие мужики считают за счастье попасть в его умелые руки. Начинается священнодействие. Хлесткие удары веника, острое словцо, забористые шутки-прибаутки – вот непременные атрибуты русской бани. Когда мнится, что тело потерялось на лежаке, расплющилось, распалось на мелкие частицы, следует новый заброс чудодейственного настоя в распахнутую пасть каменки.
Откуда что берется. Словно рождаешься заново. Новое тело с признательностью отвечает на перехлест двух веников, которые, как живые, проворно мелькают в руках кудесника-деда. Почти невесомый, вываливаюсь наружу. Скорее, скорей воды! А вот и оно – заветное ведерце студеной, колодезной. С размах опрокидываю его на себя. Ух! В одно мгновенье сердце падает вниз, куда-то в пятки. Потом испуганным зайцем мечется в груди, медленно успокаивается и начинает благодарно отстукивать свой обычный ритм.
Голова становится ясной, но приходит ощущение вселенской жажды, да такое, что если немедленно не влить в себя хоть каплю жидкости, то сгоришь, как моментально сгорают в топке отслужившие свое, сухие коричневые листья от веников. С разбегу припадаю к бочке с водой, забывая про все на свете, и пью с наслаждением, ощущая все соли, все минералы, всю ее до невозможности вкусную. Будут еще заходы, баловство с веником, посиделки в парилке под воскрешающий аромат настоя из третьего чана. Но главное уже произошло. Ты очистился! И тело, и душа, и помыслы чисты. Мир вокруг создан заново, сверкающий и добрый.
Присмиревшие, мы покидаем рай. На веранде бабушкиными заботами накрыт стол. Нет, это не стол. Это скатерть-самобранка из сказки явилась на всеобщее удивление. Да какая скатерть-самобранка? Разве она может соперничать с нашей бабушкой! Вот кто настоящая волшебница и хозяйка сказочной скатерти.
Зеленым бочком сверкают отборные малосольные огурчики, шершавые, с пупырышками. Рядом важничают бочковые, такой ешь, а хруст слышен на соседней улице. По большой тарелке разбежались маслята, прихваченные колечками репчатого лука, они замерли, готовые в любой момент проскользнуть что в роток, что по белоснежной скатерти. Знающие себе цену грузди смотрят на такое баловство осуждающе, эти ребята долго готовились к парадному выходу, скрывались под землей (поди-ка отыщи), томились под гнетом, выпуская горечь, неторопливо вбирали соль и специи. А теперь устроить балаган? Ну уж нет. Что ни говори – царский гриб! Зеленой горкой лежат молодой лук, укроп и петрушка.
Среднего размера таз полнехонек помидорами. Они разные: красные и желтые, большие и маленькие, в форме слив и сердечка, корявые, мясистые, но все без исключения невообразимо вкусные. Рядом деревянная солонка. Соль крупная, кристаллы блестят на солнце чище алмазов. На разделочной доске, словно подсвеченные изнутри, крупно нарезаны куски сала. С розоватыми прожилками мяса и мясной шапкой под черны перцем, в которой лукаво застряли дольки чеснока. Рядом, как на параде, в одну шеренгу выстроились ноздреватые ломти деревенского хлеба. Его пекут только в нашем районе, в маленькой старой пекарне. И приезжают за ним даже из соседних поселков. Когда у нас бывают гости, то вместо подарков с собой они увозят эти чудо-караваи.
От укутанного теплой бабушкиной шалью чугунка валит пар. Там, в сливочном масле, пересыпанная зеленью, нежится молодая картошка. И, как венец изобилия, посередине стола, особняком, стоит штоф ручной работы, покрытый узорами с затейливой вязью. Рядом причудливые лафетники. Штоф покрыт благородным налетом снежного серебра. Тяжелые капли стекают по вензелям на стол. Его только что вынули из ледника. О содержимом штофа разговор отдельный. Об этом напитке нельзя говорить походя, мол, налито то-то и то-то. Нет! Вся суть употребления после бани бабушкиного бальзама заключается исключительно в его полезности.
По весне, когда березы готовы поделиться своей кровью – березовым соком, мы бережно, не причиняя вреда деревьям, собираем его. Часть закатывается в стеклянные банки. Часть идет на квас, который разливают в бочата, их хранят до поры до времени в глубоком погребе. Остальное предназначено для браги. Процесс брожения — это бабушкин секрет. И до сих пор жаль, что я был слишком маленьким, чтобы выведать и запомнить его на всю жизнь. Готовую брагу дважды перегоняют через самогонный аппарат, смешивают с березовой золой и какими-то корешками, вновь пропускают через уголь. В полученный эликсир бабушка добавляет ей одной ведомые сборы, после чего все это неделю выстаивает в темном чулане. Затем разливается по большим бутылям, и бабушка на глаз сыплет туда пригоршнями сушеную жимолость. Через месяц этот дивный бальзам приобретает замечательный бирюзовый цвет и только потом появляется на столе как целебный напиток здоровья и молодости.
Нам на полном основании наливают по несколько капель. Мы смущаемся, переглядываемся, украдкой толкаем друг друга локтем. Взрослые смеются.
- Ну давайте, архаровцы! С легким паром. Чтоб никогда не болели.
- Понравилось вам?
- Да. Очень!
- Еще пойдете?
- Пойдем. Мы теперь всегда ходить будем.
- Ну правильно. Молодцы!
Мы смачно хрустим огурцами, обжигаясь, едим картошку, одновременно макая пучком зелени в солонку. Благодать. Взрослые еще долго сидят на веранде, бабушка приносит им бутыль самогонки, беззлобно поругиваясь: «Куды она вам, окаянным, только лезет?»
Я начинаю клевать носом и уже не помню, когда ушли Колька с Петькой и каким образом оказываюсь в кровати. Сквозь сон чувствую, как бабушкины руки нежно поправляют на мне одеяло. Я утыкаюсь в них носом, как кутенок. Пахнет молоком и хлебом. Радостью.
- Спи, внучек. Спи, родимый. Спи.
Как же сладко спится после баньки. Что в детстве. Что во взрослой жизни. Всегда одинаково благостно.