Мария жила на окраине села в землянке. Именно в землянке. Вырытый погреб с небольшой насыпью над землёй. Спускались туда по деревянной лестнице, сбитой из берёзовых веток. Печка буржуйка, стол, три чурбака вместо стульев и два топчана из досок. И вся мебель. Землянку эту Мария копала сама. Помогали ей два мальца-сына. На вид 6-8 лет. Может им и больше было, но больно худы и неуклюжи. Разве угадаешь. Был ещё один хлопчик Сашка. Вот этот был пухлым и румяным. С непослушной курчавой шевелюрой, голубыми глазами и задорной улыбкой. Лет Сашке было 5. Это точно знали все. Ибо мальчуган очень нравился сельчанам. Они брали его на ручки, трепали щёчки и спрашивали: «Сколько лет тебе, Сашка?» А Сашка вытянув кулачок разжимал всю пятерню и громко кричал: «Пять!» за что обязательно получал леденец. Или булочку. Или ещё какое угощение.
Мария сторонилась людей. Была не общительна. Внешность её сильно разнилась с образом жизни. Была она худощавой, белокожей, с маленькими ладошками и длинными музыкальными пальцами. Казалось вовсе не приспособлена для тяжёлой работы. Спину держала прямо, даже когда несла коромысло с полными вёдрами. Поначалу люди пытались сблизиться с беженкой, зашедшей после войны в их село, пытались помочь. Но она отклоняла любую помощь. Со старшими сыновьями Борькой и Сёмкой была строга и спуску им не давала. Даром хлеб не принимала, но при этом отправляла порой сыновей просить милостыню у дороги.
Однажды в село пришёл цыганский табор. Остановили свои кибитки как раз вокруг Марьиной землянки. Развели шатры. Днём женщины ходили по селу, кому гадали, кого «лечили», на кого порчу наводили, мужчины, кто крал, кто торговал, а вечером собирались у большого костра, пели песни и плясали. Варили, неизвестно где добытое, мясо. Угощали и Марьиных сыновей. Те, с удовольствием общались с цыганскими детьми, играли с ними в кости и догонялки. Но самым главным гвоздём вечерних празднеств был Сашка. На него надевали красную рубаху, доходящую почти до пят, ставили на высокий чурбак, и он громко пел частушки, озорно потряхивая кудрями.
«Маня, тяжело тебе с тремя-то, а? - говорила старая смуглая, как кирзовый сапог, цыганка Зося, - отдай нам Сашку. Мы его холить будем, лелеять. Глянь сколько он денег зарабатывает за вечер. И тебе присылать будем. А хочешь коня? Коня тебе за Сашку дадим? Хочешь?»
Маша смотрела не мигая, своими слегка раскосыми глазами, и твёрдо качала головой… «Нет у тебя, Зося, столько коней за моего Сашку. В целом мире нет столько.»
Цыгане перезимовали на окраине села, а с первыми ручейками стали собираться в дорогу.
В тот день Маня ушла со всеми женщинами села записываться на работу в колхоз. Точнее в колхоз она вступать отказывалась, а просила какой-нибудь работы в качестве вольнонаёмной. Ждать пришлось долго, уже под вечер, получив бумажку от председателя, шла она домой, гордо подняв голову и сжав свои маленькие кулачки. Уже подходя к дому, почувствовала неладное. Тишина, просто звенящая тишина. Нет песен, скрипа телег, треска костров, детских голосов. Нет Сашкиных частушек. Сердце обожгло горячей волной. Нет Сашки! Она бегом добежала до землянки, прыжком спустилась в неё, пусто. Дети, где дети? Побежала к ближайшему дому, где жил сапожник Кузьма, ему старшие иногда помогали по дому. Борька был у него. Семён прибежал позже, оказалось ходил в соседнее село с другими детьми за почтой. Сашки нигде не было. Было не трудно догадаться, где он. Три недели мать пешком шла за табором. В сёлах по пути ей подтверждали, мол был с цыганами малец. Ну такой потешный. Весёлый, песни пел, стихи рассказывал. В конце концов выбилась из сил. Исхудала, заболела. Впала в беспамятство. Очнулась в своей землянке, а над ней склонились два притихших сына, боящихся поднять глаза. Младший Семён первый взял мать за руку: «Простите, мама, не доглядел.» Она посмотрела на него долгим пронзительным взглядом и отвернулась к стенке. Больше ни разу, ни единым словом не обмолвилась о Сашке.