ТОПОНИМИЧЕСКАЯ ПОЭМА
в двадцати частях
часть первая
Благословенны времена
златого детства - изначала,
когда лиловая волна
не билась о бетон причала,
был жив чугунный парапет
и галька шлифовалась штормом,
и плывший склонами рассвет
не был высотками изломан,
и город в чаше, словно лотос,
жил в окружении красы,
и слышали друг друга голос
"Узбекистан" и "Долоссы", *
потели гроздья на Дарсане,*
и ветерок свободно дул,
и теплоход по расписанью
в Батуми плыл, а не в Стамбул...
Я здесь родился, рос, любил,
отринул многие соблазны,
недолгий отпуск торопил
и мчал обратно, как на праздник.
Здесь все падения и взлёты
Судьба хранила в суете,
не сделал, может, я чего-то,
ориентиры взял не те...
Прессуя нынче под пером
времён ушедших впечатленья -
турне, забавы, увлеченья,
я сожалею о былом,
и об утраченных надеждах
я с лёгкой грустью говорю,
негодованием горю
к разрушившим страну невеждам...
"Узбекистан" - санаторий на зап.окраине Ялты
"Долоссы" - профильн. санат. на С.-Вост.окраине Ялты
Дарсан - холм в центре Ялты
часть вторая
Родная улица моя,
теперь ты Уже и роскошней,
и бриза лёгкая струя
совсем не та, не та, что в прошлом.
Балкон решёткою одет -
лихого времени обнова,
глицинии лазурный цвет
уже исчез напротив дома.
Одеты берега в бетон,
в смирительной рубахе словно,
не шелест издавая - стон,
печально в стенку бьются волны.
Промчались годы чередой,
сменились власти, люди, тени,
и я давно уже не твой,
и дух, взращённый здесь, утерян.
Теперь я не влечу во двор
и спицы не натру до блеска,
лишь память дарит до сих пор
чарующих видений всплески...
часть третья
И вдруг почувствовал удар,
толчок разбуженного сердца:
шуршит каштан - свечей пожар.
свидетель безмятежный детства.
И вот уже ватаги раж
заполнил двор родной до крыши,
мы все гурьбой идём на пляж,
и собственный свой голос слышу -
ору с балкона по утру,
протяжным криком воздух вспучив,
Тарзаном лучше всех ору,
как многое я делал лучше.
И блещет бирюзой вода,
и солнца зайчики играют,
каштана шелестят года...
Живи же, улица родная!
часть четвёртая
Теперь я часто вспоминаю
свои на улице дела,
свой двор родной с большим сараем,
где слава "технаря" росла.
Вся наша улица Морская
для города - водораздел,
на равных речки протекают,
но я на запад всё глядел -
Ай-Петри или Красный камень?
Тут для меня вопросов нет -
и пляжа Желтышёва пламень,
и сквера знойный парапет
ватагу нашу привлекали,
а если шастали в лесу,
манил совсем не Красный Камень -
шумящий звал нас Учан-Су!
часть пятая
Грузили сети рыбаки
на просмолённые баркасы,
перебирая поплавки
перед восходом, ранним часом.
Блестела сонная вода
и не бросала вышка тени,
и пахла сохлая трава,
отторгнутая из купели...
Полоской заалел восток,
блеснуло солнце над слободкой.
а я на вышку влез - прыжок!
И в воздухе на миг короткий,
и, не успевши птицей стать,
я становлюсь уже дельфином -
давай сажёнками махать,
и вот уже я на трамплине.
Ещё прыжок - из глубины
навстречу мне косые тени,
они мне вовсе не страшны -
то рыбки стайкой пролетели.
Июль и тёплая купель,
пора безоблачного детства,
и неба синяя постель,
и берег близко, по соседству...
На улице шуршит каштан,
оплыли свечи - жёлтый ёжик -
под осень положу в карман
с коричнево-багровой кожей.
Под ним киоск, всегда в толпе,
порою и витрин не видно,
а на витринах - курабье,
"подушки" в сахаре с повидлом.
Сдаю бутылки и в обмен
и то, и это получаю,
и солнце брызгает со стен,
и я дружков своих встречаю...
