Разъяренный опаздывающий трамвай нёсся по широкому проспекту, грохотал дверями на остановках, разгоняясь, звонил так остервенело, что на два квартала вперед его было слышно. Бедные маленькие легковушки метались от него врассыпную на перекрестках, прятались от страха на парковках, некоторые даже запрыгивали на тротуары. Одни лишь пешеходы, велосипеды и самокаты почему-то считали себя бессмертными, и еще маршрутки непуганые лезли на рожон и проехать не давали.
Трамвай разогнался и захотел массой напугать маршрутку, но случайно вместо маршрутки напугал задумавшийся встречный КАМАЗ. Только глядя на испуг КАМАЗа, маршрутка поняла, что ей тоже лучше испугаться трамвая и спасать свою жестянку в крайнем правом ряду.
Трамвай не успокоился – он зверски опаздывал! Он уже догнал другой трамвай, смежного маршрута. Злой опаздывающий трамвай огнем дышал в зеркала мешающему ему трамваю. Впереди ползущий трамвай тащился, как раненая улитка, наверное, никуда не опаздывал, бездельник, и, как назло, еще и остановился под изолятором – совсем дурачок!
Взбесившийся опаздывающий трамвай любой ценой хотел нагнать время и решил не заморачиваться со сцепкой. Ему брезгливо стало сцепляться с тем, кому в сердцах желал, чтоб тот ползунки свои протер до дыр. Вместо этого он подкрался к самому бамперу сонного слюнтяя, и, дождавшись, пока тараканий рой легковушек поедет по зеленому сигналу светофора, пихнул недотёпу подзад из-под изолятора. От испуга гад забыл, как ползать, и спешно покинул блестящую стальную взлетную полосу.
Лютый трамвай-гонщик втопил дальше так, что рельсы под ним визжали, а в кривых реборды выли голодной волчьей стаей. Его швырнуло в крутой кривой так жестко, что он едва не сошел с путей и не поцеловал бряцавшую навстречу барышню-трамвайку. В другой раз он обязательно возьмет ее на абордаж, но сейчас ему некогда фары строить – надо нагнать время и успеть на смену.
Озверевше оскалившийся опаздывающий трамвай вылетал на перекрестки по желтому, сменяющемуся на красный, угрожал пассажирам, что прибьет их дверями, выдрессировал всех бабушек, чтоб либо сидели, либо хорошо держались, нагонял ужас на транспортные потоки выносами кузова в каждом повороте. Ударяя на стыках колесными парами и стреляя искрами из-под колес, с залитыми кровью фарами трамвай вывернул на набережную, уронил башмаки, и - встал, как вкопанный. Впереди и сзади вдруг не оказалось рельсов и проводов. Фары трамвая надулись от ужаса дальним светом – он осознал, что не может уже тронуться с места, в бессилии сложил токоприемник и зарыдал захлебывающимся звонком.
Из небесного зарева на пустынной набережной возник огромный пушистый рыжий кот. С бархатным мурчанием он мягко подошел к отчаявшемуся трамваю, ткнулся розовеньким носиком в лобовое стекло, лизнул фары, стал тереться лбом и щеками об несчастного. В кроваво-красном небе басовыми раскатами зазвучал тяжелый рок, и кот стал подпевать:
«Мяу!
Du hast!
Du hast! Мяу!»*…
…Рыжая голова кота настойчиво бодала сонную руку водителя трамвая, пытавшуюся наощупь выключить «Раммштайн» своего будильника. Голодный котяра - лучший ангел-хранитель, способный вывести своего двуногого кормильца из самых глубоких пучин ночных кошмаров, чтобы он не опоздал на свою смену.
*песня группы Rammstein