часть шестая
К заре, ушедшей в облака,
взбираюсь медленно и верно,
ползущих хлябей вороха
пересижу в скалы каверне.
Гляжу задумчиво на пламень -
валежника трескучий жар,
росой блестящий хладный камень
в отсветах тлеющих Стожар,
и "хастабашскою" кипящей
залью даров цейлонских прян,
увижу солнца диск, всходящий
над Аюдагом, мыс Мартьян
и порт - крючок на синей глади,
за ним извив береговой,
и сердце встрепенётся, глядя
из-под небес на дом родной.
часть седьмая
Cтаври-Кая вздымает гордо
средневековый бранный щит,
среди камней в распадке горном
речушка Учан-Су журчит.
Любили мы в тиши промоин
нырять от моря вдалеке,
блажить в ромашковом покое
и ящерку зажать в руке.
На Караголе к Берендею
ворваться в гости на бревне -
легки мы были на затеи,
легки, как чайки на волне.
Велосипедной кавалькадой
срывались мы с Ай-Петри вниз,
и с залихватством и бравадой
мы друг за дружкою неслись...
часть восьмая
В теснине горного распадка,
где тает солнечный угар,
будто во сне, мурлычет сладко
одетый в бархат Яуз-Лар.
Смешинкой впало мне на думу,
что даже слово ВОДОПАД
воспроизводит больше шума,
чем скромных струй его каскад.
Блаженство лёгкой паутинкой
мне опустилось на глаза,
и я напился в серединке
воды хрустальной, как слеза.
Известен он совсем не многим,
к нему удавом не ползёт
асфальт ухоженной дороги,
лишь тропка горная ведёт.
Пройдёшься каменным карнизом,
нырнёшь в расселины окно,
где чёрт подписывает визы,
и попадаешь в волшебство...
Про фей лесные анекдоты
куст можжевеловый шептал,
а Яуз-Лар чуть слышно охал,
и тихо-тихо хохотал...
часть девятая
Приморский парк зимой сквозит,
а летом он - любви пенаты,
здесь в феврале цветёт кизил,
в июне - розы ароматы.
Приморский парк - Эдемский сад,
легки мои воспоминанья:
на танцы шли, как на парад,
одновременно - на свиданье.
Любовный лился здесь елей,
твердыни многие разрушив,
устами жаждущих парней
в девичьи жаждущие уши.
Приморский парк, как Божий Храм,
где покаянья и обеты
в тиши легко давались нам,
и с лёгкою душой отпеты.
Теперь в твоих пенатах тишь,
площадки грохота не слышно,
устав от нас, как будто спишь,
душа твоя как будто вышла -
ушла былая благодать,
и аромат не виснет щедрый,
устали небеса держать
тоскою пахнущие кедры.
К тебе я в гости прихожу
теперь не часто, к сожалеью,
холодной головой бужу
твои горячие мгновенья.
часть десятая
Я горною взбираюсь тропкой
погожим мартовским деньком,
день Женский был отмечен стопкой,
и воздух будто под хмельком...
И вот я здесь, в его объятьях,
и многое я узнаю -
природы не ветшает платье:
всё тот же выступ на краю,
всё те же шорохи в теснине,
но сосны старше на полста,
вода всё та же в середине,
вкусна всё так же и чиста.
В распадке снег ещё, на взгорке
растаял, превратившись в пар,
подснежников белеют створки...
Ну, здравствуй, здравствуй, Яуз-Лар!
Меня сюда привёл не бред,
а память чёткая, живая,
я отхожу здесь, оживая,
уже не злюсь на белый свет,
щемит лишь сердце лёгкой болью,
вновь кадры чёткие плывут,
и облака плывут, и волны,
и диалог живой ведут.
Но голоса уже не слышны,
утрачен напрочь смысл фраз,
и боль с годами стала тише...
Любовь моя, я здесь сейчас!
часть одиннадцатая
Капели звонко отыграли,
воспряли сосны ото сна,
Пришла,заполнив синью дали
и птичьим щебетом, весна.
Наполнив воздух напряженьем,
в искрящей радуге кипя,
из-под небес с остервененьем
под ноги вал летит, ревя.
Летит с уступа на уступ,
грозя водою, словно лавой,
весной рождённый Учан-Су,
гордясь своею ролью главной.
Ревёт и стонет, словно зверь,
свою покинувший берлогу,
круша податливую твердь,
столетий пользует дорогу.
Аккорды мира заглушая,
гремит, сверкая серебром,
и пылью влажной оседает,
исчезнув в мареве густом.
Бурлит, спешит всё вниз и вниз,
служа закону тяготенья,
с карниза скачет на карниз,
своё шлифуя окруженье.
В лесу поток меняет нрав,
заполнив тихие разводья.
Воспоминаний вдруг волна,
нахлынув, в прошлое уводит...
Затих в журчаньи дальний гул,
на ствол сосновый опираясь,
я кизиловый прут нагнул,
обильную отметив завязь.
Теченье плавное стремит
к стенам, искусственным карнизам,
и городских окраин вид -
пленэр рисунка и эскиза.
Речушка что-то мне журчит,
но без риторики надменной -
стихия смолкла, будто спит,
течёт водой обыкновенной
туда, где солнца огоньки,
луны сиянье золотое
и, вздох восторга испустив,
с морской сливается волною...
часть двенадцатая
Кружит платан своею кроной,
шумит обильною листвой,
одет изысканно, с фасоном,
доволен, видно, сам собой.
Он старожил, он старше града,
и молодой листвой звенел,
когда о берег бил каскадом
морской прибой и не имел
тот берег каменной защиты,
и званья града не имел
посёлок с именем Джалита,
а вот иметь его хотел...
И стал платан его визиткой,
взаимной славою делясь,
лоснится гордо на открытках,
свою являя ипостась:
могучий ствол, литые ветви,
зимой, утратив свой наряд,
он кажется тысячелетним
и возглавляет здесь парад
вечнозелёных, листопадных,
с корою пробковой и без,
кудрявых, голых, ароматных,
и подпирает свод небес.
И дышит он морскою солью
и, вопреки всему, здоров,
он - патриарх и в этой роли
прожить столетия готов.
часть тринадцатая
Рассвет...Восход...идёт к зениту,
не веселясь и не грустя
светило вечное открыто
или прикрытое шутя...
Его мы ждём, ему мы рады,
оно милее без одежд,
когда скользит сквозь ветви сада
осуществлением надежд...
Блестит под солнцем моря гладь,
в лучах купается игриво,
вдруг ветер вздумал поиграть,
вода отозвалась бурливо -
она вскипела - вал крутой,
разнузданным играя нравом,
рассвирепев, как зверь морской,
на берег бросился стоглаво.
И содрогается земля,
осаживая волн громады,
взлетает веером струя
у стенки Городского сада.
Искрится радугою свет -
такого не увидишь в штиле -
блестит умытый парапет
и тамариск от водной пыли.
На пляже страхи и восторг,
лишь смельчаки с волною спорят,
на волнолом, как на порог,
летит, споткнувшись, ярость моря.
И чайки кружат над водой,
и их полёт и крик тревожный
накат усиливает злой
и берег сотрясает дрожью!
часть четырнадцатая
Утих прибой, отринув прах,
и отсиявшие зарницы
застыли золотом в волнах -
луна изволила явиться.
Не лижут берег языки
уснувшей до поры стихии,
искрятся влажные пески,
потери хороня людские.
Не Балтика Эвксинский брег,
не щедр природными дарами,
он отдаёт из века в век,
что потеряли в нём мы сами.
Янтарь выбрасывает он,
но лишь в серьге с замочком слабым,
найдёшь кольцо или кулон,
иль панцирь опустевший краба...
Укатан, словно велотрек,
песок стихией отгремевшей,
и вот уже умытый брег
захвачен плотью загоревшей...
часть пятнадцатая
Его земля века сокрыла -
античного Харакса тлен,
размах имперский сохранила
манипул римских и трирем.
Над самым синим в мире морем
хозяином отвесных круч
живёт маяк на Ай-Тодоре,
в его простор бросая луч.
Но меркнут звёзды и рассвет
своим лучом ласкает первым
времён новейших монумент,
всемирно признанный шедевром,
что в небо вознесён скалой,
и нет в Крыму экзота краше,
и отражается волной
стен псевдоготика и башен...
часть шестнадцатая
Дорога в перевал влетает,
в лазурь сгустились небеса,
внизу сверкает Храм крестами
и горизонта полоса.
Главы златые в неба просинь
обитель Божья вознесла,
скалой нависла над Форосом -
очаг добра над миром зла.
А путь недолог, но извилист,
и ты не над, а перед ним,
и над тобой сияют шпили,
и запах мирры ощутим...
Ушли исчадья злого Рока:
безбожие и гром войны,
и запустение без срока,
забвение большой страны.
Пора разбрасывать каменья
ушла и вновь сошло на нас
благое собиранья рвенье -
торжественный причастья час .
Вновь осеняется околье
расположеньем Высших Сил,
и звон зовёт нас колокольный
Единой и Святой Руси.
Знаменье крестное рукою
творится, врат сияет медь -
течёт людская рать рекою,
чтобы душою просветлеть.
Кресты на маковках сияют,
и Божий Дух витает там,
всем православным возвещая:
Я вижу всё и АЗ ВОЗДАМ!
часть семнадцатая
Гонял усердно генератор
по фарам свет, в мотор искру,
беспечно смел я был когда-то,
вёл бесконечную игру,
что мой характер формовала,
и было многого сполна...
Я мог бы всё начать сначала,
но жизнь итоги подвела
и факторы, меня сильнее:
страны развал и рубежи.
Воспоминанья нынче греют
и Муза надо мной кружит.
Теперь к себе я без упрёков
за жизнь сквозь пальцы, как песок,
грехи тех лет моих далёких,
забытый милой голосок,
самодовольство, самомненье,
за несвершений длинный ряд,
любовью лёгкой увлеченья,
за мощный радости заряд...
часть восемнадцатая
Легко и звонко целовалось
над морем в парковой тиши,
над нами охра изливалась
и шелестели камыши,
и лёгкая волна играла
своим шершавым языком,
и губы берега искала
в своём желаньи вековом.
И нежно облачко, лукаво
прикрывши лунную щеку,
в своём желаньи истекало
по золотому языку,
и было всё вокруг желанно,
с природой пело в унисон,
плыла луна, плыла жеманно,
округу погружая в сон...
часть девятнадцатая
Писать в тоске я не могу,
мне очень нужен жар настроя,
и вот на берегу нас трое,
нас трое лишь на берегу.
И плоть наш возраст выдаёт:
брюшко чванливо кто-то носит
и старых песен не поёт,
и шевелюра на износе.
Ведёт кукушка где-то счёт,
но мы в него давно не верим,
а жизнь под локотки берёт,
но нас зовёт ещё наш берег,
где солнцу подставляли мы
тогда не животы, а спины,
детьми мы были той страны,
которой нет теперь в помине.
Лишь память озаряет нас,
волна несёт свой тёплый шорох,
стремится к берегу она,
который мне доныне дорог,
и я ловлю призыв в волне,
что в ноги выброшен и тает -
у кромки я стою, но мне
года шалить уже мешают...
часть двадцатая и
последняя
Я пел от счастья и грустил
душой в порывах откровенья,
событий ход я торопил
в восторге трепетном паренья.
И что-то делал невпопад,
и, попадая пальцем в небо,
куда-то мчался наугад
и часто сам собою не был...
Нежданно поманила Муза
своим пленительным перстом,
и, сбросив суеты обузу,
пошёл за ней,как за крестом.
И лучшего теперь не надо -
своею волею парю,
за что-то Божья мне награда
и я Судьбу благодарю!
Не знаю я, чего не сделал,
зато узнал, что греет кровь,
и жизнь мне подарить сумела
святую к Женщине любовь,
и, в поисках любви, дорогу,
мотор, уменье, колесо,
и руку праведную Бога,
и счастье лёгкое, как сон.
Всё это придаёт мне силы,
и жизнь бурлит ещё ключом,
и мне до самой до могилы
не нужно каяться ни в чём!